Текст книги "Красный сотник"
Автор книги: Николай Великанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Николай Великанов
Красный сотник
Повесть[1]1
Журнальный вариант
[Закрыть]
1
Тимофей метал в есаула негодующие взгляды. Его воспаленные глаза вспыхивали:
– Измываешься, гадина...
Он выплюнул на заслеженный пол просторной гостиной атаманского флигеля крошки разбитых зубов, повторил громче:
– Бьешь беззащитного. Только и умеешь, видать, издеваться над пленными. В бою бы ты со мной встретился...
Есаул, подкинув на ладошке Тимофеев револьвер, прочитал нараспев гравировку на ручке:
– За революционную храбрость! ВРШ Забайкалья. – Поморщился. – Смит-вессон... Бедноваты большевики, старьем награждают своих героев.
Был он низкорослый, грузный, с бронзовой плешью на голове. Его широкое, испещренное чирьями лицо лоснилось от жировой мази; видимо, давно он страдает этой безобразной болезнью. По годам есаулу было не больше тридцати, но выглядел он значительно старше. И старило его именно лицо: крупное, растянутое вширь, взбугренное на лбу и щеках гнойными волдырями.
– Харя-то вся в коросте. Подохнешь скоро...– снова зло сплюнул Тимофей.
Есаул с нарочитым спокойствием чуть ли не вплотную приблизился к Тимофею, и когда между ними почти не осталось просвета, вдруг взвизгнул и резко ударил его кулаком в лицо. На этот раз кулак пришелся не по зубам, а по носу. Удар был сильный, но Тимофей все же устоял на ногах. В голове зазвенело, все на мгновение перепуталось. Пошатываясь, он невидяще отступил на шаг к двери, почувствовал, как по губам потекло что-то теплое, вязкое. «Кровь», – догадался он, туманным взглядом обводя комнату.
Есаул уселся на углу стола и стал тянуть из граненого стакана самогон, как простую воду. По другую сторону стола вытянулся в струнку серебровский атаман в погонах урядника, поедал глазами грозное начальство. У окна развалился на низком диване молодой, интеллигентного вида поручик, весь перепутанный ремнями портупеи.
– Видал его, героя такого? – ощерился поручик. – Он в бою хотел бы с тобою, Роман Игнатьевич, встретиться. Ты видал такого?!
Есаул допил самогон, глухо крякнул, занюхал хлебом, сказал гнусаво:
– Я, краснопузый, таких как ты в бою до десятка укласть могу. Я вашего брата в бою не обхожу стороной.
Тимофей болезненно усмехнулся:
– Оно и видно, какой ты храбрец. Меня вон, израненного, и того приказал связанным к тебе доставить.
Есаул слез со стола, снова почти вплотную подошел к Тимофею:
– Чем командовал у Лазо? Сотней, полком? Может, чин большой имеешь?
– Имею, не меньший твоего, – с вызовом сказал Тимофей.
– Вон оно как! – еще шире сделалось лоснящееся лицо есаула. – Это меняет дело. Слышь, Калбанский, – кинул он поручику, – мы, выходит, равны с ним по чину. – И опять к Тимофею: – Из казаков или из товарищей-рабочих будешь?
– Из казаков, но не из таких, как ты, чиряк.
Есаул владел собой. Он не взвился от нового Тимофеева оскорбления, лишь загорелись краснотой чирьи-пупыри на его лице, еще более выпучились лупастые глаза, и толстогубый рот слегка тронулся глуповатой гримаской. Спросил урядника:
– Так не признал ты его, атаман Шапкин?
– Никак нет. Видать, из аргунских. В нашей округе вроде таковских не значилось.
– Из аргунских? – Есаул прошелся по гостиной. Снова приблизился к Тимофею, вскинул на него налившиеся кровью глаза. – Предал казачество... За чин тебя красные купили?! – Голос его сорвался на высокой ноте: – Христопродавец!..
И опять удар наотмашь. И опять лицо Тимофея залилось кровью.
– Ох, сво-о-лочь... Шашку бы мне... – стонуще проговорил Тимофей, отшатываясь к притолоке двери.
– Шашку бы ему?! – выпив еще полстакана самогона, расхохотался есаул. – Слышь, Калбанский, а что, может, дадим ему шашку? Может, сразится он со мной, а?
– Да брось, Роман Игнатьевич, потеху играть с этим «товарищем».
– Почему потеху? Они ведь, краснопузые, кем считают нас, белых офицеров? Белоручками, способными только на парадах гарцевать. А себя – людьми труда, борцами за народное счастье, бойцами революции. Они, мол, умеют храбро стоять за Советы, мы же все – трусы. Не так ли я говорю, «товарищ» командир?
Тимофей молча сплюнул кровавый сгусток на пол.
Есаул поманил пальцем урядника:
– Развяжи его. И подай воды, пусть приведет себя в божеский вид.
Урядник послушно подбежал к Тимофею, освободил от веревки его руки. Принес кружку с водой, обмакнул в нее полотенце, подал с опаской.
– Не узнаю тебя, Роман Игнатьевич, – удивился поручик. – Раньше за тобой такого не водилось, чтобы ты туалет устраивал краснюкам перед тем, как отправлять их к праотцам.
– Совершенствуемся, Калбанский, – багровые лупастые глаза есаула блеснули самодовольством. – Да и неудобно: выхожу на поединок с таким «героем», а у него харя страх на что похожа.
* * *
Два семеновца вывели Тимофея из атаманского флигеля на площадь. Он жадно глотнул свежий воздух – голова закружилась, потемнело в глазах. Один из конвоиров придержал его за локоть, буркнул вроде сожалеючи: «На ладан дышишь, паря, а все туда же».
На площади было до эскадрона белых. Одни сидели на траве, пили что-то мутное из пузатых зеленых бутылей, другие подпирали изгороди дворов, балагурили меж собой.
Поодаль, у церкви, стояло несколько оседланных лошадей.
«Эх, ребят бы моих сюда, оставили бы мы от есауловых вояк одни перушки...», – подумал Тимофей.
Конвоиры довели Тимофея до церковной ограды. На холеных, вороном и пегом, жеребцах подъехали есаул и интеллигентный поручик. От дворов подошли рядовые белогвардейцы.
Офицеры слезли с лошадей. По пунцовому лицу есаула пробежала снисходительная ухмылка:
– Вот теперь ты не скажешь, что измываюсь над пленным.
Он вытащил из ножен поручика шашку.
– Роман Игнатьевич, как ты можешь?! – запротестовал тот. – Мою саблю – краснопузому...
– Ничего-ничего, Калбанский, пусть подержит перед смертью настоящую казацкую саблю.
Есаул воткнул поручикову саблю в землю, отошел от нее шагов на пять, вынул из ножен свою.
– Прошу, товарищ красный командир, к барьеру! – нажимая с издевкой на «товарищ», прогнусавил он. – Если устоишь против меня и отделаешься тем, что отрублю тебе только руку с саблей – получишь жизнь за смелость и мужество. Не устоишь – голову снесу с плеч, как шляпку с подсолнуха. Но заранее советую: помолись своему богу, кто он у вас там, большевиков, – Карл Маркс бородатый, что ли?..
Тимофей стоял в нерешительности. Он знал, трудно будет ему, раненому, измученному устоять против есаула. С другой стороны, даже если он выдержит, взвод семеновцев не случайно выстроился полукольцом возле церковной ограды. В то же время, в «потехе» есаула Тимофей видел хотя и маленький, но все-таки шанс на спасение.
Подвыпивший есаул играл эфесом шашки, с нагловатым интересом наблюдал за противником.
Тимофей, покачиваясь, подошел к воткнутой в землю поручиковой сабле, взял ее в правую руку.
– По старой традиции русских офицеров, противоборствующие стороны перед поединком называли себя друг другу, – опять растянулся в наигранной улыбке есаул. – Давайте и мы это сделаем: есаул Кормилов Роман Игнатьевич, честь имею.
Тимофей сначала заколебался, затем решился, назвался с гордостью:
– Командир сотни Красной гвардии Тимофей Тулагин.
– Браво, красный сотник Тулагин! – захлопал в ладоши интеллигентный поручик...
Есаул Кормилов сначала рьяно набросился на Тимофея. Тот еле успел отбить первые его чувствительные удары. Он сразу понял: перед ним серьезный противник, настоящий мастер сабли. А Тимофей искусству фехтования нигде не учился. Его академия – германский фронт и борьба с семеновцами. Правда, академия неплохая. В смертельных схватках сходился он с разными рубаками и всегда выходил победителем. Хотя победы эти доставались нелегко.
В первые минуты есаул, несмотря на грузность, быстро и легко перемещался, искусно уворачивался от шашки Тулагина и умело атаковал сам... В один из моментов голова Тимофея действительно чуть не оказалась для семеновца подсолнечной шляпкой.
Однако рьяности Кормилову хватило не надолго. Внешне он не выглядел сильно пьяным, но хмель делал свое дело. В движениях есаула появилась заметная скованность, в ударах не чувствовалось прежней силы.
Но и силы Тулагина иссякли. Есаул уже рассек скользом и без того раненое Тимофеево плечо и теперь норовил достать шею, хищно скалился, приговаривая:
– Береги голову, краснюк.
Да, видно, не выстоять. Значит, пора идти на последний бросок. Тут одно из двух: или он, или его.
Однажды Тимофей пошел на такой риск. В бою под Оловянной ему попался трудный противник, который вконец измотал его. И тогда, в самый последний момент, он перекинул шашку в левую руку и неожиданно нанес удар. Это было крайне опасно: переброска в бою сабли из одной руки в другую – это не игра на цирковой арене, здесь нет страховки от неудачи: не поймал оружие – прощайся с жизнью...
В том, прошлом бою, Тимофей пошел на последний риск, будучи полон сил. А сейчас сил у него почти не оставалось. К тому же его окружали со всех сторон семеновцы.
И все-таки рискуй, Тимофей, семи смертям не бывать!..
Он собрал воедино всю свою волю, спружинился, выдохнул: «Эх, мать!..» и широко замахнулся на есаула, но... Кормилов аж опешил, – сабля как-то неловко вылетела из правой руки Тулагина, он отпрыгнул от нее в сторону, однако в следующее мгновение проворно поймал левой и слева рубанул есаула наискосок, чуть ниже шеи.
Дальше все произошло в бешеном темпе. К окровавленному есаулу кинулись побелевший интеллигентный поручик и еще человек десять.
Воспользовавшись замешательством, Тимофей подбежал к приземистому белогвардейцу, державшему под уздцы есаулова жеребца, наотмашь хватил его по голове тупой стороной шашки, вскочил в седло. «Ну, неси, милый», – прошептал он, низко припадая к гриве лошади.
В возникшей суматохе семеновцы вспомнили о Тулагине, когда он был уже на середине площади. В погоню за ним бросилось несколько верховых, невпопад захлопали выстрелы...
Еще когда конвоиры выводили Тимофея из атаманского флигеля, он обратил внимание на неширокий двор серебровского атамана, на низкую изгородь, сразу же за которой начинался густой ерник. Теперь, мчась по площади, Тулагин вспомнил об этом. Мысль сработала молниеносно: спасение – в ернике.
Тимофей пришпорил жеребца прямо на атаманский двор.
Кто-то из белоказаков заорал караульному у флигеля:
– Бей!.. Под пояс бей!
Караульный вскинул к плечу винтовку, выстрелил.
Короткий удар под ребро сзади Тулагин ощутил на мгновение. «Попали, гады». Но думать об этом было некогда: перед глазами вырастал уличный забор атаманского двора. Тимофей рванул повод, дал шенкеля жеребцу, лошадь в длинном прыжке перелетела изгородь. Таким же путем Тулагин преодолел тыльную ограду двора.
А на площади все еще царила суматоха. Одни кричали:
– Пулемет давай! Разворачивай!..
– По ернику, по кустам пали!
Другие вопили в отчаянье:
– Куда палить?! В белый свет...
– На конях надо в погоню...
Атаман Шапкин бегал по крыльцу флигеля и выкрикивал обалдело:
– Держи его! Держи! Што наделали!.. Уйдет же, уйдет...
2
Тимофей открыл глаза и сразу же зажмурился: на него падала яркая бездонная небесная синь. Вокруг – звенящая тишина.
Он с трудом повернул набок голову и снова, но теперь осторожно, разомкнул отяжелевшие ресницы. Сквозь них Тимофей увидел кусок чистого безоблачного неба, щербатую от разновеликих верхушек дальнего леса черту горизонта, березовую жердь колодезного журавля, серый тес крыши какого-то сарая и зеленую щетку мелкой осоки, вставшей над землей вровень с его глазами.
Что же произошло с ним за последние сутки, которые казались теперь Тулагину месяцем, годом, вечностью? Он попытался восстановить в памяти последние события.
* * *
В штабе полка было накурено.
Тимофей, перешагнув порог комнаты, раскрыл было рот, чтобы доложить о своем прибытии, но тут же задохнулся от тугих клубов махорочного дыма. Вместо доклада – «явился командир первой сотни Тулагин» он прохрипел малопонятно:
– ...Вилсь... дир... пер... тни...
От стола устало повернулся начштаба:
– Ага, Тулагин прибыл. – Подходи поближе... Тут вот какая, значит, штука...
Тимофей, пообвыкшись немного в дыму, шагнул к столу, за которым ломали головы у затертой карты-двухверстки комполка, комиссар и командир пехотного отряда Кашаров.
– Вот какая штука, – снова заговорил начштаба. – Семеновцы давят на нас от железной дороги, а мы давнуть их не можем. На «железке» у них сила: бронепоезд, пушки... Нам бы оторваться от них и выйти к разъезду... – При этих словах начштаба указал пальцем на чуть заметный значок в середине двухверстки. И добавил: – А дальше – на Марьевскую.
– Понимаешь, – вмешался в разговор комполка, – они нас в сопки толкают, а нам бы долиной. Тебе, Тулагин, со своими ребятами надобно нынешней ночью на «железку» выскочить. К станции. И тарарам устроить для паники. А мы тем временем – ищи-свищи ветра в поле. И, главное, отряд Кашарова вызволим.
Тимофей знал, что пехотинцы Кашарова второй день не высовывают голов из окопов. Семеновцы отрезали их от полка двумя сотнями баргутов[2]2
Баргуты – народность, живущая в Хулуньбуирском (Хайларском) округе. В Особом маньчжурском отряде Семенова было несколько сотен, сформированных из баргутов.
[Закрыть]. Пока что, после четырех отбитых атак, Кашаров еще держится. Но, если баргуты снова пойдут, отряду не сдобровать. Отступать ему некуда – за спиной железная дорога, захваченная белыми.
– Приказ понял, – коротко, по-военному сказал Тулагин, собираясь уходить.
– Понял, да не совсем,– устало заговорил начштаба.– Вся штука, значит, в том, чтобы выйти на «железку» не с нашей стороны, а с тыла. Соображаешь?
– Надо бы через Серебровскую, Тулагин, попробовать, – бросил под стол окурок и завернул новую цигарку комполка. – Ты это сможешь со своими ребятами, уверен. В Серебровке, по нашим данным, гарнизона нет, но ты постарайся все же без шума проскочить ее и как снег на голову свались на станцию. А что дело свое ты сделал, мы узнаем по пальбе. Патронов не жалейте... Назад уходить будете тайгой, через Колонгу, Михайловский хутор на Марьевскую.
Тимофей выскочил из штаба, как из парной. Ну, курцы, и ведь выдерживают такой дымище. Он на их месте, наверное, через час окочурился бы.
Маленько отдышался, помял занывшую, еще не совсем зажившую рану в левом плече, в которое угодила семеновская пуля под Тавын-Тологоем. Размыслил над полученным приказом. Стало быть, до Серебровской – кружным путем – верст тридцать пять-сорок. К сумеркам, если не спеша, в самый раз будет. Хорошо бы обойти Серебровку безлунно. Вот только округу тамошную надо как свои пять пальцев знать. А в сотне – ни одного серебровца. Проводника сыскать бы...
Из штаба Тимофей забежал в санитарный взвод проститься с Любушкой. Кто знает, как сложится рейд сотни по вражескому тылу. Вообще-то он везучий, Тулагину не впервой водить ребят на рисковые дела. Всяко, конечно, бывало, но пока и он и его люди успешно справлялись с заданиями.
Любушка встретила Тимофея тревожным взглядом. В горячее время боев он редко к ней наведывался. И то, как правило, перед уходом в какой-нибудь опасный рейд. Сейчас по чрезмерно сбитой на затылок фуражке и по суженным щелкам глаз она поняла безошибочно: опять уезжает.
– Надолго? – застыли в робком вопросе ее обветренные губы.
– Что ты, глупенькая, так растревожилась? – заговорил Тимофей ласково, успокоительно. – Да никуда я далеко от тебя не уеду... Мигом на разведку в Серебровскую – и назад.
– Боязно мне, когда ты отлучаешься. Чего-то нехорошее предчувствую.
Любушка была на седьмом месяце. Чем ближе подходило время родов, тем все больше она страшилась и за себя, и за ребенка, и за Тимофея.
Тулагина радовало, что его восемнадцатилетняя жена скоро станет матерью, что у них будет сын (они оба верили, родится казак). В то же время его волновало их будущее. Смутно-то как нынче. Совсем недавно казалось, что с тревогами, боями и кровью навсегда покончено. После победного штурма Красной гвардией Тавын-Тологоя семеновцы еле ноги унесли в Маньчжурию. Контрреволюция развеялась, богатеи поприжали хвосты. Советская власть вроде твердо вставала на ноги в Забайкалье. И вот снова каша заваривается. С запада белочехи идут, взяли Верхнеудинск, к Чите прут. А тут Семенов скопил силы, снова перешел границу и уже захватил несколько станций, сел и станиц.
В последние дни Тимофей все чаще и чаще подумывал о том, чтобы оставить Любушку в каком-нибудь тихом поселке у добрых людей. Спокойно бы там доносила и разродилась благополучно. Однажды он высказал ей свою мысль. Так, где там, и слушать не захотела: «Пусть на подводе рожу, но чтоб с тобой рядом...»
Тимофей трудно прощался с женою.
– Ну ты, Любушка, это... не переживай тут, – с неумелой нежностью гладил он ее своей большой, грубой рукою по русой голове, как маленькую девочку. – Я для тебя, может, меду или пряников с изюмом раздобуду в Серебровской...
– Ничего не выдумывай, – Любушка прильнула к потному, запыленному Тимофееву френчу. – Целый бы вернулся.
Подошла Настя-сестрица, так ласково называли бойцы черноглазую молодую метиску-гуранку Анастасию Церенову за добрый нрав. Она была подругой Любушки.
– Вернется, – сказала Настя-сестрица, мягко отстраняя от Тимофея дрожащие руки Любушки. – Как не вернется? Такой лихой казак не может не вернуться...
* * *
К Серебровской сотня Тулагина подошла в сумерках. Тимофей послал в станицу своего друга и однополчанина по германскому фронту командира первого взвода Софрона Субботова с тремя бойцами разведать обстановку. Разведчики вернулись с бородатым стариком, который вызвался скрытно провести красногвардейцев по-за станицей и указать дорогу до станции.
– Гарнизон в станице есть. Дык какой гарнизон?.. – басил на расспросы Тулагина старик. – Полторы калеки. За атамана тута нашинский, из кулаков, урядник Шапкин. Ну и дружина. А закордонные семеновцы, так энти только наездом заезжают. Вчерась были, однако... Придут, понахватают, как бандиты, у народа добра всякого и уметутся. Кто супротив – шомполами, а то и порубают до смерти...
Старик согласился помочь красным бойцам, как он выразился, потому что сочувствующий. И сын у него в войске Лазо поклал голову за Советскую власть, про что бумага казенная имеется. А кроме того, урядник Шапкин вчера натравил на него семеновцев: корову забрали, два тулупа... Вот теперь и отомстит он бандитам за их злодеяния.
Серебровскую объехали в густых потемках путаными лесными стежками. Старик почти на ощупь вел сотню. Несколько раз стежки приводили бойцов Тулагина близко к окраинам станицы. Видимо, чувствуя приближение людей, серебровские собаки начинали надрывно заливаться лаем. В эти моменты в голову Тимофея закрадывались подозрения насчет бородатого проводника, но когда сотня опять углублялась в лес, он снова проникался к старику доверием.
На полпути к станции старик остановился, подозвал Тулагина:
– Ты командир, тебе и думать, как и што дале. А я свое скажу, однако. Вишь, стежки расходятся. Одна по хребтине идет к железной дороге. Это напрямки к станции, значица. Как лес кончится – тута и спуск к зданиям станции: шагов полтораста, не боле. А што по левую руку стежка – эта падью к полотну ведет – на водокачку. Мне думатца, падью вам сподручнее, хоть путь и подале маленько, зато маячить не будете. Да и составы там рядом. Семеновцы и глазом не успеют моргнуть... Они зараз, гляди, пьянствуют, не иначе.
Тимофей поблагодарил старика:
– Спасибо, отец! Здорово вы нам помогли. Возвращайтесь. Дальше мы сами.
Станция скупо светилась огнями. Движения поездов по железной дороге не замечалось. Тимофей собрал на короткий совет командиров взводов.
– Есть два пути: или с хребтины ударить в лоб по станции, или со стороны водокачки.
– В лоб лучше. Больше шуму будет, – сказал Софрон Субботов.
– От водокачки вернее, – возразил командир третьего взвода Моторин. – На хребтине засечь могут. А по низине как у бога за пазухой прошмыгнем.
– По низине лучше, – присоединился к Моторину Газимуров, командир второго взвода.
Субботов продолжал держать свою линию:
– С хребтины мы одним махом накроем их. А от водокачки еще с полверсты надо промахать до главных построек.
– Зато до теплушек с беляками рукой подать, – не отступал от своего Моторин.
Тулагин примирил «противников».
– Каждый из вас по-своему прав, – рассудил он. – С хребтины, неплохо, конечно, с ходу атаковать станцию. Там, по рассказу старика, все рядышком и как на ладошке. Но и со стороны водокачки заманчиво. А что если сразу с двух сторон?.. Вот был бы хороший тарарам!
– Рвануть водокачку, – загорелся Моторин. – У меня во взводе на такой случай и бомбочки найдутся.
* * *
Тимофей решил разделить сотню на две части. Первый и второй взводы во главе с Субботовым пойдут по хребту и по сигналу кинутся на станцию. Тулагин с моторинцами спустятся падью, бесшумно постараются взять водокачку и уже от нее ударят по эшелонам. Сигналом для одновременного выступления будет взрыв водокачки.
...Башня водокачки отчетливо зачернела вдали, как только кончился перелесок. Тулагин спешился, подал знак остальным. Водокачка не работала, но в одном из ее окошек мерцал слабый свет.
– Дежурный, – шепнул Моторин Тимофею.
Подождали еще несколько минут. Ночь безмолвствовала. Лишь со стороны станции доносились шипящие звуки стоявшего под парами паровоза.
– Двоих ребят мне, схожу проверю, – сказал Тимофей Моторину.
Тулагин вытащил смит-вессон и вместе с бойцами Блиновым и Хмариным, пригнувшись, двинулся по чистому участку к темнеющей у железнодорожного полотна постройке.
Возле водокачки часового не было. В нескольких метрах от входа Тулагин и бойцы залегли. Ночная темень мирно плыла над землею.
– Пойду, – кивнув в сторону светившегося окна, бросил Глинову и Хмарину Тулагин. – Вы тут пока посмотрите. Если что, выстрелом предупрежу.
Дверь в машинное отделение водокачки была на замке, в служебное – не заперта. Тулагин тихонько приоткрыл ее. Дальше – никак коридор: узкий, темный. Тимофей сунул револьвер под френч, осторожно пошел по коридору, ощупывая руками стену. Пальцы натолкнулись на ручку двери. Он дернул ее на себя.
Первое, что увидел Тимофей в небольшой комнатенке при слабом свете керосинового фонаря, был стол: черный, без единого светлого пятнышка, как коридорная темень. «Из угля, что ли», – шевельнулась в голове не к месту странная мысль. За столом клевал носом железнодорожный служитель. Рядом, на покосившемся лежаке, склонился в дреме пожилой белогвардеец.
– Ну и служба... – громко рассмеялся Тулагин.
Водокачечник, как сидел согбенно за столом, так и остался в том же положении, только ошалело заморгал глазами. Семеновец же враз подхватился с лежака, вытянулся в струнку, пролепетал спросонок:
– Так точно, вышбродь!
А когда наконец сообразил, что перед ним не их благородие, с опаской стал шарить глазами винтовку. Она стояла в конце лежака. Но было уже поздно.
– Не двигаться! – коротко предупредил Тимофей, наставив смит-вессон на белогвардейца. Тот потянул вверх руки. – Вот так оно лучше. Сядь, папаша, и чтоб без баловства.
Тулагин вытащил затвор из винтовки, кинул ее под лежак. Затвор подержал немного, прикидывая, куда бы деть, и ничего не придумав, воткнул за голенище сапога.
– Дежурим? – спросил он водокачечника.
– Приходится.
– Много семеновцев на станции?
– Хватает.
– Почему водокачка не работает?
– Машина сломалась. Ждем мастеров. Не нынче-завтра подъехать должны.
За дверью зашуршало и в комнату просунулся сначала ствол карабина, а уж потом его хозяин – Хмарин.
– Товарищ командир, мы уж бог знает што подумали. Как оно у вас тут?
Тимофей улыбнулся:
– Все в порядке. – И поторопил бойца: – Давай к взводному быстро. – Потом водокачечнику и белогвардейцу: – Освобождайте помещение.
Тулагин снял с потолка фонарь, двинулся вслед за семеновцем. Перед выходом на улицу погасил огонь, тихо окликнул Глинова.
– На месте я, – тотчас отозвался боец.
– Посторожи пленных, – приказал Тулагин. – А то, если отпустить их раньше времени – всю обедню испортят.
Тимофей открыл бачок фонаря, плеснул из него керосин на бревенчатые стены машинного отделения.
Вскоре у водокачки появился Моторин с двумя бойцами, среди которых был Хмарин.
– Так что, командир, начинаем? – шепотом, но, чувствовалось, с возбуждением заговорил Моторин.
– Начинаем, – выплеснул последний керосин Тулагин. – Кто подрывать будет?
– Хмарин, Крышанов... – приглушенно позвал Моторин. – Готовы гранаты?
– Готовы.
«Молодец Хмарин! На все руки мастер: и рубака в бою что надо, и по части подрыва», – подумал Тимофей, а вслух сказал Глинову:
– Отпускай пленных.
Когда взвод на полной рыси вышел из перелеска и развернулся фронтом к железнодорожному полотну, ночь раскололась от неожиданных взрывов: одного, второго, третьего... Водокачка вспыхнула ярким факелом. Одновременно и здесь, с пади, и там, с хребта, на станцию, на запасные пути, где спали в вагонах-теплушках семеновцы, накатилось дружное ура конников тулагинской сотни...
