Текст книги "Несостоявшиеся столицы Руси: Новгород. Тверь. Смоленск. Москва"

Автор книги: Николай Клёнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Итог описанных усилий оказался заметным: активность и продуктивность дипломатических связей России с европейским «христианским миром» стремительно пошли на спад, а сама Россия для Европы на долгое время превратилась в идеальный образец «антимира». Так в нашем мире московским государям аукнулись претензии на титул «господаря всея Руси». Ну а Смута разрушила и то немногое, что удалось получить русской дипломатии от заигрываний с правителями Рейха: с 1600 г., с договора между Борисом Годуновым и цесарем Рудольфом II, титулование русского правителя «величеством» было заменено на неравноправное обращение «пресветлейшество», с пресечением династии Рюриковичей Священная Римская империя «взяла назад» своё признание царского/императорского достоинства «государя московитов». А выбитые польской саблей из первого Романова мирные соглашения зафиксировали и отказ от претензий на «всю Русь».

4. Восточные границы Европы в зеркале матримониальной политики. Итоги и выводы

Очень любопытно проверить справедливость только что нарисованной картины эволюции отношений Европы и России не на материале рассуждений ученых умников, а на матримониальной политике Средневековья, в которой отражалась и «реальная политика», и многочисленные идеологии той эпохи. И тут выясняется много интересного.

Начну с того, что общим местом практически всех авторов, отстаивающих идею о «европейской принадлежности» Киевской Руси, является обращение к истории династических связей Рюриковичей с ведущими правящими фамилиями Европы. Аргумент этот, безусловно, очень силен, так как обращение к истории «династической политики» даёт возможность чётко определить, кого правители Руси и Европы считали своими, кому они считали возможным и достойным доверять жизни своих детей. Так, дочери Ярослава Мудрого вышли замуж за королей Норвегии, Венгрии и Франции. Этот пример известен весьма широко и позволяет ряду авторов относить Рюриковичей к числу «правящих» домов средневековой Европы вместе с Капетингами или Арпадами.

При этом весьма распространенной является иррациональная уверенность в том, что великие княжества Владимирское, Тверское и Московское, ставшие основой России, находились после монгольского нашествия где-то «между Европой и Азией». И «династическая политика» потомков Всеволода Большое Гнездо практически выпадает из рассмотрения как нечто не вписывающееся ни в «западническую», ни в «почвенническую» мифологию.

А между тем:

Андрей Ярославич (? —1264) – третий сын великого князя Ярослава Всеволодовича, князь Суздальский, в 1250–1252 гг. великий князь Владимирский – в 1250 г. был обвенчан с дочерью правителя «королевства Русского» Даниила Устиньей (Анной).

Александр Михайлович (1301–1339) – великий князь Тверской (1326–1327; 1338–1339) и великий князь Владимирский (1326–1327). Его дочь Иулиания была замужем за великим князем литовским Ольгердом.

В свою очередь Елена, дочь Ольгерда от этого брака, вышла замуж за Владимира Андреевича Храброго, князя Серпуховского и Боровского, героя Куликовской битвы.

Василий I Дмитриевич (1371–1425) – великий князь Московский и Владимирский с 1389 г., был женат на Софье – дочери великого князя Литовского Витовта.

Анна Васильевна (1393 – август 1417), дочь великого князя Московского Василия I, была замужем за наследником византийского престола и будущим императором Иоанном VIII Палеологом.

Первой женой великого князя Московского и всея Руси Ивана III Васильевича стала Мария Борисовна, дочь тверского князя Бориса Александровича. Второй – византийская царевна Софья (Зоя), племянница последнего императора Византии Константина XI, погибшего в 1453 г. при взятии Константинополя турками. Большую часть жизни до замужества Софья провела, что характерно, совсем не на византийском юге. Её отец, Фома Палеолог, последний правитель Морейского деспотата, бежал от наступающих турок в Италию вместе со своей семьёй. Там его дети и жили под папским покровительством.

В январе 1483 г. вступил в брак и наследник престола Ивана III Иван Иванович Молодой. Его женой стала дочь господаря Молдавии Стефана Великого Елена.

Елена Иоанновна – дочь великого князя Ивана III Васильевича и Софьи Палеолог – стала великой княгиней Литовской (с 1494) и (некоронованной) королевой Польши (с 1501).

Как видим, и после 1237 г. Юрьевичи бывшего Северо-Востока бывшей Руси заключают в среднем один заметный династический брак с европейскими правителями каждое поколение. Все эти факты по отдельности ни для кого секретом не являются. Но вместе они просто не воспринимаются, видимо, из-за того, что тут надо сделать непростой выбор. Либо объявить «королевство Русское», воеводство Молдавское, Великое княжество Литовское или королевство Польское азиатскими деспотиями. Либо признать, что династические браки с представителями Запада были делом редким, но обычным, что до Петра I и даже до своего окончательного формирования Россия без всяких особых терзаний и исканий считала себя частью Европы. И Европа, как показывает приведенная картина, на определенном этапе против этого тоже не возражала.

Другое дело, что место нам отводили не самое почетное и наши правители, как следует из посольских книг, вполне это понимали, адекватно выбирая кандидатов на роль будущих родственников:

«Память Губе Моклокову. да что велика княгини Губе не скажет, есть ли у которого государя, или у деспота дочери, и каковы дочери… и Губе все то себе писати в список именно… Госпоже [великой княгине Литовской Елене Иоанновне] отведати о деспотовых дочерех, да и к маркрабью бы… к браборскому [маркграфу Бранденбургскому] послала, а велела отведати, есть ли у него дочери…

Сказывала королева Губе, что про Стефановы дети деспота сербского пытала да не могла ся их допытати. А у макрабиа поведают пять дочерей… А у баварского князя, у королева зятя, дочери поведают же, а кого не ведают колких лет, а матери у них нет. А у щетинского князя, у королева же зятя, поведают же дочери… А у датцкого короля, и он его милость сам ведает боле меня, что дочь есть» [Сб. Русского исторического общества. Т. 35. С. 452–453].

Кардинально меняться эта ситуация начала где-то с начала XVI в. Опять мы получаем все тот же наш «хронологический рубеж». Именно после 1500-х почти на два столетия прерывается традиция династических браков, связывающих Россию с европейскими соседями. Редкие несчастливые исключения здесь лишь подтверждают правило. И мы получаем, что неудачи в «открытии» России в эпоху «Великих открытий» Европы, Ливонская война и Смута сильнее повлияли на восточные границы умозрительной Европы, чем нашествие Батыя.

Но все-таки не стоит преувеличивать степень влияния негативного перелома в восприятии русских Европой на изоляционистский вектор «брачной дипломатии» Великого княжества Московского. Для возникновения трудностей в русско-европейском «династическом диалоге» существовало немало и чисто европейский причин, никак не зависящих от нашего выбора, причем в матримониальной политике эти причины проступают особенно явно.

Западная Европа. Европа в XVI в. вступила, как уже говорилось выше, в одну из своих многочисленных «эпох масс», когда идеологии широких социальных движений глубоко проникают в «высокую» политику. Предвосхищая траекторию последующих таких «фаз» (скажем, эпохи Наполеоновских войн), Реформационное движение довольно быстро растворилось в более масштабном и продолжительном периоде Религиозных войн, когда европейцы принялись резать, жечь, взрывать и дефинистрировать друг друга. Во Имя Божие, само собой. «Национальные» элиты часто оказывались расколоты на непримиримые группировки, а центральная власть так или иначе строила свою политику (в том числе и династическую) на сближении с одной из них. Появление, скажем, где-нибудь летом 1572 г. при Парижском дворе сватов-«схизматиков» из далёкой Рутении/Московии выглядело бы весьма неуместным. У добрых католиков Франции были как раз в конце августа собственные ответственные дела под покровительством святого Варфоломея. Весьма показателен с точки зрения наших матримониальных перспектив и путь английской дипломатии, в котором начальная точка (разрыв с Римом) была мотивирована как раз поиском самостоятельности в брачной политике для типичного полуавтократического ренессансного режима. Однако процесс быстро принял новое, популярное и «глубоко духовное» наполнение и потерял управляемость. Увлекательный процесс становления Англии как «родины демократии» начался и, можно сказать, завершился брачным вопросом, просто начался на автократической и внеконфессиональной ноте, а окончился на «коллегиальной» и конфессиональной. И нас там не ждали не столько из-за «неевропейского происхождения», сколько по причине того, что каждая из сторон во внутрианглийской борьбе (паписты и «новая» элита) была чётко настроена на окончательное решение конфессионального вопроса в свою пользу, а промежуточные компромиссные фигуры со стороны (вроде всяких «восточных схизматиков») только путались бы под могучими ногами отцов европейской демократии. Таким образом, факт изоляции России от брачного «пула» Западной Европы (Англия, Франция, Испания – важная часть когорты тех стран, «европейскость» которых сомнений вызывать не должна ни у кого) есть скорее следствие иных причин, нежели скверный образ России и московских князей в глазах местных книжных червей. «Изоляция» эта была связана не столько с принципиальной цивилизационной несовместимостью, сколько с особенностями социокультурных процессов, происходивших тогда на континенте.

Восточная Европа. Отчасти эта земля не осталась в стороне от вышеупомянутых процессов Konfessionalisierung’a (как и Речь Посполитая, но о ней чуть ниже). Балканы же и Карпатский регион полностью потеряли брако-инвестиционную привлекательность прежних столетий. Валашский Влад Дракула-Дракончик и молдавский Стефан Великий, признанный папой защитник христианской веры, – это всё и грозно, и престижно, но, к сожалению, все осталось в XV в. В XVI в. данные территории представляли собой большей частью жалкое зрелище. Южные славяне жили фактически под непосредственным управлением турецких (иногда габсбургских) наместников – значит, свататься было просто не за кого. Валахия/Молдавия/Трансильвания, сохранив некие признаки автономии (да и то Высокая Порта с подобной формулировкой решительно поспорила бы), фактически превращаются в failed states, где бесконечные магнатские усобицы хотя и прерывались периодически яростными стычками с турками, но никакой внятной внешнеполитической концепции не подчинялись. Династические связи с этим регионом становились бы бременем, совершенно ненужным ни Рюриковичам, ни (впоследствии) Романовым. Скажем, после османского нашествия на Молдову в 1538 г. казна господаря оказалась в руках турок, сам он был вынужден бежать в Трансильванию (из-за перехода магнатов на сторону турок) и, хотя был призван Портой назад на престол некоторое время спустя (для восстановления банальной платёжеспособности княжества), был фигурой номинальной. В столице долгое время оставался гарнизон янычар, позиции магнатов усиливались. К концу XVI столетия ежегодный харач Стамбулу составлял 150 тысяч золотых от Валахии, 60 тысяч от Молдавии и 15 тысяч от Трансильвании: породниться с таким вот «претендентом» значило совершить преступление против хозяйственной сметки и рассудительности великороссов. Если добавить к тому стремительную смену претендентов на престоле (15–20 правителей за 50 лет), их крайнюю неустойчивость и их внушающие трепет прозвища – Степан Саранча, Михня Стурчившийся, Александр… э-э-э… Нехороший Человек, Михня Нехороший Человек, Пётр Колченогий, Мирча Овцепас, Пётр Серьга, Иван Подкова, Пётр Казак, Влад Утопший, Степан Глухой, – то получится какой-то отрывок криминальной хроники, а не перечень солидных женихов! В общем, на придунайских столах успели отметиться славные сыны если не всех, то очень многих местных (и не только) народностей, за исключением, видимо, только цыган. Греки, албанцы, венгры, даже армяне, саксонцы, венецианцы и прочий бойкий балканский интернационал. Лишь малая часть оных государственных мужей могла рассчитывать на сколь-нибудь прочное и безоблачное присутствие своего потомства на политической арене княжеств. Были, конечно, попытки пойти доблестным путём Влада Сажателя-на-Кол и Стефана Великого. Скажем, в начале 1570-х – то есть примерно в то время, когда наш Иван Васильевич Грозный был вынужден отказаться от опричного террора – господарём Молдавии становится Иван III Лютый (Храбрый), бастард Богдана III и некоей армянской наложницы и, судя по всему, даже не совсем боярин. Этот Иван принялся вырезать магнатские кланы с большим пристрастием и пониманием дела, не щадя и высший клир и опираясь, видимо, на мелких нобилей, но хватило его года на полтора, в 1574-м он был казнён турками, которых успел перед этим весьма сурово потрепать в нескольких сравнительно удачных вылазках. Впоследствии валашско-молдавская элита фактически сосредоточилась на менее рискованных способах демонстрации своей сословной боевитости, замкнувшись опять-таки на усобицы, а также заговоры против номинальных господарей. В отношении же основной угрозы – усиливающегося турецкого натиска – местный нобилитет после долгих лет безуспешного (по своей же вине) противостояния, видимо, сделал попытку просто расслабиться и получить хоть немного удовольствия от жизни. Павел Алеппский, оказавшийся в тех краях в середине XVII столетия, с горечью даёт описание скорее балагана или кабака (с попойками, плясками и прочим), а не двора истинно православного государя. Любопытно сравнить это описание с его же влюблённым и зачарованным взглядом на Хмельницкого и Алексея Михайловича: ни армянам, ни евреям впуску в страну не дают; церкви строят; службы читают, Богу молятся. Орлы хрестиянския!

Таким образом, на Балканах любому Русскому государству с любой столицей начиная с XVI в. будет просто физическим невозможно сбывать невест и добывать женихов. Карпато-Понто-Данубийский регион становится с этого времени именно что регионом, географическим понятием, эдаким восточноевропейским Сомали, с людьми безумно непростой судьбы и без роду-племени на «престоле».

Польша… Совершенно особый и, как всегда, чрезвычайно неудобный для анализа из наших широт феномен. Кратко описать специфику возможных матримониальных отношений с Русским государством можно в следующих выражениях: низкая династическая взаимоприживаемость, прекращение Ягеллонской династии и начавшаяся вслед за этим «династическая неразбериха». Генрих Валуа, новый монарх, вынужденный обещать и ставить подписи на всевозможных программных документах молодой «шляхетской демократии», протерпел менее полутора лет и бежал назад во Францию, где ему открылись более широкие перспективы. Следующий монарх – Стефан Баторий – тоже оказался (в конечном итоге) монархом без династии. Привлекательность подобных фигур на рынке женихов и невест весьма невысока, так как будущее этих монархов (о будущем страны мы тут принципиально не говорим!) туманно, плюс ко всему избранные короли часто садятся на трон с уже найденной спутницей жизни, в отличие от всяких королевичей и принцев, которым невесты и подбираются в большинстве случаев. Так что на очень короткий период в начале 1570-х Речь Посполитая как будто бы укладывается в типичный паттерн восточноевропейской «монархии в разладе». К моменту воцарения Сигизмунда III (положившего начало более-менее прочному династическому проекту в РП: короли из дома Ваза правили чуть ли не до 70-х гг. XVII в.) отношения между Москвой и Краковом были сильно испорчены, так что даже наметившаяся династическая устойчивость потенциальных польских женихов большой роли не играла. Да еще и конфессионализация плюс фатальные процессы, проходящие в теле православной общины РП (потеря влияния этой группой, если не сказать чего покрепче). Таким образом, любая наша альтернатива Москве имела бы проблемы на рынке невест Речи Посполитой, однако и интересные варианты тут уже просматриваются.

Миттльойропа– самый перспективный рынок невест и женихов, он-то и был использован в XVIII–XIX вв. Российской империей в качестве основного (причём не одной только Россией, но и той же Британией). И тот факт, что Россия в нашей истории на 2–3 поколения оказались фактически от этого региона оторвана, объясняется, конечно же, частично кризисом в диалоге России с Рейхом. А частично – Смутой и её последствиями, культурными и сугубо династическими. У Михаила Фёдоровича к моменту воцарения не было ни братьев, ни сестёр, сватать даже при большом желании было попросту некого, кроме себя, любимого. Но разрыв связей объясняется еще и тотальной войной в Центральной Европе в 1618–1648 гг. Тем не менее от серии драматических помолвок царевны Ксении Борисовны (конец XVI столетия; шведы, австрийцы, датчане) до начала переговоров о браке Ирины Михайловны (переговоры со всё теми же датчанами сорвались, но все же) – около полувека, так что династическая изоляция была не столь глубока, как может показаться.

Подводя итог анализу династической политики Русского государства в XV–XVI вв., можно заявить, что в целом подтвердились результаты анализа выступлений европейских дипломатов и мыслителей/идеологов:

– в конце XV в. наблюдается всплеск активности русско-европейских связей, такой «романтический» период в «открытии» России Европой;

– с начала XVI в. накапливаются претензии, объективные трудности в налаживании взаимодействия ведут к росту взаимного раздражения;

– объективные внутренние трудности и в России, и в Европе приводят к «символическому разводу» где-то в середине XVI в.

Причем с такой закономерностью развития отношений пришлось бы иметь дело в альтернативной реальности и Твери, и Смоленску, и даже Новгороду.

Осталось собрать и обсудить основные причины, что подталкивали Россию и Европу к сближению, – и постоянно действовавшие факторы, разводившие нас по «разные стороны баррикад». Причем я сознательно оставлю в стороне все рассуждения, касающиеся «духа цивилизации», «несходимости Запада и Востока» и прочих совершенно нематериальных сущностей, что так увлекают мыслителей XIX–XXI вв. но имеют весьма опосредованное отношение к объяснению действий реальных политиков реального Средневековья.

ПРИЧИНЫ СБЛИЖЕНИЯ РОССИИ И ЕВРОПЫ

(1) Тактические интересы европейских государств и России.

С появлением на престоле Sacrum Imperium Romanumдинастий Люксембургов и Габсбургов руководящей нитью императорской политики становится преследование частных династических интересов императорского дома, и самый императорский титул является орудием для достижения этих целей. В особенности это можно сказать о династии Габсбургов, самым типичным представителем которой в этом направлении был помянутый выше Максимилиан I. Он доставил своему дому необыкновенное могущество, соединив под его властью массу самых разнообразных земель посредством тонко обдуманной политики выгодных браков, о которой составилось известное латинское изречение: «Bella gerant allii, tu, felix Austria, nube, nam quae Mars aliis, dat tibi regna Venus» («Да, пусть другие воюют, ты же, счастливая Австрия, люби! Пусть другие выпрашивают подачки у Марса, ты же, Австрия, правь с благословения Венеры!»).

Важнейшим элементом этой австрийской политики была подготовка брака между внуком Максимилиана Фердинандом и принцессой Анной, наследницей корон венгерской и чешской. Для достижения этой цели императору и пришлось войти в деятельные сношения с Московским государством. Дело в том, что около 1511 г. «национальная» аристократическая партия в Венгрии значительно усилилась и стала явно действовать в антигабсбургском духе, стараясь устроить брак между дочерью Владислава Анной и одним из сильнейших магнатов Венгрии Иоанном Запольи. С целью найти себе поддержку извне эта партия устроила брак польского короля Сигизмунда I с сестрой Запольи Варварой и посредством этого брака вовлекла в свои интересы Польшу, для которой и без того было крайне невыгодно и даже опасно чрезмерное усиление Габсбургского дома. Чтобы заставить Польшу отказаться от противодействия его планам, император и задумал составить против нее могущественную коалицию из России, Дании, Саксонии, Бранденбурга и Тевтонского ордена, рассчитывая одним видом этой разношерстной, но грозной команды склонить Ягеллонов к уступкам. С другой стороны, нет необходимости объяснять, чем полезен был для Василия III даже формальный союз с западными соседями его польско-литовского противника. Аналогичный фундамент в виде страстной дружбы против все той же Польши или Швеции Стена Стурре был заложен, как показано выше, и под союзы России с Тевтонским орденом и королевством Дания.

(2) Стратегические интересы европейских государств и России.

Европа и Россия/Русь в Средние века переживали эпоху тяжелой и опасной конкурентной борьбы с сильными и опасными соседями. Общим местом стало указание на нашествия Чингизидов и потерю Иерусалима (1244) как на поворотные моменты в «колонизационном движении европейцев на Восток», начиная с которого «азиатские народы стали брать все больший и больший перевес над европейскими». И движение османов в направлении Вены (а заодно – Казани и Астрахани) наглядно демонстрировало людям того времени содержание, что стояло за приведенными выше красивыми формулировками. Европа и Россия опасались за своё «глобальное» будущее – и мы видим в описании русско-европейских отношений примеры попыток найти постоянных «стратегических» союзников в борьбе за это будущее (и одновременно лишить таких союзников своих предполагаемых врагов).

(3) Внутренние проблемы европейских государств и России.

Но и внутри Европы в XV и XVI вв. формировались грандиозные линии разлома, важнейшие из которых были связаны с Реформацией. На этом фоне многим европейским мыслителям, как отметил еще О. Ф. Кудрявцев, «Русь, не знающая тяжелых религиозных потрясений, свято чтущая церковную традицию, та самая Русь, в православном населении которой видели схизматиков и вероотступников, теперь представляется чуть ли не последним оплотом истинного христианства». Обращение этой земли в «лоно истиной веры» представлялось этим авторам еще и могучим аргументом в споре за «укрепление и объедание Европы» на основе своей, «правильной» веры и идеологии.

С другой стороны, и Европа вызывала в России серьезный интерес, способствующий определенному сближению. При этом сближению на первом этапе совершенно не мешало появление в начале XVI в. в России целого пласта словесности религиозно-мессианского, «имперского» направления, из которого наибольшую известность получило «Послание» инока Филофея, содержащее представление о Москве как о Третьем Риме. Это «имперское» течение непосредственно после своего возникновения не было принято как основа для государственной идеологии, и даже в XVII в. Юрий Крижанич решительно заявлял: «Не друг нам тот, кто зовет наше королевство Третьим Римом» [ Крижанич Ю.Политика. С. 626–636].

К тому же восходящая к общим для всей христианской традиции ветхозаветным пророчествам идея «четырех царств перед концом света» вместе с теорией «перемещения империи» вообще изначально не имела ничего общего с идеями изоляционизма [см., напр.: Рое М.Moscow, the Third Rome: the Origins and Transformations of «Pivotal Moment». P. 412–429]. Характерно, что концепция «Москва – Третий Рим» лежала тогда в русле общеевропейских тенденций и являлась в чем-то аналогичной идеям трактатов, появлявшимся почти одновременно:

– во Франции со времен Кретьена де Труа публично учили тому, что «Франция – наследница Рима и другой империи никогда более не бывать»;

– в Англии в «Книге мучеников» Джона Фоукса утверждалось, что англичане – избранный народ, предназначенный восстановить религиозную истину и единство христианского мира;

– немецкий хронист XII в. Оттон Фрайзингер строил цепочку «избранных» империй от Рима до Священной Римской империи германской нации;

– в Испании де Пеньялос заявлял, что «от самого сотворения мира испанец поклонялся истинному Богу и средь рода человеческого был первым, кто воспринял веру Иисуса Христа…».

Эти взгляды, как очевидно, не исключали развития связей между европейскими государствами, и очень странно полагать, что схожее, общее для многих формирующихся европейских этносов, «третьеримское» учение должно было именно для Москвы означать неизбежное движение к изоляционизму.

(4) «Колонизационные» планы и стремления Европы.

В эпоху Великих географических открытий Центральная Европа оказалсь практически лишена доступа к ресурсам новых «заморских колоний». И страстное желание исправить эту несправедливость за счет земель на Востоке прекрасно сформулировал Матвей Меховский: «Южные края и приморские народы вплоть до Индии открыты королем Португалии. Пусть же и северные края с народами, живущими у Северного океана к востоку, открытые войсками короля польского, станут теперь известны миру» [ Меховский М.Трактат о двух Сарматиях; см. также Tractatus de duabus Sarmatiis Asiana et Europiana et de contentis in eis, Cracoviae].

Но почему же это самое вроде бы «неизбежное» русско-европейского сближение сошло на нет к середине XVI в.?

Причины такого итога «сближения» вытекают из причин, это «сближение» породивших.

(-1) Тактические интересы европейских государств и России.

Из проведенного выше анализа прекрасно видно, что к 20-м гг. XVI в. эти самые «тактические причины сближения» были исчерпаны: Габсбурги договорились с Ягеллонами в ходе масштабного Венского конгресса 1515 г., собравшего основных действующих лиц центральноевропейской политики, а датские короли достигли «определенных» успехов в укреплении своей власти над Швецией.

(-2) Стратегические интересы европейских государств и России.

«Стратегическое партнерство» XV–XVI вв. серьезно подрывали не слишком значительный объем и специфический «колониальный» характер русско-европейской торговли. Другой проблемой оказалось отсутствие реальных возможностей координации борьбы с пусть и схожими глобальными вызовами в Восточной и Центральной Европе. Более того, быстро выяснилось, что эти глобальные «общие» вызовы один потенциальный «стратегический партнер» может тактически успешно использовать против другого. Недаром Василий III на переговорах с Герберштейном и иными имперскими посланниками особое внимание уделял вопросу о взаимоотношениях Ягеллонов с Крымом.

(-3) Внутренние проблемы европейских государств и России.

Европа в XVI в. вступает в одну из своих многочисленных «эпох масс», когда идеология широких социальных движений входит в «высокую» политику. А очевидный «религиозный» характер основных социальных движений в такой обстановке практически исключает возможность успешных союзов со «схизматиками»/«латынянами» – «чужими» по принципиально важному религиозному признаку. Более того, наличие таких упорствующих в своих заблуждениях «чужих» очень помогает в выстраивании собственных идентичностей через противопоставление себя русскому/европейскому антимиру, наделенному, как хорошо видно на примере анализа сочинений Герберштейна, всеми качествами, что должны отличать недочеловека.

(-4) «Колонизационные» планы и стремления Европы.

В XVI в., как мы знаем, продемонстрированные «колонизационные» планы Европы столкнулись с неустранимым противоречием между весьма посредственным «колонизационным» потенциалом Польши и Германии – и крайне низкой «колонизационной» податливостью «восточного» направления вообще и России в частности.

Все вместе это привело Московскую Русь к периоду весьма холодных русско-европейских отношений. Как видим, по той же дороге, скорее всего, пошла бы и Тверская, и Новгородская Русь. Разве что более мирное развитие отношений с Великим княжеством Литовским и Польшей могло бы потенциально снизить накал ягеллонской пропаганды что против Новгородского государства, что против Великой Твери, что против Москвы Ивана Молодого и Дмитрия Ивановича.