Текст книги "Избранница. Рассказы."

Автор книги: Николай Блохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Месть, спокойно, разрядись, – Юлия Петровна держала в руках договор. – Все копии давай. Ну!!

– Они на дискетке.

– Где? Слушай, а их тут много, которая? Ладно, все возьму.

Только подумал рвануться хозяин, "да ведь же на этих дискетках – все!", но рвануться не успел.

– Месть, стеречь!

"Ну, хозяюшка, ну скажи же заветное слово..."

Юлия Петровна отдала сверток отцу Илье.

– Все?

– В памяти копия наверняка есть, – отец Илья кивнул на компьютер.

– И что?

– Стереть надо.

– Умеешь?

– Умею.

– А может, грохнуть его? – Юлия Петровна имела в виду компьютер.

– Лишний шум и лишние следы.

Когда батюшка увидел, как трехгранный штык упирается в грудь хозяина казино, все похолодело в нем, но по мере развития событий холод прошел, даже улыбаться стал, особенно на Месть глядя и даже не по-иерейски позлорадствовал мысленно, видя вот таким сутенера, которого обычно видел другим: или вальяжно-снисходительным, или злобно-агрессивным.

– Тэ-эк, а ведь нельзя его так здесь оставлять, – подвела Юлия Петровна итог визиту. – Тэ-эк, с собой берем телефон его мобильный и все ключи. Да вернем, батюшка, все вернем. Тэк, а его в сейф, вместо дискеток, до нашего возвращения. Не поместится? Поместится. Сложим и затолкаем. Месть, поможешь?

– "Ох-х, как помогу-р-р-р!.."

– Сам пойдешь, или Месть попросить помочь? – очень проникновенно спросила Юлия Петровна и кивком головы указала на распахнутую дверь сейфа.

Очень надо было извернуться, чтобы уместиться, и кроме как калачиком, чтобы коленками ко лбу, никак не получалось. Хозяин казино подзадержался перед распахнутой дверью и с ненавистью зыркнул на Юлию Петровну.

– Месть!

Чуяла Месть, что вот сейчас точно последует заветная команда, но прыжок ее великолепный завершился ударом в железную дверь. И нырнуть успел, и дверь сам за собой захлопнуть, причем из позы калачика, потому что по-другому – никак!

Заперев на два оборота входную дверь, Юлия Петровна скомандовала:

– А теперь – в мэрию.

– Юлечка, а ты и вправду пристрелила бы его, или пугала только? – как бы даже вкрадчивым голосом прозвучал батюшкин вопрос.

Юлия Петровна остановилась и недоуменно уставилась на отца Илью.

– Запомни, батюшка: когда пугаешь, тебя не боятся. Когда собираешься стрелять по-настоящему, сделают все, что тебе нужно. И чему вас там в семинариях учат?

"Господи, не допусти пролиться крови!" – взмолился отец Илья, когда садился в остановленную Юлией Петровной машину.

– Кино снимаете? – спросил шофер, когда слегка опомнился.

– Храм открываем.

– А деньги?

– Деньги отдашь батюшке на восстановление храма.

Шофер вылупил глаза, вглядываясь в Юлию Петровну. Та расхохоталась:

– Едем!

Уже подъезжая к мэрии, шофер отметил про себя, что вот, думаешь, что вроде все в жизни повидал, а, оказывается, нет. Ой, сколько всякого еще есть, о котором не слыхивал и не догадывался!

– Подождешь нас? – спросила Юлия Петровна, вылезая из машины. – Мы через десять минут.

Шофер, смеясь, закуривал и, затянувшись, сказал:

– Да хоть через полчаса. Жду, ха-ха-ха...

...Шофер оказался прав, получилось как раз полчаса. Получилось так по непредвиденным обстоятельствам. Само дело, как Юлия Петровна и говорила, было сделано за десять минут. И вошли сквозь оторопевшую охрану беспрепятственно, никто и не шелохнулся, и в кабинете у приятеля Зоиной мамы все было нормально: и штык приставлен к его пиджаку от Диора, и курок был взведен, и договор с казино был возвращен и тут же сожжен Юлией Петровной прямо на столе у совсем потерявшегося приятеля, и факс из епархии получен, что – да, нужен этот храм, и новый договор составлен, правда, для этого пришлось второй раз палец к курку подносить:

– Только для тебя исключение, твои дела-взятки с сутенером – твои дела. На слово "три" стреляю. Раз, два...

Слово "три" не пришлось произносить. Месть вот была расстроена, уж так скулила, умоляла: ну скажи, ох уж как хочется именно вот этого...

А "вот этот" вдруг успокоился и даже коньяк достал, когда шел ответный факс в епархию, что договор подписан, и, наливая, спросил тихо, совсем необычным для себя голосом, в котором не слышалось привычной иронии и привычной издевки:

– Юлечка, это ты, или не ты?

– Не я, – подумав, ответила Юлия Петровна.

– Прошу прощения, – перебил батюшка. – Это она. Это раньше она была не она.

– Это ты ее так?

Едва не рассмеялся батюшка:

– Да я тебя не мог даже на то наставить, чтоб хоть на чуть-чуть взяточный пыл умерил. Тебя – не мог, а с ней! – батюшка почти кричал ему в лицо. – Кто мог справиться?!

Да, знал, видел отец Илья, что изначальный порыв Юлии Петровны был – лучше храм, чем казино. Она не любила Живого Бога, она ненавидела казино. Но главное, что противовесом ненависти к казино стал не Дом пионеров, а храм Божий.

"Так сделай и ты свой первый шаг!" – кричали глаза отца Ильи приятелю Зоиной мамы. Когда-то давно они между собой тоже приятельствовали.

– Сашка с вами? – спросил он сразу обоих, наливая вторую.

Отец Илья не знал, кто такой Сашка, но ответил за обоих:

– Да.

Приятель Зоиной мамы выпил и налил третью:

– Я позвоню на вахту и скажу, чтобы вы прошли без потерь.

– Мы и так пройдем, – сказала Юлия Петровна.

На этом визит кончился и занял он как раз десять минут.

...Кота звали Мэр. Это был суперэлитный перс с родословной, которой позавидовали бы князья Голицыны. Был он собственностью мэра и всей мэрии и стоил как двое «Жигулей». Все это он прекрасно знал и посему был нагл, ленив, злопамятен и агрессивен. Позволял себя погладить только два раза (сам мэр не в счет) и только тем, кто когда-нибудь подносил ему подношение в виде отварной севрюги (ничего другого не ел). Все приходящие и местные работники называли это подношение «взяткой Мэру». Сам мэр, человек с юмором, только посмеивался. На тех, кто взятки еще не дал, шипел и даже кидался, о поглаживании и речь не шла. Очень затруднительны были прохождения дел в мэрии для тех, на кого шипел суперперс.

Кот Мэр лежал на своем обычном месте на мраморной тумбе с мраморным шаром и отдыхал на мохеровой подстилке после ночного сна. На идущую мимо Месть глянул как на того, кто еще не давал подношения и зашипел. Причем зашипел не как кот на собаку, собак он в глаза не видел, как и мышей, а природная наследственность давно выродилась в шерсть и тупую морду с томными глазами, за которые и платят, как за двое "Жигулей". Месть остановилась и завороженно села, не веря своим глазам. Ее природная наследственность была вся при ней и места живым котам там не было. Вид живого кота для Мести значил больше, чем команда "фас", которую теперь уже не надо было произносить хозяйке, не было больше и самой хозяйки. Все перемкнуло в ротвейлерском сознании, кроме живого кота перед глазами. Цель жизни одна: догнать, растерзать и растоптать растерзанное! Юлия Петровна благодушествовала после удачно оформленного дела, чуть расслабилась, и именно в этот самый момент! А опомнилась, когда Месть, сметая все на своем пути, сквозь визги и грохот падения всякого чего-то, на что натыкалась, гналась на Мэром, в котором враз проснулись все инстинкты диких предков, удиравших от шакалов.

– Стой, зараза! – с запозданием крикнула Юлия Петровна и с винтовкой наперевес понеслась вслед за ними.

Батюшка ойкнул и, делать нечего, побежал на Юлией Петровной.

Первой существенной потерей мэрии от погони стал уникальный компьютер, который стоил даже дороже элитного перса. Компьютер вместе с монитором выносил из двери человек в пиджаке, держа его перед собой и прижимая к животу, а дверь была распахнута в сторону коридора. Этой дверью и шибанула Месть в компьютер и того, кто его нес. Дверь, естественно, захлопнулась, монитор взорвался, в компьютере что-то необратимо хрюкнуло и он вместе с носильщиком отлетел к окну и по пути полета они сгребли к окну же еще два стола, на которых тоже было много всякого. С них тоже все попадало, взрываясь и хрюкая необратимо.

Зрелище погони было очень яркое, главное из-за Юлии Петровны, с ее необыкновенными летящими назад седыми волосами и винтовкой наперевес. И на всю мэрию разлетался ее крик-приказ:

– Стой, гадина! Стой, застрелю, сволочь!!

Все, на которых неслась так Юлия Петровна, тут же забывали о только что промелькнувшем ротвейлере. Когда тут же за Юлией Петровной появлялся бегущий батюшка с крестом на цепочке, то уж вообще переставали что-либо понимать.

Второй существенный материальный и моральный удар был нанесен трем мраморным лестницам мэрии, что соединяли два этажа, и всему, что на них стояло и двигалось, а двигалось и стояло достаточно много. Четыре открытых сорокалитровых канистры с изумительной итальянской краской, что стояли на втором этаже на краю лестницы, были опрокинуты на нее двумя работягами, рванувшимися в панике не разбирая дороги прямо на канистры, спасаясь от оскаленной пасти Мести и орущей Юлии Петровны, которые работяг даже не заметили и промчались мимо. И вся изумительная итальянская краска, которую ни огонь, ни вода, ни зубило не берут, вылилась на мрамор и на то, что на нем стояло, двигалось и лежало. А две канистры ухнулись в пролет. Визг и матершина с лестниц очень колоритно дополняли крики Юлии Петровны. Даже если ты джентльмен, но если на твой костюм от Версаче, который стоит, как полкота Мэра, выливается вдруг сверху полведра белой краски, пусть даже изумительной итальянской, тут даже лорд Дерби бы выматерился.

Но самое обидное для избранных сотрудников и избранных гостей было дальше: ополоумевший и почти уже без сил Мэр нырнул под скатерть длинного, метров двадцать, стола, на котором стояло всяких разных явств больше, чем на пиру Ивана Грозного, и хрусталь и фарфор из Оружейной палаты. Одной икры лежало в китайских супницах пуда три. Вслед за Мэром под скатерть, естественно, ринулась Месть и, пробежав под столом все двадцать метров, вынырнула из-под скатерти и почувствовала, что сзади что-то не пускает Она, страшно напрягаясь, бежала дальше, но это был уже не бег, темп был безвозвратно утерян: на шипах, что торчали из ее ошейника, прочно сидела зацепленная скатерть, которую всю и стащила она со стола на мраморную лестницу (много их в мэрии) со всем, что на ней было.

Как будет отчитываться мэрия за разбитые хрусталь и фарфор и испоганенную скатерть, Месть не задумывалась. Она искала кота и ворвалась в первую же дверь, откуда, как ей показалось, дунуло его запахом. И следом за ней в дверь влетела Юлия Петровна. А там заканчивалось высокое утреннее совещание избранных, для которых и была накрыта скатерть, развевающаяся теперь на шипах ошейника ворвавшейся Мести. Увы, ошиблась, нет запаха, нет тут элитного перса. Ну, раз нет, так и нет. Тут же и успокоилась. И прямо перед собой увидела старого человека в кресле. Человек почему-то не понравился Мести, хотя это был очень хороший человек, как считали все здесь собравшиеся. Перед Местью сидел сам президент Международного валютного фонда. Он с остальными собравшимися решал важнейший вопрос о том, какую б еще удавку за обещанные доллары набросить на обширные пространства и их обитателей, которые вне этого зала с собравшимися. Естественно, что от явления Мести со скатертью на шипах и Юлии Петровны с винтовкой, все пребывали в шоке. Увидав Месть, плотоядно разглядывающую какого-то старика, Юлия Петровна во всю мощь своих еще очень сильных легких заревела:

– Стоять, зараза, застрелю!!! – и с винтовкой наперевес кинулась на помощь старику.

Хозяин всех долларов мира знал русский язык. Ну, а кто бы на его месте не подумал, что это на тебя с рвущим барабанные перепонки ревом несется в штыковой атаке это... Хоть и знал денежный мешок русский язык, но он не мог сказать, что же на него несется. Английский язык тоже оказался бессилен, чтобы хоть каким-то термином обозначить ворошиловского стрелка.

– Ну что с тобой делать, зараза? – Юлия Петровна рывком сорвала скатерть с шипов ошейника.

И только тут старик осознал, что он не умер и убивать его не будут.

– От имени вот этой сволочи, – Юлия Петровна кивнула на Месть, – я приношу вам свои извинения.

Трехгранный русский штык, покачиваясь, слегка касался хозяина всех долларов мира. Потерпевший глядел на него очень значительно и очень задумчиво. Уж очень неприятная символика виделась в этом покачивании острия его мощному аналитическому уму, который начал приходить в себя от потрясения: закончишь высокое совещание за высокими дверями, а вместо банкета с икрой ворвется вот ЭТО... – хозяин всех долларов зыркнул на Юлию Петровну, которая никак не могла отдышаться – и никакие доллары всего мира не спасут от русского штыка.

Обратной дорогой отец Илья по трофейному мобильному телефону обзванивал всех своих духовных чад и знакомых, которых еще не обзвонил, пока ехали в мэрию. Месть угрюмо сопела, а Юлия Петровна гладила ее:

– Ладно, ладно, хорошая собачка. Слушай, отец Илья. Я вот все думаю, что с Зойкой моей случилось.

"Да ты на себя глянь!" – весело отвечали глаза батюшки.

– А что такое? – спросил он вслух.

– Да вот когда рассказывала она про Юлию, мою святую, иногда казалось, будто кто за нее говорит, будто кукла она говорящая.

– Она не кукла, – сказал отец Илья. – Она избранница.

– А как это решается, кого избрать.

– Это решает Бог, Юлечка. Зовет всех, а избираются немногие.

– У школы останови, – сказала она шоферу.

У школы высадились.

– Колокол сейчас возьмем. Что за храм без колокола!

– А как же мы его?.. – озадаченно спросил было батюшка и в который уже раз за сегодня вздрогнул и ойкнул от выкрика Юлии Петровны, бегущей все так же с винтовкой к проезжей части, по которой, неторопясь, ехал подъемный кран.

"И откуда прыть такая в такие-то годы?" – батюшка изумленно смотрел на бег Юлии Петровны, будто вот только что заметил, будто не за ней он только что бежал, едва поспевая, по коврам коридоров мэрии.

– Стой! – кричала она, потрясая винтовкой.

Кричать "Застрелю!" не потребовалось, кран остановился. Через три минуты он ехал к колоколу. Впереди шла Юлия Петровна.

– И язык есть! – воскликнул отец Илья, когда колокол начал подниматься.

Юлия Петровна молча смотрела на его подъем. Он поднимался, раскачиваясь, и, когда был на уровне голов, раздался его первый за 60 лет удар-звон.

– Что с тобой, Юлечка? – батюшка озабоченно смотрел на переменившееся лицо Юлии Петровны.

– Он из Серебрянки. Это я его спихивала с колокольни. И потом – кувалдой, – голоса ее батюшка тоже не узнавал.

Он взял ее за локоть:

– Ты слушай, как звонит. Он все простил.

К казино подъезжали под непрерывный перезвон качающегося на конце стрелы колокола. Народу было уже полно. У дверей, ничего не понимая и затравленно озираясь, возились подручные сутенера. От стоящей недалеко "Газели" отделилась фигура и двинулась неуверенным шагом к Юлии Петровне. Это был Максим Эрастыч.

– Ну, здорово, старая перечница, – Юлия Петровна весело кивнула на звонящий колокол. – Узнаешь?

Максим Эрастыч не мог оторвать глаз от Юлии Петровны. Всплеск чувств от ее внешнего вида уже прошел, теперь он неотрывно смотрел на ее лицо и (ничего не мог с собой поделать!) видел ее ту, орущую: "Здесь была царская каторга!.."

– Там не было царской каторги, Эрастыч, успокойся! Слушай лучше наш колокол.

И тут он бросился к ней, обнял ее и зарыдал на ее плече.

– Ну-ну, э, задушишь...

– Всю дорогу... думал: или спятил я, глюки по телефону чудиться стали, или ловушка какая... Ты ли это, Юлька, стерва старая?!

– Я! Сам ты, старая перечница.

– Эх, Господи! – Максим Эрастыч истово перекрестился.

– Хватит, хватит обниматься, – командовала Юлия Петровна. – Отойди, Севка, он теперь долго не уедет.

– Да нет, Юльк. Распятие сгрузим и домой я.

– Уж не Новый ли год справлять?

– Ждут уж меня, обещал...

– Валяй, поучаствуй во всемирной языческой пьянке. Так, Зойк?

– Так, Юль Петровна. Чужих грехов не трогай, когда своих без меры.

– А? Это ты к чему?

– Это мне так бабушка говорила.

– Да? Ладно... Давай, Эрастыч, сгружай.

Долго смотрела в Лик Распятого, потом потрогала дерево. И все стояли и молча смотрели.

– Все, – скомандовала Юлия Петровна. – Ужмем время, – и чуть было не добавила: как говорил мой великий учитель. А это говорил действительно он. – Пошли в храм. Илья из Альфы!

Тот вмиг вырос перед ворошиловским стрелком и без всякой улыбки, стоя навытяжку отрапортовал:

– Команда "Альфа" ждет Ваших приказаний.

– Давай, иди с батюшкой в казино, тьфу, в храм. Там хозяин в сейфе сидит... Чего глаза таращишь? Некуда его больше деть было. Ну, в общем, суй ему в нос бумаги и вытряхивай. Я к крановщику, а потом к вам. Сужай время, Альфа!

– Есть сужать время.

А Юлия Петровна прощалась с Местью:

– Иди, лапонька, домой иди, не скули. Мы еще свидимся с тобой. И хоть – хмырь твой хозяин, но ты уж поживи с ним, только не хулигань больше. Ну, беги.

Месть лизнула хозяйку и побежала домой.

– Слушай, – Юлия Петровна обращалась к крановщику. – Оставь кран тут на пару дней, а дверь закрой, никто в него не влезет. Днем тут народу полно, ночью я буду дежурить.

– Ну раз ты – оставлю. Ну, бабка, первый тост в Новом году – за тебя!

– Ты стрелу подвинь, чтоб колокол над крышей был, чтоб можно было стоять и звонить.

И Юлия Петровна побежала в храм, где Илья из Альфы сужал время. Хозяина казино из сейфа уже вынули, документы за высокой подписью под нос уже сунули: согласно высочайшему распоряжению все их имущество должно покинуть строение №253-Б в течение часа...

– Но это невозможно, невозможно! – визгливо упирался хозяин казино, но был быстро убежден Ильей из Альфы, что невозможного ничего нет и что транспорт на чем увозить – это трудности "твои и твоей банды".

Проходя мимо Юлии Петровны, сутенер процедил:

– Ладно, один ноль, но матч еще не окончен.

Через 15 минут подъехал роскошный белый "Мерседес" с мигалками и надписью "Милиция". Оттуда вышел толстый полковник, а за ним бывший хозяин бывшего казино. Лицо полковника было таковым, что его не надо было окарикатуривать, чтобы поместить на плакат Зоиной мамы. Видимо, столько он наворовал, наотнимал, столько наворотил всякого, что это всякое накрепко въелось ему в физиономию. Ну, вроде ходячего агитплаката: не проходите мимо!

– Так! – полковник, подходя, поднял руку. – Немедленно прекратить беззаконие, прекратить вынос мебели.

– Но у нас решение... – начал было отец Илья.

– Так, все бумаги немедленно сюда, разберемся.

Батюшка начал доставать документы, но Илья из Альфы мягко остановил его. А штык винтовки упирался уже в живот полковнику.

– Стоять! – крикнула Юлия Петровна в сторону его сопровождавших. – Шевельнетесь – точно его пристрелю. А ты слушай!

Но слушать он ничего не мог, он уже падал. Никогда в жизни ему никто не угрожал.

– У нас все законно, – продолжала Юлия Петровна. – Начнешь свои бандитские подкопы делать, на дне моря найду и припорю. Меня убьешь, вон видишь, за мной стоят, они – сила, хотя не такие, как я, они добрые, но от их доброты тебе хуже будет, чем от моего штыка. Запомни, здесь храм. Казино не будет. Полк таких же как ты пришлешь, а нас дивизия встанет. Ясно?

Полковник уже успокоился.

– Ясно, – спокойно сказал он.

И тут он увидел Зою, которая подошла и встала с Юлией Петровной. Долго смотрел на нее. Обернулся к сутенеру:

– Она?

Тот кивнул:

– Она.

– Ну что же, – сказал полковник, поворачивая назад, – будем посмотреть.

Еще через пятнадцать минут нагрянула орава подростков, обкуренных и пьяных, с дубинками, цепями и прочим таким.

– Ну, что, в натуре. Ну-ка, быстро отсюда, кто смеет соваться в наше казино? – вот что звучало от оравы, если отфильтровать матершину.

Тут все испугались не на шутку. Илья из Альфы остановил Юлию Петровну, которая рванулась было к подросткам.

– Отдохни, Юлечка, моя очередь.

Он вышел к ораве и громко крикнул:

– Всем смотреть на меня!

Тут он схватил в охапку самого ближнего (он же самый здоровый) и через полсекунды тот полетел по высокой дуге в сугроб, который находился метрах в пяти от точки бросания. Выл он еще когда летел, а когда плюхнулся, взвыл совсем по-страшному. Все было цело, только очень больно. Орава стихла. И среди тишины Илья из Альфы тихо сказал:

– Убивать не буду никого, но всем будет очень больно.

Он схватил еще одного, высоко подкинул, поймал двумя руками две ноги подкинутого и крутанул им над своей головой два раза, как Илья Муромец крутил палицей над своим шлемом перед Соловьем-разбойником:

– Все, кто хочет остаться в храме, могут остаться, а кто пришел в казино – чтоб через минуту вас не было. Время пошло.

Через минуту никого не было. Через два часа все из казино вынесли, кроме стола массивного старого и тумбы...

– Зойк, где здесь эта статуэтка стояла, которую ты низринула?

– Здесь, Юль Петровна.

– Давай, батюшка, на это место пока Распятие поставим.

– Ладно, Юлечка, давай.

Потом был молебен. Юлия Петровна впервые слышала, как поют молитвы: пели какие-то два бородача. Юлия Петровна глядела теперь на потолок, откуда смотрело Всевидящее Око и, как ей показалось, Голубь, находящийся между Богом-Отцом и Богом-Сыном, шевельнул крыльями, у Него ожили глаза и Он пристально смотрит на Юлию Петровну.

После молебна отец Илья с помощью Ильи из Альфы встал на большую тумбу рядом с Распятием. Всем было видно, что он волнуется так, как не волновался ни разу в жизни. А так и было. Лицо его покрывали капли пота, глаза были влажны.

– Братья и сестры! Сегодня знаменательнейший для нас день, которым одарил нас Господь! Сегодня нам явлено чудо! Из мерзости запустения, на месте блудилища встал храм Божий. И для нас, как для Савла, убийцы и гонителя христиан, прогремел гром небесный, и Савл поверил голосу из грома и из гонителя превратился в Его верного слугу и стал Апостолом Павлом. В жизни каждого из нас гремит такой гром, но мы – не слышим. В жизни каждого из нас встает на нашем пути Сам Спаситель, Иисус Христос.

Он взывает к нам: "Придите ко Мне, все труждающиеся и обрмененные, Я упокою вас". А мы, суетно труждающиеся и грехами обремененные, мы – мимо идем. Идем к вечной смерти. Убийца Савл был мертв для Царства небесного. Но вот – гром с небес – и воскрес Савл Павлом. Ах, как ждали иудеи в городе Дамаске подкрепления в лице убийцы Савла, руки потирали, вот ужо придет... Пришел – и стал проповедовать воскресшего Христа. Отчаяние и злоба иудеев не имели границ. Но вся злоба мира бессильна против слова Божия, которое во все концы вселенной разнес Апостол Павел. "Не молчите, проповедуйте!", "Кто Меня постесняется, того Я постесняюсь во Царствии Своем!" – нам все это сказано. Нам не надо нести слово Божие во все уголки вселенной. Тем, кто рядом с нами нужна проповедь, им нужно нести слово Божие. Если ты вчера был лютый безбожник, а сегодня услышал и внял голосу с Небес, то с высоты перерождения своего не кичись, помни себя недавнего, помни все, что натворил ты, пока безбожничал!.. Помни, Кому обязан ты, Кто прогремел тебе громом прозрения, не забывай, сколько раз гремел Он тебе до этого, а ты мимо шел. Не последовало тебе заслуженного наказания, когда после первого грома ты не услышал Его, когда после первого явления Спасителя ты мимо прошел. Милость продолжала изливаться на тебя, ждал Господь терпеливо... Видели вы сейчас ужас тьмы в глазах обступивших храм, которые целиком в руках князя тьмы. А ведь это наши дети! Так вырвем же их из когтистых лап молитвой и словом обращенным. Нашими руками действует в мире Господь Бог. Так приложим их туда, куда Он направляет. Не задавать Ему вопросов, почему все происходит так, а не эдак, дескать, "Куда же Ты, Господи, смотришь?", "Да вот так надо бы..." Вот как мы обращаемся к Богу! В советчики лезем, окаянные!.. Ропщем, чуть что не по-нашему... Дорогие братья и сестры, простите меня за сбивчивое слово. Волнуюсь я, себя вижу во всем своем окаянстве... Не прикасайтесь мыслью даже к тому, что будто что-то не так в мирозданьи Божием. Если не раскаемся в таких мыслях – не простится нам, ибо это уже хула на Духа Святого Животворящего. Как роптал я, что никак не получалось изжить из этого храма подручных лукавого! Столько порогов обивал, молился вроде... то-то и оно, что вроде! Не молитва это была, а бормотливый ропот: ну как же, Господи, ну когда же?.. А Господь уже в руках держал этот день – когда. Сегодня! В один день, в один час, руками человеческими, под покровом Его – встал Божий храм, и коли угодно будет Ему, простоит до скончания веков. Аминь...

Никому не хотелось расходиться. Юлия Петровна подошла к отцу Илье:

– Слушай, а бойко ты, оказывается, говоришь, все-таки чему-то вас в семинарии учат! – она вдруг улыбнулась и приникла к его уху, – А это ты про чьи руки говорил?

– Да про твои, про чьи ж! Вслух при всех не стал, чтоб крылышки не выросли, чтоб не подрезать потом. А вообще-то, – батюшка в ответ улыбнулся, – я тут еще доску мемориальную прибью, мол, рачением рабы Божией Иулии.

– Я тебе прибью! – вскинулся ворошиловский стрелок. – Я тебя самого тогда к ней прибью!

И через паузу вместе засмеялись.

– Слушай, а я, пожалуй, пойду сейчас, переоденусь, да и назад сюда, посторожу. Ночью, все одно спать не буду, уж больно много всего на один день.

– Это точно, много. А может, наоборот, поспишь, действительно ведь день за год получился.

– Нет, знаю, что не засну. Уж больно такое навалилось, не заснешь. У Распятия нашего Серебрянского посижу. А вообще... возьмешь сторожем? Самое мое место.

– Э, нет, не пойдет. Дезертировать с трудового фронта не позволю. Мы с тобой Закон Божий будем проповедовать.

– Да иди ты!..

– Слушай, Юлечка, я тебе на будущее скажу, если когда захочешь меня как-нибудь обозвать, ты говори: окромя сана. Потому как меня обижать можно и нужно, а сан мой – нет, никак мое рукоположение от самих апостолов идет.

– Ну прости.

И тут рядом возникли Зоя и Сева, оба с мамами.

– Юль Петровна, – сказала Зоя, – а можно и мы с вами тут ночью посидим? Именины наши отметим, помолимся как следует, вы нам порассказываете чего-нибудь.

– Это вы не ко мне, это вы к мамам своим.

– Да вообще-то, как-то... – пробормотала Севина мама, – ночью в церкви...

– Так здорово – ночью в церкви! – Зоя почти пропела. – А, мамочка, отпустишь?

Защемило вдруг у Зоиной мамы, как прозвучало для нее это "отпустишь", она вздохнула и отпустила. Отпустили и Севу-Севастьяна.

Если б еще вчера кто сказал Юлии Петровне, что новогоднюю ночь она будет проводить в открытом ЕЮ храме, напротив Распятия из Серебрянки, она б... ну если б не пристрелила сразу предсказателя, то рассмеялась бы ему в лицо. Рассмеялась она и сейчас, только другим смехом, тряхнула головой и сказала:

– М-да, во дела!

"Что с вами, Юлия Петровна?" – глазами вопрошали Сева-Севастьян и Зоя.

– Да ничего, это я так. Да уж, действительно, не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Так значит, говорите, Нового года нет еще? Строгий пост? Тогда вот картошечка в мундире, а для баловства – помидорчики. Ну, а мне еще крепенького из фляжечки моей фронтовой, уж извините. За именины ваши выпью.

– Юлия Петровна, помолиться положено, – сказала Зоя, а Сева подтвердил сказанное солидным кивком головы.

Они вышли из-за складного столика и встали напротив Распятия. Отчего-то взгляд Юлии Петровны задержался на левой ладони Спасителя, на крови, выписанной красной краской, что источалась из-под шляпки гвоздя. "А ведь это же как больно!.." И вспомнились батюшкины слова про наши гвозди, что мы всю жизнь в Него вбиваем. "А может, вот этот в ладони – мой?" "Твой, – почудился ей вдруг голос. – И остальные еще не вынуты..."

Сзади раздались детские крики. Она резко обернулась, но разглядеть ничего не успела, что-то тяжелое ахнуло ее по голове и настала тьма...

...Сквозь рассеивающуюся тьму начали просачиваться голоса:

– Давай, давай, откачивай ее, понюхать дай... И шпильки выдерни, распусти-ка волосики ее, пусть потом понюхает, как от них паленым пахнет, гы...

– А с мальцами-то что делать? Свидетели!

– А х... их знает, кто ж думал, что они тоже тут...

– Мы не свидетели! – услышала Юлия Петровна выкрик Зои. – Мы Юлию Петровну в обиду не дадим!

– Ай, как страшно... А ну-ка?

– Э, да это ж та самая коза, из-за которой весь сыр-бор, "низринься". Щас мы тебя низринем. Мало тебя, значит, шеф "приласкал". Ну мы "доласкаем". Не, в натуре, а как смотрит! А голосок какой! Как ты говорила-то? "Будьте немы"? Ну, вот и онемеешь.

Зоя, не мигая, вглядывалась в лицо главаря. Лицо как лицо, никаких злодейских черт, и глаза не злые, и рот обычный губастый.

И тут обычный губастый рот изрек:

– Ну так чо, вырвать тебе язычок-то? Авось, немая, не онемишь никого.

"А ведь больно! А что еще ждет? – сразу вспомнился испуг от одной мысли о втором налете гренландского хлыста. Будто хрусталик о хрусталик звенькнул в ушах и тонкий звук полетел-зазвучал, заполняя собой все тело и одновременно душу необыкновенным спокойствием. – Ведь сама же просила маму отпустить. И если путь на Небо лежит через вот это, чтобы язык вырвали, значит этого желает Сам Владыка Неба".

Зоя перевела взгляд на Распятие. Резной Лик Христа загораживала окровавленная голова Юлии Петровны.

– Помогай, Господи, – прошептала она совсем тихо.

Но главарь услыхал:

– Что, сдрейфила?

– Нет, вырви. Быстрая боль быстро проходит. Зато, потом, если и заставите богохульство сказать – нечем будет.

Теперь все ее "я" было переполнено тем ощущением, когда, распластанная на животе, она упиралась губами в Распятого на своем нательном крестике и шла от Него оживляющая сила туда, где полосовал ее хлыст из гренландского моржа. Вырывать язык вряд ли намного больней...

– А если мы тебе не быстро, а медленно его вырывать будем? Если мы тебе его вытягивать будем?

– Господь поможет, вынесу.

– Не, ништяк базарит. А если мы тебе шнифты твои выдавим? – и губастый главарь поднес к ее глазам два растопыренных пальца.

– Выдави. Вас зато видеть не буду.

– А ведь это бо-ольно, а то еще лучше вытянуть и их – это больнее!

Теперь видела Зоя, что все-таки в глазах прячется зло. Его незлые глаза прямо светились удовольствием от того, что говорил губастый рот.

– Бог даст, не намного больнее.

– Это ты все про какого Бога, про Этого, что ль? – губастый главарь кивнул на Распятие.

– Про Этого. Про Единственного.

И только было открылся губастый рот, да и замер тут же, полуоткрытый, ибо незлые глаза, радостные от чужой боли, учуяли, как напряглась вдруг эта малолетка, которая ни в какую масть не вписывалась. Как тогда, выброси сейчас руку и... а ну и вправду онемеешь!

– Ну, посмотрим, как Он тебе поможет... – прошипело из толстых губ.

– А я тебя узнала.

– Еще бы, я ж у стола с подарком стоял.

– Еще я видела, как ты на последней литургии иконы с иконостаса отдирал.