Текст книги "Красный сотник"
Автор книги: Николай Великанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
7
Дни тянулись медленно. Медленно вставал на ноги и Тулагин.
По первоначалу он тренировал себя самостоятельно подниматься с постели и ложиться. Затем начал пробовать ходить по избе. Варвара шлепала рядом с ним босыми ногами по щелястому полу, готовая, если что, поддержать.
– Храбрее, соколик. Вот так... Шибче, шибче, – приговаривала она.– До свадьбы выходишься...
Чернозеров сутками отсутствовал: уезжал в Серебровскую, к Лосиному ключу к Субботову. Заимка всецело оставалась на невестку. Варвары на все хватало. Она успевала варить, за Тимофеем ухаживать, управляться с коровами, телятами и овцами, косить траву на лугу, сушить ее на полуденном солнце, складывать в копешки.
Однажды она предложила Тулагину выйти на воздух:
– Денек нынче обещает быть благодатным. Вылазь на солнышко, подыши маленько. Ходить-то уж словчился. Чего затворничать?.. И мне веселей будет.
День и вправду был благодатный. Тимофей прошелся вокруг заимки. Хорошо! Свежесть, медвяной запах разнотравья, птичий щебет... Но умаялся больно. Присел у копны сена. Подошла Варвара. Ее большие серые глаза остановились на Тулагине с какой-то удивленностью, точно она впервые его увидела.
– Добрый ты казак... Такие любы бабам.
После этих слов удивленность в ее глазах погасла, заволоклась влажным туманом женской печали. Варвара расслабленно опустилась на сено.
– Мой Федюшка тоже добрым был казаком. Горяч... Обнимет – косточки хрустят. Сложил мой соколик головушку...
Она потянула край передника к глазам.
Тимофей чувствовал себя неловко. Стараясь утешить Варвару, он сказал участливо, дотрагиваясь рукой до ее головы:
– Слезами сгинувшего казака не вернешь... А тебе жить надо.
Варвара отдернулась от Тулагина, складки на ее лбу вдруг разровнялись, взгляд похолодел.
– Не лезь! Не нуждаюсь в жалельщиках... – жестко обрезала она и поднялась.
После этого случая Тимофей не знал, как вести себя с ней, больше помалкивал, старался не встречаться с ее глазами. А она по-прежнему заботилась о нем, как ни в чем не бывало шутила: «Ишь, мертвяк каким стал! Хоть в телегу запрягай».
После отъезда Субботова с заимки прошло уже больше недели. Тулагин не находил себе места. Чернозеров разводил руками:
– Не получается, знать, у твово дружка. Да и семеновцы не дрема-ют... Слыхал я, однако, што войску Лазо не совладать против атамана.
Тимофея еще больше угнетали такие разговоры. Он доставал из-под ергача маузер и уходил к копнам.
В один из вечеров прилег под копною пахнущего лугом сена. Невеселые мысли мяли его голову. Тимофей старался разом охватить и прошлое, и настоящее, и будущее, трезво взвесить теперешнее его положение и наметить план своих действий. Но в мозгу чертился какой-то замкнутый круг, в котором он не находил ни начала, ни конца. Сотню собрать надо, а как ее соберешь? Люди, потеряв с ним связь, могли сами пробиваться на соединение с полком. А полк где? В Марьевской?.. За такое время он мог уйти куда угодно. Если верить Чернозерову, что войска Лазо отступают, то поди предположи, где нынче фронт...
Что в полку о нем сейчас думают? Может, со счетов уже списали? Если кто-нибудь из сотни добрался до Марьевской, расскажет, конечно, как и что было на станции. Но про Моторина, про него, про остальных что можно сказать? Погибли? В плену? И Субботов молчит. Возможно, и его уже схватили семеновцы. Так чего же Тимофею дожидаться тут?..
Солнце уже закатывалось за гребни сопок. Угасавший августовский день в последний раз вспыхнул на дальних увалах яркими алыми отсветами. И погас, запепелился, как догоревший костер. Заимку сдавила глухая тишина.
В тиши сумерек Тимофей услышал топот копыт. Он приподнялся, выглянул из-за копешки. К избе подъехало пятеро всадников в форменном обмундировании. Белоказаки. Тулагин зарылся в сено, приготовил маузер.
– Станичник! – постучал в дверь ножнами шашки один из всадников. – Кому там приспичело? – отозвался бас Чернозерова.
Двое скрылись в избе, остальные остались у лошадей, закурили.
Из избы выскочила Варвара. Она озабоченно пробежалась до сарая, взяла вилы, заспешила к копнам. Возле первой покрутилась, побормотала что-то чуть слышно, приблизилась ко второй, где Тулагин прятался.
– Не наделай греха... Они уезжают скоро, – разобрал Тимофей ее бормотание.
Варвара отдалилась к третей копешке, наколола небольшую охапку сена, принесла, сбросила перед лошадьми.
– Разнуздывайте, – шумнула казакам. – Отощали кони-то. – Она махнула рукой на избу: – Там разговору надолго.
Но из дверей уже выходили белоказаки и с ними Чернозеров.
– Дык я што, жеребчик-то, однако, теперь, считай, казенный, – басил старик. – Раз отдал его в войско атамана Григория Михайловича, отца нашего Семенова, значитца, отдал. Вона под сараем, отдыхат. Забирайте, раз надобно... А хозяина так-таки и нема?
– Хозяин его – их благородие есаул Кормилов, – отвечал на бас Чернозерова тонкий, уже где-то слышанный Тулагиным голос. – Хворый он ишо посейчас, но, слава богу, выздоравливает. А жеребца угнал красный сотник, да недолго пользовался, сгинул, видать.
Чернозеров вывел из-под сарая кормиловского жеребца. Один из белогвардейцев взял его в повод. Всадники тронулись от заимки.
Курок маузера жег палец Тулагина. Всадить бы весь магазин в «гостей». Вот они рядом проезжают, каждого достать можно. Но нет, нельзя, не имеет права Тимофей это сделать. На Чернозерова беду накличет.
Когда Тулагин вернулся в избу, Чернозеров сказал раздосадованно:
– Шапкин, атаман наш, за жеребцом приезжал. Тьфу, стерва!..
В субботу Чернозеров привез Тимофею записку от Софрона, в которой тот сообщал, что разослал людей: Хмарина – в Колонгу, там кружит небольшая группа из моторинского взвода, Ухватеева – к Холодной. Ниже станции, якобы километрах в двадцати от Серебровской, действует несколько красных конников. Под конец Субботов прописывал о том, что семеновские войска будто заняли Александровский Завод и все прилегающие к нему районы. Боец Блинов, родом из здешних мест, ходил по окрестным станицам и подтвердил эти сведения. А еще он прослыхал от верных людей, что Лазо издал приказ на роспуск красногвардейских полков и отрядов.
Последние два сообщения в софроновой записке казались Тимофею невероятными. «Брехня все это», – убеждал он себя. Тулагин не допускал даже мысли, что банды Семенова захватили пол-Забайкалья; чтобы командование фронта и тем более Лазо отдали приказ о роспуске полков. Дешевую брехню распустили белые, не иначе. Чтобы казаков с толку сбить...
Чернозеров собрался пойти в лес, вырубить десяток жердей для ремонта изгороди. Тимофей составил ему компанию.
– Гляди, паря, умаешься, – усомнился старик.
– Ничего. Как-нибудь.
Тулагин хотел развеяться и проверить свои силы. Сколько ему еще сидеть на заимке? Надо действовать. Он вполне выздоровел: рана в боку затянулась, нос и губы зажили. Пора уже в седло. Вот только лошади нет, есаулова жеребца бы. Жаль, что забрали его семеновцы.
Тулагин и Чернозеров поднялись по склону сопки к густолесью, нарубили жердей и вышли на чуть заметную таежную стежку. Тимофею она показалась знакомой. А когда он увидел неподалеку от тропки лиственницу, расколотую надвое, окончательно вспомнил, что две недели назад он проезжал здесь на кормиловском жеребце.
– Молоньей, однако, ее, родимую, размахнуло, – кивнул на лиственницу Чернозеров. – Во какая сила у природы!..
– Почему именно молнией? – спросил Тимофей.
– А чем же, как не ей?
– Может, снарядом.
– Откуда тута снаряду взяться? Да и снарядом разве ж так? Чернозеров свернул с тропинки, остановился возле лиственницы, по-хозяйски обследовал корявый ствол, заключил:
– Молоньей, однако. Чисто, без стесов.
Старик приставил к расколотой лиственнице связку жердей, нагнулся к корневищу, смахнул ладонью землю и примостился на отдых.
Исходили они с Тимофеем уже прилично, и Чернозеров, щадя Тулагина, предложил:
– Садись и ты, однако. Вона сколь топаем. До заимки далече. Ты себя покуда не должон перегружать.
Тимофея качала усталость. Отяжелели ноги. Но он не присел.
– Я про жизню, однако, – опять заговорил Чернозеров. – Война нынешня жизни людей, как молонья ету лиственницу, надвое расколола. Сынов от отцов отколола, мужей от баб, детей от матерей... Вона и ты тута в мученье огинаешься, а семья где-то... И хто знат, што дале с тобой будет.
Тимофей, облокотившись о ствол дерева, молча смотрел на заимку.
– Ты, паря, соображай, сам себе, как и што дале. А я скажу свое, однако, – не обращая внимания на Тулагина, продолжал старик. – Тебе зараз некуда подаваться. Белые везде. Дык у них си-и-ила... Надобно переждать покуда. До зимы али весны... На заимке жить можно. Семеновцы сюды редко заглядывают. Да и схорониться есть где, однако. Жить можно... Печь, дрова, еды хватает... Опять же, Варвара – баба справна, молода, безмужня... Нет казака, загинул Федька, царство ему небесное. Дык што тут поделашь...
Тимофей плохо слушал Чернозерова. Он отвлеченно смотрел на заимку, расположившуюся в конце широкой клиновидной елани, между болотным лугом и небольшим озером. Елань с трех сторон обступали пологие лесистые сопки. А четвертая сторона, сравнительно ровная, покрытая буйной травой, зарослями ерника и березняком, уходила на запад, размывалась, таяла в далекой дымке горизонта.
Вот так же и мысли Тимофея удалялись на запад от заимки, от Чернозерова, от его рассуждений, туда, где, по предположениям Тулагина, должен теперь находиться революционный кавалерийский полк, а в полку его Любушка. Что с ней, как она там? Жива ли, здорова? Наверное, извелась в неведенье о нем, Тимофее...
* * *
Тимофей увез Любушку из шукшеевского дома сначала на один из дальних полустанков, где разжился легкими розвальнями и упряжкой для Каурого. С полустанка они отправились в путешествие по зимним лесным дорогам на юг: через Дровяную, Оленгуй до станции Таежной. Там и застала их весть: в Чите власть перешла к большевикам.
Отец Софрона Субботова принял Тулагина с молодою женой настороженно.
– Значит, оставил службу? М-да... – Он смерил Тимофея недоверчивым взглядом, произнес неопределенно: – Время теперь – не разбери бог. Царя нет... Рев... ре... В общем, нет настоящей власти.
Тимофей успокоил Субботова-старшего:
– Вы не переживайте. Мы ненадолго к вам. Завтра до своих краев подадимся.
– По мне-то што, живите. Я про время говорю нынешнее. Неразбериха... Как Софрон хучь там? Может, тоже отслужился? Может, домой вскорости прибьется?
– Теперь вскорости, – уверил Тулагин.
Переночевав, Тимофей с Любушкой планировали к обеду уехать от Субботовых. И тут вдруг Софрон во двор. Как подгадал.
– Давно вы здесь?
– Со вчерашнего. Собрались восвояси.
– И не думайте. Я – на порог, а – вы с порога... Погостюйте еще маленько.
С приездом сына старый Субботов изменился до неузнаваемости. Улыбка с лица не сходила. По-другому о времени нынешнем заговорил. Это Софрон «перевоспитал» его. Субботов-младший рассказал, что офицеры полка, в том числе и командир, полковник Комаровский, сразу же с приходом в город революционного второго Читинского полка, были арестованы, а рядовым казакам новая власть – Комитет советских организаций – разрешила разъезжаться по домам.
– А знаешь, Тимоха, отпущенный тобою большевик комиссаром назначен. Приходил в полк, выступал. О тебе справлялся: что с тобой да где ты?.. Видать, башковитый. Надо ж, фамилию запамятовал.
Домой, в станицу Селкинскую, Тимофей так и не увез Любушку. Собственно, везти-то ее было не к кому. Отец умер в четырнадцатом, мать еще раньше – в одиннадцатом. Осталась одна тетка. Повидаться с ней надо бы, но события повернулись так, что поездку пришлось отложить. Перешедший границу в конце января атаман Семенов с четырехтысячным Особым маньчжурским отрядом захватил значительную территорию юга Забайкалья и к концу февраля уже приближался к Таежной.
В станицу прибыл отряд Лазо, состоявший из первого Аргунского казачьего полка и двух сотен красногвардейцев. Тимофей и Софрон примкнули к аргунцам. Любушка осталась в доме Субботовых...
Первый бой за Советскую власть в рядах бойцов Красной гвардии Тимофей и Софрон приняли под Даурией. А сколько еще их было потом? Под Агой, Оловянной, Борзей, Могойтуем, Мациевской... Особенно трудные бои шли в середине июля на подступах к Тавын-Тологою. За личную храбрость и умелое командование сотней (Тулагин к тому времени был выбран сотенным) при штурме пятиглавой сопки, Лазо от имени Военно-революционного штаба Забайкалья вручил Тимофею револьвер с надписью...
А Любушка все жила у родителей Субботова. Жила в тревожном ожидании вестей о Тимофее.
Встретились они лишь в конце июля, когда последние остатки семеновских банд были выбиты с забайкальской земли. Командир полка разрешил Тулагину съездить за женою. Тимофей пристроил ее в санитарный взвод. Теперь они были вместе. Но недолго. Через полторы недели снова разлучились.
Сегодня этой разлуке шел четырнадцатый день...
* * *
Чернозеров кряхтя поднялся, проговорил:
– Отдохнули, однако... – Он осекся, указал рукой в сторону заимки. – Верховые? Прямиком, кажись, до нас...
Тулагин увидел спускавшихся в елань с восточного склона сопок конников. Человек тридцать. Это его ребята. Собрал-таки Субботов до взвода бойцов. Молодчина, Софрон!
Тимофей, не чувствуя под собой ног, бежал к заимке. Конники уже спешивались, расседлывали лошадей. Вон Хмарин, самый крупный, враскачку направился к колодцу. А это самый маленький боец сотни, казак Каргинской станицы Пляскин, шустрый, вечно в движении, – колобком покатился в избу. Степенный Глинов, разнуздав чалую кобылу, присел на корточки, видимо, цигарку закручивает.
Субботов, завидев бегущего Тимофея, поспешил ему навстречу:
– Запалишься... Разве можно тебе такой прытью-то?
Тулагин в изнеможении упал в протянутые Софроновы руки, обхватил друга за плечи:
– Ничего, сейчас отдышусь... Собрал? Привел ребят?
Софрон улыбался:
– Принимай, командир, тридцать шесть сабель и тридцать семь лошадей!
8
Варвара заходилась с ужином.
– Давай, командир, помощников мне победовее, – озорно стреляли по казакам ее большие серые глаза. – Вон того соколика чубатого, – указала на Глинова. – И против него не возражаем, – теперь кивнула в сторону Ухватеева. Усмехнулась, оглядывая колобка-Пляскина: – Маленький тож сгодится...
Чернозеров вытащил из сарая вместительный котел:
– Давно, однако, в ем ничего не варилось.
Он передал посудину подоспевшему Пляскину, а сам вместе с Хмариным повернул к стайке. Вдвоем поймали ядреного барана с круто закрученными рогами.
– Нажировался, будя, – бубнил басом старик. – Жалковато, оно, конешно. Дык все одно... На семя не гожий уже, теперь люди пущай мясцом твоим подживутся...
Тимофей уловил в голосе старика жалостливые нотки, проговорил:
– Ничего, Илья Иванович, за народной властью твое добро не пропадет. Разобьем Семенова, все возвернем...
Жареного и пареного хватило на целый эскадрон. И на самогон Чернозеров не поскупился, выставив на стол чуть ли не ведерный лагун.
– Помяните Федюху, сына мово. Тож вить был красногвардейцем...
После ужина бойцы кто где раскидались на сон. Тимофей с Софроном вышли на улицу проверить посты.
– С рассветом двинемся? – спросил Субботов.
– Может, пораньше, чтобы Серебровскую до светла обминуть? – засомневался Тулагин.
– Серебровскую опасаться нечего. В станице, кроме есаула, твоего крестника и десятка белоказаков, никого нет. Поручик увел эскадрон куда-то. А дружина – она и есть дружина: никакая не боевая сила.
Тимофей усмехнулся:
– Заглянуть бы в гости к есаулу. Должок отдать.
– А что? Можно. У ребят руки чешутся.
– Хорошо бы в постелях, тепленькими застать...
– Вполне можно.
– Значит, пораньше надо выезжать.
На том и порешили.
Отряд, поднялся затемно. Конники наскоро подкрепились тем, что осталось от ужина, заседлали коней.
Уходящая ночь бодрила колючей прохладой.
– Утренни зори уже на осень поглядают, – накинул Чернозеров на плечи ергач. – Мерзну, однако. Дык дряхлеем...
Старик провожал тулагинцев до березняка, где в высокотравье вилась таежная стежка.
– По ей вы без опаски через перевал – до самой станицы. Тута никого не встретите, – напутствовал он. – А дале – как придется. На Марьевку, значитца, через Колонгу, Михайловский хутор. Туда, посчитай, верст сто с гаком, а то и боле. Но дорога не шибко людна. – Чернозеров напоследок тронул Тимофея за колено: – Жалко, паря, однако, прощеваться с тобой. Привыкли мы к тебе с Варварой. Дык што поделаешь. Храни тебя бог...
Тимофей в последний раз оглянулся на заимку. Отсюда, от березняка, в предрассветной светлеющей серости она увиделась ему низко прижавшейся к болотному лугу, сиротливой. Между избой и ближними копнами сена застыла одинокая женская фигура.
* * *
После перевала отряд Тулагина окунулся в густой туман. Лес кончился, где-то рядом должна быть станица, но сориентироваться трудно. Людей как бы накрыл молочный колпак. Вытяни перед собой руку – пальцев не увидишь.
– Стой! Кто такие? – оклик донесся до Тулагина совсем не по-земному, глухо, вроде как из преисподней: протяжно, затухающе.
– Свои...
Это не Тимофей и не Субботов ответили. Отвечали откуда-то издали, со стороны.
Деревянно клацнул затвор винтовки. Оклик повторился:
– Пароль?
– Вот заладил. «Клинок»! Что отзыв?
– «Киев», – последовал отзыв.
– Скажи-ка, служивый, как проехать до станции?
– До станции? А вы хто такие, чтоб говорить вам?
– Кто такие, то не твоя забота. Пароль назвали, стало быть, не красные. Напуганы вы тут, как видно.
– Много вас разных ездиют... Держитесь к поскотине. Хотя где вам ее увидеть, в тумане таком... В общем, держитесь поближе к дворам станицы. Дорога там накатана. Она и есть на станцию.
Тимофей толкнул Софрона:
– Слыхал пароль и отзыв?.. Молодчага караульный, помог нам. Поехали.
Двинулись молча, прямо по стежке, наугад – куда приведет. А привела она все к тому же караульному.
– Стой! – раздался его голос почти перед самым носом Тулагина.
– Задремал небось, – с укоризной ответил Тимофей окликавшему и назвал пароль.
– Чегой-то задремал? – обиделся караульный. – Никак нет, не задремал. Я в явном виде, как есть...
Сначала из молочной пелены вырисовывался небольшой зарод, потом уже человек возле него.
– Ого! Вас тут сотня али две, – пропускал он мимо себя ряды конников. – Сказали бы хоть, какой части.
Проезжавший Хмарин шикнул:
– Поговори мне! Ишь, все знать ему надо!
Из рассказов Чернозерова и Варвары Тимофей знал, что улиц в Серебровской одна всего, зато переулков больше чем достаточно. Они с разных концов разрезали станицу вдоль и поперек. Но откуда бы каждый не начинался, непременно выходил к Круговой площади, так серебровцы именовали пустырь возле церкви, где обычно собирался казацкий круг. Поэтому Тулагин, въехав в один из первопопавшихся проулков, уверенно повел им отряд.
В Серебровской туман был значительно реже. Или оттого, что сидела она на возвышенности, или сказывалось приближение восхода. Во всяком случае, здесь можно было различить не только избы и изгороди, но и спозаранку повстававших жителей, выгонявших со двора скот, хлопочущих по хозяйству.
Как и предполагал Тулагин, переулок уперся в широкий пустырь, посреди которого стояла в чугунной ограде небольшая церковь, вскинув в утреннюю дымку неба медную шапку колокольного купола. Сворачивая к атаманскому флигелю, Тимофей приказал Софрону:
– Перекрой двумя десятками подступы к площади и держи под прицелом уличный выезд из станицы. Увидишь, что мы с Хмариным отгостевали у есаула, гоните за нами.
Шестнадцать красногвардейцев во главе с Тулагиным, держа карабины наизготовку, приблизились ко двору Шапкина. Из ворот вышел зевающий часовой. Он не успел еще как следует прозеваться, а Ухватеев уже занес над ним шашку и негромко, но внушительно скомандовал:
– Кидай оружие!.. Ложись!
Семеновец не подчинился, отпрянул к воротам, однако клинок Ухватеева настиг. Он коротко охнул и свалился у ограды.
Соскочив с лошадей, несколько бойцов вбежали во двор. Хмарин и два казака его десятки поднялись по ступенькам на открытую веранду. У двери на корточках сидел второй часовой. Они разоружили его, сволокли с лестницы.
– Во флигеле есть охрана? – спросил Тимофей очумевшего от страха часового.
– Не-е-ма... – протянул он.
– Кормилов спит?
– Их благородие, кажись, не проснулись. А господин урядник выходил по надобностям...
– Где расквартированы остальные?
– Через двор у батюшки, отца Конона... В правлении. И у лекарки Василихи...
Тимофей кинул Ухватееву:
– Возьми ребят, наведайся в управление, к попу и лекарке. – Повернулся к часовому, до которого, кажется, дошло, что перед ним красные, и главное для него сейчас – спасти свою жизнь. – А ты веди нас к есаулу в гости. И без дурости... Постучи Шапкину да так, штоб открыл дверь не тревожась.
– Все сделаю по вашему указу. Не убивайте, ради Христа... У меня детишки... Все сделаю. Не губите, родненькие...
* * *
Есаула Кормилова Тимофей еле узнал. Когда Хмарин ввел его в исподнем белье в ярко освещенную двумя десятилинейными лампами гостиную комнату, ту самую, в которой Тулагин когда-то стоял связанный, окровавленный, с выбитыми зубами, перед Тимофеем предстал человек, мало похожий на прежнего, самодовольного, пышущего энергией белогвардейского офицера. Куда делись спесь его, уверенный, пронизывающий взгляд лупастых глаз. На скуластом лице по-старушечьи гармошилась кожа, чиряки коричневатыми морщинистыми кружками расплылись по щекам и лбу.
Кормилов был не испуганным, не потрясенным, пожалуй, безразличным. Он вяло посмотрел на Тулагина, на трясущегося Шапкина, поправил сбившуюся под рубахой бинтовую повязку. Тимофей обратил внимание, что есаул как-то неестественно косо держит голову: ее, точно невидимыми нитями, все время тянет к правому плечу.
– Со свиданием, есаул, – спокойно сказал Тимофей.
Кормилов болезненно крутнул головой, но ни слова не произнес.
Хмарин подтолкнул его в бок дулом карабина:
– Поздоровкайся! У него язык усох, товарищ командир. Когда я в спальню, значит, и тихо шашку, наган от него подале... Ну, потом пятки малость пощекотал... Так он, не разобравшись со спанья, заговорил поначалу. Руганью... А когда раскрыл зенки – язык и усох.
Тимофей поманил Шапкина.
– Помоги их благородию одеться по форме. Што за вид в исподнем.
Атаман послушно принес мундир, шаровары, сапоги есаула, попытался оказать помощь, но Кормилов оттолкнул Шапкина...
Как полмесяца назад семеновцы выводили Тулагина из атаманского флигеля, так теперь Кормилова сопровождали красногвардейцы на пустырь возле церкви. Есаул ежился от бодрящей утренней прохлады и от предчувствия неизбежного для него исхода. Он шел мелкими шажками, вкрадчиво озираясь по сторонам.
По станице то там, то тут хлопали выстрелы. Ребята Ухватеева сгоняли к церковной ограде обескураженных кормиловских вояк.
В том месте, где прошлый раз проходил поединок, на пыльном пятачке у церковной ограды, Тимофей остановил есаула, взглянул в его белое, как мел, лицо:
– Ну, что? Продолжим потеху?
Тулагин попросил у Хмарина шашку, подал Кормилову:
– К барьеру, господин есаул.
Тот с неуверенностью взял в руки клинок.
Они встали друг против друга: один – высокий, поджарый, загорелый – свободно, с открытым взглядом, другой, – хотя и широкоплечий, но сгорбленный, придавленный к земле, мертвенно бледный.
И красногвардейцы, и семеновцы с напряжением ждали, что будет дальше.
– Ты ж видишь, сотник, какой я... – не выдержал, выдавил из себя есаул.
– Таким и я тогда был, – щеки Тимофея схватились розовым огнем, под ними заходили жесткие желваки. – Так ты перед потехой еще избил меня в кровь.
Тулагин со звоном вырвал из ножен свою шашку. Кормилов не двинулся с места. И саблю не поднял для боя.
– Ну, защищайся, ваше офицерское благородие!
– Я ж – раненый! – вдруг сорвался на фальцет есаул. – Я ж тобой тяжело раненный!
– Раненый? – Тулагина душила злость. – А товарищ мой, комвзвода Моторин, разве не был тяжело раненный вашими белыми сволочами? И ты, гад, все ж приказал порубать его на куски...
Кормилова забил нервный тик.
– Руби его, паскуду, командир! – выкрикнул Хмарин.
Голова Кормилова еще больше скосилась к плечу. Шашка выпала из ослабшей руки, мягко шлепнулась в пыль. За нею беспомощно стал крениться и тоже свалился наземь, как мешок с песком, и сам есаул.
– Помилуй, если душа в тебе есть... – вырвался сиплый стон из его груди.
– И-э-эх, гнида! – с омерзением сплюнул Тимофей. – И жил сволочно, и умереть, как казак, не можешь... – Он с ожесточением бросил саблю в ножны, шагнул к Пляскину, державшему под уздцы его лошадь. Вздевая ногу в стремя, обернулся на жалко валявшегося в пыли Кормилова, добавил: – Выживешь – не дай тебе бог еще раз со мной столкнуться...
Уже за Серебровской, когда отряд добрался в полном составе и отделенные доложили Тулагину, что потерь нет, Хмарин с явным неудовольствием заметил:
– Зря, товарищ командир, не пустил ты в расход есаула. Сколько крови с нашего брата спустил, подлюга... Доведись до него, он тебя не пожалел бы.
– Он раненый, пленный, – совершенно отошел от горячности Тулагин,– а мы не разбойники, бандиты какие... – Сделал паузу, пристально посмотрел на бойца и уже не только для Хмарина, а для всех конников, закончил, усилив голос: – Мы – красногвардейцы, бойцы революционной армии!..
