Текст книги "Красный сотник"
Автор книги: Николай Великанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)
9
На стене станичного правления колыхались тени рябостволых берез. Слабый ветерок лениво барахтался в высоком кустостое подзаборной травы,
Марьевская, казалось, вымерла. Даже собачьим лаем не встретила конников Тулагина.
Тимофею рассказали, что недавно в Марьевской побывал отряд из эскадрона есаула Кормилова. Белоказаки, что варвары, лютовали в станице. По доносу кривоглазого Пантелеймона Харламина, человека от природы злобного, ярого противника красных, они арестовали, подвергли порке, расстреляли многих казаков, женщин, стариков. На днях белогвардейский отряд покинул Марьевскую, посадив атаманить в ней Харламина. Пантелеймон никогда не пользовался уважением у станичников, а с приходом семеновцев неуважение переросло во всеобщую ненависть к нему людей.
После налета карателей Кормилова станица все еще не могла войти в обычный ритм жизни. Беда побывала во многих дворах, и марьевцы, пригнутые ею, отрешенные от суеты привычных забот каждый своим горем, редко покидали избы и подворья.
Тулагин приказал отделениям Субботова и Хмарина разыскать атамана, активных его пособников и доставить к станичному правлению.
– Судить будем. По-революционному, – сухо сказал он.
В станичном правлении Харламина не было. Не нашли его и дома. Субботов и Хмарин взяли нескольких его подручных, в основном зажиточных стариков, чьи сыновья добровольно ушли служить к Семенову. А Харламин как в воду канул.
Мало-помалу на улице стали появляться марьевцы. Они стекались к центру станицы – правлению, где стихийно затевался народный сход.
– Пантелеймона кривоглазого подавайте! – требовал сход.
– Пущай ответ держит за надругание над казаками.
К правлению прискакал Хмарин.
– Нашли атамана. В курятник забился, стервец, – сообщил он Тулагину. – И пленников у него нашли. В амбаре под замком. Есть и наши, полковые...
Сход загудел зловеще.
– Вздернуть Иуду!..
– Кровь за кровь...
Одна иссохшая старуха протиснулась поперед других, заголосила:
– За што деда запороли? Пантюхе-ироду не угодил...
Одноногий казак-фронтовик грозил в сторону Тимофея посохом-палкой.
– Не повесишь кривоглазого, сами повесим!
Красногвардейцы и освобожденные из харламинского амбара пленные пригнали растрепанного, перемазанного куриным пометом атамана. Разъяренные марьевцы отхлынули от Тулагина, кинулись к Пантелеймону, намереваясь тут же произвести над ним расправу.
Тимофей побагровел, закричал зычно:
– Не трогать! По справедливости будем судить. Называйте выборных.
Окруженный бойцами, атаман упал на колени перед Тимофеем:
– Я ни при чем, господин... товарищ, ваше благородие. Я под силой... Меня заставили... Был приказ есаула Кормилова...
Разбирательство дела выборные судьи вершили принародно, прямо на крыльце станичного правления. В свидетельских показаниях недостатка не было.
– Никакой есаул в станицу не приезжал. Карателями командовал поручик. А арестовывали людей по указке Харламина, – рассказывали одни.
– Пантелеймон выдал семеновцам Бузгина, как лазутчика Лазо, хотя какой он лазутчик. Епифанцева самолично арестовал за сочувствие большевикам. Деда Викулина послал под розги за то, что когда-то оскорбил Пантюху...
Выборные единодушно вынесли приговор атаману – смерть. Приводили его в исполнение марьевские добровольцы. Атамана расстреляли за станицей в яру у Лысой сопки.
Пособников Харламина пощадили. У них было изъято оружие и конфискованы строевые лошади в пользу красногвардейского отряда.
* * *
Как рассказали Тулагину жители станицы, революционный полк и отряд Кашарова заходил сюда недели полторы назад. Провели большущее собрание, долго митинговали, а потом красногвардейцы стали разъезжаться кто куда. Такое указание поступило сверху, вроде от самого Лазо. Впрочем, обо всем подробно может сообщить Катанаев: у него важное поручение имеется к командиру сотни от полкового начальства.
Вскоре марьевский казак Авдей Катанаев, бывший боец третьей сотни кавалерийского полка, предстал перед Тулагиным. Он передал Тимофею, что Военно-революционный штаб принял решение ввиду сложившейся обстановки в дальнейшем вести борьбу с врагами революции партизанскими методами.
Катанаев рассказал про последний бой полка. В ту ночь, когда тулагинская сотня подняла на станции шум, полковая кавалерия атаковала баргутов. Одновременно со своей стороны по семеновцам ударили пехотинцы Кашарова. Им удалось прорвать баргутские цепи и соединиться с полком. В спешном порядке все вместе стали отходить к Марьевской. Белогвардейцы не преследовали. К полудню полк уже был в станице.
Авдей Катанаев остался дома. К нему попросились переждать некоторое время Бузгин и еще двое ребят сослуживцев по сотне. Жизнь в Марьевской шла прежним чередом. И вдруг заявляются семеновцы. По доносу Харламина они стали хватать всех, кто служил у красных и сочувствовал большевикам. Авдею с двумя сослуживцами удалось скрыться в сопках, а Бузгин попал в руки белых.
Катанаев вернулся в станицу незадолго до прихода отряда Тулагина и ужаснулся злодеяниям карателей – убиты Бузгин, Епифанцев, старик Викулин, выпороты многие станичники...
Рассказ Катанаева дополнили трое бывших полковых конников, которые уже после ухода семеновцев были схвачены дружинниками Харламина и брошены в атамановский амбар. Они подтвердили, что карательной акцией руководил некий поручик Калбанский из особого эскадрона есаула Кормилова. А еще Тимофей услышал от них про своих ребят. За несколько дней до появления в Марьевской белоказаков, в станицу забегала небольшая группа во главе с Газимуровым, командиром второго взвода тулагинской сотни.
Выслушав бойцов, Тимофей спросил их о Любушке. Но никто толком ничего не мог сказать о ней. Лишь от Катанаева узнал он, да и то нетвердо, что Настя-сестрица с какой-то женщиной, подругой по санитарному взводу, уехала, кажется, в свое село – не то Голубинка, не то Глубиницы...
«Что же делать дальше? – размышлял Тимофей. – Переход к партизанским методам борьбы с семеновцами многое осложняет. Все самому надо кумекать. Стратегия... Тактика... И с людьми придется непросто, каждому втолковать нужно, что Советская власть не погибла, она продолжает бороться с белой сволочью партизанской войной». Тулагин и сам еще толком не знал, как будет проходить эта партизанская война, но он был глубоко убежден, что тошно будет Семенову в Забайкалье, рабочие и трудовое казачество не позволят недобитой контре долго хозяйничать на своей земле.
– Так что, Софрон, собираем бойцов на митинг? – сказал вопросительно Тулагин Субботову.
– А чего митинговать? Ты командир – отдай приказ: так и так, переходим в партизаны, и баста.
– Нет, Софрон, так нельзя, – возразил Тимофей другу. – У нас теперь должна быть иная политика. Партизанство – дело полюбовное. Тут приказом размахивать не годится. Надо, чтобы казаки по совести своей согласились в партизаны идти.
– Так ведь есть же установка ВРШ: всем – в партизаны, – крутнул смоляной ус Субботов.
– Установка установкой, но недавно я тут вычитал в газетке «Забайкальский рабочий», – Тулагин достал из-за борта френча затертый газетный клочок. – Послушай, что тут сказано, – «Добровольческое движение в пользу революционной борьбы с надвинувшейся контрреволюцией растет с огромной быстротой. Оно является верным путем успешной борьбы с семеновскими насильниками и бандитами»...
– Так газетка-то у тебя никак старая.
– Почему старая? Нынешнего года.
Доводы Тулагина, видимо, все же убедили Софрона.
– Да я-то вообще не против митинга. Давай соберем бойцов.
...Конники выстроились у станичного правления по отделениям.
Тулагин заговорил с волнением:
– Товарищи бойцы, красные казаки! Военно-революционный штаб, как вы знаете сами по обстановке: Семенов прет, белочехи прут, японцы и всякая другая мразь, дает нам установку и предлагает переходить к партизанской войне. Что вы на это скажете?..
Строй как воды в рот набрал. Из ряда второго отделения раздался робкий голос:
– А ты-то сам как?..
– Я? – Тимофей обвел бойцов медленным взглядом. – Я оружие не складываю.
Бойцы загомонили.
– Понятное дело – воевать дале...
– Приглядеться надо. Куда оно выйдет?
– Известно куда, разбредемся по одному – семеновцы шкуру с нас драть начнут.
– Не тронут, если по домам, к хозяйству...
– К бабе под подол?
– У моей бабы уже четверо под подолом, кому их кормить?..
– Партизанить айда! В сопки!
– Вша заест – волком завоешь.
Строй нарушился, смешался.
Стоявшие возле правления марьевцы тоже включились в гомон.
– А нам куда подеваться? – громче других выделился голос марьевца. – Останемся в станице, придут белые – крышка нам тут.
Рыжеусый казак из третьего взвода говорил рассудительно:
– Партизанить, конечно, можно. Дак дома сколь не были...
Глинов поддержал рыжеусого:
– Повидаться бы хоть со своими...
– Заявись домой, враз к стенке, – это Хмарин.
Колобок Пляскин взбежал на крыльцо, чтобы привлечь к себе общее внимание, закричал звонким тенорком:
– Кончай баламутить! Которы по домам – отходи влево, которы партизанить – вправо.
Люди приумолкли и, пряча глаза друг от друга, начали делиться на две половины. Рыжеусый казак первым шагнул влево. За ним еще несколько человек. В правую отошли остальные и все марьевцы. Глинов остался посредине.
– Не знаю, братцы, куда, – растерянно лепетал он. – Ведь дома сколь не был...
Пляскин сошел с крыльца, присоединился к правой группе, смачно выругался, бросил в адрес сослуживца:
– ...красногвардейцем еще назывался!
Глинов виновато заморгал ресницами, повернул направо.
Тут же Пляскин пересчитал всех, кто отошел в правую сторону, объявил:
– Тридцать девять бойцов. Выходит, не убавился отряд, а увеличился.
Он снова взбежал на крыльцо и звонче, чем прежде, закончил:
– Предлагаю оставить за нашим отрядом старое название, но с новой добавкой – первая партизанская сотня. И командиром предлагаю оставить нашего боевого товарища Тимофея Егоровича Тулагина!
* * *
Утренней зарею конники партизанской сотни выехали из Марьевской. Их путь лежал на юго-восток, в горно-лесистый район по направлению к станице Таежной, родным местам Софрона Субботова и многих других казаков-красногвардейцев. Тимофей без колебания согласился идти в те места. Во-первых, глухомань, там легче будет найти надежный стан на зиму. Во-вторых, разъехавшиеся по домам бойцы бывшего революционного полка в подавляющем большинстве родом из тамошнего края, и Тулагин надеялся, что не один десяток из них примкнет к партизанскому отряду. А кроме того, дорога на Таежную шла через село Голубицы. Тимофею сердце подсказывало: Любушка там. Настя-сестрица не могла ее бросить, наверняка взяла с собой.
Из-за темных вершин поднималось солнце. Оранжево-красное, яркое. Над хребтами, над поросшими лесом склонами сопок, над высокотравьем еланей и падей занимался новый день. Тулагин и его боевые друзья пока еще не ведали, что принесет он им. Они твердо знали лишь одно – впереди тяжелые бои, жестокая не на жизнь, а на смерть борьба с врагами Советской власти. Каждый из них был готов к этой борьбе и, вступая в грядущий день, верил: как ни трудно будет, революция победит в Забайкалье, как и во всей России.
