Текст книги "Огненный крест"

Автор книги: Николай Денисов

В № 1 1993 года «Тюмени литературной» я опубликовал рассказ Николая Воробьёва (Богаевского) «Деды».

Николай Воробьёв-Богаевский

Кадетам

 
Я снова о жертве кадетской пою.
Я знаю – уж пелось. Простите...
Но с ними, погибшими в грозном бою,
Связали нас накрепко нити.
Быть может, в укор из отцов кой кому
Пою я – держались некрепко,
Позволив, чтоб Русь превратила в тюрьму
Босяцкая хамская кепка.
 

* * *

 
Не спрашивай имени... Имени нет.
Удержишь ли в памяти это?
Но вечно стоит пред глазами кадет,
И мне не забыть кадета.
Донец ли, орловец – не всё ли равно?
Из Пскова он был иль с Урала...
С поры лихолетья я помню одно –
Кадетская бляха сверкала.
Да по ветру бился в метели башлык,
Как крылья подстреленной птицы.
Был бледен кадета восторженный лик
И снегом пуржило ресницы...
В атаке геройской, не чуя беды,
Он пулям не кланялся низко.
Трещал пулемёт и редели ряды,
И красные были уж близко...
Не спрашивай имени – имени нет...
Был чей-то сыночек? Российский кадет.
 

Галлиполийские знамена

 
Отдав последний свой парад
Без ропотов и стона,
В галлиполийском изгнанье спят
Российские знамена.
И снятся им в пыли чехла,
Средь дней франко-английских,
Былые, славные дела
Великих дней российских:
И Лев Британский, что хвостом
У ног вилял все ниже,
И Наваринских пушек гром,
И взятие Парижа,
Когда, как нищенка в посту,
В те времена – иные –
Ломала шапку за версту
Европа пред Россией.
Велик былым величьем сон
И велико страданье
Российских свернутых знамен
В галлиполийском изгнаньи.
Но час придет! И будет пир
Веселый и бессонный...
И вновь собой покроют мир
Российские знамена!..
 

США, Калифорния. 1973

* * *

Профессор Павел Николаевич Пагануцци, доктор философских наук, инженер агрономии, был, пожалуй, самым известным литератором среди эмигрантов. Да, был он, как говорится, постоянно «на слуху». Не только в кадетском кругу. На протяжении десятилетий, до кончины в Канаде в 1991 году, почти ни один номер журнала «Кадетская перекличка» не обходился без заметки, а чаще обширной статьи Павла Пагануцци. Также публиковал он рецензии на новые книги зарубежных русских авторов, острые полемические статьи, воспоминания, реже – стихи.

Он автор десятка книг, изданных в США, Канаде. В нынешней России известна книга Павла Пагануцци «Правда об убийстве царской семьи», вышедшая в Москве в 1991 году. Переведена эта книга на многие языки мира, включая японский.

Штрихи жизненного пути. Проучившись пять лет в Крымском кадетском корпусе, Пагануцци перешел в Белградскую гимназию, окончил её в 1930 году. Учился на сельскохозяйственном факультете Белградского университета. Таким образом, унаследовал профессию отца, окончившего в России Петровско-Разумовскую сельскохозяйственную академию в Москве, а затем служившего областным агрономом в югославской Белой Церкви.

Война. И Павел воюет против немцев в составе югославской армии. Война была короткая, бесславная. Чудом избежал плена.

Своей жене Наде, урожденной Милоградской, он писал в то время:

 
Были мы с тобой уже у цели
В сорок первом, раннею весной.
Грянул гром, и в дикой карусели
Стал тот год для многих – роковой.
 

Не устраивалась жизнь и после войны. Когда коммунистический правитель Югославии Тито поссорился со Сталиным, он стал выселять русских из страны. Семья Пагануцци добралась до Канады. Там Павел Николаевич стал преподавать русский язык в университете. Получил звание магистра, потом доктора наук, защитив диссертацию о творчестве М.Ю. Лермонтова. Активно сотрудничал с русскими газетами, пока они из русских не превратились в «русскоязычные», начисто прекратив печатать патриотические литературные работы П. Пагануцци.

И только «Кадетскую перекличку» возглавляли патриоты России, русские редактора уже глубоко почтенного возраста...

С началом нового 21-го века, с уходом из жизни этих подвижников журналистов и у меня все ощутимей и печальней теряется связь с «Перекличкой» – патриотическим русским рупором истаивающей эмиграции «первой волны»...

Павел Пагануцци

На прощание другу

Косте Бертье де ла Гард

 
За экватор тебя угодило,
Жизнь, как прежде, твоя потечет,
Никакая волшебная сила
Что ушло – все равно не вернёт!
Но о прошлом порой вспоминая,
Ты припомнишь Канаду, друг мой,
Как соседями жили, не зная,
Что вернешься ты в «свой Нетерой».
Каждый день, забежав «на минутку»,
Ты просиживал долго у нас,
И привыкнув к тебе не на шутку,
Мне взгрустнется, друг милый, не раз!
Телефон не зазвонит как прежде,
И не скажут: вас Костя зовет,
И фигура в знакомой одежде
На Жан Мансе уже не мелькнёт!
И «Березку» с кем ставить придётся,
Наш «Лубок», «Хор цыган», «Гулиджан»?
К нам в Канаду Бертье не вернется,
Из далеких, неведомых стран,
Где под солнцем желтеют бананы,
К Рождеству апельсины цветут,
На ветвях вместо птиц обезьяны,
Гады страшные в джунглях живут.
Там под тропиком, знойной зимою,
Пусть приснится тебе вдалеке
Север дикий, покрытый тайгою,
Монреаль на огромной реке!
И под небом цветущего мая,
Меж магнолий и нежных мимоз,
Тебе вспомнится ёлка родная,
Кудри нежные милых берез!
 

Привет Родине

 
Тебе, народ многострадальный,
Чей часто слышится мне стон,
Я с берегов чужбины дальней
Шлю низкий, до земли, поклон.
Тебя я часто вспоминаю,
С тобой я мыслями всегда.
Я за тебя душой страдаю
И не забуду никогда! Увы!
Помочь тебе сил нету,
Но не забудь – одно прошу:
Уж сорок лет по белу свету
Я имя русское ношу.
Я часто за него страдаю,
Но твердо крест я свой несу.
И знай: его не променяю,
Его в могилу унесу.
 

1959 г. Монреаль.

* * *

Щедрым на талантливых выпускников оказался Крымский ка детский корпус. Не только на поэтов. Но на них – в особенности.

Известный в русских кругах Константин Бертье де ла Гард был кадетом-крымцем восьмого выпуска. Начав учебу в России, в Крыму, закончил её в Сербии.

Родился поэт в 1907 году в городе русской славы Севастополе. Друзья детства вспоминали о нем, как об очень живом, веселом мальчике, зачинщике игр и проказ, разнообразно одаренном от природы. В корпусе он был горнистом, первым вставал поутру, звуками утренней зари будил своих однокашников.

Во время войны, одержимый патриотическим порывом «сражаться за Россию», вступил в Русский Корпус, в юнкерскую роту, где готовили офицеров. Последовательно служил унтер-офицером, затем лейтенантом. Был строг и уважаем подчиненными.

После окончания Второй мировой, как и многие сербские русские эмигранты, искал пристанища для дальнейшей жизни и работы. В 1947 году вместе с женой и сыном добрался до Бразилии, где трудился на спичечной фабрике в городе Нитэрой штата Рио-де-Жанейро. В 1958 году переехал на жительство в Канаду. Но вскоре вернулся обратно в Бразилию, где и прожил в разных местах страны всю дальнейшую жизнь до своей кончины в 1982 году.

Стихи Константина Бертье де ла Гарда публиковались в русских зарубежных изданиях. Вел он общественную работу, был много лет председателем объединения кадет в Бразилии-. В качестве режиссера ставил спектакли, концерты, выступая в роли конферансье, веселя публику юмористическими рассказами собственного сочинения.

Похоронен на кладбище города Сальвадор – на русском участке красно-бурой латиноамериканской земли.

Константин Бертье де ла Гард

Эй, прохожий!
Песня крымских кадет

 
Эй, прохожий! Дай дорогу!
Всё, что было, то прошло.
Смирно, крымцы! Твёрже ногу!
Счастье с юностью ушло.
 
 
Мы рассеяны по свету,
С каждым днем редеет строй,
Но по старому завету
Друг за друга мы горой.
 
 
Хоть виски уже седые
И не тот задорный тон,
Но в душе всегда родные
Бескозырка и погон.
 
 
Пусть же льётся песня славы
Через суши и моря,
С нами наш орёл двуглавый
И кадетская семья.
 

Усталые крылья

 
Мы серые птицы, когда-то летали,
Легко поднимались в безбрежную даль,
Но годы промчались и крылья устали
И сердце сковала – немая печаль.
Другие летят перелётные птицы,
Туда, где нет бурь и где вечно весна.
Под ними мелькают моря и границы,
Но сильным их крыльям – та даль не страшна.
Когда-то мы тоже легко так летали
Могучими взмахами крыльев своих,
Туда, где мы радость и счастье узнали,
Средь стаи таких же, как мы, молодых.
Теперь же – крылами усталыми машем,
Но знаем, что нам уж летать не дано.
Но в этом бессильном сознании нашем
Нам ясно, что счастье – навеки ушло.
Но хочется раз... только раз еще взвиться
Туда, к облакам, где всё в ярком огне,
Там крылья сломить – и упасть и разбиться,
Заснуть навсегда – на кровавой скале.
Мы серые птицы, мы птицы печали,
И крылья у нас – все горят серебром.
Мы много летали, мы очень устали,
Нам нужно смириться, забыв о былом.
 

Альбом

 
Свой старенький альбом я часто открываю,
В нем карточки поблекшие и манят и зовут,
И почему, зачем, я до сих пор не знаю,
В моей душе они по-прежнему живут.
Все те далекие, ушедшие моменты,
И лица тех, кого уж нет со мной,
Проходят вновь, как кинофильма ленты,
И лишь аккорд звенит с оборванной струной.
Струна оборвана – судьба так захотела,
Пора уже не думать больше ни о чем,
О том, что от души частица отлетела,
Остался только старенький альбом.
В нем всё ушедшее – всё милое, родное,
С поблекших карточек все смотрит на меня.
В них мое прошлое, далекое такое,
В них счастье, радость, горе и тоска.
Пусть все ушло, пусть все навек умчалось,
Пусть все другое, новое кругом...
Я сохраню, что в памяти осталось,
Пока со мной – мой старенький альбом.
 

22 ноября 1978. Бразилия

* * *

Имя поэта Ивана Савина как и его яркие стихи в России, в Советском Союзе, зазвучали давно – рядом с «возвращенными» именами русских поэтов и писателей И. Бунина, Г. Иванова, В. Ходасевича, И. Шмелева, Н. Гумилева, Н. Клюева, ряда других истинных талантов, по разным причинам не издаваемых, замалчиваемых. (Что, впрочем, происходит и ныне, в «новой демократической России» конца двадцатого, начале двадцать первого веков. И ныне истинный талант, патриотизм, любовь к Родине не поощряются...)

Иван Савин прежде и ныне – один из ценимых поэтов Русского зарубежья. Особенно любим он в кругу потомков первой русской эмиграции, в семье кадет.

Иван Савин (Саволайнен) родился 29 августа 1899 года в Полтавской губернии и там провел детство и раннюю юность. «Имея очень мало русской крови, Иван Савин был русским до самозабвения и своей жизнью доказал это, – писала к 60-летию смерти поэта и воина известная поэтесса Нонна Белавина. – Его родословная довольно сложная: дед по линии отца чистокровный финн, был женат на гречанке. У деда со стороны матери, молдаванина, жена была русская. Отец Савина женился на вдове с детьми, и у Ивана, кроме родных брата и сестры, было три брата и две сестры сводных. Это была большая, дружная семья, до конца растворившаяся в русскости, и этим объясняется её трагедия: все сыновья ушли добровольцами в Белую армию. Двое погибли в бою, двое были расстреляны большевиками. Иван Савин, заболевший во время эвакуации тифом, попал в плен к большевикам, и только в 1922 году его выпустили в Финляндию...»

Остановившись в Гельсингфорсе (Хельсинки), поэт, конечно же, попал в русскую эмигрантскую среду, стал активно писать, печататься, вошел в литературное содружество молодых литераторов, его выбрали председателем Литературного кружка. Он сплотил вокруг своей яркой личности поэта и бойца немало других ярких молодых людей.

Жизнь налаживалась, в том числе и семейная. Поэт встретил любимую, Л.В. Соловьёву, женился и несколько лет счастливо и плодотворно работал. Писал и прозу. Рассказы «Дроль», «Трилистник», «Моему внуку», «Лимонная будка», повести «Плен», «Правда о 7000 расстрелянных» – созданы в эти годы.

Внезапный припадок аппендицита, заражение крови и, в результате, смерть в 28-летнем возрасте...

Жестока, беспощадна бывает судьба к русским поэтам.

Иван Савин

Первый бой

 
Он душу мне залил метелью
Победы, молитв и любви...
В ковыль с пулеметного трелью
Стальные летели соловьи.
 
 
У мельницы ртутью кудрявой
Ручей рокотал. За рекой
Мы хлынули сомкнутой лавой
На вражеский сомкнутый строй.
 
 
Зевнули орудия, руша
Мосты трёхдюймовым дождём.
Я крикнул товарищу: «Слушай,
Давай за Россию умрём».
 
 
В седле подымаясь как знамя,
Он просто ответил: «Умру».
Лилось пулемётное пламя
Посвистывая на ветру.
 
 
И чувствуя, нежности сколько
Таили скупые слова,
Я только подумал, я только
Заплакал от мысли: Москва...
 

* * *

 
Огневыми цветами осыпали
Этот памятник горестный Вы,
Не склонившие в пыль головы
На Кубани, в Крыму и в Галлиполи.
Чашу горьких лишений до дна
Вы, живые, вы, гордые, выпили
И не бросили чаши... В Галлиполи
Засияла бессмертьем она.
Что для вечности временность гибели?
Пусть разбит Ваш последний очаг
Крестоносного ордена стяг
Реет в сердце, как реял в Галлиполи.
Вспыхнет солнечно-черная даль,
И вернетесь вы, где бы вы ни были,
Под знамёна... И камни Галлиполи
Отнесёте в Москву, как скрижаль.
 

1925

* * *

 
И смеялось когда-то, и сладко
Было жить, ни о чем не моля,
И шептала мне сказки украдкой
Наша старая няня – земля.
 
 
И любил я, и верил, и снами
Несказанными жил наяву,
И прозрачными плакал стихами
В золотую от солнца траву.
 
 
Пьяный хам, нескончаемой тризной
Затемнивший души моей синь,
Будь ты проклят и ныне, и присно,
И во веки веков, аминь!
 

Генералу Корнилову

 
...И только ты, бездомный воин,
Причастник русского стыда,
Был мертвой родины достоин
В те недостойные года.
 
 
И только ты, подняв на битву
Изнемогавших, претворил
Упрек истории – в молитву
У героических могил.
 
 
Вот почему с такой любовью,
С благоговением таким,
Клоню я голову сыновью
Перед бессмертием твоим.
 

* * *

Историю жизни еще одного русского кадета и поэта Глеба Иосафовича Анфилова нашел в недавно изданной малым тиражом книге В.М. Меньшова «Российские кадеты» (С.-Петербург, 2003).

Родился Глеб в небогатой дворянской семье в 1886 году. Отец его Иосаф Измайлович, подполковник в отставке, рано умер, и сыновьям Глебу и Борису, как детям героя обороны Севастополя, было предоставлено право бесплатного образования.

Сначала Глеб поступил в Воронежский кадетский корпус, а затем в Александровское военное училище в Москве. В 1909 году стал учиться на юридическом факультете Московского университета, который окончил в 1913-м.

Писать стихи начал рано. На Надсоновском литературном конкурсе (1913 г.) Глебу Анфилову была присуждена премия.

Интересна история стихотворения «Собака», написанного Анфиловым в 1914-м, перед войной. Написал, опубликовал и надолго забыл о нем. А в 1921 году, находясь в Ростове-на-Дону, листая один из московских альманахов, прочел стихотворение С. Есенина, очень близкое по содержанию его «Собаке». Он удивился и даже огорчился, так как ему показалось, что его забытая «Собака» ничуть не хуже есенинской. А через несколько дней испытал настоящее потрясение, прочитав в сборнике, полученном из Москвы, второй вариант своего стихотворения «Собака», написанный П. Орешиным. А что произошло? Московские поэты, наткнувшись на анфиловскую «Собаку», устроили конкурс: кто напишет на эту тему вещь, равную по силе, выразительности и простоте давнему стихотворению Анфилова!?

Этим и объяснялось загадочное изобилие «Собак» в литературном сезоне 1921 года.

...За участие в Первой мировой войне, находясь в гуще боев, поручик саперного батальона Г. Анфилов был награжден двумя орденами – Св. Станислава и Св. Анны.

Во время гражданской войны воевал добровольцем в Красной армии. После окончания боёв жил и работал в Ростове-на-Дону. В 1922-м переехал в Москву. Занимался в основном издательской деятельностью. Свои стихи в эти годы не публиковал, постоянно оттачивая строки, переделывая, затем заносил законченное в две толстые тетради. Ожидал для публикации «лучших времен»...

В 1935 году Г. Анфилов был арестован. Несколько месяцев просидел в Бутырской тюрьме и годы в лагерях Сибири и Дальнего Востока. Последнее письмо домой, семье датировано 6 июня 1938 года: «...Позавчера наша колония перешла на новое место в гул кую березовую тайгу. Обустраиваемся. Стучат топоры, а неподалеку кричит здешний суррогат кукушки – удод. Июнь, но еще прохладно. Это имеет и свою хорошую сторону, потому что из-за холодных ночей не народился в мириадном количестве бич этих мест – гнус... А зимовать здесь еще раз, по-видимому, придется».

Дальнейшие сведения о судьбе русского талантливого человека, как говорят, «покрыты мраком».

Глеб Анфилов

Собака

 
В отдалённом сарае нашла,
Кем то брошенный, рваный халат.
Терпеливо к утру родила
Дорогих непонятных щенят.
 
 
Стало счастливо, тихо теперь
На лохмотьях за старой стеной,
И была приотворена дверь
В молчаливый рассветный покой.
 
 
От востока в парче из светил
Приходили ночные цари.
Кто-то справа на небе чертил
Бледно-желтые знаки зари.
 

1914

Проститутка

 
Рябил каналы
Ноябрьский дождь.
И ночь вставала
Как черный вождь.
Из злых предместий, –
Во мгле таим, –
Я шел к невесте,
Я стал твоим.
Под грохот барок,
Под всхлипы струй
Был нежно ярок
Твой поцелуй.
Печальной схимой
Встряхнула ночь.
Ты нелюдимо
Отходишь прочь.
Во тьме, как клавиш,
Нырнул мосток.
Куда направишь
Любви поток?
Идешь к харчевне,
В туман и чад.
Тебе, царевне,
Прощальный взгляд.
 

1913

* * *

Алексей Павлович Мальчевский, одаренный публицист, критик, поэт, последние годы жил в Сан-Франциско, пройдя все теми же «тропами», как множество русских изгнанников. Не стал он после окончания кадетского корпуса в югославском Сараево, как мечтал, кадровым военным, офицером. Не поступил и в университет по бедности. Одно время увлёкся «лотереей-томболой», запрещенной азартной игрой, зарабатывая неплохие деньги. Потом был солдатом югославской армии. И даже попадал в плен к немецким фашистам. После получил чин поручика запаса, чем очень гордился. После Второй мировой войны, пройдя вновь нелегкие дороги– пути, поселился в США. Стал писателем, журналистом. В последние годы, до кончины в 1991 году, активно сотрудничал в журнале «Кадетская перекличка». Печататься же начинал в журнале «Русская Жизнь», в нью-йоркской газете «Новое Русское Слово», в те времена, когда это «слово», скажу вновь, в отличие от нынешних дней, действительно было русским.

Живость языка, окрашенного тонким юмором, разнообразие стилей и жанров делали книги и журнальные публикации А. Мальчевского знаменательным, читаемым во многих странах русского рассеянья.

Естественно, как выходец из кадетской среды (а точней сказать, любой кадет из своей среды никуда не «выходил» до конца жизни), Мальчевский много писал и о минувшем, о своей судьбе зарубежной, о судьбе своих товарищей по корпусу – заметки, очерки-воспоминания. Одна из его книг, вышедшая в США в 1980-м году, под названием «Ступенями в прошлое», объединяла полтора десятка этих рассказов о минувшем. И мне, коль речь я веду о кадетах, уместным будет привести здесь несколько страничек документальной прозы Мальчевского о том, как перед исходом за границу, на кромочке русской земли – в крымской Феодосии, жили и учились эти отроки, друзья кадета Алёши Мальчевского, в большинстве своем уже повоевавшие за Россию в рядах Добровольческой армии.

Надо вновь заметить, что в самый гибельный период для добровольцев, на исходе борьбы с красными, главнокомандующий генерал-лейтенант А.И. Деникин приказал собрать всех таких мальчиков по полкам, эскадронам, батареям, чтоб на основе Киевского Константиновского пехотного училища организовать интернат кадет, то есть поставить этих мальчиков на полное обеспечение и учить до окончательного получения среднего образования.

Не так-то просто было собрать по армии этих боевых мальцов. Они рвались в бой. Добровольно прибывали в Феодосию только кадеты самых младших классов. Чаще из числа прибывавших в Крым семей.

«...Иногда появлялись маленькие группы, которым удавалось вырваться из городов, уже занятых красными,– вспоминал А. Мальчевский. – Кадеты чуточку постарше годами обыкновенно старались примкнуть к какой-либо встреченной по пути боевой части и многие из них плечом к плечу со своими старшими товарищами участвовали в кровавых стычках и боях с большевиками. Они настолько привязались к своим частям, что добровольного отклика на призыв главнокомандующего ожидать было невозможно. Тогда их начали водворять в интернат или хитростью, или попросту силой.

И вот уже на молу набережной, около пакгаузов, около табачных фабрик Стамболи и Масаксуди, около пляжей, на базаре или на Итальянской и Карантинной замелькали фигуры малышей-военных в кадетских или лихо заломленных английских фуражках, в мундирах, рубашках, защитных френчах или в кожаных безрукавках, в кавалерийских зеленых рейтузах с нашитыми светлыми кожаными леями, уродливо намотанными обмотками, в огромных, по-лошадиному подкованных, «танках». Только по погонам можно было определить, из каких городов необъятной России слетелись птенцы в новооснованное кадетское гнездо.

С каждым днем интернат пополнялся новыми питомцами. Привозили вшивых, изорванных, разутых, больных, а иногда только что оправившихся от ран. Все они заботами начальника интерната князя П.Н. Шаховского и двух единственных воспитателей-капитанов Шевцова и Шестакова – при участии каптенармуса – приводились в христианский вид, иногда наталкиваясь на упрямство и недоброжелательность новоприбывших. Их мыли, стригли, переодевали. Отбирали все, от головного убора до портянок включительно, поскольку у некоторых таковые все же были. Вместо засаленных и испачканных до неузнаваемости цвета фуражек и бескозырок выдавались английские защитные «блины», которые в несколько мгновений при помощи колен и рук получали свой новый «заломленный» фасон, господствовавший в те времена в военной среде.

Большое, не по росту, неуклюжее английское обмундирование, включая длиннющие обмотки, которыми с успехом до трёх раз можно было перемотать детские ноги, безобразили фигуры кадет. И уж, конечно, не могли вызвать зависть у местных гимназистов и восхищение женского пола (соответствующего возрасту кадет).

О стройности и подтянутости, каковыми еще недавно славились кадеты России, нельзя было и мечтать при самой буйной фантазии. Да и как создать эту подтянутость, когда бриджи у большинства доходили (под френчами) чуть ли не до подбородка. Единственно можно было создавать намек на талию, перетягивая френчи кожаными поясами, от чего они, френчи, вздымались на кадетских спинах – надутыми парусами, еще больше безобразили фигуры мальчишек. Но зато всё это обмундирование было чистым, сухим, теплым и защищало нас от временами бушевавших норд-остов. Потому «публика» с этим одеянием мирилась, постепенно собственными руками переделывая, перекраивая, создавая что-то свое из этих даров «гордого Альбиона».

Своих же погон прибывающие кадеты фронтовики не сдавали. И не было такой силы, которая заставила бы их расстаться с ними. Были тут, кроме погон кадетских, и черные-красные корниловские, и малиновые дроздовские, и черные марковские, и даже, помню, у одного из юнцов погоны кирасир Его Величества, с которыми он никогда не расставался, даже тогда, когда в интернате были введены однообразные – красные, солдатские, без всякого трафарета.

Как будто вчера это было, так хорошо запомнилось лицо этого юного «кирасира». Георгиевский крест на защитном английском френче, перепоясанном лакированным, потрескавшимся поясом с до сумасшествия начищенной кадетской бляхой. Выходя из корпуса, он тут же, за углом, занимался заменой погон, и щеголял в погонах полка, в котором принял свое боевое крещение и не раз, как равноправный однополчанин, ходил в штыки со своими взрослыми товарищами. А ведь трёхлинейная винтовка с привинченным штыком должна была быть выше его роста, примерно, на целый штык.

Многие из прибывающих в интернат долго в нем не задерживались и при первом удобном случае бежали на фронт, на передовые позиции. Были и такие, которых по несколько раз силой водворяли в интернат, хотя бы для того, чтобы «побриться и выкупаться», как на их счет острили наши воспитатели. И многие исчезали опять, чтобы больше уж никогда не появиться в кадетской среде, похороненные в братских безымянных могилах защитников былой славы и Белой идеи, разбросанных по безбрежным равнинам юга России... от Орла до Перекопа...»

Алексей Мальчевский

Отражение в зеркале

 
Стал совсем на себя не похож.
В жизни видел немало я рож.
Вот моя к ним прибавилась тоже.
Ну, на что это, правда, похоже?
Говорят, не беда – у мужчины
На лице «боевые» морщины!
Я же с этим совсем не согласен,
Не люблю, вам скажу, этих басен.
Вот сегодня взглянул и опешил:
В отраженье – как будто бы леший!
«Виноват, – я ему говорю, –
Вообще, так сказать, не пойму:
За какие пороки и вины
У меня появились морщины?»
И от этого самого дня
Вдруг напала тоска на меня.
Чтоб в унынье я больше не впал,
Я подальше держусь от зеркал.
 

* * *

Об авторе стихотворения «Русскому рыцарю» Марианне Колосовой мне известно, что поэтесса жила на Дальнем Востоке, скорей всего, не на советском. Крупная русская колония собралась после гражданской войны в Шанхае, в Харбине, там же обосновались тогда и дальневосточные российские кадетские корпуса.

Не удалось встретить мне другие стихи М. Колосовой на страницах доступных зарубежных изданий. Но «Русский рыцарь» стихотворение примечательно тем, что оно посвящается человеку, ставшему символом отмщения, героизма, чести в среде белой эмиграции. Человек этот – Борис Сафронович Коверда, родившийся в России в 1907-м, скончавшийся в Вашингтоне (США) в 1987-м.

...Выстрелы из револьвера 19-летнего гимназиста Бориса Коверды, покаравшего на варшавском вокзале одного из екатеринбургских цареубийц, в то время, то есть в июле 1927 года, советского посла в Польше П. Войкова, потрясли общественность «той и другой стороны», у одних вызывая чувство восхищения поступком юноши, у других – ярое желание покарать «международного убийцу, террориста», представлявшего якобы монархическую белогвардейскую организацию.

Читал я материалы суда, речи прокурора, защитников, свидетелей. Не было доказательств, что юноша состоял членом организации. Это был обдуманный, индивидуальный акт «мести за Россию». Решением польского суда Борис был приговорен к пожизненным каторжным работам, замененным на пятнадцать лет заключения. Пробыл он в тюрьме десять лет, выйдя на свободу по амнистии.

Примечательно, что длительная неволя не сломила узника ни физически, ни духовно. В первые же месяцы свободы, в 1938 году, недоучившийся гимназист, почти тридцатилетний Борис Коверда поехал в Югославию, где в русском кадетском корпусе города Белая Церковь сдал экстерном экзамены на аттестат зрелости. С тех пор Борис Сафронович вошел в кадетское братство. Поддерживал с кадетами связь во время войны, в немецкой оккупации, в лагерях Ди Пи, а затем в американском далеке, куда перебрался со многими соотечественниками.

В последний путь русского героя, каковым он был и остался для эмиграции первой волны, проводили немногие, дожившие до 1987 года, вашингтонские русские. В некрологе было сказано: «...Да будет легка ему американская земля, рискуя своей жизнью, он покарал смертью одного из величайших преступников большевистской окаянной революции».

Напомню, что и остальные участники бандитского злодеяния в Екатеринбурге, ритуального убийства членов царской семьи и их слуг, понесли кару: Свердлов, Голощекин, Белобородое, Юровский, Медведев, Ваганов и другие. Все – без исключения.

Павел Медведев умер в следственной тюрьме от сыпного тифа. Ваганов, не успев сбежать с большевиками, был разыскан и убит своими же товарищами-рабочими. Во время посещения бывших Морозовских фабрик председателем ВЦИКа Янкелем Свердловым один из рабочих ударил его тяжелым предметом по голове. Свердлов так и не оправился от удара, умер в начале 1919 года. Белобородов и Юровский в тридцатых годах попались на троцкизме, отправлены чекистами в преисподнюю. Шаю Голощекина «вычистили» из партии, а в 1939 году расстреляли как врага народа...

Марианна Колосова

Русскому рыцарю

 
С Дальнего Востока – в Варшаву,
Солнцу привет из тьмы!
Герою, воспетому славой, –
В стенах варшавской тюрьмы.
Золотыми буквами – ИМЯ
На пергаменте славных дел.
И двуглавый орёл над ними
В высоту голубую взлетел!
Зашептались зелёные дали...
Зазвенела Русская ширь...
Ты – литой из блестящей стали,
Из старых былин богатырь!
И закорчился змей стоглавый,
Видно, пули страшней, чем слова?
И под стены старой Варшавы
Покатилась одна голова...
Нам еще отрубить осталось
Девяносто девять голов...
Но нам ли страх и усталость?
На подвиг каждый готов!
И огнями горит золотыми
Путеводная наша звезда –
Дорогое, любимое имя:
«Русский рыцарь Борис КОВЕРДА!»
 

1927

* * *

Михаил Залесский в мальчишеском возрасте воевал в Добровольческой армии. Летом 1919 года генерал П.Н. Врангель, приняв командование Белыми войсками юга России, вслед за подобным приказом А.И. Деникина, как я подчеркивал уже, обязал приказом всех добровольцев школьного возраста отправить в тыл для продолжения обучения. Миша Залесский, 1905 года рождения, попал в Донской кадетский корпус, в составе которого вскоре был эвакуирован в Югославию.

После завершения среднего образования Михаил Залесский поступил на химическое отделение Загребского университета. Еще во время студенчества активно включился в борьбу против большевиков. Во время войны нелегально пробирался на оккупированные немцами территории России. Был в Минске, Харькове, Киеве. После войны поселился в США. Работал в институте по изучению СССР. Активно сотрудничал в казачьих и кадетских организациях. Писал и печатал в разных изданиях свои стихи, прозу, политические статьи, рецензии.

Молодые называли Михаила Николаевича – «дядя Миша». По характеру он был тихий, добродушный человек. Помогал материально нуждающимся соотечественникам. Завещал свои сбережения Фонду Свободной России.

Умер М.Н. Залесский после продолжительной болезни 22 марта 1979 года. Незадолго до смерти издал книжку своих стихов «Слава казачья».

Михаил Залесский

Вермут-чинзано

 
Ты грустишь, что завтра будет день туманный,
Что дождём холодным захлестнёт панель...
Хочешь: мы закажем вермута-чинзано –
В розовых бокалах золотистый хмель?!
 
 
И совсем не правда: осень в Сан-Франциско,
Дождь, что барабанит в мокрое окно,
Старость, что подкралась незаметно близко...
Хочешь, вспомним правду? Отхлебни вино!
 
 
Видишь: по зелёной мы идём равнине,
Между виноградных Умбрии холмов.
В солнцем разогретый аромат полыни
Влился пряный запах моря и цветов...
 
 
В небе неуёмный звонкий щебет птичий
И над всем ликует лучезарный свет...
Здесь воздушный облик кроткой Беатриче
Обессмертил Данте пламенный сонет.
 
 
А за поворотом видны башни Пизы,
Над рекой зеленой – арками мосты,
И домов старинных стены и карнизы
Гроздьями глициний густо залиты.
 
 
Солнце зацелует сердца злые раны,
Душу ароматом обовьёт апрель,
Оттого что в каждой капельке чинзано
Заключен певучий итальянский хмель!
 

Билеча

 
Мне часто ночами снится
Серых гор и туманов встреча:
Черногорская граница –
Угол Богом забытый – Билеча.
Невеселое новоселье:
Козьи в горах тропинки,
Бьётся в утесах ущелья
Пена холодной Требинки...
Казармы, пустые массивы –
Старины минувшей тени.
Мечется ветер визгливый
В ржавых шипах заграждений...
А на камнях косогора,
В тени минарета вышки,
В кучах белого сора
Двух улиц жмутся домишки.
В них – освященный веками
Пограничья суровый быт.
Не зря всех заборов камень
Следы многих пуль хранит.
Зимою – дожди и туманы,
Летом – томящая сушь...
Ну ж, уголочек поганый,
Воистину – центроглушь!
 

США, Сан-Франциско

* * *

Известный писатель (начинал он со стихов) Михаил Дмитриевич Каратеев окончил свой путь в Уругвае, в Монтевидео. Места эти очаровательные, субтропические, не столь жаркие. Хотя как сказать, автору этих строк довелось бывать в Монтевидео в середине «зимы», в июне, а это в Южном полушарии – декабрь. И мы, торговые моряки, ходили в увольнение в город в легких осенних курточках. Монтевидео, его нарядные улицы, близость океанской атлантической сини были прекрасны в своей умиротворенности, спокойствии. Совсем не чувствовалось, что буквально несколько месяцев назад до нашего прихода в порт под погрузку (1988 г.) в уругвайской столице происходила жуткая «резня коммунистов»: очередной путч военных...