Текст книги "Избранница. Рассказы."

Автор книги: Николай Блохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Напоминаю, кто отвечает на один вопрос неправильно – выбывает из игры! Подумайте перед тем, как поднять руку! Итак: противный черный дым с тяжелым запахом?

В момент взлетела Зоина рука:

– Чад!

– Б-раво.

Со всеми последующими вопросами Зоя расправилась за пятнадцать секунд. Хозяин даже зауважал ее, ай да молитвенница! "А лет через шесть-семь для казино вполне созреет, девка ядреная! А доллары, они, хе, они любую молитвенницу перекуют". А еще он решил задать такой вопрос для проверочки, что и взрослым не всем и не сразу по зубам будет.

– Вот лист бумаги, на нем поставлены точки. Надо провести на нем диагональ, не касаясь точек!

Это невозможно, точки покрывали собой весь лист.

– Есть желающие?

Зоя торжественно направилась к столу с листом. Весь родительский комитет ломал головы: и что ж тут можно сделать?

Зоя перевернула лист на обратную чистую сторону и провела диагональ.

– Бр-раво, – хозяин покачивал головой, удивляясь. Родительский комитет делал то же самое.

Теперь Зоя осознавала, что такое "вселися в ны". Нет, никто не командовал ее разумом и языком, это делала она сама. Сейчас она знала все, могла все. По приказу свыше, она прочитала молитву и Он по Своему разумению и Своей милости вошел в нее и она стала знать и уметь все, что знает и умеет Он, то есть – все. Но, неужели все это только для того, чтобы выиграть викторину? И она своим незнаньем понимала теперь, что конечно же нет, и да будет на все воля Его.

Естественно, она победила. Зависть, невидимым, но черным облаком летавшая в начале викторины, уже испарилась – гениям не завидуют. А Зоя явно выглядела гением.

Когда она подходила к столу с сюрпризом, подходила почему-то не радостно-смущенная, а сосредоточенно-напряженная, все аплодировали. Хозяин, все также очаровательно улыбалась, поднял футляр и громко проорал:

– И мы дарим победительнице вот этого веселого чертика, набитого долларами!!!

И перед Зоей предстал мраморный смеющийся черноголлов с цилиндром на башке. Он состоял из двух половинок, как матрешка: одну от другой отдели, вот и доллары твои.

Зоя замерла, Она в упор глядела в смеющиеся зенки черноголова и чувствовала, что мученики Севастьян и Зоя рядом.

– Мне не надо в подарок беса, – громка сказала она и начала медленно поднимать правую руку с выставленным вперед указательным пальцем.

Апплодисменты в момент смолкли. Все изумленно уставились на Зою. Хозяин растерянно замигал глазами: как это можно отказываться от долларов! Учительница соседнего класса вскочила на ноги: что за бестактность, от подарков не отказываются, да еще вот эдак! – это было написано на ее возмущенном лице.

Но Зоя никого не видела, кроме черноголова.

– Ты, бесовское отродье! – вскричала она. – Именем Христа Бога нашего, низринься!

И черноголов перестал смеяться. Юный "киллер", который смотрел не на Зою, а на черноголова, в страхе отпрянул и вскрикнул: он увидел, как корежится, трескается мраморная морда, превращаясь из смеющейся в хныкающую.

А в следующее мгновенье он отделился от стола, будто его подняла невидимая рука, повалился на бок, покатился по столу и грохнулся на пол, разлетевшись на осколки. А вывалившиеся доллары охватил невесть откуда взявшийся огонь. И это было самым страшным для откужающих. Но никто не сдвинулся с места, все зачарованно наблюдали костер. Через несколько секунд только кучка черной чешуи и мраморные осколки остались от подарка.

– Спичку бросила, падла! – первым ожил хозяин.

И все загомонили, заорали, кулаками замахали. Хозяин подскочил к Зое. Тут же оказалась и учительница.

– Ты... – прохрипел хозяин, – ты мне за все ответишь, ты мне все вернешь! Чем ты в него кинула?

– Я кинула в него молитвой.

– Ты... Я эти ваши молитвы вместе с вашим Христом...

– Безобразие! – шумела учительница. – Эти пещерные православные...

– Вы! – вскричала снова Зоя и почувствовала, что сзади стоит патриарх Александр и поддерживает ее правую руку, направленную на хозяина и на учительницу. – За богохульство ваше, да будте вы немы, пока не выйдите отсюда!

И все увидели, что у хозяина вдруг вылупились глаза, он открывал и закрывал рот, потом закрыл его совсем, схватился за горло, опять сделал булькающие движения губами и, наконец, замер с открытым ртом, уставившись на учительницу. А та, после тех же движений и в той же позе, уставилась на него. Тишина в казино царила такая... Ну, вобщем, не бывает такой тишины, и уж точно, что она была не мертвая.

– А ведь онемели! – раздался в тишине голос юного "киллера".

Все продолжали окаменело молчать. Зоя развернулась и пошла вон. Когда она вышла, хозяин вновь ожил, вновь булькнул губами, как бы проверяя и, остервенело хрипнув, устремился за Зоей. Его удар ногой ей в спину был страшен. Метра два летела Зоя, раскинув руки вперед, и плашмя, лицом и животом рухнула на асфальт. Мгновенно сообразив, что коли сюда прибегут, (а уже бежали), то расправе помешают, а охрана тут ни к чему, хозяин метнулся к входной двери и в одну секунду запер ее на два оборота. Только учительница успела проскочить на улицу. Дальнейшие удары ногами Зоя не чувствовала.

– Я те, падла, дам "низринься!"

Теперь учительница бегала вокруг хозяина и причитала:

– Нет, ну так же нельзя, нельзя...

– Ты! – ревел хозяин, – и тебе сейчас!

Он занес ногу для еще одного замаха и тут увидел бегущую на него женскую фигуру в джинсах, она была уже совсем рядом. Чуть придержал замах и это "чуть" оказалось роковым. В следующее "чуть" чудо-хлыст из гренландского моржа всей своей полосующей силой обрушился на его лицо и он завалился в сугроб.

Зоина мама чувствовала себя с утра совершенно опустошенной и старалась совсем не думать о плакате, о разрыве со всеми, о вчерашнем поединке, о сегодняшней записке, оставленной дочери, о том, что едет смотреть очнувшегося деда Долоя и вообще ни о чем, тем более, что думать совершенно не могла. Казалось, что какая-то сторонняя сила постепенно отнимает сейчас способность думать и даже вспоминать о чем-то. Да и о чем вспоминать?

Вдруг услышала короткий звон в ушах, точно два хрусталика друг о друга. И ведь уже неоднократно это. Раздался еще один звон. Уже не короткий, он не прекращался, но усиливался. Зоина мама даже остановилась в испуге. Уж не с ума ли сошла? Звуковые галлюцинации? А звон заполнял пустую голову, неспособную думать и сопротивляться заполнению. Тут уж мама не на шутку испугалась. А из звона стали оформляться членораздельные звуки, они расходились уже не только по голове, но по всему телу.

– Ты не того боишься, – это не чей-то голос говорил, это говорило все ее существо, которое было уже не ее, а все во власти растекшегося звона. – Тебе всего лишь возвращено то твое, от чего ты отказалась, отдав это вот кому... – и перед Зоиной мамой возник черный круг с черноголовом в центре. Зоина мама вскрикнула и отшатнулась. Круг пропал.

– Вот видишь, – продолжал голос растекшегося звона. – А недавно ты радовалась, когда видела это и рука твоя выводила это. Этому и отдала свое "я", которое сейчас отнято у него и тебе возвращено. И этим своим "я" ты и будешь смотреть на чудо, к которому идешь. А дальше решай сама, отдашь себя снова назад тому, кого сейчас испугалась – твоя воля, но больше обратного хода не будет. Пасть того, кто в черном круге, окончательно сомкнется над тобой.

"...Рабу Божию Александру, рабов Божиих Юлию и Зою..." – тихий бесстрастный голос повторял и повторял эти имена, спокойные бесстрастные глаза устремленные теперь только на лик Владимирской, напряглись до предела, умоляя сжалиться над заблудшими. Из глаз молитвенницы катилась по правой щеке капелька-слезинка, никогда еще не было так тяжело молиться, никогда она не чувствовала такого сопротивления, ее прямая спина была вся в поту, а лик Владимирской требовал: есть у тебя еще силы, всю себя отдай... Много лет уже они стоят так, друг против друга, кажется, вся душа давно уже выплеснута навстречу Чудотворному лику. Не вся, оказывается. Она опустилась на колени перед образом и уже не одна капелька, а целая россыпь их покатилась по ее безморщинистым щекам...

Зоина мама смотрела на деда Долоя и не россыпи катились по ее щекам, но потоки. Она плакала первый раз в жизни. Ожившие глаза деда... Да с чем же сравнить-то впечатление от их вида? Она помнит покойную подругу, умершую от родов, которой сама закрывала глаза. Помнит она их до закрытия, они были пустыми. И если б они в тот момент наполнились вдруг жизнью, она бы просто умерла от разрыва сердца, ибо воскресенья не существует. У живого деда Долоя тоже глаза были мертвые. Точнее, почти. Глаза, которые не узнают, все же отличаются от тех, в которых нет жизни вообще. Но невозможность возврата была у деда Долоя абсолютная. Недаром, когда увидели медсестры его, вернувшегося, поднялась такая паника, точно при внезапном пожаре. Примерно так же смотрела сейчас на него Зоина мама. Дед сосредоточился, увидав ее, подумал. «Ой, Господи" – именно так воскликнулось, когда поняла, что он – подумал, и сказал нормальным давнишним своим голосом:

– Здорово, Порька!

Как его в детстве звали Долойкой, так и он звал ее уменьшительно Порькой.

– Александра она, – сказала бабушка. Она тоже была вся в слезах. – А ты чего это с хлыстом?

– В манеж иду. Здравствуй, папа, – ответила Александра и заплакала уже в голос.

– Ну, хватит реветь, – сказал сурово дед. – Где поп? – обратился он к бабушке. Мне ж немного осталось.

– А вы не уходите, – сказал он женщинам, когда перед ним оказался отец Севастьян. – Чего ж теперь стесняться. Мне тут сегодня сон привиделся: крест мой. Которым ты меня пьяного окрестила, а я выкинул.

– Ты был в разуме и согласился.

– Да я не о том, чего мне теперь делать-то. Как тебя, батюшка?

– Отец Севастьян.

– А ведь никакого раскаяния нет у меня.

– Дед, – перебила его Зоина мама. – Ты скажи, как это происходит, как ты в себя приходил? – Зоина мама снова увидела того, еще вчерашнего, как он смотрит ей в живот, как в телевизор и губы его делают движение, будто "у" говорят. И слово "смотрит" не подходит, когда пустые глаза его направлены в сторону живота.

Дед почесал затылок, сморщился, напрягаясь, чего ж тут сказать:

– Да как, – снова пожал плечами. – Ну, это, проснулся, глаза открыл. Смотрю – сестричка в халате, ну, я говорю, – здорово, сестричка! А она пристыла, смотрит на меня, будто, ну, села у пруда белье полоскать, а на нее из воды крокодил выплыл. Как заорет! А когда я сел на кровать-то, то как ломанется, ну и орать при этом не забывает, Да, бедняжка, дверь все не в ту сторону толкает. Ну, сбежались, таращатся... Этот... теперь знаю, как его... ну, Соломоныч, прибежал, тоже таращится. Однако, все-таки мужик, и мужик серьезный. Ну, я говорю ему, гутарни-ка ты мне, землячок, где это я нахожусь? Ну, он мне: ложитесь, садитесь, по пузу – хлоп, по коленкам, рожу, говорит, скорчь, "а" скажи, за веку тащит, через стекляшку все глаза мои обшаривал. Ну, говорит, читать умеешь? Да, умел, говорю, когда-то. По Псалтырю, говорит, что ли? А я тут и вспомнил, что Псалтырь для меня был, что для этой девчухи – крокодил, так же орал. Ну, он мне папку эту подсовывает. Ну, прочел, что после белой горячки сюда вот попал, да на столько лет, потому как я, оказывается, ветеран. Ну, ушли все, охая. Академик какой-то тут же прилетел. А я все на жизнь свою ту смотрю, догорячечную, будто телевизор вот тут. Все просмотрел, все вспомнилось. Ты, Зойк, это, топор-то мне не поминай.

Бабушка, уткнувшись в платок, только рукой махнула, и вдруг обхватила его, прижала к себе и зарыдала в голос. Дед, уткнутый ей в грудь, чего-то бурчал неразборчивое и сопел.

Когда они разъединились, Зоина мама спросила, напряженно думая:

– А то, что было здесь, не помнишь?

Дед задумался, будто вспоминая что-то.

– Нет, – сказал он, покачав головой. – Чего ж помнить, когда не было меня.

– А сны видел?

– Да чего ж видеть, коли нечем видеть?! А еще эта, кто ты там, забыл?

– Я мойщица полов. Да и оттуда выгнали.

– Так валяй сюда, в санитарки ко мне... А вообще нет, я теперь уйду отсюда. Возьмешь, Зойк?

Бабушка, отирая щеку, как следует долбанула его в лоб, однако улыбнулась.

– А сон я сегодня видел. Крест тот, нательный мой, всю ночь перед глазами стоял.

– Это он охранял тебя, – сказал отец Севастьян.

– От кого?

– Есть от кого.

– И будто звон такой, хрусталик о хрусталик...

Вздрогнула мама:

– Чего?!

– Ага, а потом уж он сплошняком гудел, чуть кишки мои не вывалились, ажно испугался.

Доселе Зоина мама стояла напротив деда, а теперь села. Оперлась локтями на колени и молча стала созерцать пол. Глядя же в пол спросила:

– Голос какой слышен был? Ну, будто и кишки твои говорят?

– Да, голос не голос, а... не помню уже, но уж так навалилось!

Возвращенное мамино "я", которое скоро может отняться назад ("Как отняться?! Не-ет, не отдам!"), сейчас трепетало: вернувшийся дед должен быть только таким, каким он был до того, как сгореть горячкой. По-другому быть не могло. Очнувшись, он должен был потребовать водки, а услышав про Псалтырь – схватиться за топор. Но вернулся он... в то же время, что вернули сейчас мне, в мое родное "я"...

Вернули? Родное? Кто вернул?! Кто дал, что сделалось родным, а потом... а потом сама и выкинула, а взамен...

Встал перед глазами черный круг с черноголовом в середине. Вскочила Зоина мама и так глянула в направлении круга, что он сгореть бы должен, но пасть черноголова тихо хихикнула:

– Ты чего это?

– Все!!

раняешь?

– Я жду, – отчеканил человек в дубленке и горько усмехнулся. – А девочка – плоха. На постель ее надо.

– В больницу надо, – сказала мама, она плакала, глядя на лицо дочери и как-то очень странно смотрела на свой хлыст.

– Не надо в больницу, – сказал человек в дубленке. – Перед Новым годом никто ею заниматься не будет, а после – тем более. Домой надо, а я травматолог сносный... И вообще.

– Поможешь?

– Уже помогаю.

– Да что ж там в казино было-то?! Сейчас пойду всех перещелкаю!

И тут как раз подбежал запыхавшийся "киллер". Увидев лежащую на снегу Зою, испуганно замигал, затем зло сморщился и сказал:

– Вот гад.

– Да что там было-то?!

И "киллер", запинаясь и перескакивая с темы на тему, начал рассказывать...

–... Что, правда, онемел?!

– Онемел, Юль Петровна, онемел! И статуэтка эта! Ничего Зойка не кидала и доллары сами загорелись! А Зойка, оказывается, столько знает!

– Это не я, – все обернулись на голос. – Это не я, – Зоя улыбалась, – это Дух Святой.

– Бредит, – сказал человек в дубленке.

– Нет, не бредит, – сзади него стоял Сева-Севастьян.

Человек в дубленке потер переносицу и сказал :

– М-да...

Сева подошел как раз тогда, когда "киллер" начал рассказывать. Он поверил каждому его слову. И ему страшно стало.

– Кстати, рекомендую, – сказала Юлия Петровна, обращаясь к человеку в дубленке, – киллер.

У человека в дубленке слегка поднялись брови и он вопросительно взглянул на мальчика.

– Да ладно вам, Юль Петровна, – он опустил голову. – Илья я. Я больше не буду.

– И я Илья, – сказал человек в дубленке, подавая бывшему "киллеру" руку.

– А когда у вас день рождения? – спросила тихо Зоя.

– Да неделю назад был.

– Тогда у вас завтра именины. Завтра день Ильи Муромца.

– О! – сказал весело человек в дубленке. – А я и не знал.

– Теперь знайте. Я тоже не знала, что у меня сегодня именины.

– Поздравляю.

– Отпраздновали... – проскрежетала Юлия Петровна.

– А вы крещеный? – Зоя опять обратилась к Илье из Альфы.

– Крещеный.

– Завтра в храм обязательно приходите и на литургии постойте.

Илья из Альфы потер переносицу и сказал: "М-да".

– Сев, а я тебя видела на последней литургии на земле.

– Чего?! – теперь Сева по-настоящему испугался.

– Служил ее отец Севастьян. А я и не знала, что вы с мамой к нему ходите. А потом мы встречали Спасителя. Он был на белом коне. Он всех нас знает.

– Вот именно, – сказала Юлия Петровна с печальным оттенком в голосе.

С тем же оттенком и еще более значительно мама быстро глянула на Юлию Петровну и тут же отвела глаза.

– Все-таки бредит, – проговорил Илья из Альфы.

– Я не брежу, Илья Муромец.

– Я не Илья Муромец и взять его теперь негде, – мрачно произнес Илья из Альфы.

– Сев, а хозяин один ее бил? – спросила Юлия Петровна.

– Бил один, а там еще учительница рядом бегала, ей тоже чуть не досталось.

– А-а-а, ей бы не мешало...

– Свидетелей вполне достаточно, чтоб засудить его, – сказал Илья из Альфы. – Ну а все их бандитские нажимы, шантаж и угрозы я беру на себя. Команда Альфа еще жива.

Тут Зоя оттолкнулась рукой и села.

– А и действительно, я-то тоже! Давай-ка я тебя на руки возьму.

– Нет, Илья Муромец, меня на руки не надо. Мне лучше, я сама... – и тут видно ей стрельнуло в позвоночник и она со стоном упала опять на снег, откуда и подхватил ее на руки Илья из Альфы.

– Нет, я засуживать его не буду, – сказала мама, всхлипывая. – Я его пристрелю как бешеную собаку.

– Сашенька, уступи его мне. Я его по-снайперски, с чердака. Причем, я убивать его не буду, я его пулей в позвонок, как он ногой Зайку. Пусть пока не сдохнет, лежмя лежит и думает.

Тут Зоя едва не вырвалась из рук Ильи из Альфы:

– Юль Петровна, мама, Илья Муромец! Если вы что-нибудь ему сделаете, я... Я из дому уйду. Мамочка, если мы здесь не будем прощать, то Он нас там не простит, – она так выговорила "там", что даже Илья из Альфы поежился. – Я видела Его... И отец Севастьян крикнул Ему: «Вот я, Господи, а вот дети мои". Ничего больше не нужно. А я хотела крикнуть: «Вот я, Господи, а вот мама моя!" Мамочка, – Зоя заплакала, – тебя там не было... И вас, Юль Петровна, не было.

– А меня? – совершенно серьезно спрашивал Илья из Альфы.

– Тебя тоже. Да ты ж даже не знаешь, когда у тебя именины!!

– Зайк, ты прости меня за вчерашнее, – заплаканные мамины глаза совсем по-особому смотрели на дочь.

– Бог просит, а ты меня прости, – тихо ответила Зоя. Так отвечать ее научила бабушка.

А Юлия Петровна чего-то вдруг по-особому задумалась. И это все заметили.

– Слушай, Илья из Альфы, а у тебя сотового телефона нет?

– Есть. В боковом кармане.

Юлия Петровна набрала номер. Звонила она домой начальнику бывшего РОНО (ныне название не известно):

– Это Юлия Петровна, привет. Да не молчи... Что? Валидол? Ну, по телефону я стрелять не умею.

Волнение начальника можно вполне понять: Юлия Петровна никогда ему домой не звонила, а, учитывая, что последние годы они ненавидели друг друга всеми своими сильными чувствами, а их у Юлии Петровны было больше, чем у всего РОНО вместе взятого, то как при таких условиях реагировать на такой звонок?

– Мне телефон и адрес нужен этого попа... ну да... он и с казино воюет... да-да! – тут Юлия Петровна прикрыла трубку и сказала в сторону: – Эх, ну какой все-таки идиот! – а в трубку грозно крикнула:

– Да не буду я его на штык поднимать! Я ж сказала, что сначала вас там перестреляю!..

Затем набрала второй номер:

– Отец Илья? День добрый. С наступающими именинами тебя. А? Ах, летний... Жди меня, я через десять минут буду. Мы, оказывается, соседи... Может и на штык поднимать, но пока не тебя. Ты это, форму свою одень. Ах, ты и не снимаешь, ну и здорово... Потом скажу. Все... Так, вы двигайте домой, Зайку отхаживайте. А у меня дельце небольшое.

– Ты чего задумала, Юль Петровна? – мама пристально разглядывала вдруг опять возбудившегося ворошиловского стрелка.

– Чего надо. У тебя винчестер в порядке? В случае чего, через дверь стреляй. Ну, а ты-то ей поможешь, Илья из Альфы?

– Вдвоем отстреляемся, – усмехнулся тот. – Может, тебе помощь нужна? Что вдруг за дельце, если не секрет? Если что-нибудь с казино, то точно: без меня лучше не надо. А если надо, через полчаса команда Альфа будет здесь, а еще через три минуты казино здесь не будет.

– А что же ты тогда раньше своей Альфе не свистнул? Давно бы сам и прихлопнул это казино. Да и остальные.

– Команда Альфа действует только по приказу.

– А если этот из казино прикажет?

Илья из Альфы молчал и бесстрастно смотрел на Юлию Петровну.

– Спасибо за молчание.

– Ну так приказывай!

– Нет, – прямо-таки яростно выдохнула Юлия Петровна, – я одна!

Отец Илья открыл дверь на звонок и... В общем, реакция его была нормальная, естественная, как и у каждого нормального человека, предстань перед ним внезапно вот эдак Юлия Петровна, ворошиловский стрелок с винтовкой в руках. Правда, в отличие от обычного нормального, батюшка перекрестился.

– Юлия Петровна, это вы так по городу?

– Нет, это я у тебя перед дверью переоделась. Давай, излагай просто, быстро и по существу, что у тебя с казино. Казино будем закрывать, храм тебе открывать.

– Эх, – угрюмо вздохнул батюшка, – видно, это дело безнадежное. Там столько интриг, и в мэрии, и у наших, и всякие банковские дела, деньги там завязаны... Я уж руки опустил.

– Погоди, – Юлия Петровна недоуменно уставилась на отца Илью. – Как это безнадежно, руки опустил? А?! А ты зачем тогда крест вот этот одел? Закона Божьего пре-по-да-ва-тель? Да я тебя такого точно пристрелю, коли ты на пороге школы появишься! А ну-ка, отвечай: есть Бог?

– Ох, Юлия Петровна, никогда не думал, что буду с вами об этом говорить и вы мне будете такой вопрос задавать. Спасибо вам за душевный порыв, Юлия Петровна...

– А ты на мой душевный порыв не переводи, про мое левое плечо ты как-то оч-чень живописно отметил, ты мне тут не юли...

– Я никогда не юлю, Юлия Петровна! – батюшка поднялся. – Есть Бог, естественно.

– Ну а раз естественно, то какое же право ты имеешь произносить слово "безнадежно"? Какое право имеешь руки опускать, чего-то про каких-то чиновников лопотать?! Молись лучше! – тут Юлия Петровна поперхнулась, потому что язык ее собирался такое добавить, что не поперхнуться никак нельзя. – Так что, руки не опуская, давай излагай.

Пятнадцати минут изложения Юлии Петровне хватило, чтобы понять все и узнать все нужды и трудности.

– Тэ-эк, ну, а насчет Распятия кое-какие соображения есть. Ну-ка, дай телефон.

Она набрала по межгороду разные номера и, наконец, обрадованно воскликнула:

– Ну, наконец-то! Здравствуй, Эрастыч! Это Юлия Петровна. Какая?? А у тебя их что, много? Да-да, это я. Чего звоню? А я тут храм открываю. Вместо казино. Да, ты знаешь, у нашей школы.

В трубке надолго замолчали, Юлия Петровна даже в трубку дула. Видимо, Эрастыч в себя приходил, ну и, естественно, решил, что или его дурят зачем-то или издеваются.

– Да не издеваюсь я! Слушай по делу, у вас там случайно машина в Москву не идет? Прямо сейчас?! Отлично. Прямо сейчас и грузи в нее Распятие твое и сам с ним приезжай. Как зачем? Совсем ты на старость лет из ума выжил! В храм наш Распятие нужно! В общем так, через три часа чтоб машина с Распятием и с тобой была у казино. Тьфу, у храма. Если не будет, через шесть часов я – в Серебрянке. Тебя пристрелю, а Распятие сама привезу. Ты меня знаешь. Сейчас я батюшке трубку дам, он тут рядом, он настоятелем этого храма будет.

– Мир вам и Божие благословение, – сказал в трубку батюшка. – Да-да, именно Юлия Петровна, да-да, учительница начальных классов 300-ой школы, да-да, вот передо мной сидит... Ну вам повезло, меня она на штык хотела поднять всего лишь неделю назад... Нет-нет, вы не спите, это не галлюцинация и я не телефонный аферист. Мой телефон запишите, – батюшка продиктовал. – Да-да...

– Да скажи ему, что Распятие он прячет в двойной стене за сейфом в своей столярке, кон-спи-ра-тор...

Отец Илья повторил в трубку, где спрятано Распятие.

– Да-да, вполне понимаю. Ну, если приедете, то и увидите...

– Что значит "если"?! Через три часа у казино! Тьфу, у храма!

– Слышали? ... Да в общем-то, наши такие удивления от неверия. Вы знаете... да вот она сидит, слушает... Я? Я не просто удивился. К тому же... у Юлии Петровны сейчас в руках винтовка... нет, под дулом она меня не держит... она меня сейчас от уныния лечила. Да, невозможное людям возможно Богу... Да-да, все при ней говорю. До встречи... коли живы будем, – батюшка метнул взгляд на винтовку. – Распятие особое? Замечательно. Ну что ж, грузите, и Ангела-хранителя в дорогу вам.

Батюшка положил трубку и застыл, в раздумьи глядя вниз перед собой.

"Да, дивны дела Твои, Господи. Вижу чудо предо мной, Тобой явленное. Вижу и страшусь... Укрепи на дела, Господи, и изыми страх".

– Ты чего там все шепчешь?

Поднял глаза отец Илья:

– Юлечка Петровночка, ну неужто это и впрямь вы?

– Сама не знаю. Главное, начать. И мы уже начали – так говорил мой великий учитель. Правда, говорил по другому поводу.

Последнюю фразу Юлия Петровна произнесла тихим бурканьем. Повод того говорения был, действительно, другой: великий учитель собрал тогда вокруг себя ядро малолеток, самых рьяных из всех рьяных, для наставления вхождения в линию жизни. Именно так и говорил. Для них он был выше родителей – родители их считали почему-то детьми и по-наглому, не сообразуясь со временем, вели с ними, как с детьми: нудили, учили и даже пороли. Великий учитель внушал, что они – взрослые. Говорил с ними по-взрослому и ставил взрослые задачи. "Вы, вставшие на новую линию жизни, умнее своих родителей". Он не нудил, не учил, он предлагал – соучастие в великом деле перетормашивания Святой Руси. Последнее словосочетание на их памяти он произнес всего один раз и после этого произнесения неделю занятий не было – великий учитель болел, пил, переживал. О, как за это возненавидели юные соучастники столь страшное для их учителя словосочетание!

– Идет война!

Самые рьяные соучастники млели и внимали.

– За ваши души! Главное начать. И мы уже начали.

За окном серебрилась чистая еще Серебрянка, еще сопротивлялся Нарышкинский сад, замолкший колокол еще не получил прощального пинка от рьяной Юлечки и выбитыми на себе словами "ВО СЛАВУ БОЖИЮ" жить не давал великому учителю. И он предлагал соучастникам все это добить как гидру, вставшую на пути генеральной линии жизни. Великий учитель говорил, что самое главное его деяние на этой линии это то, что он десять лет назад отрубил голову попу-монаху Ивану Серебрянскому. И предлагал соучастникам дорубить оставшиеся.

– Главное начать. И мы уже начали!

Соучастники млели и внимали и готовы были хоть сейчас хвататься за топоры – где там еще не отрубленные головы?!

– А почему? – взывал великий учитель. – Вот, представьте, село. Хоть та же Серебрянка. Молодой поп крестит ребенка, ребенок растет, поп его исповедует, причащает (ох, как тяжело великому учителю произносить эти слова), знает все его сокровенные замыслы, пресекает любой бунт, потом венчает, потом крестит его сына, и все вот эдак в течение 50 лет – и с ним, и с сыном его, и с внуком, и со всеми остальными сельчанами. Все про всех он знает, все его спрашивают, как жить, что делать. Он ср-а-щен с народом!.. – ох, как это прозвучало – сращен! – Это же кошмар! Он для села больше, чем Царь. Царь не властвует душами, а поп – властвует!..

– Долой самодержавие! – вскричала тут рьяная Юлечка...

– Юлия Петровна, ау, что с вами?

– Что? – тряхнула головой Юлия Петровна. – Время, говорю, теряем. Встали, пошли.

– Одну минуточку, Юлия Петровна. Уж коли такое дело начинаем, э-э...

– Да что ты экаешь, ты говори.

– Вот уж ни в каком сне не мог предполагать, что буду вам предлагать...

– Да что?!

– Крест одеть, Юлия Петровна. Ведь нет же его на вас. Вот, предлагаю, уж коли в самом деле передо мной – вы, а не мое мечтательное воображение.

– Валяй, – вздохнула Юлия Петровна, – давай.

И будто движение воздуха у левого уха: «Опомнись, товарищ!"

– А это что, обязательно? – спросила Юлия Петровна.

– Да, – жестко ответил отец Илья и перекрестился. И вдруг взял и перекрестил Юлию Петровну и проговорил торжественно:

– Да воскреснет Бог и расточатся врази Его!

– Это ты чего вдруг?

Улыбнулся батюшка:

– Для облегчения одевания. Сейчас принесу.

Крест оказался в пол-ладони.

– А поменьше нет?

– Чем больше сила, тем больше крест. Этот как раз по вас. Для меня этот крест особый. Я его мальчишкой его из храма украл.

– Как?!

– Да вот так. С десяти лет я в карты начал играть, жутким картежником был. Ну и проигрался. Мне говорят: давай велосипед, мы тебе сдачу дадим. А велосипеда мне ух как было жаль. Кроме как украсть и кроме как из храма, оказалось, ничего не оставалось. Во-от. Ну, а через неделю обокрали нашу квартиру. Дочиста. И, самое интересное, велосипед оставили. А у меня на душе такой камень вырос – хоть вешайся. В общем, обменял велосипед на крест безо всякой сдачи. Хотел потихоньку его как-нибудь назад в храм подкинуть, да вот, нашло вдруг, уже в храме. Эх, думаю, взял тайно – отдай явно. Прямо священнику отдал, ну, и все выложил, как есть. На всю жизнь тот его взгляд на меня запомнил. Тут и исповедь моя первая была. А крест мне батюшка, Царство ему Небесное, Василием звали, назад отдал. Твой, говорит, теперь. А вот теперь – ваш.

– Ну, а квартирных воров нашли?

– Да нет, конечно. Бог дал, Бог взял, а назад мы не просим.

– Ладно. Давай, одену и пошли.

– А мы куда?

– В казино.

– А вы... так и пойдете?

– Так и пойду. Некогда переоблачаться. Это я Зойку, ученицу свою, выручать так сорвалась. Что в казино было, слышал?

– Нет.

– Сидишь тут... – и Юлия Петровна, уже идя по улице, вкратце обрисовала случившееся.

– Да неужто? – изумился отец Илья. – Эх, Господи, помилуй! – он перекрестился. – Во истину дивны дела Твои. И онемел?

– Сама не видела, но... – Юлия Петровна сделала секундную паузу, – верю. Ну-ка, постой, я сейчас.

Метрах в двадцати от них брел ротвейлер, а на длинном поводке за ротвейлером брел, шатаясь, некто избитый, измазанный и изможденный. К ним и заспешила отчего-то Юлия Петровна. Увидев Юлию Петровну, перегородившую ей дорогу, Месть села и заскулила. Больше всего сейчас Юлия Петровна боялась, что Месть опять дернет и удерет. Хозяин этого тоже боялся. Он затравлено, с ненавистью, исподлобья смотрел на Юлию Петровну.

– Ну теперь-то чего тебе надо?

– Далеко унесла?

– Далеко, – безучастно ответил хозяин. Все силы и эмоции через спину ушли в асфальт, в лед, в снег – во все, по чему проехалась спина. И под лавочкой пролетал-проползал (следы на лице остались), и через открытые колодцы пришлось перебираться (что-то еще там с копчиком – не ясно).

– Слушай, давай на мировую. Ну, прости меня, Христа ради.

Судя по тому, как выпучились глаза хозяина Мести, эмоции возвращались к нему.

– Ну чего нам делить-то? – продолжала Юлия Петровна. – А уж если что, не дай Бог, как говориться, так нас с тобой вместе на одном фонаре повесят. Я к тебе вот с чем: одолжи собачку. Часа через два верну. Я думаю, мы с ней поладим.

Месть очень внимательно слушала, а к ее хозяину, видимо, эмоции вернулись окончательно.

– Да ты что?! Да она удерет от тебя или покусает. А зачем она тебе?