Текст книги "Символика тюрем"

Автор книги: Николай Трус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Она-то и диктовала ему свою волю: повышать процент «раскрытия преступлений».

Ведь чего бы это ни стоило, «цыган» обязан был обеспечить «взаимодействие с органами внутренних дел по вопросам раскрытия преступлений». Он и «обеспечивал», привлекая к этому мероприятию отпетых уголовников. За что система и расплачивалась с бывшим майором конкретными премиями: «70 рублей – за раскрытие преступления; 100 рублей – за умелое проведение оперативных мероприятий, позволивших обезвредить опасного преступника». (Интересно, которого из вышеперечисленных «преступников» удалось «обезвредить» майору?)

Но не одними премиями отмечалась деятельность майора. Заслуги его были отмечены медалями «За безупречную службу» всех трех степеней. И только в конце послужного списка затерялся коротенький приказ № 150: Виктору Петровичу объявлен один-единственный выговор. Примерного майора пожурили так, будто шла речь об опоздании на работу. А ведь речь шла о человеческой жизни. Заключенный Алымов, видимо не выдержав увиденного в СИЗО, покончил жизнь самоубийством – добровольно предпочел мир иной миру насилия, царившему в изоляторе. Какой же вид пыток не выдержал он, какое «преступление» не признал? Отказался писать явки с повинной? Или написал и от безысходности покончил с собой? Кто ответит?

Неразгаданной осталась и смерть двадцатидвухлетнего Николая Кравцова, скончавшегося в тех же стенах при довольно странных обстоятельствах. Не случайно же старший следователь И. Поветкин в постановлении о производстве эксгумации трупа Кравцова (якобы умершего от «туберкулеза легких») отмечает:

«Возникает сомнение в том, что причина смерти Кравцова установлена правильно».

Ведь обнаруженные при эксгумации прижизненные увечья появились у Кравцова именно в период его содержания в «пресс-хате». Но о переломах упорно умалчивается в медицинской карте Кравцова. Как указали эксперты, «каких-либо записей о телесных повреждениях в этом документе (медкарте. – Авт.) нет». Получается, в медчасти изолятора о травмах умолчали. Почему? Чтобы не вызывать подозрений у заезжих комиссий и надзирающих прокуроров? Ведь именно для этого, в целях пущей конспирации, весь состав «прессовщиков» периодически перемещался из одной камеры в другую. Из 19-й в 58-ую, из 58-й в 59-ую и так далее.

Это была камера-призрак, камера-ад, кочующая по всему изолятору…

И все-таки, как бы ни были глухи засовы, о происходящем не могли не знать работники СИЗО. Не могли не слышать контролеры тех криков, доносящихся из ада. А услышав, писали рапорты. Хотя участь каждого такого рапорта была схожа с участью остальных:

«Я писала несколько рапортов, и все они куда-то исчезли… Многие рапорты не рассматривались, изымались из личных дел заключенных. Нарушители оставались безнаказанными. Контролеры постепенно переставали реагировать на нарушения и писать рапорты, видя безнадежность».

Незавидным становилось и положение их авторов: «Те, кто добросовестно выполнял свои обязанности, исправно писал рапорты, преследовались в открытую».

На скамье подсудимых оказался один лишь Лазаренко. Один подсудимый и 57 свидетелей… Но неужели всего один человек мог в течение двух лет (!) безостановочно раскручивать маховики этой машины пыток? Неужели никто, кроме контролеров, не был в курсе происходящего? Или в одиночку возможно организовать такую хорошо продуманную систему, в которой было предусмотрено все до мелочей? Ведь даже когда очередную жертву заводили в камеру, то о ней там уже знали буквально все. Каждую мелочь биографии.

«Когда я пришел в камеру № 19, – показал суду потерпевший Н., – то сразу же был удивлен тем, что заключенные очень хорошо осведомлены о моем прошлом. Они знали, что я учился в летном училище, что я был отличником, хотя все они были незнакомы мне и я их видел впервые».

Кто-то же информировал их.

И тем не менее судили одного Лазаренко. Остальные же вставали перед председательствовавшим на суде Н. Г. Никитенко, дабы рассказать «правду, и ничего, кроме правды».

Интересно, что свидетель Матвеев полностью отрицал даже факт существования камеры пыток как таковой, хотя и служил оперуполномоченным и не мог этого не видеть. Именно его фамилия мелькала в показаниях контролеров чаще всего:

«Я неоднократно видела, что тот самый Долгополов встречался с оперуполномоченным изолятора Матвеевым. После его ухода я делала у Долгополова обыск и обязательно находила сигареты, наркотики. Если кто и был всему зачинщиком, так это Матвеев…»

«Основные виновники в организации „пресс-хаты“ были Юшков и Матвеев».

Безусловно, один лишь суд может решить, виновен человек или нет. Но можно ли пройти мимо этих показаний, зная, что творилось в камере?

Здесь невольно задаешься вопросом: не явилось ли данное уголовное дело той малой частью айсберга, невидимая часть которого осталась, увы, неисследованной. Хотя она-то и представляет сегодня гораздо большую опасность…

Итак, сдано в архив дело бывшего майора Лазаренко, получившего в итоге лишь три года лишения свободы условно. Но не о чрезмерно мягком наказании хотелось бы повести здесь речь – это тема отдельного разговора. Вопрос сегодня в другом: как предотвратить подобное в будущем? Конечно же, не путем более интенсивного чтения лекций по повышению идейного уровня в среде работников СИЗО. Просто на самой ранней стадии следствия всегда, к сожалению, отсутствует одно юридическое лицо – адвокат.

Так кто же против того, чтобы у попавшего за решетку был защитник, который бы присутствовал уже на первом допросе? Я беседовал со всем «треугольником» (подследственный – адвокат – следователь). В итоге выяснилось: против – следователь. Почему? «А у нас тайна следствия!..» – слышал я в основном. Тайна от кого? От адвоката: мол, он «работает» на родственников, лицо заинтересованное… Непрошибаемая логика…

Что гарантирует ТАМ, за закрытой дверью следственного изолятора, защиту от унижения, насилия, провокации, в конце концов? Мертвые стены? Они-то, как убедились мы, гарантируют совсем обратное: помимо «тайны следствия», сохранение «тайн» иных, ставших на этот раз достоянием суда. А будь рядом адвокат, до ТАКОГО бы, уверен, не дошло. Тем не менее для определенной части юристов адвокат в СИЗО – третий лишний.

Пока же из редакционной почты мы то и дело узнаем о фактах вопиющего беззакония, тем более страшного, что творится оно как бы под прикрытием самого же Закона. Если бы, к примеру, рядом с бывшим председателем колхоза «Заветы Ленина» Петровского района М. Копликовым был в камере защитник, не заговорил бы о своих «преступлениях» председатель. А в камере № 6 изолятора временного содержания Ленинского РОВД, куда М. Копликов незаконно был определен бывшим начальником УБХСС В. М. Рощиным, не произошло бы трагедии:

«Вынужден был признать свои „преступления“ лишь после того, как сломали 7 ребер и отбили почку, – пишет в редакцию М. Копликов. – Работающий на оперчасть и на Рощина стукач Мирошниченко В. В. вместе со своим подручным били до полусмерти, били так, что в результате признал, что ко всему прочему я еще и агент ЦРУ. Требования предоставить адвоката со дня ареста оставались без успеха. Начальник УБХСС Рощин В. М. знал об избиениях, но делал вид, что ничего не произошло. Уголовное дело против него так и не возбудили. Только „понизили“ в должности – произвели в чин начальника кафедры высших курсов милиции, где он и по сегодняшний день делится своим опытом с будущей сменой…»

Исчезла «пресс-хата» в СИЗО, но нет уверенности в том, что в стенах другого, неизвестного нам изолятора очередной невинный узник, склонившись над листком бумаги, не выводит сейчас дрожащей рукой: «Я убил…» Уверенность эту не дает прежде всего редакционная почта, идущая из разных концов страны. А ведь за двумя этими историями – серьезная проблема: условия содержания в следственных изоляторах.

Я не призываю превратить следственные изоляторы в благоухающие курорты. Но имеем ли мы право лишать подозреваемого всего того, что имел он до ареста? А вдруг арест оказался ошибочным? Ведь в следственной камере сидит не преступник. Таковым его вправе назвать только суд. Но может и не назвать, выпустив его из-под стражи. Так почему же подозреваемый порой лишен самого элементарного человеческого минимума: переписки и свиданий с самыми близкими родными (о телевизоре в камере я уже не заикаюсь – это роскошный атрибут следственных камер «дикого» Запада)? Без этого минимума человек дичает, он перестает быть Человеком, а теряя собственное «я», сливается с уголовной массой.

В местах лишения свободы «новобранцы», впервые (подчас по недоразумению) попавшие в уголовную среду, постигают негласные законы этого мира. Но беда еще и в том, что эти законы устраивают и некоторых работников этих учреждений. А иначе как, минуя проходные, двойные решетки и колючие заборы, попадает туда запретное? Ведь за один только 1987 год в исправительно-трудовых учреждениях страны было изъято денег на сумму более 3 000 000 рублей (!). Только при поверхностных обысках было обнаружено 1,5 центнера наркотиков, 145 000 колюще-режущих предметов и 25 000 литров спиртного. Это лишь то, что обнаружено. А сколько осталось лежать в тайниках?

Итак, чем же сегодня в основной своей массе являются следственные изоляторы страны? Это, прежде всего, тяжелая ноша, затрудняющая и без того нелегкое восхождение к правовому государству. И выход здесь один – в срочном освобождении от этой постыдной ноши.

Следственные изоляторы страны должны стать местом лишения свободы. Именно свободы! Но не оставаться местом лишения достоинства Человека, его чести…

(Огонек. 1989. № 23)

Темницы рухнут?

Окаянной выдалась вторая декада июня для работников Главного управления по исправительным делам МВД СССР – одно за другим три ЧП в следственных изоляторах. Будь только что назначенный начальник Главка В. А. Гуляев человеком суеверным, он счел бы это дурным знаком: 14 июня он дал первое интервью «Известиям», и именно в этот день грянул бунт в СИЗО Днепропетровска. Да какой! Более двух тысяч узников вырвались из камер в коридоры, оттуда – в режимный и хозяйственный дворы, разгромили и сожгли все, что встретилось на пути шальной толпы, рванулись было к стене и воротам, но тут грянули выстрелы с вышек, и буйство снова хлынуло внутрь. В Днепропетровск приехали руководители МВД республики, народные депутаты, представители Руха, начали с мятежниками переговоры. Хамство и произвол администрации, теснота в переполненных камерах, глухота прокуратуры к законным жалобам и просьбам – вот только беглый перечень причин массового недовольства и неповиновения заключенных под стражу людей. Переговоры шли под треск сокрушаемых построек, сполохи пожаров, то там, то здесь. И на шестой день решились: собранный из трех областей отряд спецназа взял руины СИЗО штурмом. Итог – пятеро погибших. Две с половиной тысячи бездомных узников пришлось распихивать по другим изоляторам, и без того забитым сверх меры.

Тюремные строения Днепропетровска еще догорали, как подоспела новая беда – бунт в Челябинске.

Его финал стал ясен вечером семнадцатого июня в режимном дворе челябинского следственного изолятора на улице Российской. Отряд милиции особого назначения – каски, бронежилеты, короткоствольные автоматы, снайперские винтовки, щиты, палки резиновые – усмиряет заключенных. К этому времени уже отгремели выстрелы, отстучали по головам, спинам, рукам дубинки, откричались, отматерились, отспорили, стоят теперь лицами к стене, руки за головы. Один убитый, двое раненых.

Благодарите судьбу все, у кого там не оказалось близких или знакомых, – упаси Бог кому-нибудь попасть в сумятицу тюремного бунта, бессмысленного и беспощадного. Дать волю отчаянию, ненависти, злобе, безумию мыслей и поступков, зряшным надеждам и позднему прозрению, накликать на себя новые мытарства, новые «сроки» в добавление к старым, новые этапы, пересылки, зоны. Нам со стороны легко сейчас корить, клясть и высмеивать их, ошалевших от собственного безрассудства, – мало им было прошлых злодейств? Ни закон им уже не указ, ни тюрьма не страшна, ни кара? Да и чего добились, выламывая двери камер, захватывая заложников, громя медчасть, продсклад и пищеблок, срывая опостылевшие «Распорядки дня» и выписки из грозных статей Уголовного кодекса, торопя на улицу Российскую грузовики с милицией и солдатами, «Волги» с начальством, священниками, депутатами, бегущих к тюремным стенам родных?

Каждый, кто месяцами, годами сидит взаперти в битком набитой камере, кто все это время ждет то следователя, то адвоката, то прокурора, вести о судьбе родных, передачи или свидания, назначенных фельдшером таблеток или уколов, приема у начальника или трех его замов, кто уже не надеется, что его если не поймут, то хотя бы выслушают, – скажет: а ведь не зря, братва, пошли на волынку – разговора добились! Сразу у всех вдруг нашлось и время, и терпение слушать – и у начальства из УВД, и у прокуратуры, и у народных депутатов, и у священников, и у журналистов! Вот ведь как «Вечерний Челябинск» озаглавил репортаж о тюремной заварухе: «Требуем человеческого отношения!».

Не спорю – старо. Уже второй год массовые беспорядки сотрясают исправительно-трудовые и воспитательно-трудовые профилактории, тюрьмы и следственные изоляторы. Последние, как мы убедились, чаще и круче: в том же июне к уже известным нам двум бунтам прибавилось и ЧП в СИЗО Оренбурга, не столь, впрочем, масштабное, но итог и тут горек – двое убитых. Если срочно, в ближайшее время мы не на ведомственном, а на высоком законодательном уровне не дадим заточенным хотя бы надежду на облегчение их участи, – может случиться цепная реакция, в каждом областном центре мы получим новый очаг взрыва недовольства готовых на все уголовников.

Участившиеся в исправительно-трудовых учреждениях (ИТУ) бесчинства принято объяснять сегодня тем, что после ряда широких амнистий в них остались лишь отпетые рецидивисты, к которым прибавились не признающие ни Бога, ни черта рэкетиры. Согласен, публика за решеткой собралась, что называется, отпетая. Наиболее оголтелые ее представители готовы в любой момент «качать права» по поводу и без повода, они в состоянии установить связь с дружками на воле или в соседних камерах, не прочь даже попытаться совершить побег, но если администрация обращается с заключенными в строгом соответствии с законом, если офицеры и сержанты еще не разучились видеть в преступнике человека – самому авторитетному «вору в законе» не под силу поднять на бунт всех сокамерников разом. Не будем, право, преувеличивать их возможности и тем самым набивать им цену в глазах других. Скажу больше: частые ссылки на могущество и засилье «отрицаловки», обвинение ее лидеров виновниками всех неурядиц, случающихся за тюремным забором, – удобный и распространенный способ руководства ИТУ переложить вину с себя на других.

Два года назад, я тогда еще подполковник внутренней службы, решился на страницах «Огонька» высказаться однозначно: во всех без исключения массовых беспорядках в ИТУ повинны их же сотрудники. Это может быть цензор, неделями задерживающий письма осужденных, которые ему недосуг прочесть, – вот вам и повод для нервозности одной или нескольких камер. Это может быть инспектор спецчасти, забывшая принести осужденному уведомление об отправке жалобы прокурору. Это может быть врач, явившийся в камеру через неделю после вызова и протянувший страдающему человеку две половинки одной и той же таблетки: первая – «от головы», вторая – «от желудка». Это может быть дежурный, посадивший в камеру рецидивистов несовершеннолетних пацанов.

Вряд ли есть резон перечислять дальше. С грустью я замечал у моих коллег или откровенное нежелание исполнять свои обязанности, или столь же откровенную неприязнь к любому из заключенных, дерзнувших обратиться даже с пустячной просьбой.

Берусь утверждать и то, что среди прокуроров по надзору за соблюдением законов в ИТУ лишь единицы относятся к жалобам заключенных с должным вниманием, другие, как это было на Камчатке, умудрялись обойти сто с лишним камер тамошнего СИЗО менее чем за час, унося в рабочей тетради лишь одно замечание: «Не работает радиоточка».

Мне до сих пор трудно понять и тех высоких руководителей УВД, которые посещения СИЗО ограничивали просмотром бумаг, разносом офицеров в ленкомнате и чаепитием у начальника. В режимный корпус, в камеры или хоть в карцеры – ни ногой. Что это – равнодушие, леность, боязнь? Только один генерал на моей памяти – Шелудько Григорий Павлович – при посещении камчатского изолятора оставлял свою свиту и один обходил каждую камеру, беседовал с каждым, кто к нему обращался. В этом «популизме» был трезвый расчет: генерал не желал, чтобы его заставляли мчаться в СИЗО по сигналу тревоги. И ведь был прав: обходилось без тревоги. Уверен, были бы такие генералы в Днепропетровске или в Челябинске, знай они так досконально беды сотен узников, не было бы там ни пожаров, ни захватов заложников, ни требований выслушать, понять, помочь.

Но я бы сузил проблему, если б возложил всю без остатка вину за сегодняшнюю обстановку в ИТУ только на офицерский корпус МВД, – будь мои недавние коллеги хоть семи пядей во лбу, всех проблем им при всем желании не одолеть. Годами идут разговоры о необходимости разработки и принятия нового исправительно-трудового кодекса – где он? Где хотя бы новое Положение о предварительном заключении под стражу? Каким законодательным актом определено правовое положение сотрудника ИТУ, гарантии его социальной защищенности?

И ученые, и наиболее дальновидные практики уже стали повторять, что строгое наказание даже самому отъявленному негодяю не должно обрекать его на полуголодное существование и общение с женой или с детьми с помощью телефонной трубки через плотное стекло перегородки. Если с учетом нашей всеобщей бедности мы не спешим с пополнением стола осужденного, то почему с таким упрямством запрещаем делать это его родственникам? Посылка или передача пяти килограммов продуктов в месяц – вот все, что разрешено. В начале июня, правда, забрезжил луч надежды – в дополнение к продуктам дозволено получить и два килограмма овощей или фруктов. Разумеется, раз в месяц. И уж совсем, думается, недопустимо в перечне дисциплинарных наказаний предусматривать возможность лишения узника и этого небогатого приварка. В своеобразном лексиконе администрации есть на этот счет соответствующее выражение: «ударить по желудку». Любители таких ударов умудряются держать строптивцев на лагерной баланде месяцами – повод всегда найдется.

Хорошо зная по прошлым выступлениям, как раздраженно реагируют наши читатели даже на едва слышную нотку сочувствия к преступникам, сделаю необходимый шаг навстречу поборникам твердой руки в ИТУ – представьте себе, я сам горячий ее сторонник. При одном, разумеется, условии: пусть этой твердой рукой движет закон, а не произвол. И в подтверждение этой моей позиции спрошу: почему служба охраны и в Днепропетровске, и в Челябинске столь халтурна, беспомощна и непрофессиональна, что, вырвавшись из одной камеры, заключенные сумели не только открыть остальные, но и разбежаться по всему зданию? Совсем уж непостижимым полагаю ту легкость, с которой были выпущены из своих «одиночек» приговоренные к смертной казни. Что, и в одном, и в другом изоляторах нет стальных решеток между коридорами, постами, этажами? Двери до сих пор закрываются ключами, а не кодовыми электрическими замками? В камерах смертников нет блокировки с выходом на пульт дежурного?

Охотно допускаю, что в ответ на эти мои сугубо профессиональные вопросы я узнаю, что в двух разгромленных СИЗО, как и повсюду, не хватает контролеров и надзор за заключенными ведется чисто символически.

Увы, действительно, зарплата контролеров СИЗО настолько мизерна, что охотников на эту чертову службу найти все труднее. Впрочем, немало вакансий и среди медиков, мастеров, даже оперативный состав предпочитает работу в розыске или ОБХСС – и оклады больше, и решетки не на всех окнах, и воздух чище. Все тверже я убеждаюсь в том, что система ИТУ больше других обделена в МВД и средствами, и вниманием. Ежегодно перечисляя в госбюджет 600 миллионов рублей прибыли от производственной деятельности, колонии и следственные изоляторы снабжаются едва ли не по остаточному принципу. Сорок процентов СИЗО находятся практически в аварийном состоянии и требуют безотлагательного ремонта. Но даже косметическая побелка им не по карману. Так неужели нам действительно следует непременно дождаться сокрушающего бунта, чтобы избавить наших сограждан от сидения в казематах, возведенных еще век с лишним назад?

Разговор с начальником отдела следственных изоляторов и тюрем ГУИД МВД СССР В. А. Викуловым обрадовал меня несказанно: темницы рухнут! Наконец-то мы отрешимся от нашей дурацкой гордости за то, что в годы Советской власти не построили ни одной тюрьмы и изловчились запихивать в древние кутузки втрое, вчетверо больше, чем в проклятое царское время. Сегодня есть уже, по крайней мере, проекты новых зданий СИЗО, под одно из них отыскивается участок под Москвой – здесь будут жить будущие обитатели нынешней «Бутырки». Без малого год назад здесь тоже случился бунт, но тюрьма тогда выстояла.

(Огонек. 1990. № 29)