Текст книги "Искатели сбитых самолетов"

Автор книги: Николай Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Нет, не страшен нам фашизм,

Злой фашизм, злой фашизм,

Мы за армией родной,

Как за каменной стеной, за стеной, —

лихо пропели артисты, изображающие веселых поросят.

Владлена Сергеевна довольно улыбнулась.

И вдруг у подножья развесистой ели что-то зашипело по-змеиному, зарычало по-звериному, с визгом понеслось по стволу и как трахнет – только дым пошел.

И волк, и поросята, и все участники оборонного представления бросились к вожатой. А она, опомнившись, закричала:

– Держи, лови!

По кустам удирал какой-то белоголовый мальчишка.

– Вот так сюрприз, – пробормотал я.

– И ничего особенного – хулиганство этих противных мальчишек! Кто это сделал, Тезка?

– Нет, Герка!

– Нет, Тезка!

Затеялся непонятный спор.

Наконец вожатая мне объяснила:

– Есть у нас братья-близнецы Файеровы – Тезей и Геракл, – ну совершенно неразличимые по внешности. То есть как две капли воды. Вручая их нам, родители предупредили, что Тезка отчаянный шалун и озорник, а Гера, наоборот, тихоня. Но мы не записали, кто из них кто, а на лбу у них не помечено… И теперь не можем различить Герку от Тезки… А они этим пользуются и притворяются то одним, то другим, вы понимаете?

– Вот и сейчас, кто это сделал? – указала она на подпаленный ствол елки. – Конечно, не тихоня, а озорник. И если бы мы застали проказника на месте преступления, мы бы точно знали, что это Тезка! Мы бы его как-нибудь пометили…

– Гм, он мог назваться и Геркой!

– Озорник – тихоней?

– Возможно!

– Но и тихоня мог назваться озорником! Брат его мог подговорить!

– Вот так задача! Гордиев узел какой-то!

– А вот мы их попросим честно размежеваться на совете дружины, – погрозилась вожатая вслед исчезнувшему Тезею… или Гераклу.

– Владлена Сергеевна, а ведь ребята здорово проявили свою самодеятельность. Они показали, как надо изгонять фашистских волков, – трах-бах, при помощи артиллерии, а не каких-то песенок.

– Ой, ну вас, мне не до шуток…

– Но для ребят это все естественно, война так война!

– А бертолетову соль из аптеки таскать? А сахар? И толочь все это с углем, изобретать самодельный порох, это тоже естественно?

– Каюсь, тоже изобретал порох в этом возрасте…

– Ну, знаете, теперь дети воспитываются на всем готовом, изобретать им ни к чему!

Вожатая вдруг взглянула на часы:

– Ах, мы опаздываем на рыбчас!

И бросилась к реке.

Я едва успевал за ее порывистыми движениями. Но даже торопясь, она шла только по тропинкам. Ни разу не сократила путь, хотя легко мы могли бы пройти к реке напрямик.

Когда повеяло свежестью от воды, она раздвинула заросли ивняка, как опытный конферансье театральный занавес.

Передо мной возник неправдоподобно чистый песок, за ним – неестественно голубая река и зубчатый зеленый лес, яркий, словно только что нарисованный свежей краской.

– Красиво, да? Как декорация в театре! А река что Невский проспект, верно ведь – пряменькая пряменькая и такая гладкая… блестит, как асфальт!

Да, река в этом месте текла ровно, без омутов и завертей.

Вдоль всего берега стояли, как на линейке, ребята в красных галстуках, держа наперевес удочки… А вдоль строя расхаживал цапельными шагами высокий тощий старик с донкихотской узкой бородой и поправлял их, поучал, как правильно закидывать удочки.

– Инструктор, – с гордостью кивнула Владлена Сергеевна, – его – заполучил наш директор через общество «Рыболов-спортсмен».

– Чему же он их учит? Это же место совсем не рыболовное, ни омута, ни заводей… Да и время-то мертвое, – я посмотрел на солнце, – полдневная заря давно прошла, а вечерняя еще не наступила. Не поймают они ничего!

– Почему?

– Ну, такой уж у рыбы распорядок дня, что ли, – приспосабливаясь к понятиям Владлены, сказал я, – летом она хорошо клюет рано утром, немного в полдень и еще поздно вечером.

– Ну уж это ее дело; мы к рыбьим капризам лагерное расписание приспосабливать не будем! – И тонкие губы ее изобразили презрительность высшего существа к низшей братии. Она взглянула на ровный строй рыболовов, одинаково держащих удочки наперевес, и снова на лице ее появилось довольство.

– Хоть в кино снимай!

Откуда ни возьмись вдали показалась лодка, полная шумной лохматой детворы совсем не пионерского вида. И помчалась вдоль ровного строя рыбаков, сильно шлепая веслами. Задевая лески, обрывая поплавки, пугая рыбу, «неорганизованные» мальчишки кричали какие-то обидные дразнилки.

Не успел я сообразить, что это за «пираты», как на шум выскочил из парка Морячок в своей полосатой тельняшке и с возгласом «Полундра!» кинулся в речку.

Вслед за Морячком в речку попрыгали еще несколько ребят и, вцепившись в борт лодки, пытались ее опрокинуть. А «пираты» в ответ принялись бить мальчишек чем попало по рукам и по головам.

Некоторое время моя спутница стояла окаменев. Но вот она издала воинственный крик и прямо в платье, при часах, кинулась в битву.

В одно мгновение ее пушистая голова очутилась над бортом, и через минуту лодка была опрокинута, а под водой фыркали лохматые головенки.

Но, очутившись в воде, «пираты» продолжали яростное сражение. Оглашая речку визгом, стриженые вцепились в чубы лохматых. Вот они уже явно одерживают верх! Гонят пришельцев!.. И вскоре все было кончено. «Пираты» двинулись к противоположному берегу, таща вслед за собой опрокинутую лодку. А победители шумно возвращались к смешавшемуся строю рыбаков. И впереди – вожатая в мокром платье, облепившем ее стройную фигуру.

– Получили! Больше не полезут! Операция «Разъяренный морж», или «Нападение – лучшая оборона!», – возглашал Морячок.

Вожатая встряхивала головой, и над ней сияли нимбом радуги из брызг.

– Владлена Сергеевна, да вы же чуть не утопили этих озорников – вот уж не ожидал я от вас такой прыти, – сказал я, встретив их на берегу.

– Вожатая за ребят, как орлица за орлят… И ж-жалко, что не утопила! – проговорила она, вся дрожа. Ее тонкая ленинградская кожа покрылась мурашками.

– А часы-то? Ой, часы! – крикнула какая-то девчонка, прижавшись к мокрому платью вожатой.

И тут Владлену Сергеевну окружили толпой сбежавшиеся девчонки, хором жалея подмоченные часы, единственную ценность, которой владела их храбрая вожатая.

– Это все Морячок! Это все из-за Морячка! Это он задирается с деревенскими!

…Этим незапланированным происшествием и закончился лагерный рыбчас. Вслед за тем наступил час обеда. А потом время послеобеденного отдыха, которое называлось страшновато – «мертвый час».

Все ребята были уложены на топчаны, поставленные под высокими соснами. А я, не привыкший отдыхать после обеда, пошел в сторону Ильменя, откуда доносился зовущий крик чаек.

Скамейка-змейка

Бродя в одиночку по парку, я вышел на какую-то полянку и остановился: да она волшебная! Нарисованные и вырезанные из фанеры, вокруг красовались змеи-горынычи, кащеи бессмертные, бородатые Черноморы, бабы-яги и серые волки. Здесь, очевидно, собирали ребят, когда им рассказывали сказки.

Наверно, работящего художника заполучил этот лагерь – надо же так здорово разрисовать фанеру, закрепленную на шестах!

Разглядывая эти художества, я вдруг увидел дерево, словно вышедшее из леса и шагнувшее поближе. Оно было корявое, узловатое, какое-то насмешливое. Слегка наклонилось даже, будто спрашивая: а кто вы такие?

Присмотревшись, я невольно расхохотался. Настоящее, не фанерное дерево, в одном месте кора отвалилась, повыше – нарост на стволе, напоминающий кулак, сложенный… фигой!

Не может быть, чтобы так подшутила природа. Я стал искать следов резьбы на дереве.

И в это время откуда не возьмись Владлена Сергеевна.

– А я вас ищу. Нам надо сговориться, о чем вы будете рассказывать моим ребятам. Радуетесь? Не правда ли, хороша полянка сказок?

– Очень хороша, особенно вот это дерево, которое смеется над всеми этими чудовищами.

– Да что вы, где? – Владлена Сергеевна так и ахнула. – Кто посмел? Кто испортил? Что же теперь делать? Ой, как хорошо, что вы заметили… Пусть это тоже будет на счету Свет Ивановича, который так все запустил, распустил… Постойте, я сейчас!

И она унеслась, словно подхваченная ветром, оставив меня караулить коварное дерево.

Потом появилась вместе с Семой Журавейским.

Насмешливое дерево было сфотографировано.

К нему, как на поклонение, приходили еще вожатые, воспитательницы, руководители кружков, наконец завхоз. Он осмотрел, не попорчены ли щиты с художественными изображениями: они ведь были казенным имуществом.

Все требовали спилить неприличное дерево. Но завхоз упирался – у него все деревья парка на счету.

Оставили вопрос открытым до возвращения директора, который уехал по каким-то делам в Старую Руссу.

Владлена Сергеевна была очень огорчена. Когда все было улажено и завхоз нашел выход из положения, занавесив дерево каким-то фанерным плакатом, она улыбнулась – гора с плеч. И сказала:

– Итак, о чем же мы будем рассказывать нашим ребятам, у вас есть тезисы?

– Какие же тезисы? Расскажу попросту, как мы жили не тужили, хотя и не так богато, как вы…

– Только обязательно перекидывайте мостики к современности, понимаете, чтобы было что-то поучительное для теперешних ребят. Какими должны быть в идеале наши пионеры в новой обстановке.

– Да, да, конечно, воспитываться так, чтобы стать выносливей волков, терпеливей кротов. Уметь скакать по деревьям, как белки, подкрадываться, как лисы, затаиваться, как змеи, молчать, как рыбы…

На лице вожатой вначале отобразился ужас, а потом она рассмеялась:

– Шутки вы шутите! – И, погрозившись, сказала: – Нет уж, чтобы вы не растекались мыслью по древу, я вам сама составлю тезисы о том, как вы жили когда-то и какими были первые пионеры, по которым надо равняться. Вы начнете с того, как у нас в стране и кем была придумана первая в мире пионерская организация.

– Видите ли, пионерское движение никто не придумывал, не выдумывал. Оно возникло само, из естественного желания ребят-подростков активно участвовать в общественной жизни, помогать своим отцам и старшим братьям улучшать окружающую действительность…

– Нет, нет. Это нам не подходит. Что же нашим ребятам улучшать, когда у нас и так для них все хорошо сделано! – прервала меня Владлена Сергеевна.

Она вздохнула и посмотрела на меня с сожалением и тревогой. Верно, она подумала: перед ней не тот лектор, который был запланирован.

Мы вышли на площадку перед жилыми корпусами, где журчали фонтаны, услаждая гипсовых детей, застывших в разных позах веселья.

На видном месте стояла широкая скамейка с изогнутой спинкой, привезенная, очевидно, из Ленинграда.

– Это у нас провинная, – сказала Владлена Сергеевна, – здесь наш директор с провинившимися беседует… Вы понимаете, в такой обстановке, где видно, что сделано у нас для детей, им легче внушать…

Владлена Сергеевна, приглашая меня, протянула руку, но, взглянув по направлению ее руки, я увидел на скамье змею!

Она обвилась вокруг одной из планок сиденья, посверкивая пестрой шкуркой. Сама собой поднялась моя палка – и трах по гадюке!

Палка в куски, а пестрая гадючья шкурка по-прежнему переливается на солнце.

– Так это по дереву вырезано! – разглядев, смутился я.

– Ну, конечно же, так и знала, что Торопкина работа, – отшатнулась Владлена Сергеевна, – как живая!

– Вашего пионера работа?

– Да, и все это перочинным ножом. Раз-раз-раз – и вот, пожалуйста, такое художество!

– Вот это да! А чем это раскрасил он так, что змеиные чешуйки, как живые, откуда взял такие краски? Это ведь не акварельные и не масляные. Вы не знаете?

– Не знаю. Наша воспитательница не разрешала нам ножики брать – вот это я знаю. Это было самое запретное… Не было у нас возможностей для таких фантазий…

– А жаль, глядишь, открылись бы такие вот таланты.

– Ну, конечно, очень могло быть… Только наша воспитательница была твердых правил – что общему делу может повредить, то она изгоняла…

– И добилась успеха?

– И еще какого, из рядовых воспитательниц выдвинулась в директора детдома. В газетах о ней писали!

– Так ведь это она для себя добилась успеха. А какое влияние она оказала на судьбы своих воспитанников, вот в чем вопрос.

– Неплохое, – и Владлена Сергеевна повела узким плечом, – я на судьбу не жалуюсь.

Я внимательней оглядел ее – действительно, стройная, ладная, грешно ей жаловаться на судьбу. И занимается любимым делом – с удовольствием играет в пионерработу с вверенными ей детьми. Как с живыми куклами!

– Когда человек собой доволен, это еще не означает, что и другим он приносит счастье.

– А на всех не угодишь, – отпарировала Владлена Сергеевна, – главное, чтоб тобой на работе были довольны!

Спорить было бесполезно, слишком разны были наши понятия. И наступила неловкая пауза.

– Ой, – прервала ее восклицанием моя наставница, – нам уже на беседу пора! Сейчас я проверю, как все организовано.

Взглянув на часы, она унеслась куда-то со свойственной ей быстротой и легкостью. Мелькнула ее пушистая голова на тонкой шее, как золотистый одуванчик, и исчезла. А через несколько минут смотрю – уже снова бежит, за ней тащат мимо меня ковры и коврики, спешит Сема Журавейский с фотоаппаратом и с тетрадью для исторических записей. Да, организатор она хоть куда.

Собранные на беседу ребята сидели очень живописно под развесистой елью, как под шатром, на расстеленных коврах.

– Это мой отряд, самый дисциплинированный во всем лагере, – счастливо улыбнулась Владлена Сергеевна, – мои милые, послушные братцы-кролики!

Приглядевшись, я не увидел никого из понравившихся мне ребят. Ни Морячка, ни естественника Яшу, ни лесных сестер. «Братцы-кролики» все были в белых рубашечках, при галстуках. И сидели тихо. Впрочем, один толстый паренек с округлой физиономией пожевывал травинку, и его нос смешно двигался на неподвижном лице. Да одна девчонка, прикрыв фартуком корзинку с клубком шерсти, украдкой вязала на спицах.

Это сразу заметила вожатая.

– Ф-фу, Зиночка. На такое мероприятие, и ты опять со своей мещанской корзиночкой!

– Но я же буду ушами слушать, Владлена Сергеевна, а руками вязать! Пока говорят, я полварежки…

– Вот я выкину все эти ниточки-клубочки, полварежки!

– Ой, не надо!

Рыженькая девочка, отдернув, спрятала за ствол ели корзиночку, накрытую какой-то вышивкой, и приготовилась слушать, напустив маску внимания на свое скуластенькое лицо.

Девочка с ангельским личиком, обрамленным золотистыми локонами, скользнула к вожатой, усевшейся в центре, и уставилась голубыми глазками в ее строгое лицо.

– Смотри на лектора, Лизочка, – шепнула ей вожатая.

Собравшись с мыслями, я приступил к беседе на тему «Какими были первые пионеры».

Видя, как напряженно смотрит на меня Владлена Сергеевна, я избегал всего дискуссионного и старался рассказывать лишь то, что, бесспорно, могло пригодиться сегодняшним пионерам. О дружбе поколений. О крепости товарищества. О любви к Советской Родине.

Сема Журавейский фотографировал нашу живописную группу то анфас, то в профиль, с разных ракурсов. Ребята слушали очень хорошо, сидели тихо. Но Владлена Сергеевна то и дело громко шептала:

– Игорек-второй, не ковыряй в носу! Светлана-третья, не считай ворон!

Интересно: в ее отряде столько Игорей и Светлан или она нарочно подобрала только самые модные имена?..

Неожиданной была концовка нашей встречи – все вопросы только о войне и ни одного о первых пионерах. Но Владлена Сергеевна не растерялась.

– Ой, ребята, это же не по существу. Вот скоро с нами будет беседовать товарищ из военкомата, который объяснит, что воевать дело военных, а ваша обязанность отдыхать и набираться сил для учебы, под защитой нашей армии… Вот ему и приберегите подобные вопросы. А сейчас давайте о первых пионерах. Только о первых пионерах!

Слушатели мои дружно замолчали.

Чрезвычайный совет

Совет дружины, на который я был приглашен, собрался в «Читай-домике». Здесь, за круглым столом, освещенным верхним светом дорогой бронзовой люстры, окаймленной темным абажуром, сидели представители всех отрядов. Свет люстры падал сверху на стриженые головы мальчишек, на банты в косичках девчонок, играл на красных галстуках.

Протокол вел Сема Журавейский, поблескивая очками. Председательствовал высокий, ладный мальчишка с очень серьезным выражением лица.

– Это Марат по прозвищу Открытая Книга – честь и совесть нашего лагеря, всегда и всем говорит только правду, – шепнула Владлена Сергеевна.

Я оглянулся – все ли в сборе. Я видел, как прошествовали мимо окон вожатые. Стриженные под юношей или с туго закрученными косами, светлоглазые и темноокие, все они были одинаково подтянутыми, спортивными и, собираясь на совет, шли особенной, пружинистой походкой.

Все девицы уселись на диванах, скрывшись в тени абажуров, опекаемые ими ребята были на виду.

Марат, открывая совет, объявил о срочном отъезде Свет Ивановича, призванного на курсы военных переводчиков, и о назначении старшей пионервожатой Владлены Сергеевны.

Раздались рукоплескания. Снисходительно улыбнувшись, подобно артистке, уверенной в успехе, Владлена Сергеевна произнесла медленно-медленно:

– Кстати, об аплодисментах. А ну, кто это сегодня так встречал восход солнца, признавайтесь!

Молчание. За окнами усиленно застрекотали кузнечики.

– Нехорошо так для нашей общей работы… У нас друг от друга не должно быть тайн… Ну, я не настаиваю, пусть у молчунов заговорит совесть. Я ведь и так знаю, какой отряд ходил, кто заводил… Ничего плохого тут нет, только вот напрасно не сказали мне, я бы пошла с вами, я такое люблю, романтическое. Это было бы наше достижение… А теперь будет считаться как чепе…

Она умолкла, горестно вздохнув. И вокруг раздались вздохи. Чувствовалось, что в сердцах ребят разбужены противоречивые чувства. И товарищей выдавать нечестно и вожатую жалко, которая начинает свою новую работу с чепе… Она ведь хорошая. Вон сегодня в речку-то… как орлица за орлят.

Поняв состояние ребят, Владлена Сергеевна повела свою линию дальше.

– Так вы хотите, чтобы я хорошо работала, с полной отдачей. Да? Ну, тогда и мне нужна отдача… Давайте договоримся. С каждого пионера чуть-чуть, по ниточке, а коллективу слава.

Некоторые улыбнулись.

– Так вот, с тебя, Морячок, всего лишь тельняшка… Подари мне ее – и всей дружине не будешь портить общего вида. А с тебя, Зиночка, совсем немного причитается – корзиночка. Мне нужная вещь, а тебя избавит от индивидуализма, будешь со всеми вместе и петь и играть, вместо того чтобы все вязать и вязать…

С лесных сестер потребовалось не бегать по лесу спозаранку, не опаздывать к завтраку. С братьев Файеровых совсем малость – признаться, кто из них Геракл, кто Тезей.

– Не можем, – сказал один из близнецов, – мы дали друг другу слово еще перед отъездом в лагерь.

– Зачем?

– Военная тайна!

– Нет, уж хватит тайн, вы точно скажите, кто из вас стянул из аптечки бертолетову соль, сахар из столовой и уголь из кухни. Чтобы мы знали, с кого спросить, за изобретение пороха!

Ребята вдруг бегло заговорили по-немецки между собой. Вожатая возмутилась.

– Что вы там бормочете по-немецки втайне от коллектива? Да кто вы такие, фонбароны или пионеры?

– Фонбароны! – выкликнули ребята вместе понравившееся слово! – Фонбароны Файеровы брат брата не выдают!

Девочки стали их стыдить и требовать признания.

– Ну, уж это ни в какие ворота не лезет. А если один из вас узнает, что другой Родину предает, тогда что? – спросил Марат.

– Не узнает, – нахмурился один.

– Потому что никто из нас этого не сделает, – сердито сказал другой, – у нас в роду Файеровых такого не было!

– Ну, так кого же из вас отправить к родителям, кого оставить в лагере? – встала в тупик вожатая.

Близнецы пожали плечами.

– А от нас порознь мало толку, – сказал один.

– Мы вдвоем нужны, – сказал второй.

Владлена Сергеевна задумалась.

– Это уже наша военная тайна, – шепнула она мне, – один из братьев стартует, другой финиширует, когда у нас по бегу соревнования.

– Как это?

– Один во время бега прячется в кустах, а другой выходит из кустов недалеко от финиша. И будьте здоровы.

– Ловко!

– Тсс! Сейчас я их пристыжу, фонбаронов! – Владлена Сергеевна вперила взор в близнецов. – Не воображайте, будто вы храбрые рыцари, вы просто трусишки. Вот берите пример с Яши, прозванного вами же «бродяшей». У него проказ больше, чем у вас двоих, однако он не боится о них рассказывать. Ну, расскажи, Яша, про свою новую проделку, как ты удрал ночью слушать соловья.

– Не слушать, а смотреть, – отозвался тихим голоском Яша-бродяша.

– Ну, и удалось тебе подсмотреть, как поет соловей? Скажи, как выглядит его пенье.

– Очень жалко.

– Что, что?

– Он сидел на сухой ольховой ветке. Я подкрался со стороны парка… И увидел его на фоне заката, четко, четко… Маленький, взъерошенный, похож на воробья, он напрягался изо всех сил! Даже горло у него раздувалось и все перышки на нем топорщились. И так ему трудно громко петь, такому маленькому…

– Фу, даже слушать стыдно, – прервала Владлена Сергеевна, – соловей, краса и гордость русских лесов, – и вдруг жалкая, маленькая птичка! Вот что может увидеть человек, если он бродит по лесу один, не может разобраться, что к чему. Ты осознал свою ошибку, Яша?

Ночной путешественник промолчал.

– Я осознала, я осознала, – с плачем выскочила Зиночка, – я не стану больше заниматься вязаньем во время мероприятий. Только не забирайте корзиночку, ее бабушка мне подарила! Вот тут ее рукой на корзинке написано: «От безделья – рукоделье».

Сколько ни доказывали, что нельзя пионерке в лагере жить по завету бабушки, Зиночка ни в какую. Ревет, а корзиночку еще крепче к груди прижимает.

Последним обсуждали Торопку. Он предстал перед советом дружины не один, а вдвоем с каким-то угрюмым на вид парнем. Низкорослым, широкоплечим, с недетскими, узловатыми руками. В нем так и проступали сила и упрямство.

– Откуда выползла змея на скамейку? – спросил Марат Торопку.

– Из-под моего ножа!

– А кто ее раскрасил, как живую?..

– Я же… – отвечал Торопка.

– Ну, и как это ты сумел?

– Очень просто, соками трав и цветочной пыльцой. Растения надо взять, подавить. Из одуванчиков – молочный, белый, из дягилей и лопухов – зеленый сок, размятые цветы васильков дадут бирюзовый цвет… Цветы мать-и-мачехи – желтый… Ну и вот, если так сделать, можно раскрасить деревянную резьбу…

– И все ты врешь, Торопка, я же знаю, Варвель учил тебя этому, – сказал Марат. – Сам он боится признаться. Недавно переселился из Литвы в Старую Руссу вместе с родителями. И сам рассказывал мне, что его отец был знаменитым резчиком по дереву. Вырезал разных там богов и богинь, мадонн с младенцами и раскрашивал их. Ну, а теперь его взяли на мебельную фабрику… Вот откуда у него эти познания насчет сока цветов… Нехорошо так, из-за дружбы с ним лгать коллективу. Файеровы хоть молчат, но не врут…

Широко открытые глаза Торопки заволокло слезами. Он помотал головой.

– Так что же, выходит, я наговариваю на Варвеля? – возмутился Марат. – Я вру?

– Марат никогда не врет! Марат говорит только правду! Как не стыдно, Торопка! – раздались возмущенные голоса.

– Довольно! – сказал вдруг Варвель и так хлопнул ладонью по столу, что все замолчали.

– Вредитель скамейки есть я. Змейство – моя работа. И кукиш на дереве вырезал тоже я. Можете исключать меня из пионеров за то же самое, за что моего отца отлучили от католической церкви!

– Твой отец сектант.

– Нет, отлученный ксендзами католик.

– Врешь!

– Варвели не врут. Пан ксендз заказал моему отцу подновить статую святого Себастьяна. Его язычники всего пронзили стрелами, а он им улыбался и благословлял двумя перстами. У статуи отвалилась рука, нужно было сделать новую. Отец, приделывая ее, вместо двух перстов изобразил три, вот так… Ксендз был подслеповат, не заметил, и статуя была поставлена в костеле… А верующие разглядели, и поднялся большой шум. Ксендз потребовал, чтобы отец покаялся, будто его бес попутал изобразить вместо двуперстия кукиш. Но отец сказал: «Клянусь честью, так лучше, святой Себастьян был не таков, чтобы благословлять негодяев, пускающих в него стрелы, посмотрите внимательней, он смеется над ними, как антифашист над гитлеровцами». За это моего отца отлучили от католической церкви. Вот и все. Исключайте меня из пионеров, но клянусь честью, это дерево вышло из леса, чтобы показать кукиш бабе-яге, лешему и всей прочей нечисти, которой детей пугают!

Варвель сел.

– Все ясно, – сказал Марат, – мне только непонятно, зачем врал Торопка?

– Непонятно? – вскрикнул Торопка и, подскочив к нему, быстро заговорил: – А если нужно выручать товарища – это тебе понятно? Меня выгонят, не оставят на второй срок, ну и что? Ну и ничего. У нас и под Ленинградом дача. У меня две бабушки, три тетки, папа, мама и все вокруг меня… как хоровод водят… Рады будут, когда явлюсь. А его отец прибьет! Они только устраиваются на новом месте. Там еще пятеро ребят, все по лавочкам сидят. Понимаете… Вот здесь какая открытая книга. Слышишь, Марат!

Марат даже отступил, и голова его оказалась в тени абажура, так он был растерян этим натиском Торопки. Да и ребята растерялись, когда перед ними раскрылась страница чужой жизни, не похожая на их житье в лагере.

Но тут на помощь им пришла вожатая.

– Ребята! Этот вопрос мы решать не будем. Он уже решен. К нам приходила мама Варвеля и, узнав, что у нас нет утренней молитвы и на ночь мы не молимся, решила забрать сына из лагеря, она ревностная католичка! Так не будем же спорить с мамой, отдадим ей Варвеля!

– Отдадим! Отдадим! – захлопали девчонки. Но Марат молчал, ему явно не хотелось, чтобы уходил Варвель.

– Я сам уйду. Пожалуйста! Варвели не таковы, чтобы кому-нибудь навязываться. – И угловатый парень, грубо оттолкнув кого-то, вышел из «Читай-домика».

– Постой, Варвель. Нельзя так… – попыталась остановить его Владлена Сергеевна.

– Прощайте!

– Ну, как хочешь, если ты такой…

Мне показалось, что вожатая несколько растерянна.

Но она быстро взяла себя в руки.

– А вы знаете, для пользы дела это очень даже хорошо. Мы отлично заживем, когда отделаемся от таких… Зачем они нам в показательном лагере, пусть портят показатели в других, которые не на таком виду! С нас хватит хороших ребят, верно ведь?

Приняв общее молчание за согласие, она на этом и поспешила закрыть заседание. Когда все разошлись, она взяла меня за руку своей маленькой, но жесткой рукой и зашептала:

– Верно ведь, надо приунять всех этих ребят, что выделяются из коллектива?

– Владлена Сергеевна, да ведь жизнь без таких ребят – как суп без соли, борщ без перца. Это же самые заводилы. Они как дрожжи для теста, искры для костра…

– Ой, ой, ой, еще и поджигатели!

– Это же активный элемент, мы ценили именно таких.

– Ну, вы меня разыгрываете!

– Это вы шутите, Владлена Сергеевна.

– Какие могут быть шутки? Вот завтра же мы начнем отчислять их… под разными предлогами. Я лагерь не приму, в должность не вступлю, пока не избавимся от таких. Вот приедет директор…

– И вы думаете, что директор вас поддержит?

– А мне и думать нечего, директор и рекомендовала меня на эту должность.

– Ну и что ж из того?

– А то, что у нас директором та самая воспитательница детдома, которая так выдвинулась. А я у нее любимой воспитанницей была!

Я примолк, обескураженный этим признанием.

А когда собрался с мыслями, спорить было поздно. Горнист сыграл отбой, и все вожатые, в том числе и старшая, побежали наводить порядок на сон грядущий.

Оставшись один, уселся я на провинную скамейку, которая уже была очищена от волшебной змеи беспощадным рубанком лагерного столяра. И стал думать о встрече с директором, вернее директрисой, о том, как я буду говорить о порядках в ее лагере.

Однако наступил вечер, а директора не было.

Ее отсутствие встревожило вожатых. Не сговариваясь, девушки стали собираться вокруг скамейки одна за другой.

Ночь была какая-то странная – безветренная, ясная, на небе ни тучки, над лесом ни ветерка. А на западе непрестанно блистали зарницы.

Это всех нас как-то будоражило.

Все сгрудились на скамейке. Ощущая дрожь то ли от ночного холодка, то ли от нервного напряжения, я заговорил о том, что пережил во время похода против белофиннов.

И стоило мне заговорить о жестоких испытаниях войны, как девицы-амазонки вдруг превратились в простых ленинградских девчонок, соскучившихся по отцам и братьям, многие из которых ушли в армию, стоят на границах.

Владлена Сергеевна тоже втеснилась в нашу компанию. С удивительной наивностью она переспрашивала: неужели при нашем превосходстве, при наших могучих танках и грозных самолетах можно было вот так ползать по снегу, прятаться от снайперских пуль, умирать без медицинской помощи в лесах и болотах? Неужели я сам это видел? Сам пережил?

Ей не верилось, что и нас могут убивать, ей казалось, что из всех боев мы как победители должны выходить живыми и здоровыми, а враги должны гибнуть, как осенние мухи.

Я смотрел на нее и думал: «И ей будет доверено воспитание сотен ребят, нашей будущей силы и опоры? Да ее самое надо воспитывать!»

Чем больше я рассказывал о жертвах, которые мы понесли ради победы, тем больше ее бросало в дрожь и на ее красивом лице, тронутом нежным загаром, все тревожней мелькали блики дальних зарниц. И всем нам было как-то не по себе. Что-то не давало нам спать, не позволяло разойтись, а держало в кучке, хотя ночь была тиха и светла.

Мы не знали тогда, что уже видим зарницы войны.

Владлена Сергеевна не успела отчислить из лагеря никого из неугодных ей ребят – наутро было объявлено о вероломном нападении гитлеровской Германии на нашу Советскую Родину.

И все наши мелкие неурядицы в пионерских делах померкли перед этой грозной всенародной бедой.

«Подкладывайте сковородку»

Воинская судьба вскоре забросила меня снова под Старую Руссу, только теперь в шинели военного корреспондента. Был я свидетелем первых тяжелых боев у границы. Собрал много материалов о подвигах первых героев, не щадя жизни, преграждавших фашистским полчищам путь в глубину России. И торопился доставить их в Москву, в редакцию «Красной звезды». Но фашистская авиация висела над нашими дорогами. Поезда ходили нерегулярно. И я обратился за помощью к летчикам. Пообещали отвезти на связном самолете.

На полевом аэродроме истребителей с запоминающимся названием «Ожередово» говорю с командиром полка. Это богатырского вида сибиряк, воевавший волонтером на стороне республиканской Испании. Немногословен, строг. Ругается только по-испански, чтобы и себе душу отвести и других не обидеть. Вручая мне записку, бросает три слова:

– Вас отвезет Пижон.

Поблагодарив, бегу к связному самолету, укрытому ветвями на самом краю аэродрома, вблизи лесной опушки. Хозяин небесного тихохода лежит под крылом самолета. Посматривает, как взлетают и садятся истребители, и грызет травинку. Темный чуб вьется из-под пилотки, синие глаза, нос с горбинкой – чем не гасконец? И фамилия (я помнил – Пижон) подходящая, французская.