Текст книги "Решая судьбу человека…"

Автор книги: Николай Жогин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

– Какое у вас образование?

– 3 класса дореволюционного пансиона.

– Неужели вам непонятно, что, продавая больным одну и ту же смесь для лечения от всех, болезней, вы только ухудшали их состояние? – зло спросил Башаров.

Шапорина пожала плечами.

– А я их не звала, сами шли, мне-то какое дело…

Далее следователь допросил дочь Шапориной – Симакову Марию, которая сообщила, что какого-либо разрешения на лечение больных также не имела. Родственники Шапориной устанавливали специальную очередь и за это брали с каждого больного еще по одному рублю. Они же принимали участие и в дележе прибыли. Как показала Симакова, на сберкнижку родственницы Огнобиной было положено 10 000 рублей, на имя внука Шапориной – тоже 10 000 рублей.

Выясняя одну деталь за другой, следователь не мог не побеседовать с Самариным, тем доверчивым пожарным, который опечатал заслонку.

– Действительно, я производил обследование квартиры Шапориной, – пояснил Самарин, – и в акте отметил некоторые нарушения, в частности неисправность электропроводки. Но печь мною не опечатывалась, и я внутрь не заглядывал.

На очной ставке Шапорина созналась, что оклеветала Самарина.

Ну, а что говорят о «лечебных методах» Шапориной врачи?

«Шапорина – невежда в медицине, шарлатанка и обманщица», – гласит медицинское заключение, представленное следственным органам. Она не умела правильно обрабатывать травы и сохранять их лечебные свойства.

Не зная симптомов того или иного заболевания, знахарка не могла и назначать требуемое лечение. Вот как, например, «лечила» она людей от бронхита.

Больным бронхитом Шапорина давала смесь из багульника, зверобоя и тысячелистника.

Каково же действие этих трав на организм?

Багульник – растение, которое обладает резким опьяняющим запахом и горьким вкусом, по содержанию своему ядовито. Багульником часто окуривают комнаты для уничтожения насекомых. Зверобой, точнее, его настойка, применяется для укрепления десен и устранения неприятного запаха изо рта. Тысячелистник иногда находит применение при плохом аппетите и нарушенном пищеварении.

Отсюда ясно, что этот состав никак не может излечить от бронхита, тем более, что в процессе следствия установлена неправильная дозировка багульника. Завышение доз приводило к отравлениям больных, снижало сопротивляемость организма.

А чем «лечила» Шапорина от туберкулеза костей? Прежде всего, тем же багульником.

А от экземы? Опять же багульником, но в сочетании с чистотелом, который содержит едкий желтоватый сок, вызывающий тошноту, колики, понос, а при большом количестве – смерть.

То же самое применялось и при «лечении» женских болезней.

Вот и некоторые результаты такого «лечения».

Больной Пискунов, о котором говорилось выше, не смог излечиться от радикулита снадобьями Шапориной, несмотря на то, что трав он купил на 240 рублей. Почувствовав сильные боли в области сердца, Пискунов прекратил это «лечение».

Лебедева страдала мигренью, обратилась к знахарке, купила 15 пакетов трав, но, несмотря на их длительное применение, не поправилась.

Григорьев лечился у врачей периодически, диагноз – камни в мочевом пузыре. Решил попытать счастья у Шапориной, и что же? Выпито 20 пакетов, а результат – клиника и оперативное лечение, после чего состояние стало быстро улучшаться.

Сафаров Усман сообщил следствию, что его дочь выпила настой из нескольких пакетов травы, собиралась пить еще, но… умерла.

А вот письмо от больной Соловьевой в следственные органы республики:

«Мне известно, – пишет Соловьева, – что следственные органы расследуют дело Шапориной. Я тоже лечилась у Шапориной, и как бывало напьюсь ее травы, так сутками кричу, вызываю скорую помощь. Мне стало легче после вмешательства врачей, которые установили у меня камни в почках, сделали операцию. Теперь я чувствую себя хорошо.

Это письмо я пишу только для того, чтобы другие знали, как «лечиться» у знахарей, а ведь я чуть не оставила трех любимых мною деток из-за этой невежды.

Придешь, бывало, к Шапориной, а она создает видимость, будто принять не может, у нее, дескать, большая очередь. Бросишь записку на террасу, а вместе с ней и узелок с подарками. После этого тебе приносят записку, в которой обозначен день приема, но содержимое узелка уже не возвращают. Так, к сожалению, поступали многие. Разоблачите этих типов, не давайте возможности обманывать доверчивых людей, сурово накажите обманщиков и знахарей, выведите их на чистую воду, ибо у нас в государстве не может быть паразитов, которые наживались бы за счет тружеников».

Ваше пожелание выполнено, товарищ Соловьева. Дело закончено и направлено для рассмотрения в Верховный Суд. Преступники понесли суровое наказание. Имущество и деньги, добытые ими нечестным путем, конфискованы в доход государства.

Таков удел паразитов.

ДОРОЖИТЬ ДОВЕРИЕМ

Появление в колхозе районных руководителей, которые в течение целого дня осматривали артельное хозяйство, возбудило любопытство колхозников. Многие обратили внимание на коренастого подвижного человека, который по-хозяйски заботливо присматривался ко всему, что встречалось на его пути. Колхоз был явно не из богатых. Об этом говорила крыша коровника, с которой колхозники сгребали остатки соломы. Да и конный двор был не лучше. До посевных работ оставалось немного, а из-под снега торчали плуги и бороны.

В районной сводке по надою молока и продаже животноводческих продуктов колхоз «Луч» прочно «удерживал» первое место с конца. Да и с трудовой дисциплиной не ладилось. Появились люди, которые, прикрываясь членством в колхозе, больше думали не об артельном хозяйстве, а о личном благополучии. Они выращивали на своих приусадебных участках ранний картофель и овощи, которые вместе с молоком сбывали в городе, расположенном за два десятка километров от села… Было ясно, что дальше так вести хозяйство нельзя. Колхоз нуждался в умелом организаторе, способном руководить крупным хозяйством и сплотить людей для подъема общественного производства.

Это было ранней весной 1954 года, в период, когда партия во исполнение решений сентябрьского Пленума ЦК начала борьбу за крутой подъем сельского хозяйства.

Внимание всей страны, всех советских людей было приковано к деревне. На клич партии отозвались тысячи коммунистов и беспартийных, изъявивших желание отдать свои силы и знания делу укрепления колхозного строя.

Из города в район стали прибывать десятки специалистов сельского хозяйства, работники промышленных предприятий.

Прибыл из города в колхоз и А. С. Чернов. Идя навстречу его желанию, районные организации рекомендовали Чернова на пост председателя колхоза «Луч».

В день приезда Чернова в сельском клубе собрались почти все колхозники. Обсудив рекомендованного кандидата, они единогласно избрали его председателем артели. Сам родом из этого села, Чернов еще до войны окончил сельскохозяйственный техникум, работал директором МТС в дальнем районе, а позднее перебрался в город.

И вот прошло пять лет, как стал он председателем колхоза. Изменилось лицо коллективного хозяйства: на артельной земле возникли новый животноводческий городок, хозяйственные постройки, электростанция, появился породистый сытый скот, заколосились богатые хлеба, а главное – выросли замечательные кадры.

Артель приобрела добрую славу, стала одной из лучших в районе. Сюда за опытом стали приезжать делегации из других колхозов, кафедры сельскохозяйственного и ветеринарного институтов проводили на фермах заседания ученых советов, в колхозе собирались районные совещания и активы.

Имя Чернова не сходило со страниц республиканских газет, его можно было видеть в президиумах больших республиканских собраний, читал он даже лекции об экономике колхоза в аудиториях вузов.

Рос колхоз, и крепло его хозяйство, менялись облик села и доходы крестьянских семей, 11 деревень и сел влились в этот колхоз.

Многие местные жители, ранее отправившиеся в город на заработки, стали возвращаться в родные села: и для всех, кто пожелал вернуться, находилась работа.

Правда, как-то на четвертом году работы Чернова в райисполком поступил сигнал, которому вначале никто не поверил, – дескать, в нарушение Устава сельхозартели он обменял свою старую корову на стельную телку с фермы. При проверке это подтвердилось.

В районе расценили так: случайно споткнулся хороший председатель, надо поправить. Обсудили его поведение и обязали устранить нарушение Устава.

Вскоре случай этот забыли.

По-прежнему хорошо шли дела в колхозе. Рядовые труженики верили своему председателю, честно и, добросовестно работали на благо артельного хозяйства.

Но что-то изменилось в поведении самого председателя. И колхозники это тотчас подметили.

Ведь народ все видит, все знает, а руководитель живет под взглядами сотен внимательных глаз.

Не случайно поэтому на одном из собраний колхозник Крылов заявил, что не узнают люди прежнего Чернова.

– Уж больно добренький стали вы за последнее время, – сказал Крылов, обращаясь к председателю. – Окружили себя угодниками. Вы скажите людям, зачем продавцу Тимохину бесплатно выдали 50 листов колхозного шифера, а бухгалтеру Шагову лес, что на строительство коровника завезен. Доброту свою показываете?

В том же духе высказались и другие.

Не по душе пришелся этот разговор Чернову. Не признав своих ошибок, он заявил, что кто-то хочет подорвать его авторитет, возводит на него напраслину.

Возомнив себя человеком непогрешимым, Чернов не пожелал понять, что члены артели искренне желали видеть в нем хорошего руководителя и справедливо, от чистого сердца, указывали ему на ошибки.

* * *

В начале рабочего дня к прокурору района Давыдову пришла председатель Черниговского сельского Совета Мария Ивановна Веселова и взволнованно проговорила:

– За помощью к тебе приехала. Неладное творится у нас в колхозе. Запил бухгалтер Шагов, да не один, а на пару с председателем.

Перехватив недоверчивый взгляд Давыдова, она утвердительно кивнула головой.

– Да, да, не удивляйся, с самим Черновым. Как приедут откуда-нибудь, так уж непременно под хмельком. С обоими беседовала – отмалчиваются. На днях приходила ко мне жена Шагова, жаловалась, что сладу с ним не находит. Скандалит, ее и детей обижает. Хвастает в пьяном виде, что они теперь с Черновым самые лучшие друзья и вся республика их знает.

А вчера, говорят, их снова привезли пьянехоньких. Вылезли из «победы» и на четвереньках – в дом к председателю. Вот я и решила с тобой посоветоваться. Приезжай-ка сегодня к нам!

Направляясь в Черниговку, районный прокурор раздумывал об этом разговоре. Если уж Веселова пришла за помощью, а ее-то он хорошо узнал за годы работы в районе, значит, помощь эта должна быть неотложной.

Впереди показалась Черниговка – большой поселок, центральная усадьба колхоза.

Когда-то, еще в первые грозные годы Октября, бедняки организовали здесь сельскохозяйственную коммуну. Лишили кулаков прав на землю. Потом пришла коллективизация. Люди жили все лучше и лучше.

А лично прокурору этот колхоз был особенно дорог. В то трудное время, когда вновь начинало подниматься хозяйство в гору, работал он инструктором райкома партии по зоне МТС. На его глазах рос Чернов, становился неплохим руководителем.

Что же с Черновым случилось, почему такой опытный руководитель, как Веселова, потребовал вмешательства прокуратуры?

Настроение у Давыдова было неважное. Не хотелось верить, что запил Чернов.

Автомобиль свернул с шоссе на проселок, обогнул крайние дома и по боковой улице подъехал к двухэтажному кирпичному дому, в котором размещалось правление..

В правлении никого не оказалось.

– Все в клубе, наверху, – пояснила колхозная сторожиха тетя Нюра. – Обсуждают Сашку Ветрова и его дружков за пьянку. – Она вдруг ехидно улыбнулась и добавила: – Степан Якимыч, старый бригадир, сейчас выступает, иди-ка послушай его, товарищ прокурор. Он и самого не боится, всю правду скажет.

С трудом пробравшись сквозь толпу в зале, прокурор прошел вперед, поближе к президиуму. С трибуны выступал бригадир Степан Якимович Катков – пожилой плотный мужчина, похожий немного на Тараса Бульбу.

Тихо, но внятно бригадир говорил:

– Как случилось, что Ветров и его дружки продали и пропили колхозную солому? А все потому, что нынче есть с кого брать пример таким пропивохам, – старик укоризненно поглядел в сторону президиума.

По тому, как низко опустил голову над протоколом бухгалтер колхоза Леонид Шагов, как тяжело заскрипел стул под грузной фигурой председателя, прокурор понял, что Степан Якимович попал в цель.

Да и из выступлений других ораторов прокурору становилось ясным, как своевременно обратилась к нему Веселова за помощью. Трудовая дисциплина в колхозе упала, председатель по нескольку дней не бывал на работе, не вникал в дела артели. Успехи колхоза, все, что было достигнуто трудом многих людей, вскружили голову руководителю. Стал он не критичен к своим поступкам, к тому же еще и запил… Вот о чем с горечью думал районный прокурор, слушая людей.

В заключение выступил сам Чернов. Как не похожа была его речь, полная казенных фраз, на убедительное и живое слово прежнего Чернова, так часто слышанное прокурором! Как изменился этот человек! И внешне осунулся: лицо распухшее, мешки под глазами…

Вспомнил прокурор, что в последнее время Чернова не раз критиковали на заседаниях в райкоме партии за грубость и зазнайство; терпеливо и настойчиво разъясняли ему члены бюро, что он уже мало похож на прежнего Чернова, всеми уважаемого и ценимого. Но тот упрямо не замечал критики, не желал изменить свое поведение.

Дальнейшая проверка, которую провел Давыдов, показала, что в колхозе «Луч» грубо нарушается Устав, разбазаривается колхозное добро, среди честных людей появились жучки, подтачивающие экономику хозяйства. А сам председатель не вскрывает безобразий – то ли умышленно, то ли просто утратил чувство ответственности перед народом.

– Без тщательной документальной ревизии не обойтись, – решил прокурор.

…Вскоре к районному прокурору был вызван инструктор-бухгалтер, пожилой, но подвижный человек, лет пятнадцать работающий в районе.

– Не могу понять, почему вы настаиваете на ревизии, – недоуменно сказал он Давыдову. – Они проводятся в колхозе ежеквартально, и никаких особых замечаний мы не имеем. Передовое хозяйство в полном смысле слова.

– Я знакомился вчера с актами ревизии, качество их невысокое, – заметил прокурор.

– Согласен, но у нас до сих пор нет толкового бухгалтера; к тому же касса колхоза всегда в порядке: ни недостач, ни излишков.

– Касса – еще не показатель. Известны случаи, когда излишки вуалируются. На пьянство нужны деньги, и очень большие. Так что спор наш бесполезен. В комиссию надо включить бухгалтеров из районных учреждений.

К концу рабочего дня прокурор успел уже побеседовать с двумя бухгалтерами, подобранными для производства ревизии в колхозе.

Поздним вечером на квартиру к нему позвонил Чернов.

– Значит, в колхозе ревизию назначил? – хрипло сказал он в трубку. – Не думал, что ты считаешь меня вором. Я столько труда вложил в мой колхоз…

– Колхоз не твой, а общественный. Бухгалтер Шагов постоянно пьет, да и сам ты не брезгуешь. Вот и приходится.

– Отмени ревизию, – сказал Чернов. – Я с подлецом Шаговым сам рассчитаюсь. Пойми, авторитет ты мой подрываешь, вроде недоверие ко мне какое-то, – в голосе Чернова слышалась тяжелая обида.

– Ревизия уже назначена. Поздно.

– Тогда я завтра же сдаю печать, ищите нового председателя.

Прокурор пожал плечами.

– Мне кажется, пока еще ты член партии. Так что давай без анархии. Не грози. А авторитет свой ты давно уже сам подорвал, с тех пор, как повелся с Шаговым.

Документальная ревизия продолжалась две недели. Внимательно изучали ревизоры каждый счет, каждую проводку. Раза три наведывался в колхоз и райпрокурор. Просматривая вместе с бухгалтером Ардатовым лицевые счета колхозников, он обратил внимание, на несколько фамилий людей, никогда не работавших в колхозе.

Как выяснилось потом, колхоз направил в город пять своих лошадей для работы на предприятиях. Лошади были переданы Черновым частным лицам, которые обязывались ухаживать за ними и чинить сбрую. Предприятия, использовавшие лошадей, перечисляли через Госбанк деньги колхозу, а частники ежемесячно получали в артели заработную плату.

– Что-то не нравятся мне эти операции с частниками, – сказал бухгалтер Ардатов прокурору. – Большие суммы денег выплачивались. По документам выходит, что каждый из частников получал в месяц по три – три с половиной тысячи рублей. Да и колхоз никакой экономической выгоды не имеет. Зачем это понадобилось Чернову?

– Согласен. И еще обратите внимание, – заметил районный прокурор, – что деньги эти люди получали по предъявительским чекам. Между тем вы сами мне говорили, что в кассе отсутствует учет чековых книжек, а у Шагова обнаружены чистые бланки чеков, заверенные печатью и подписью председателя. Это надо внимательно изучить.

…Все последние дни Чернов ходил хмурый, дважды ездил в район. По всему чувствовалось, что он намерен подать в отставку. Шагов, как обычно, сидел за своим столом, но в глазах его застыл затаенный страх, движения стали какими-то настороженными. От былого высокомерия не осталось и следа.

Ревизия приближалась к концу. Вызванные на допрос к прокурору частники, работающие на колхозных лошадях в городе, сразу же заявили, что сумм, указанных в корешках предъявительских чеков, не получали, больше одной тысячи в месяц не зарабатывали. Выяснилось также, что большинство подписей в корешках чеков, подтверждающих получение денег, принадлежит не этим лицам.

– Чьи же это подписи? – раздумывал прокурор. – Кассира колхоза Суриной, бухгалтера Шагова или кого-то третьего?

Ответ могла дать только графическая экспертиза.

Допросы продолжались. Колхозники, бригадиры, доярки с горечью рассказывали прокурору о том, как в пьяном угаре Шагов и Чернов уничтожали, разбазаривали все лучшее, что возникло за последние годы в артели.

Скот считать перестали, расчеты с колхозниками затянули, хлеб засыпали без веса. Вместо теплого слова поддержки колхозники нередко слышали от Чернова грубые окрики.

Результаты графической экспертизы изобличили Шагова. Оказалось, что подписи «разных лиц» в корешках предъявительских чеков выполнены им.

Ознакомившись с постановлением на арест, Шагов дрожащей рукой подписал этот документ. Однако лицо его оставалось спокойным, всем своим видом он говорил, что-произошла какая-то глупая ошибка и он, Леонид Иванович Шагов, известный бухгалтер известного колхоза, терпит незаслуженную обиду. Но прокурор видел, что за внешним спокойствием в душе Шагова царит, смятение.

Вот один из допросов Шагова.

– Почему лично вы получали деньги для колхоза в Госбанке?

– Бухгалтерам не запрещено получать деньги в банке. Для этого и существуют предъявительские чеки, разрешенные законом. Я часто бывал в банке по делам и не видел ничего предосудительного в том, что сам получаю деньги. Это лучше, чем всякий раз отрывать от работы кассира.

– Но следствием установлено, что из полученных вами за год денег не сданы в кассу 32 тысячи рублей.

– Так уж и подсчитали, что 32 тысячи… – Шагов спрятал глаза. – А почему кассир не потребовал от меня всех денег?

– Да потому, что чековые книжки и банковские выписки вы хранили в своем столе, а не в сейфе кассира, К тому же часть расходов производили лично вы, минуя кассу, а туда сдавали лишь одни расходные документы, по которым кассир и учитывал поступление денег.

Прокурор напомнил Шагову, что тот присваивал колхозные деньги, списывая их как заработную плату частников.

– Позвольте, гражданин прокурор, это еще надо доказать, – заявил бухгалтер. – Слышал я во время ревизии объяснения этих людей. Пусть докажут, что я им не платил деньги. Все до копеечки они получили от меня, посмотрите лицевые счета.

– Тогда объясните, почему в корешках предъявительских чеков, изъятых у вас, оказались подделанными подписи этих людей.

– Вы считаете, что я подделал эти подписи? – пожал плечами Шагов.

– Познакомьтесь с актом графической экспертизы.

Шагов внимательно прочитал акт. Потом тихо произнес:

– Виноват я, судите.

Долго еще продолжался допрос Шагова. Прокурор узнал многое. Воровать колхозные деньги Шагов начал с полгода назад. В артель постоянно наезжали его дружки, которых надо было кормить и поить. Часто выезжал Шагов с председателем Черновым в район и в город на совещания, выставки, смотры. Там заходили в рестораны, выпивали в компаниях. За все расплачивался Шагов.

Пили они с Черновым и просто без повода. Хмельная жизнь затянула Шагова, он уже не видел грани между своими и колхозными деньгами.

После допроса Давыдов еще раз убедился, что Чернов в силу своего безразличного отношения к вопросам сохранности колхозной собственности объективно выступает в роли покровителя Шагова.

Через день состоялось заседание бюро райкома партии. Никогда еще за всю свою жизнь не слышал Чернов такой критики, страстной и беспощадной. Каждое слово, брошенное в его адрес, вызывало в нем острую боль.

Слушая горькую правду, вспомнил он, как еще пастухом гнул спину на князей Баратынских в родных краях, как в двадцатом году с вилами шел против местных богатеев, создавал свое батрацкое счастье – коммуну, а в пятьдесят четвертом до утренних петухов обсуждал с членами правления, коммунистами, как учесть и сохранить каждый килограмм скудных кормов.

Счастье первых лишних граммов надоенного молока, первого робкого перевыполнения обязательств – все это позади.

Сейчас Чернову так хотелось, чтобы вновь вернулись эти времена!

А что осталось в его памяти от последнего года? Попойки с Шаговым, угодливые ужимки подхалимов? Да, только это.

– Не сумел я отстать от этого слизняка Шагова вовремя, растерял себя в пьяном угаре, – тихо сказал Чернов, когда секретарь райкома предоставил ему слово. – Виноват я, не оправдал доверия…

В горле у Чернова что-то захрипело, и он, махнув рукой, опустился на стул.

– Да, вряд ли после всего этого колхозники доверят тебе колхоз. Пойдем к народу, пусть сами люди скажут, как быть дальше с тобой, – вздохнул секретарь райкома.

Судьба Чернова решилась скоро. Колхозники прокатили его на вороных, они не могли больше терпеть на высоком посту человека, не оправдавшего их доверия.

Доверием народа надо дорожить.