Текст книги "Красный сотник"
Автор книги: Николай Великанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
3
Как Тимофей оказался здесь, на этом болотном лугу? Ведь когда он вырвался из когтей белых, жеребец есаула понес его в сопки. Помнится, лошадь с намета перешла на рысь, а затем на шаг: тропа все выше и выше поднималась по косогору.
Боль в боку поначалу не очень его мучила. Но постепенно она усилилась. Рана обильно кровоточила: левая сторона Тимофеева френча намокла.
Не останавливаясь и не слезая с седла, Тулагин, превозмогая боль, слабеющими рукам разорвал низ нательной рубахи и несколько раз перепоясал себя в месте ранения... Последнее, что осталось в его памяти, – лиственница, чуть в стороне от тропы – большая, расколотая надвое...
Тимофей прикинул по склонившемуся к западу солнцу, что с момента, как он ускакал из Серебровской, прошло, пожалуй, полдня. Но приближения вечера еще не чувствовалось.
Тулагин задавал себе вопросы. Опасна ли его рана? Как далеко он теперь от белых? Что это за заимка? Куда делся жеребец?.. Ответов на них не находилось. Да и откуда найтись им, если весь мир для Тимофея сейчас вмещался в узкую полоску между болотной травой и щербатой чертой горизонта.
Внутри все горело. Хотелось пить. Тулагин попытался подняться, но не тут-то было: тело не слушалось. Казалось, он совершенно лишен рук и ног. «Неужто это конец?» – мелькнуло в голове. Пройти через столько испытаний и умереть на свободе казалось нелепым, неестественным.
Чтобы хоть как-то утолить жажду, Тимофей пожевал уцелевшей стороной зубов попавшийся под щеку водянистый ствол осоки. Вроде полегчало. Еще раз попробовал подняться. Бесполезно. Единственное, что он мог, – с большим трудом поворачивать голову.
А если крикнуть, позвать кого-нибудь на помощь? Нет, это опасно. Надо собраться с силами и все-таки двигаться. Пусть ползком, с бока на бок перекатываясь, но двигаться...
Тулагин сделал новую попытку, теперь уже не приподняться, а проползти хотя бы полсажени. Невероятным усилием переместил правую руку, потом левую и вместе с ними все тело ладони на две, не больше. Но и это для него было победой. Значит, еще не конец, еще можно бороться за жизнь...
Дышать было трудно. Тимофей не шевелился, собирался с силами.
Он старался отвлечься от разламывающей все его тело боли, от тягостных мыслей о незавидном положении, в котором оказался по воле судьбы. Тимофей перебирал в памяти, воскрешал до мелких подробностей эпизоды из прошлого. В большинстве своем они были связаны с Любушкой. Особенно отчетливо вспомнилась первая встреча с ней.
Станция Могзон двигалась, гудела, горланила военным людом. Здесь сделал короткую остановку эшелон с возвращающимися с фронта казаками первого читинского полка.
Из вагонов, как горох из ведер, сыпались фронтовики – от мороза розовощекие, от радости, что наконец дома, возбужденные, искроглазые.
Служивых встречали хлебом-солью, щедрым угощением. На платформе суетились железнодорожники, могзонские жители: мужчины и женщины с кошелками и узелками, приезжие из соседних сел и станиц.
Многие поспешили на станцию в надежде встретить сына или мужа. Иные ради праздного любопытства. Респектабельные, прилично одетые ораторы говорили патриотические речи. А могучего роста, волосатый – одни глаза проглядывают сквозь густую щетину – красноносый поп осенял казаков крестом, бубнил монотонно:
– Ныне и присно и во веки веков, аминь!..
Средних лет женщина в потертом плюшевом жакете и пуховом платке нараспев, шепеляво оповещала приезжих:
– Доктор-универшал, ученый шветила Шамуил Шрештович Кроншберг шоизволил оштановиться в Могзоне. Он принимает на лечение в любое время дня и ночи кожно-венеричешкия, мочеполовыя болезни, шифилиш. При нужде лечит, пломбирует и удаляет зубы без боли. Его мештопребывание в доме вдовы Штукиной возле базара у отхожих рядов.
Тимофей и Софрон Субботов не успели ступить на землю, как попали в окружение встречающих. Худощавый мужичонка в узком тулупчике и три молодки в легких пальтишках подхватили их под руки и повлекли к зданию станции. Мужичонка смешно топорщил трубкой тонкие губы и выкрикивал, что попутай, одни и те же слова:
– Слава прибывшим нашим защитникам! Слава прибывшим нашим защитникам!..
Молодки кокетливо пялились в лица служивых, щебетали:
– Казачки вы наши родные!..
– Как мы истосковались по вас...
В проходном коридоре станции Тимофея и Софрона подхватила новая волна людей с водкой, ветчиной и сдобными пирогами.
Выпив и закусив, Тимофей с Софроном попытались вырваться из окружения шумных встречающих. Людской поток вынес их на привокзальную площадь, где народу было значительно меньше, чем на платформе и в здании станции.
В небольшой пристройке за кассой служивые и несколько женщин затевали разудалое веселье. Вахмистр Филигонов из третьей сотни не в склад не в лад дергал меха старенькой гармошки. Напрасно подстраивались под него женщины с плясовыми напевками.
Софрон потянул Тимофея к пристройке:
– Айда до компании. Подмогу вахмистру... Бабенки порезвятся.
Субботов мастак по части гармошки. Вошел в пристройку – и к вахмистру:
– Дозволь, господин вахмистр.
В Софроновых руках гармошка сразу преобразилась, звонко плеснула зажигательного казачка. И пошел пляс вразнос. Дробно застукали о мерзлую землю каблуки казацких сапог. Закружились колоколами длинные расклешенные юбки.
К станции подъезжали санные, верховые. На встречу с фронтовиками прибывали все новые и новые люди.
Внимание Тимофея привлекли подкатившие расписные пароконные сани с полнолицым господином в роскошной колонковой шубе и молодой барышней. Кучер осадил лошадей неподалеку от пристройки. Отряхнув от снега шубу, господин вылез из саней. За ним вышла барышня: в одной руке овальный дубовый бочонок, в другой вместительный саквояж. Господин, сделав несколько шагов к навесу, крикнул:
– Подходи, братцы! Угощаю в честь возвращения на родимую землицу!..
Вахмистр Филигонов всплеснул руками, осклабился:
– Елизар Лукьянович! Бог ты мой! Сколько лет, сколько зим!..
Он кинулся к подходившему, облобызал его, отрекомендовал компании. – Прошу любить и жаловать: купец Шукшеев Елизар Лукьянович! Один из самых уважаемых граждан Могзона.
Шукшеева подхватили на руки, внесли под навес.
На барышню никто не обратил внимания, и она осталась стоять одна неподалеку. Лишь Тимофей заметил, в каком неловком положении она оказалась. Он нетвердым шагом подошел к девушке, поздоровался с поклоном.
Девушка была очень юной. Под взглядом Тимофея она смутилась, лицо вспыхнуло, взор потупился.
– Елизар Лукьянович – папаша ваш? – спросил Тимофей.
Девушка с удивлением подняла на него глаза, ее щеки сделались совсем пунцовыми:
– Что вы?! Я в прислуге у Елизара Лукьяновича.
Тимофей не мог отвести от нее взгляда. Нет, она была не из писаных красавиц: лоб низковат, брови широкие, нос немного вздернут, губы с пухлинкой, но было в ней что-то такое, что сразу перевернуло его душу. Может быть, глаза чуть раскосые, ясно-голубые, доверчивые. А возможно, двойные ямочки на щеках, совершенно одинаковые острые, будто булавочные уколы.
Тимофей, словно вкопанный, стоял перед девушкой. И когда заметил, что на него уже обращают внимание прохожие, смешался, проговорил торопливо:
–Так... Елизар Лукьянович не папаша вам. А я думал папаша...
Он одернул шинель, прокашлялся, спросил после некоторой паузы:
– А как ваше имя? И тут же добавил: – Меня, к примеру, Тимофеем Тулагиным кличут.
– Любушка, – как-то по-домашнему назвалась она.
– Хорошее имя.
Любушка от смущения неловко топталась на месте и Тимофей топтался с ней рядом.
– Нынче свобода всем объявлена, – вдруг завел Тимофей разговор о политике. – Слыхали про революцию? Царя Николашку скинули... Войну по боку. Вон сколько нас, фронтовиков, домой поприехало... А все потому, что власть в России переменилась.
– Елизар Лукьянович сказывают, – осторожно вставила Любушка, – что и в Чите новая власть – Забайкальский народный Совет.
– Во-во. Народный Совет! Раз народный, значит, теперь народу вольготнее будет жить. Теперь все равны будут.
Тимофей говорил и говорил, а Любушка только изредка вставляла короткие фразы да поддакивала...
Шукшеев вспомнил о барышне, когда перезнакомился со всей компанией у пристройки.
– Любушка! – позвал он из-под навеса. – Господа, со мной ведь моя горничная. И у нее есть кое-что...
Любушка покорно повернула к станционной пристройке.
– О-о-о! Она уже с молодцом познакомилась, – картинно улыбнулся Шукшеев. – Герой, два Георгия!.. За что заслужил, лихой казак? – дотрагиваясь до георгиевских крестов, висевших на Тулагинской шинели, – спросил он.
– Известно за что...
– За храбрость? Понятно, за храбрость. Георгиев за здорово живешь не дадут... Похвально, молодец! – Шукшеев взял у горничной бочонок, передал вахмистру, раскрыл саквояж с богатой закусью. – Налей, Филигонов, стакан георгиевскому кавалеру. Выпьем за молодцов-фронтовиков, чтоб верной опорой нашей новой власти они стали. – Обернулся к девушке: – Вот, Любушка, гляди, какие они, казачки наши. Ни стати, ни храбрости не занимать. С такими горы можно сворачивать.
Тимофею подали полный стакан водки и кусок жирной баранины. Он в два глотка опростал стакан, заел мясом.
– Революция кончилась, – гудел Шукшеев. – Теперь порядок надо восстанавливать. Теперь нечего митинговать. Пора за дело браться, казаки, хозяйства свои поднимать. Кто холостой, семьями обзаводиться. Барышни за войну повыросли – кровь с молоком. Выбирай любую в жены: не прогадаешь... Наливай, Филигонов!
Вахмистр еле держался на ногах, но бочонок с водкой крепко прижимал к груди. Он, не скупясь, наполнял стаканы водкой и сам себе приговаривал: «Наливай, Филигонов!»
После второго стакана Тимофей тоже почувствовал неустойчивость в ногах. Зато в голове появилась удивительная легкость, все теперь казалось предельно простым и ясным.
– Будем строить новую жизнь. Женимся... Правильно я говорю, папаша?– дергал он Шукшеева за шубу.
– Дело говоришь, молодец, – чмокал Тулагина в лоб купец. – Только маленько надо порядок установить, большевиков-крикунов поприжать маленько, народный совет поддержать.
– Порядок установим!.. Большевиков под ноготь!.. Да здравствует народный совет!.. – пьяно кричал Тимофей.
– Молодец, герой! – похвалил его Шукшеев. – Люблю истинно русскую душу...
Кто-то прибежал из управления станции, сообщил:
– Большевики из Читы! Требуют, чтоб полк оружие сложил.
– Нас, фронтовиков, разоружать?!
– Это какая ж такая свобода?..
– Даешь, казаки, на Читу!.. Раскро-о-омсаем большевиков!..
Дошедшая до полной хмельной кондиции компания повалила в главное станционное здание. Под навесом остались Любушка и Тулагин. Как ни тянул его Софрон Субботов, он с места не сдвинулся...
* * *
Воспоминания оборвались. Когда все это было? Давно и как будто недавно. Словно вчера Тимофей познакомился с Любушкой. А сколько воды утекло уже с тех пор. Сколько событий прошумело. За это время Тулагиным многое пережито и передумано. Большевики открыли ему глаза, помогли разобраться и в народном Совете, и в Шукшееве. Он научился различать друзей и врагов, ясно и навсегда понял, за что ему надо бороться.
Кажется, подкопилась силенка. Тулагин напрягся, вцепился руками в болотную траву, пополз. Острые листья осоки резали пальцы, но он не чувствовал боли. Переместился еще ладони на четыре. «Вперед, Тимофей! Не останавливаться!.. Еще чуток...»
В глазах поплыли желтые, розовые, красные крути...
4
– Часа три назад, говоришь, не больше?
– Часа три, або четыре, ваше благородие...
– А человека, значит, так и не видал?
– Бог свидетель, господин офицер, не видал....
До Тулагина этот разговор доходил, точно сквозь туманную дрему.
Как и в тот первый раз Тимофей с трудом разомкнул веки. Его взор по-прежнему упирался в кусок неба, только теперь не безоблачное, а лохмато-черное, грозовое. Щербатость горизонта подернулась темной занавеской наплывшей из-за хребтов большой тучи. Березовая жердь колодезного журавля из белесой превратилась в дымчатую, а серый тес крыши сарая стал коричневым. Лишь осока не изменила зеленому цвету.
Воздух дышал дождем.
До Тимофея снова донесся разговор:
– Я, ваше благородие, глядь – под сараем конь оседланный. Поближе – дык то ж мой ворончак-жеребчик. Неделю назад сам, по своей воле, могу подтвердить бумагой казенной, отдал жеребчика в войско отца-спасителя атамана Григория Михайловича Семенова... Я – под сарай, однако. Откуда, как, хозяин игде? Седло в кровях, бока в кровях... Ой, господи! Глядь сюды, глядь туды – глазею хозяина. Оно вить как быват – може, лежит игде, помират... Всю округу ошарил – нема.
Басистый голос говорившего показался Тулагину знакомым. Он где-то его слышал, причем, недавно.
– Болото осмотрел?
А вот этот – молодой, звонкий, чуть-чуть картавый – ему незнаком.
– Дык к самой трясине как подступишь? А так кругом все ошарил... Вы, ваше благородие, господин офицер, не сумневайтесь. Ежели, однако, найдется хозяин, самолично доставлю, куда прикажете... Нас, Чернозеровых, в станице всяк старый и малый знает. Нашинские, серебровские, нас крепышами величают, хотя, однако, по крепости хозяйства мы средни.
И голос, и характерная речь – вроде вчера их Тимофей слышал.
Стоп-стоп, это же бородатый проводник... Ну, конечно, тот самый старик, который ночью скрытно вывел сотню на станцию. Учащенно забилось сердце.
– У нас тута абы кака заимка. На лето наезжаем. Сена прикашиваем, скот пасем... Зараз мы туто, однако, вдвоем с невесткой. Зашли б, чаем угостим.
– Некогда. Спешим... А ты гляди, объявится человек, сразу дай знать в Серебровскую.
– Не сумневайтесь, самолично доставлю...
Голоса удалялись. До Тимофеева слуха доносились слабый звон удил, затухающий цокот конских копыт: семеновцы уезжали.
«Подняться, немедленно надо подняться», – застучало в висках Тулагина. Встать на ноги Тимофей уже не рассчитывал, хотя бы на локти опереться. Бородатый проводник Чернозеров увидит его. Должен увидеть...
Ох и неподатливо же его разбитое тело! Тулагину не то чтобы локтями поработать, головы от земли не оторвать. Только и добился – повернул ее с левой стороны в правую.
Закричать нужно. Сейчас это уже не опасно: рядом свой человек.
И он закричал: «Помогите!» Но вместо крика из горла вырвался лишь приглушенный клекот. Закричал сильнее: «Эй!». Клекот еще приглушеннее. А когда закричал из всех сил – совсем ничего не услышал.
* * *
Семеновцы встретили конников тулагинской сотни, неожиданно атаковавших станцию с тыла, разнобойными выстрелами сторожевых постов. И только когда взвод Моторина начал настоящий «тарарам» на окраинах маневровых путей, в стане белоказаков затрубили тревогу. В районе позиций отряда Кашарова послышались винтовочные залпы, видимо, полковая кавалерия ударила по баргутам, помогая пехотинцам выйти из кольца.
Тимофей громко подавал команды на скаку:
– Обходи эшелоны слева!.. Окружай главное здание!..
Бойцы знали: Тулагин в бою будет подавать ложные приказы, чтобы сбить с толку семеновцев – пусть думают, что станцию штурмует по крайней мере полк.
Конники бешено носились между эшелонами, бесприцельно стреляя в темноте по теплушкам, создавая панику. Кто-то бросил бомбу, она рванула в самой гуще выскочивших из вагона белогвардейцев.
– Вперед! Крро-оши гадов!
На противоположном, южном конце станции вовсю шумели конники первого и второго взводов под командованием Субботова. Но там уже серьезно заговорили белые пулеметы. Чувствовалось, семеновцы пришли в себя и сообразили, что атакованы небольшими силами.
Тимофей понимал, долго «гулять» по станции сотне не придется. Белогвардейцы быстро опомнятся. К тому же взошла луна – это не на руку тулагинцам. Лучше всего уже сейчас уносить ноги. Поставленная задача, пожалуй, выполнена.
Вслушиваясь в шум боя, Тимофей улавливал, что на позициях отряда Кашарова стрельба затухала – значит, прорвались пехотинцы. А здесь, наоборот, она только разгорелась. Он все больше утверждался в мысли: медлить нельзя. Еще немного, и сотня окажется внутри растревоженного белогвардейского улья, выбраться из которого будет нелегко.
Тулагин передал через Моторина теперь уже не ложный приказ по десяткам: «Немедленно отходить!»
Еще с вечера было условлено, что после «тарарама» бойцы должны десятками выходить из боя и самостоятельно добираться до Колонги. Там был назначен сбор на рассвете. Однако разгоряченные боем конники третьего взвода устремились к центру станции, чтобы соединиться с остальными.
– Назад! – кричал Моторин. – Куда поперли?.. Назад!..
Его голос заглушила длинная пулеметная очередь.
То, чего боялся Тимофей, случилось: крышка улья захлопнулась. Моторинцы сначала соблюдали порядок десятков. Вытянувшись в цепочки, они на рысях носились в узких проходах между стоявшими на путях теплушками. Затем десятки рассыпались: у пакгаузов теплушек не было и бойцы, бесшабашно выскочив на простор, попали под губительный огонь бронепоезда.
Тулагин поскакал к пакгаузам, чтобы вернуть моторинцев. Но с лошадей уже попадало несколько человек. Тимофей сам чудом уцелел от пули. Он резко рванул поводья, вздыбил Каурого, и жеребец почти на месте, на одних задних ногах развернулся назад.
– Отходить! – во всю глотку гаркнул Тимофей, бросая коня в тень ближайшего эшелона.
Но отход был отрезан. Впереди – дышащие смертоносным свинцом пулеметы бронепоезда, сзади залегли между путями белоказаки, справа – пакгаузы, а слева, что крепостная стена, стояли длинные товарные составы.
Конники, яростно отстреливаясь, ошалело метались в этом страшном четырехугольнике, не находя из него выхода.
Примерно в таком же положении оказались первый и второй взводы. У них, правда, нашлась отдушина: на южной стороне станции эшелонов с войсками не было, лишь один товарняк стоял на основном пути. Между ним и главным станционным зданием образовался своего рода коридор. Им умело воспользовался Газимуров. Тимофей заметил, как бойцы второго взвода по двое-по трое ныряют из огненного четырехугольника в этот «коридор».
Моторинцы находились в худшем положении. У них не было отдушины, а на лошади товарняки не перемахнешь.
Пренебрегая опасностью, Тимофей кружил по четырехугольнику, охрипшим голосом подавал команды:
– Спешиться!.. Уходить под поездами!..
Более верного решения сейчас, пожалуй, не найти.
– Бросай лошадей! Под вагоны! – снова и снова старался он перекричать шум боя, хотя наверняка знал, что кавалерист ни за что не бросит коня.
Моторин тщетно искал разрывы между эшелонами, чтобы вывести через них из кромешного ада оставшихся в живых своих товарищей. И вдруг он как-то неестественно дернулся в седле, упал на луку.
– Взводный ранен, – услышал Тимофей голос Хмарина.
Тулагин тотчас бросился на помощь Моторину, закричав неистово:
– На землю его, на землю, сукины сыны!..
Это подействовало. Бойцы соскочили с лошадей, подхватили раненого командира, растаяли в темной щели под вагонами.
Адский четырехугольник постепенно пустел. Полностью ушел из-под огня взвод Газимурова. За ним увел своих ребят спасительным «коридором» Субботов. Разными путями покидали его и уцелевшие моторинцы. Теперь и Тулагину можно уходить.
Он уже хотел спешиться и нырнуть под ближайший товарняк, но из-под вагона вдруг вылезли два белогвардейца с карабинами наперевес. Тимофей дважды разрядил в них револьвер и пришпорил лошадь вдоль состава. Вслед громыхнул выстрел, пуля просвистела где-то у плеча. Второй выстрел сорвал с головы фуражку. «Не в Каурого бы, только не в Каурого...»
Широкий проем между составами Тимофей увидел, когда уже почти проскочил его. Стал разворачиваться – и опять столкнулся с семеновцами. В горячке не разглядел, сколько их. Стрелять не стал: дорога каждая секунда. И как там, в адском четырехугольнике, резко рванул на себя поводья. Каурый с храпом вздыбился и тут же от острых тулагинских шпор буквально по воздуху перелетел через ошеломленных белогвардейцев...
Лошадь вынесла Тимофея за станцию, когда луну прикрыла облачная хмарь. Потянуло сырой прохладой, которая приятно свежила мокрое от дота лицо. Он перевел Каурого с галопа на умеренную рысь. Конь тяжело дышал, но не фыркал, будто понимал, что опасность полностью не миновала. Тимофей ласково гладил взмыленную лошадь, благодарил тихонько: «Век буду помнить твою службу, Каурушка. От верной погибели спас ты меня нынче. Век буду помнить...»
Тулагин ехал падью. Это была та самая падь, по которой полтора часа назад он со взводом Моторина несся в атаку на станцию. Только атаковали они несколько ниже. Тимофей определил это по тому, что догоравшая водокачка осталась от него слева.
Станция утихомирилась. Умолкли пулеметы. Лишь изредка рвали ночь отдельные выстрелы где-то на южных путях.
Тулагина мучила тяжелая дума о ребятах. Сколько полегло их... Конечно, без жертв вряд ли обошлось бы. Но потерь могло быть все же меньше, если бы Тимофей своевременно остановил моторинцев... Только как он мог их остановить?
«Не вините меня, ребята, – оправдывался мысленно Тимофей перед боевыми товарищами, оставшимися лежать на рельсах. – Я тоже мог бы лежать с вами рядом... Клянусь вам до последнего вздоха драться с проклятой контрой, отомстить за вас белогвардейской сволочи...»
* * *
До Колонги Тимофей добрался к рассвету без особых приключений. Было еще темновато, но он все же различил у поскотины возле горбатого омета прошлогодней соломы группу верхоконных. «Наши», – шевельнулась в душе радость. Проехал немного, насторожился: слишком смело и весело гомонили верхоконные. Попридержал лошадь, прислушался: не похоже, что это ребята из его сотни.
Тулагин отвернул от поскотины к черневшему невдалеке колку.
Но его уже заметили. Один из верховых приподнялся с винтовкой в седле, взял Тимофея на мушку. Двое других отделились от группы, поскакали наперерез Тулагину.
– Стой! – донесся до него чужой голос.
Теперь сомнения не было – это семеновцы. Тимофей погнал лошадь...
Выстрела Тулагин не услышал, но, что белогвардеец не промахнулся, сразу понял по судорожному рывку Каурого...
Лошадь рухнула на землю правым боком и подмяла под себя Тулагина. Как ни силился Тимофей высвободиться из-под безжизненного, но все еще горячего тела Каурого, сделать ему это никак не удавалось. И револьвер вытащить из-за пояса он не мог. А два белогвардейца уже спрыгивали с коней, налетали с обнаженными шашками.
Прискакали еще трое во главе с подхорунжим. Один – рослый, мордатый детина – с хрустом заломил руку Тимофея за спину, другой – низкорослый, толстый – уцепился за вторую руку и что есть силы тянул на себя. Тулагина пронзила резкая боль. Но он не вскрикнул, только желчно выругался.
– Раздерешь его, – оттолкнул подхорунжий низкорослого семеновца.
Вместе с мордатым они вытащили Тулагина из-под Каурого. Приземистый увидел у Тимофея смит-вессон за поясом, кинулся за револьвером. Хотя руки у Тимофея были заломлены, он все-таки изловчился и поддел прыткого толстяка носком сапога под дых. Тот болезненно схватился за грудь, упал на колени.
Мордатый сбил с ног Тулагина, на Тимофея посыпался град ударов. Белогвардейцы били его чем попало: кулаками, ногами, прикладами. А отдышавшийся от тулагинского сапога толстяк, выхватил шашку, растолкал казаков: «Дайте, рубану! Дайте я его...» Но подхорунжий не дал. Он властно прикрикнул на разъярившихся подчиненных:
– Прекратить!.. – И когда те отступились от Тимофея, добавил спокойным голосом: – Нельзя до смерти. Вдруг он важная птица у красных, вон и наган с надписью... Есаулу нужны такие. Так што живым его надо доставить в Серебровскую...
