Текст книги "Решая судьбу человека…"

Автор книги: Николай Жогин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Через некоторое время Орлов, он же Мосин, он же Крюков, он же Бородач, он же Кулаженков, был приговорен к длительному сроку лишения свободы.

ДОБРОЕ ИМЯ ВОССТАНОВЛЕНО

На улице было уже темно, настольная лампа в кабинете следователя ярко освещала раскрытый том уголовного дела. Над делом склонился следователь Малин.

Над чем задумался следователь в этот поздний час?

То ли совершено тяжкое преступление, то ли обстоятельства дела запутаны и неясны… Трудно пока сказать.

«Каковы приметы преступников? – спрашивает себя следователь. – Кто же в действительности совершил преступление?»

Больше всего беспокоят его именно эти вопросы, ибо материалы дела ясного ответа на них не дают.

И опять Малин все начинает сначала. Он мысленно рисует перед собой картину происшествия, пытается представить, как все произошло, какие причины привели к совершению преступления.

А что же произошло?

Все шло, отлично, пока Силин с друзьями сидел в залитом светом ресторане: настроение у всех было приподнятое, каждый рассказывал забавные истории из своей жизни. На столе в хрустальных фужерах искрилось жигулевское пиво…

– Однако пора домой, – заметил кто-то, взглянув на часы. Силин поднялся с места, невнятно проговорил: «Да, пора», и, неровно ступая, направился к выходу.

На улице ветер раскачивал уличные фонари. Силин шел, тихо напевая какую-то песню.

Улицы пустынны. Казалось, никого вокруг не видно. А вот уже и переулок, где он живет. До дому совсем близко.

Но что это? Спину вдруг словно бы обожгло горячим утюгом. Пытаясь рукой достать обожженное место, Силин обернулся. Он успел заметить три силуэта, торопливо шагавших в сторону трамвайной остановки… Потом все заволокло туманом.

Силина доставили в больницу, а о случившемся было сообщено в райотдел милиции.

В милиции приняли срочные меры к установлению личности преступников.

Долго длился допрос потерпевшего. То и дело дознаватель возвращался к важному для дознания вопросу: «Каковы приметы неизвестных преступников?»

– Скажу вам откровенно, – говорил потерпевший, – выпил я по случаю встречи с хорошим товарищем, которого давно не видел, а когда почти подошел уже к своему дому, меня неожиданно ранили. Кто – не рассмотрел. Больше не знаю ничего.

– Возможно, вы помните хотя бы одежду преступников, их рост, походку? – вновь спрашивает дознаватель.

Полулежа на больничной койке, Силин сосредоточенно напрягает память.

– Я только заметил, что все трое выше среднего роста. Двое из них были в черных костюмах, третий – в спортивной куртке. На всех черные кепки.

…В тот же вечер в кабинете начальника райотдела милиции собрались оперативные сотрудники, чтобы обсудить план расследования и индивидуальные задания.

Долгими казались им эти сентябрьские дни. Встречаясь по вечерам в отделе, сотрудники узнавали, что нового ничего пока нет. Досада отражалась на их лицах, ведь каждый из них работал напряженно…

Лишь на десятый день после случившегося участковый уполномоченный Леонов донес начальнику райотдела милиции письменным рапортом: из бесед ему стало известно, что в 21 час по улице Рабочая, где и был ранен Силин, проходили в нетрезвом состоянии Казанов, Карин и Соколов.

«Лиха беда начало», – подумал про себя начальник райотдела.

Теперь работа пошла более целеустремленно. Были допрошены Казанов, Карин и Соколов.

– Встретившись вечером 6 сентября с Кариным и Соколовым, – заявил на допросе Казанов, – мы выпили и в пьяном состоянии возвращались домой. На улице Рабочая повстречали какого-то незнакомого мужчину, который шел и покачивался. Пьяный задел Соколова, и между ними завязалась драка. Я видел, как Соколов каким-то блестящим предметом нанес удар пьяному, после чего мы разошлись по домам…

Допрос Казанова длился недолго, и его показания обрадовали многих. Еще бы! Дело, казалось, раскрыто.

Но Карин на допросе категорически отрицал встречу 6 сентября с Казановым и Соколовым. Тогда допросили Соколова.

– С Казановым и Кариным в тот день я не встречался, где они были и чем занимались, я не знаю, – заявил Соколов.

Ему было задано множество вопросов, но все ответы сводились к одному: он ничего не знает.

Жадно втягивая табачный дым, Соколов взволнованно перебирал в памяти события предшествующих дней; вдруг он облегченно вздохнул:

– Я вспомнил сейчас, что вечером 6 сентября, в субботу, я был на работе, в цехе, и ни в какой драке не участвовал.

Полученная же с места работы справка гласила:

«Рабочий Соколов Владимир Илларионович 6 сентября работал во вторую смену с 13 до 19 часов».

Рабочий того же цеха Садиков на допросе пояснил, что 6 сентября в 19 часов он вышел с завода вместе с Соколовым, чем опроверг утверждения Соколова, будто после 19 часов он оставался в цехе.

А разве не важное значение имело то обстоятельство, что на одежде Соколова обнаружены пятна крови?

И Соколов по постановлению органов милиции, санкционированному райпрокурором, был арестован, а дело, согласно закону, для дальнейшего расследования направлено в прокуратуру района.

Известно немало случаев, когда преступник, даже полностью изобличенный свидетелями и документальными доказательствами, твердит о своей непричастности к преступлению.

Следователю, который руководствуется пословицей «Дыма без огня не бывает», очень легко «завершить» любое дело.

Что же все-таки заставляет следователя Малина в такой поздний час размышлять над раскрытым томом этого дела? Оказывается, размышлять есть над чем: в материалах имеется много неустраненных существенных противоречий.

Разве мог следователь пройти мимо утверждения Соколова о том, что он вечером 6 сентября работал, ни Казанова, ни Карина не видел… И в то же время – справка с завода, показания Казанова. Следователь решил, если Соколов действительно находился в цехе, то кто-нибудь его должен был там видеть. Кроме того, нужно установить, действительно ли встречался Казанов с Соколовым в тот вечер?

Не менее важно и то, что одежда, которая была на Карине, Казанове и Соколове, отличалась от описанной Силиным. Разве не стоило поработать над устранением такого противоречия?

А кровь на одежде Соколова? Кому она принадлежит? На этот вопрос материалы дела еще не отвечали.

Малину стало ясно: работники милиции увлеклись лишь одной версией. Показания Казанова приняты ими за истину и не проверены.

Весь следующий день Малин анализировал эти факты, пытаясь найти исходный пункт для расследования в наиболее перспективном направлении.

Самым загадочным в деле было полное отсутствие каких-либо видимых мотивов для нанесения Соколовым ранения потерпевшему, тем более, что Соколов по работе характеризовался положительно и никогда в подобных вещах не замечался.

В полдень следователь прибыл на завод, где работал Соколов, – в рабочий коллектив. Что скажет общественность, этот самый строгий и справедливый судья?

Гул, проникавший в кабинет начальника цеха, напоминал о том, что цех жил полнокровной трудовой жизнью, каждый здесь занимался своим делом, и, пожалуй, никто из рабочих не заметил прибытия следователя.

К сожалению, долгие и откровенные беседы со многими рабочими цеха так и не дали ответа на вопрос, когда ушел с завода Соколов. «Не заметили, не помним», – отвечали его товарищи.

Да и в самом деле, с чего бы им это помнить?

Но вот на допросе распределитель цеха Зайнуллина, стройная смуглая девушка. На лице ее растерянность: она никогда не имела дел со следственными органами.

– 6 сентября я работала во вторую смену, – говорит она. – В нашей же смене был и Соколов Владимир. Он работал в бригаде Климина. Отработал смену до 19 часов. Вся изготовленная продукция была упакована и сдана контролеру. Потом, перед окончанием смены, бригадир попросил Соколова остаться в третью смену и выполнить неотложную работу, на что Соколов согласился. Причем по субботам третья смена вообще не работает, и после 19 часов Соколов оставался один.

– Не помните ли вы, сколько продукции сдал Соколов за третью смену?

– В понедельник утром он сдал мне всю необходимую продукцию и заявил, что изготовил ее в субботу ночью.

– Когда же все-таки ушел из цеха Соколов? – вот что больше всего интересовало следователя.

– Не можете ли вы сказать, до какого часа Соколов в субботу находился в цехе? – спросил Малин.

– Этого не знаю, так как сама ушла в начале восьмого. Когда я уходила, Соколов оставался еще в цехе, – проговорила Зайнуллина.

Тут было над чем подумать.

Не доверять показаниям девушки, сомневаться в ее искренности у следователя оснований не было. Но объективности ради необходимо было эти показания проверить, и Малин обратился к учету сданной продукции. Просмотрев журнал учета, он установил, что выполненная Соколовым работа действительно значится сданной в начале смены в понедельник.

После уточнения нормы выработки стало очевидным, что для изготовления сданной им продукции требовалось примерно четыре часа.

В процессе последующих допросов было неопровержимо доказано, что Соколов после 19 часов оставался в цехе.

А как же справка? Оказывается, ее выдали согласно табелю, где сверхурочные работы не регистрируются. Жаль, что кое-где так поспешно выдают справки!

Более четырех часов провел следователь на заводе.

«Что же дальше? – думал он. – Какие шаги предпринять, чтобы найти преступника? И почему Казанов так настойчиво утверждает, что преступление совершил Соколов?»

Малин решил еще раз изучить все материалы дела. Самому внимательному анализу были подвергнуты показания Казанова на допросе в милиции.

Рассказав о своих сомнениях прокурору района, следователь согласовал с ним план дальнейших действий.

– Сегодня же займусь Казановым, – сообщил Малин, уходя к себе.

– Это будет своевременно, – согласился прокурор. – Очень важно установить, где был в тот вечер сам Казанов.

– Николай Иванович, – позвонил следователь по телефону начальнику уголовного розыска, – прошу срочно обеспечить явку матери Казанова.

– Хорошо, – ответил Николай Иванович и, вздохнув, добавил: – Что-то долго ты возишься с этим делом.

– Надо разобраться, – улыбнулся следователь. – Надеюсь, что скоро доберусь до истины.

…Нервно перебирая дрожащими руками концы накинутого на плечи шерстяного платка, Казанова сидит перед Малиным.

«Что случилось, зачем меня вызвали?» – этот вопрос можно прочесть в ее глазах.

И, как будто угадав ее мысли, Малин говорит:

– Что это вы так беспокоитесь? Нас интересует немногое: как ведет себя ваш сын Николай? С кем он дружит?

– А что случилось с Николаем? – обеспокоенно произносит старушка.

– Ничего особенного. Вы мне назовите его товарищей, друзей, с кем он проводит время.

С ответом Казанова не спешит.

– Я, конечно, всех его товарищей не знаю, да и немало их, – говорит она. – А вот Сашу Воинова и Печнова Петра, что по соседству живут, знаю хорошо. Они ребята неплохие, и я не возражала против их дружбы. Но где был он вечером 6 сентября, с ними или один – сказать не могу. Просто не помню. Вы уж лучше Колю спросите, он скажет, врать он не обучен.

Друзей у Казанова оказалось действительно немало, но 6 сентября никто припомнить не мог. Один только Иванов Сергей после долгих раздумий вспомнил, что в какую-то субботу в начале сентября они с группой товарищей после работы подрядились разгружать овощи из вагонов на разъезде «Восстание». Однако точную дату назвать он не смог.

Следователь решил немедленно установить дату разгрузки овощей.

На разъезде овощных баз было много, и все – от разных организаций. Один за другим, как в строю, тянулись склады, до отказа забитые овощами.

Объяснив цель своего прихода на базу № 1, Малин попросил показать документы, надеясь в них найти ответ на интересующий его вопрос: когда, какого числа Иванов, Казанов и другие разгружали овощи.

Списков и различных ведомостей оказалось очень много. Одна за другой пестрели фамилии грузчиков, но сейчас следователя интересовало одно: 6 сентября, суббота, Казанов, Иванов… Нет, на этой базе таких фамилий не оказалось. Неудача постигла Малина и на других пяти базах. Перерыты сотни списков и ведомостей, а Казанова нет.

«Где же работали Иванов и Казанов?» – недоумевал следователь, просматривая документы на последней базе.

Казалось, что многочасовая кропотливая работа пропала даром. И только к концу проверки ему удалось установить, что документация на сентябрьскую выгрузку овощей сдана в центральную бухгалтерию треста столовых.

Не теряя ни минуты, Малин направился в бухгалтерию, где стал изучать обработанные документы.

Какова же была радость следователя, когда в одной из ведомостей на выдачу зарплаты за разгрузку овощей из вагона № 1401629 6 сентября он обнаружил фамилии Иванова и Казанова. Однако установить в бухгалтерии часы разгрузки не удалось – эти данные здесь не регистрировались.

На помощь следователю пришла железнодорожная документация, в которой фиксировалось время подачи вагонов под разгрузку и время ее окончания.

На запрос следователя начальник станции «Восстание» официально сообщил, что вагон № 1401629 был подан под разгрузку в 14 часов 6 сентября и разгружен в 00 часов 30 минут 7 сентября.

Облегченно вздохнув, следователь вернулся в свой кабинет. В прокуратуре уже никого из сотрудников не было.

Разбирая оставленную на столе секретарем почту, он сразу же обратил внимание на конверт со знакомым штампом: «Бюро судебномедицинской экспертизы».

С нетерпением извлек Малин из конверта акт судебномедицинского исследования пятен крови на одежде Соколова и, опустив описательную часть, вслух прочел:

«Заключение. В пятнах грязно-серого цвета с буроватым оттенком на пиджаке и правой штанине брюк Соколова обнаружена кровь не человека, а птицы (курицы, гуся и т. д.)».

Становилось все более очевидным, что имевшиеся в деле улики против Соколова несостоятельны: Соколов преступления не совершал.

Невольно следователь вернулся к показаниям Казанова, этого «очевидца» преступления.

«Казанова необходимо повторно и подробно передопросить», – решил Малин.

Придя утром на работу, он тут же вызвал Казанова.

– Я уже давал показания, – заявил тот, не успев даже сесть.

– Это мне известно, – спокойно сказал следователь. – И все-таки… Не лучше ли будет, Казанов, рассказать правду?

– Какую еще правду? Я уже все рассказал в милиции, – возмутился свидетель.

Чтобы не тянуть время, Малин извлек из сейфа платежную ведомость и предъявил ее Казанову.

– Скажите, подпись в получении денег ваша?

– Моя, – растерянно произнес Казанов.

– Часто вам приходилось разгружать овощи на станции «Восстание»?

– Всего один раз. А причем тут разгрузка овощей?

– Не припомните ли, – словно не замечая нервозности свидетеля, спросил следователь, – когда вы закончили разгрузку овощей в тот вечер?

– Мы закончили работу в двадцать три часа, а когда я приехал домой, было уже без пятнадцати двенадцать.

Теперь Малин решил задать Казанову последний, решающий вопрос:

– Следствием установлено, что разгрузку овощей вы производили вечером 6 сентября. В тот же вечер и был ранен Силин, причем на улице Рабочая, в другом конце города. Как же вы, находясь на разъезде «Восстание», в то же время оказались «очевидцем» преступления?

Следователь еще не закончил фразы, как Казанов привстал, глубоко вздохнул и тут же, опустившись на стул, закрыл лицо руками. Несколько минут он молчал, затем взволнованно заговорил:

– Мне нечего сейчас скрывать, Я говорил неправду. Но я очень любил Галину… Володя встал между нами… Я вижу, что для меня выгодней всего сейчас рассказать правду. Да и подозрения были бы на меня тоже, И я все это выдумал… Я виноват и перед вами, и перед Соколовым.

– Вы совершили преступление, Казанов, оклеветав ни в чем не повинного советского человека, да и к тому же вашего товарища.

– Готов ответить перед советским законом, – заявил Казанов, желая быстрее закончить неприятный для него разговор.

– Нет, не только перед законом, но и морально перед своими товарищами.

Так, благодаря усилиям следователя, доброе имя Соколова Владимира было восстановлено, он вновь вернулся в трудовую семью.

Клеветник Казанов предстал перед судом.

ХИЩНИКИ И ИХ ПОКРОВИТЕЛИ

Перед старшим следователем прокуратуры республики Горшуновым сидит девушка по имени Татьяна.

Девушка доставлена к следователю в связи с совершенным ею преступлением: она принимала участие в хищении личной собственности граждан.

– Как могло случиться, что вы встали на преступный путь?

Опустив голову, монотонно рассказывает Татьяна, что училась плохо и в конце концов бросила учебу, отказалась работать на строительстве.

– Я общалась с бездельниками, людьми, которые вели праздный, а точнее паразитический образ жизни, они меня научили пить водку.

– Кто же они? – заинтересовался следователь. И Татьяна сообщила, что знает одного субъекта, который вместе с нею и другими любительницами погулять за чужой счет не раз бывал в ресторане и прожигал не одну тысячу рублей.

Путем тщательного допроса следователь выяснил, что этим субъектом был некий Иголкин, заведующий овощной базой.

В бухгалтерии торга следователю сообщили, что на базе, регулярно производятся инвентаризации и никакой недостачи за Иголкиным нет, о чем последнему даже выдали справку.

Все это насторожило следователя, и он сам решил изучить документацию базы.

Рассматривая документы, Горшунов обратил внимание на акт, подписанный Иголкиным, старшим товароведом торга Давлетовым и работницей Филиной. Согласно акту, на базу поступили две партии импортных яблок, и при выборке их оказалось определенное количество гнилых и загнивших. Гнилые яблоки были списаны с Иголкина, а загнившие реализованы по цене от 1 до 4 рублей за килограмм.

«Яблоки действительно портятся в пути, – рассуждал следователь, – но загадочно другое: какое же количеств во яблок продано по цене 1, 3 и 4 рубля, ибо нечестный человек мог реализовать яблоки по 4 рубля, а в документах обозначить их как проданные по 1 рублю». Так у следователя зародилась мысль о возможном хищении денежных средств.

Если версия о хищении правильна, то у Иголкина должны быть сообщники, которые участвовали в составлении фиктивных актов.

После поступления яблок на базу Иголкин пригласил эксперта Петрова, который, осмотрев 10 процентов яблок из всего их количества, определил 7 процентов некачественных яблок, хотя, по заключению других экспертов, таких яблок было всего 0,7 процента.

Следствие установило, что яблоки Иголкин отпускал в магазины в нераспакованных ящиках, а когда обнаруживалась гниль, то ее списывали. Отсюда стало ясно, что яблоки на базе не перебирались. Значит, акт, составленный Иголкиным и его сообщниками о переборке, фиктивен.

Под воздействием улик Иголкин заявил, что знал эксперта Петрова как пьяницу и нечестного человека и что тот составлял фиктивные акты, завышая в них количество испорченных яблок. Это позволяло Иголкину списывать яблоки, извлекая из махинаций немалые прибыли. К «операциям» причастен и старший товаровед Давлетов – мастер составлять фиктивные акты.

– Вот единственное преступление, которое я совершил. Готов нести за него ответственность, – заявил следователю Иголкин. – Больше ни в чем не повинен.

Но следователь решил проверить образ жизни Иголкина, а для этой цели вызвал одну из близких приятельниц Иголкина – Ольгу Гришину.

– Да, я действительно не раз бывала у Иголкина, – заявила Ольга, – мы посещали ресторан «Казань». С нами часто ходил туда Криссер Гриша; говорят, он специалист по вину: из одной бутылки вермута делает три бутылки «хорошей» водной настойки, за что, кажется, сейчас осужден и отбывает меру наказания.

Непременным членом нашей компании был и мужчина с усиками, по имени Аполлинарий. Он даже одной моей знакомой обещал – пьяный, конечно, – купить котиковую шубу. И так встречались мы очень часто. Как правило, сидели до закрытия в ресторане «Казань», а затем перебирались в ресторан аэропорта. Расплачивался за пышные угощения всегда Иголкин. Тамадой обычно являлся Аполлинарий. Он был очень нахален и заявлял: «В нашей гопкомпании Иголкин специалист по фруктам, Криссер – по вину. А я – пом, по реализации наворованных денег».

Следователь все больше убеждался в том, что имеет дело с группой жуликов, растаскивающих народное добро.

При выяснении причин порчи фруктов и овощей было обращено внимание на внутренние акты, составленные Иголкиным и товароведом Давлетовым, в которых указывалось, что количество негодных фруктов определялось комиссией при участии работницы базы Филиной и экспедитора Нажимова.

Вызванная на допрос Филина показала, что она неграмотная, акты подписывала не читая, по просьбе Иголкина. Экспедитор Нажимов сообщил, что при составлении актов он лично не присутствовал, но подписывал их только потому, что какая-то порча фруктов должна быть.

Главный бухгалтер торга заявил, что правильность всех предъявленных Иголкиным актов не проверялась и они, минуя бухгалтерию, попадали в дирекцию; впоследствии акты утверждались, и бухгалтерия беспрекословно принимала их к списанию. И это признали люди, на обязанности которых лежало соблюдение советской законности, инструкций и правил Министерства торговли!

Распоясавшись окончательно, Иголкин по своему усмотрению создавал комиссии. На следствии выяснилось, что дирекция торга не поручала товароведу Давлетову, экспедитору Нажимову и работнице Филиной участвовать в составлении актов на списание фруктов. Но установлено и другое: тот же торг по фиктивным актам этих «комиссий» списывал с Иголкина фрукты, утверждал липовые документы.

В процессе уголовного расследования Горшунов произвел тщательный обыск у Иголкина. Среди изъятых у последнего документов оказалась записная книжка. В ней на одном из листов были записаны четыре имени: Люся, Валя, Марго и тетя Зина. Против каждого имени стояли трехзначные и четырехзначные цифры.

Эти женщины были допрошены. Они сообщили, что по поручениям Иголкина в течение длительного времени продавали на рынках Казани лимоны, а деньги передавали Иголкину, который выписывал им накладные, сам указывая количество плодов и цену. Причем свидетели добавили, что Иголкин требовал с них деньги за реализованные плоды только купюрами по 100 и 50 рублей.

Тетя Зина признала, что ей, как доверенному лицу Иголкина, было известно о фактах хищения фруктов. Для того, чтобы она держала язык за зубами, Иголкин часто делал ей подарки: покупал отрезы на платье и другие дорогостоящие предметы.

Желая замаскировать свою преступную деятельность, Иголкин и товаровед Давлетов решили произвести «засахаривание» лимонов с тем, чтобы потом списать «на переработку» похищенные плоды. Той же «комиссией» был составлен акт о том, что «засахарено» 55 600 лимонов.

Назначенная следователем экспертиза помогла разоблачить хищника Иголкина. На очередном допросе он признал, что вместе с товароведом Давлетовым составлял фиктивные акты, в которых завышал количество гнилых и загнивших лимонов; тем самым создавался воровской резерв. Краденые лимоны сбывались через доверенных лиц на рынках Казани, а деньги присваивались.

Больше того, Иголкин вступил в преступную связь с отдельными работниками магазина, которым отпускал мелкие лимоны, а в расходных документах обозначал их как крупные, из чего также извлекал выгоду.

Но это было еще не все.

В изъятых документах следователь обнаружил странные записи о движении картофеля и снова акты на списание, составленные все той же комиссией в составе Иголкина, Давлетова, Филиной.

В одном из актов значилось, что

«стойки, столбы, стенки, углы котлованов прогнили, и по этой причине сгнило 88 тонн картофеля».

Естественно, бухгалтер базы этот картофель списал.

Но преступники предусмотрели далеко не все. Следствие установило, что картофеля в день составления акта вообще на складе не было: в это время производился ремонт складских помещений, а естественные потери были списаны ранее. Следовательно, списание 88 тонн картофеля было произведено в корыстных целях.

Обвиняемый Иголкин доказывал, будто хранилище не приспособлено для хранения картофеля, в котлованы, дескать, поставили бочки с вином, вино испарялось и от этого картофель подвергался гниению. Гнилой картофель вывозился на автомашинах АТК на свалку.

Но следователь, проверяя версии обвиняемого, смотрел путевые листы шоферов АТК и установил, что гнилой картофель на свалку не вывозился.

Были допрошены и соответствующие специалисты, которые не подтвердили версию Иголкина о порче картофеля из-за винных испарений.

Оставалось установить, куда и каким образом преступники реализовали картофель, сколько они выручили в свою пользу.

Следователь допросил немало людей по этому вопросу, и ему, наконец, удалось установить, что Иголкин продавал картофель с базы за наличный расчет, а деньги присваивал.

Так, свидетели Маслова и Ромушкина показали, что Иголкин продал 5 тысяч килограммов картофеля работникам бензоколонки без документов. Стоимость проданного картофеля не оприходована. Многие лица подтвердили, что они покупали у Иголкина по две-три тонны картофеля и платили ему деньги наличными.

Вызвали на допрос и товароведа Давлетова, который под тяжестью собранных доказательств признал, что подписанный им акт о порче картофеля фиктивен, ибо в момент составления акта в овощехранилище картофеля не было. Однако он, видите ли, не помнит, при каких обстоятельствах подписал акт. Старший бухгалтер Жилетов пошел еще дальше. Он заявил, что Иголкин – пьяница и обманщик, а сам он – «жертва» Иголкина.

Но, как говорится, чем дальше в лес, тем больше дров.

Продолжая изобличать шайку воров, следователь обнаружил еще ряд актов на порчу мандаринов и лимонов. Возникла необходимость произвести тщательную проверку и этой документации.

Рассчитывать здесь на признание Иголкина было трудно – он относился к той категории преступников, которые сознаются лишь тогда, когда уличены неопровержимыми доказательствами.

Ознакомление с товарными отчетами позволило сделать вывод (впоследствии этот вывод подтвердила и экспертиза), что Иголкин, приходуя поступившие апельсины, лично занизил их количество на 4 000 штук, а Жилетов, несмотря на явную незаконность операции, осуществил соответствующую бухгалтерскую проводку.

И Горшунов решил еще раз подробно допросить Иголкина. К допросу он тщательно приготовился.

На этот раз Иголкин вошел в кабинет следователя мрачный, осунувшийся.

Глухим голосом он спросил:

– Снова сюрприз?

Следователь усмехнулся:

– Импортные апельсины, зараженные средиземноморской плодовой мухой.

Иголкин сделал круглые глаза: апельсины были вполне качественные, и никто от этого не пострадал!

– А государство?

– Знаете что? – Обвиняемый встал, прошелся по кабинету, затем, точно борясь с самим собой, сказал: – Дайте мне собраться с мыслями, и я вам расскажу всю правду.

Следователь предоставил ему эту возможность.

Через два дня Иголкин стал подробно рассказывать, как происходило массовое хищение материальных ценностей на овощной базе.

– Я сам в прошлом – председатель колхоза. Первое время работал добросовестно, колхозники были довольны. Потом начал пить и утратил их уважение. Меня освободили, и, приехав в Казань, я устроился разнорабочим на овощную базу. Вскоре руководство торга направило меня на двухмесячные курсы. По окончании их я был назначен заведующим базой.

Незнакомые люди, незнакомое дело и строгий урок, полученный в колхозе, заставили меня серьезно отнестись к новой работе. Но мои благие намерения рухнули.

Однажды в контору явился бухгалтер базы Жилетов. Он был навеселе. Покачиваясь, близко подошел ко мне, пытливо заглянул в глаза:

– Ты что из себя трезвенника строишь? Ведь знаем, за что выгнали тебя из колхоза. С нами так держать себя не гоже. Опозорим и выгоним.

– Что я должен делать? – раздраженно спросил я.

– Научим, – многозначительно сказал Жилетов. – Завтра к тебе поступят импортные апельсины, «кусков» тридцать можно заработать. Я пришлю эксперта Петрова, он знает, как составлять акт.

– А дальше что? – прервал я его.

– Да ты слушай, еловая голова. У тебя, скажем, гнилых апельсинов будет 100 штук, а Петров пишет 1000 штук. Загнивших, скажем, было 300 штук, а Петров укажет 2500. Понял? Петрову за это надо будет пару тысчонок отвалить. Есть у меня знакомые директора магазинов, через них и будем сплавлять апельсины. Да запомни еще: когда станешь выписывать накладные, укажешь в них одно количество, а отпустишь больше. Вот и большие деньги будут. Понял, как надо работать?

– Понял, – мрачно ответил я. – А начальник как на это посмотрит?

– Наш Ситов в этом деле академик, – ответил Жилетов. – Щука хитрая, в сети не попадает.

На следующий день явился эксперт Петров, которого Жилетов рекомендовал как «своего человека».

Перед началом экспертизы Петров потребовал угостить его «живительной влагой» для поддержания духа. Освежившись, он тут же состряпал акт экспертизы.

Позднее подобные операции проводились с мандаринами, яблоками, лимонами, картофелем. Деньги, как заявил Иголкин, «лились рекой». Сколько всего было похищено товаров за 1957, 1958 и 1959 годы, сколько выручено денег – он даже не помнит, во всяком случае похищены десятки тысяч. Эти деньги делились с Ситовым, Жилетовым, Давлетовым.

Легко добытые деньги расходовались на систематические пьянки в ресторанах с женщинами легкого поведения. Конторка овощной базы была превращена Иголкиным и его собутыльниками в открытую круглосуточную пивную. После пьянок в ресторанах тунеядцы приезжали туда с компанией.

Пожалуй, Иголкин и в самом деле точно не знал, сколько украдено денег.

– По самым минимальным подсчетам, – заявил вначале Иголкин, – я похитил апельсинов, мандаринов, лимонов и других товаров на сумму не менее 65 000 рублей. Кроме того, недостача товаров составляет 287000 рублей. Испорчено и списано овощей, картофеля и фруктов (сверх установленных норм) на 560000 рублей.

Таков результат деятельности Иголкина.

Активную помощь Иголкину во всем оказывали старший товаровед Давлетов и бухгалтер базы Жилетов.

Первый из них составлял фиктивные акты, в которых занижал количество фруктов и картофеля, а второй по бухгалтерским документам списывал с Иголкина украденные товары. Формы списания и вуалирования недостач были разнообразные.

Иголкин ценил своих соучастников. Давлетова он угощал в ресторане, знакомил с молодыми женщинами. Не был обижен Жилетов, поживились «эксперты».

И вот теперь невольно возникает вопрос: как мог Иголкин длительное время безнаказанно расхищать народное добро? Где были руководители торга?

Вызванный на допрос директор торга Деревянкин заявил, что он ни о чем не знал. Однако еще в 1958 году работница базы Наташина сообщила ему об образе жизни Иголкина, о расходовании крупных денежных сумм на пьянки.