Текст книги "Горизонт края света"

Автор книги: Николай Семченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Хорошо. Оставьте её. Пусть погостит!

– Ты её не обижай, – засуетился хозяин. – Она хорошая, лучше шамана лечит.

Каменную бабу торжественно внесли в полог, усадили на оленьи шкуры, и Атласов невольно улыбнулся: надо же, то снежная женщина мерещилась, то вот чучело подсовывают. Будет что якутским казакам рассказать! Не подав вида, что не поверил рассказу старейшины, Атласов как ни в чём не бывало продолжал разговор:

– А далеко ли отсюда до Камчатки-реки?

Старик отчего-то поскучнел лицом, уставился щелочками глаз, не мигая, на огонь, Наконец, вздохнул:

– Ох, худая то земля – шаманская!

– Отчего же?

– Горы там огненные, и превеликий гром в тех горах гудит – у-у-у-у! Те люди, что на них ходили, обратно не вышли – духи их забрали, себе прислуживать заставили.

– А далече ли те горы?

– Сказать по-вашему не умею, а по-нашему: два раза по десять раз должно всходить и заходить солнце.

– А народ там какой живёт?

– Живут там камчадалы – ростом невелики, вроде нас, коряков, а на лице бороды растят. Одежду носят соболью, и лисью, и оленью, а пушат то платье собачьим мехом.

– Злые ли те люди?

– Если их не трогать, то и они никого не обидят.

Старейшина еще долго рассказывал о Камчатке-реке и народе, населяющем её берега. А в конце, довольный приятным обхождением, велел своим людям показать казакам места, богатые соболем. В разведку пошёл и Ома.

Он вернулся с горящими глазами: следов на снегу тьма, хорошо бы тут поохотиться! Этого желали все юкагиры: не хотелось им уходить отсюда пустыми, мало ли что ждёт впереди – может, дальше и захудалого горностая не встретишь? Мечтали скорее собрать ясак и вернуться домой, к родным очагам. Но Атласову задерживаться не хотелось. Его тянуло дальше, к реке Камчатке, в места, как гласила молва, сказочные и необыкновенно богатые…

Встречь Солнца
(Записки И. Анкудинова. Продолжение)

Находка у крестов

До сопки мы добрались без приключений. С её вершины открылась плоская, как блин, равнина, иссечённая ручейками, поросшая редкими лиственницами. С сопки с камня на камень скакал белогривый звонкий ручей.

– Где же кресты? – спросил я.

Лёша показал рукой вниз, туда, где ручей сливался с рекой:

– Вон там должны стоять. Дед так говорил, а я ему верю..

Но крестов не было.

Мы спустились вниз, и тут я увидел два островка буйной полыни. Она обычно растёт на местах, покинутых человеком.

Раздвинув ногой высокие метелки полыни, я обнаружил глубокую яму. Из неё торчал почерневший обломок столба.

– Тут тоже что-то было, – позвал меня Леша к другому островку полыни. – Кто-то тут яму выкопал…

И правда, полынь скрывала что-то вроде конусообразной скважины, на дне которой тускло мерцал жёлтый лёд.

Стало ясно: здесь когда-то стояли если не кресты, то во всяком случае – какие-то столбы. Но зачем кому-то понадобилось их тут ставить?

Оглядывая землю под ногами, я заметил: что-то тускло блеснуло на солнце. Это была небольшая квадратная пластина, размером с портсигар.

– Лёша! Смотри, что я нашёл!

Пластинка оказалась бронзовым образком. С его темной поверхности на нас смотрел лик какого-то святого. Был он бородат, и густые волосы картинно спадали на плечи, а его голову охватывал тоненький обруч нимба.

– Примерно такую я в нашем музее видел, – сказал Лёша. – Это вроде бы Никола-угодник…

– Неужели? – я не скрывал радости. – Образки с его изображением казаки как раз и прибивали к крестам!

– Святой хорошо сохранился, – заметил Лёша. – И как будто специально нас дожидался. Наверняка тут люди бывали, но он почему-то им в глаза не кинулся…

Меня тоже что-то смущало в этой находке. Но как бы то ни было, а мы, в сущности, сделали маленькое открытие. Здесь, вот на этом месте, когда-то давным-давно стояли русские люди, первыми увидевшие Камчатку. И у этой сопки действительно высились кресты: вот ямки, а вот – чёрный трухлявый обломок столба. Но куда исчезли остальные части крестов? Наверное, ручей, разлившись весной, своротил и унёс их в реку…

Передохнув, мы решили: неплохо бы пообедать. И желательно горяченьким!

Лёша велел мне набрать мха и крепких сухих веточек. Сам он тоже не терял времени даром: разыскал возле ручья плоский камешек с небольшим углублением посередине. Выбрал толстый ровный сучок, ножом продолбил в нём лунку, обложил её мхом, снял с рюкзака тонкую капроновую верёвку и обернул её два раза вокруг палочки, которую вставил в углубление камня:

– Проверим древний способ!

– Ну, Никола-угодник, помогай, милый…

Придерживая ногой палочку, Лёша начал быстро вращать её веревкой. Дерево постепенно углублялось в лунку, на мох посыпалась древесная крошка, но огня почему-то не получалось.

Лёша, чертыхаясь, перерубил пополам другой сучок, выдолбил в нем отверстие, вставил палочку в камень, а её конец втиснул в лунку старого сучка.

– Вот теперь скорее загорится!

И точно: вскоре потянуло дымком, искорками полетели на мох опилки, и через каких-то минут сорок мы сидели у настоящего костра.

А после обеда снова захотелось побродить там, где когда-то стояли кресты. Знаете, у меня есть одна странность. Не знаю, может, это ненормально, но я люблю… кладбища. В каком бы городе или селе ни был, обязательно схожу на местное кладбище. Нет, я неточно выразился: не то, чтобы я их люблю или вижу в них некую прелесть… Как бы это объяснить? Ну вот, ходишь по тихим аллеям, смотришь на надписи на памятниках, видишь фотографии людей, ушедших в небытие – и они словно оживают, можно придумывать разные истории, угадывать характеры. Как бы прикасаться к чужой жизни, которая вдруг становится близкой и понятной тебе.

Я не верю в смерть. Да, действительно, жизнь человека однажды меркнет, и он перестаёт дышать, видеть, чувствовать. Вот так сразу? Некоторые учёные говорят, что жизнь отходит постепенно – мозг ещё некоторое время работает, и человек, наверное, слышит, как с ним прощаются его близкие, плачут, кричат в голос. А потом – тьма, мрак и совсем-совсем ничего нет? Жил, был – и ничего?

В общем-то, банальные, конечно, мысли. Вернее, вопросы. Многие их себе задавали, задают и будут задавать. Я родился, я был. А до рождения меня не было? Нет, наверное, всё-таки был. Человек – звено цепочки, частичка своего рода-племени, который тянется ниточкой через всю историю Человечества: звено к звену, бесконечное множество звеньев составляет единую незримую цепь, и значит, я появился на свет неслучайно – был предусмотрен, закодирован, ожидаем в этом бесконечном ряду. Значит, я был в свих предках, может, они даже думали обо мне, вот о таком, какой я есть. Но, может, я виделся им лучше, умнее, благороднее. А получился вот таким…

– Фантазер, – смеялась ОВ, когда я делился с ней своими мыслями. – Какой милый! В твои фантазии не вписываются разные допустимые генетические погрешности…

– Какие именно?

– Ну, адюльтер, например, – она картинно опускала свои невинные ангельские глаза, исподлобья, однако, наблюдая за моей реакцией. – Предки могли думать о чём угодно, а их якобы наследник оказывался, в конце концов, чужим…

– Насчёт других не знаю, а мои бабки гулящими не были, – резко оборвал я её. – Если любили, то одного и всю жизнь.

– А я, значит, гулящая? – ОВ закусила нижнюю губу и отвернулась к стенке. – Спасибо, милый, за комплимент…

– Ну что ты, что ты…

Больше я никогда об этом не говорил с ОВ. И тем более, не рассказывал ей о том, что испытывал порой при чтении книг по истории. Открываешь Соловьёва или Ключевского: кровавые войны, набеги печенегов, скитания Феофана Грека, плавание Семена Дежнёва, полчища татаро-монголов, хищный Кучум – и вдруг забьётся сердце: всё это было, было со мной, ну как же – чёрное солнце над полком Игоревым, моление Даниила Заточника, которое, кажется, слышал наяву, и опричнина, и Степан Разин, кланяющийся с лобного места народу, и средь той толпы был ты! Вас посещало такое чувство? И как его назвать иначе, если не ощущением бесконечности цепочки своего рода? И разве вам не снились сны – хотя бы сны! – такие: дымное небо Аустерлица, сухой и колючий ветер Сенатской площади, и стрела, пущенная Кучумом, угодила в ваше плечо…

– Слушай, Лёша, у меня такое чувство, будто я когда-то, давным-давно стоял вот здесь, и видел эту реку, сопки, тундру, и только этого ручья тут не было…

– А я думал, такое только со мной бывает…

– И чем ты это объясняешь?

– Мой дед говорил, где наши предки ходили, там их дух остаётся. Когда человек нашего рода в то же место приходит, то духи помогают ему охотиться, защищают, о себе память возвращают.

– Да нет, это – религия. Тут что-то другое. А что?

Мельгытанги – огненные люди
(Продолжение)

Снег валил тяжелыми мокрыми хлопьями. Оленей и нарты пришлось бросить: упряжки застревали в рыхлом месиве, а по утреннему насту хоры 3030
  хор – олень-самец


[Закрыть] сбивали копыта. Собаки тоже с трудом набирали ход, отказывались тащить нарты. Псы ложились в снег и лежали, равнодушные ко всему на свете. Вожаки исподтишка перекусывали и обгладывали алыки 3131
  алык – основная часть упряжи


[Закрыть]– и тогда на восстановление упряжки требовалось несколько часов.

Измотанные казаки к вечеру выбирали безветренное место, где снега было поменьше, и разводили костры. На огонь почему-то прилетали совы и молча кружили над лагерем. То одна, то другая белая птица опускалась на наст и застывала, уставив пылающий взор на людей. Юкагиры шептали под нос заговоры: сов они почитали волшебными, боялись их якобы тайного могущества.

– Тьфу, тьфу, снежная бабушка! – бубнил Ома. – Никто тебя не звал охотиться! Улетай, бабушка, улетай! Кушай воздух – зверей нам оставь…

Совы взлетали со своих мест, молчаливо удалялись в лес. Юкагиры называли их плохим птичьим народом: поймают зайца ли, куропатку ли, выберут клювом самое лакомое – мозг, глаза, а остальное бросят. А могут и вовсе ничего не есть, кроме воздуха. День и ночь летают – не устают. Волшебные птицы!

– Что за небылицы? – не верили казаки. – И какая такая бабушка? Птица – и весь сказ! А то – бабушка снежная…

Атласов нашел-таки объяснение названию сов по-юкагирски. Совы сидели неподвижно, сгорбившись – напоминали старых женщин в толстых кухлянках. Якуты тоже прозвали этих птиц каар-эбэ 3232
  каар-эбэ – снежная бабушка (якутск.)


[Закрыть], уважали их за способность долго обходиться без пищи. Дело не в волшебстве или сверх естественных возможностях – просто «снежные бабушки» научились сносить невзгоды жизни в тундре.

На привале казаки обсуждали поведение сов, обсыхали, ели, вели неспешные беседы – и трудности пути, нелепые обиды забывались. Да к тому ж, коли Атласов даст каждому по чарочке, и песни можно петь. Но больше всего казаки любили вечерние разговоры с самим Владимиром Владимировичем. Простой мужик, вроде их самих, а знал много, повидал немало, и здесь, в Корятчине, всё примечает, ну ладно бы – обычаями и нравами интересовался, а то ведь выспросит у иноверцев название каждого кустика, малой птахи или какого-нибудь неприметного ручья – многое ему надо уразуметь!

– Всё бы хорошо, – пожаловался молодой казак Яшка Волокита, – да болезнь приключается: зубы шатаются, дёсны пухнут…

– А я что велел? Пейте отвар стланика! Приметили, поди: коряки его заместо воды дуют – и здоровы!

– Больно противная водица, – сплюнул Яшка.

– А я вот что скажу, – продолжал Атласов. – Ермак Тимофеевич много стрельцов и казаков из-за цинги потерял. Никто не надоумил их пить стланиковую воду. Нарвите веток стланика, запаривайте в воде и пейте. Слыхали?! И строганиной не гнушайтесь. Вместе с чукчами и юкагирами её употребляйте. Они-то знают: в варёной рыбе да мясе полезности, видно, меньше. Силы нам, братцы, нужны, чтобы Камчатку изведать, всю её выглядеть…

– Да, мужики, силу терять не след, – усмехнулся толмач Иван Енисейский. – Чукчи-то что говорят? На Камчатке-реке, мол-де, живут в горах великаны, до девяти китов враз на плечи закинуть могут. Вот где страх-то! Слабый на них только взглянет – враз от страха обделается…

– И веришь ты им, – откликнулся казак Голыгин. – Отец говорил: брёл с мужиками в Сибирь, и всё их великанами стращали – якобы у городка Табаринского живёт страшилище в две сажени вышиною. Схватит одной рукой – только кишки полезут! И что? Оказалось – пустое, выдумка, сибирцы нарочно русских пугали, чтобы не забирались вглубь их земель.

– Всё может быть, – упорствовал Иван Енисейский. – Сказывают, Ермак-то Тимофеевич сразил-таки в Сибири великана.

– Побаски! – засмеялся Голыгин. – Для малых деток сказки…

– Ладно вам мудрствовать, – примирил Атласов спорщиков. – Человеку удивительнее всего небо и земля. Сколько жить будешь, столько и удивляться. Но самое пустое дело – принимать всё на веру. Ежели увидим великана, тогда и помудрствуем, как быть.

Через семь дней отряд достиг большой реки. Камчатка ли это? Казаки с любопытством взирали на высокие холмы, поросшие мрачным лесом – совсем иная земля, нежели пенжинская тундра: простора меньше и кругом – камни, камни, ни единого иноверческого балагана или землянки. Однако к вечеру зоркий Иван Енисейский в перелеске на противоположном береге приметил какое-то движение: нет-нет да и шевельнутся верхушки кустов, будто кто-то, таясь, за ними ползал.

Стрелки кинулись к тому месту и вернулись с молодым комоглазым парнем в белой короткой кухлянке и меховых штанах. Вырываясь из рук служивых, он громко вопил, повторяя одно и то же слово:

– Русаки!

– Что он говорит? Переведи! – велел Атласов Енисейскому.

Иван затолмачил с парнем, но, похоже, разговора не получалось: Енисейский, не зная, как истолковать некоторые слова, снова и снова задавал вопросы, а собеседник, не понимая его, растерянно вертел головой, разводил руками – не понимаю, мол, и снова повторял восторженно и испуганно: «Русаки!», показывая пальцем на казаков.

– Вроде, он знает, что мы – русские люди, – сказал Енисейский. – А больше понять ничего не могу. Не знаю я его языка.

Атласов выхватил взглядом Ому из толпы казаков, кивнул: подойди, мол. Тот нехотя приблизился.

– Славный Ома понимает язык птиц, его ни соболь, ни лиса не обхитрят: Ома умеет читать их следы, – ласково заговорил Владимир Владимирович. – Но знает ли Ома язык, на котором объясняется этот человек? Неужели не знает? Не от того ли молчит мудрый Ома, что ему стыдно, как волку, попавшему в капкан?

Князцу приходилось льстить, чтобы вызвать его расположение, но и о подначках Атласов не забывал.

Князец спесиво глянул на Атласова, оттопырил нижнюю губу в презрительной гримасе и что-то забормотал парню. Тот наконец понял, обрадовался, кинулся к новоявленному толмачу, но Ома отпихнул его в снег – не забывайся, не ровня!

– Этот человек расскажет мельгытангам всё, – объявил Ома. – Он станет говорить языком тела…

Казаки недоумённо переглянулись: как это? Но парень уже показывал жестом – отойдите, встаньте в круг. Все отступили, оставив его в центре. А юноша взмахнул рукой: тише! – и начал приплясывать, приседать, словно бы замёрз и никак не может согреться, насторожился, замер, приставил ко лбу ладонь, вглядываясь вдаль – на его лице отразились испуг, удивление, смятение. Прикрывая руками живот, он упал на землю и отполз в кусты.

– Показывает: их человек упал в воду, вымок и стал греться у костра, – пояснял Ома. – Так, голый, и увидел: плывут по холодной воде неведомые байдары. Испугался человек!

А парень продолжал танец, изображая бородатых людей с чудесными огнеными палками за плечами. Показал пальцы на руках и ногах: «Мача!» – не сосчитать, мол, пальцев не хватит.

– Русаки! – повторял за ним Ома. – Федот – главный мельгытанин.

Постепенно казаки поняли суть необычного действа: к камчатскому берегу пристали суда с отрядом Федота Алексеева. Русские пожили тут, наладили свои «большие лодки» и куда-то уплыли, а через несколько лет сюда снова пришли морем бородачи-кочевщики, интересовались мехами, рыбьим зубом, золотом – хорошие люди, местных сидельцев не обижали, вместе с ними жили, девок молодых своими жёнами сделали – ох, и любили они мельгытангов, сладка с ними любовь, и народились от тех браков красивые крепкие дети. Местные тойоны 3333
  тойон – глава рода


[Закрыть] – потомки русаков, в их честь и речку Русаковкой назвали.

А река Камчатка – далече, на её берегах живут камчадалы, совсем другие люди, и боги у них другие, и юрты иначе ставят, и великая битва у них, говорят, сейчас идёт. И прежде чем попасть в Камчадалию, немало рек перейти надобно, а главная из них – Панкара 3434
  Панкара – так в 17 веке называлась река Палана


[Закрыть], и на ней стоит корякский острожок Хангота. Ай, велик! Построен на горе, вокруг его земляной вал высотою в сажень, толщиною в аршин. А внутри городища к этой стене приставлены высокие жерди, верхушки у них вилками, а на те вилки поположены поперечные жердины, и к ним колья привязаны. Не просто попасть в острожок – сильные, смелые воины охраняют три входа и днём, и ночью. С копьями и стрелами сидят у бойниц, боем встречают незваных гостей. А вот здешние люди, на Русаковке живущие, мельгытангов уважают. Они всегда верили: придут новые бородатые люди, много-много русаков, и ох как плохо станет тем, кто обижал их младших братьев. А разве не братья? В крови многих мужчин местных родов бежит и кровь мельгытангов: огненные люди – их предки.

Енишкегечь – так назвался молодой коряк – оказался смыленным малым, за несколько дней научился немного понимать по-русски, привязался к казакам.

– Ениш… Тьфу! И не выговоришь. Что за имя? – смеялись, бывало, казаки. И парень охотно объяснял – опять позорище 3535
  позорище – театр, представление (старорусск.)


[Закрыть] устраивал: идёт беременная женщина по тундре, тяжело идёт, коренья ищет – вот и сума в руках, вдруг откуда ни возьмись – мелведь, так рявкнул, что без чувств повалилась баба в высокий кипрей, там и родился мальчик. Енишкегечь – значит, Кипрейный.

– А не скажешь ли нам, Кипрей, дорогу к реке Панкаре? – спросил Атласов парня. – Пойдёшь ли с нами туда?

Улыбка мотыльком слетела с губ Енишкегеча, он помрачнел и испуганно затряс головой:

– Нет, Большой мельгытанин, нет!

– Ты дороги не знаешь?

– Плохая дорога к Панкаре…

– Ну и что, пройдём, нас много, собаки вывезут, оленей у местных сидельцев выменяем на свой товар…

– Нет, – крикнул Енишкегечь. – Через урочище Ункаляк, однако, идти надо!

– Так что же?

– Страшное место, заколдованное.

– Кипрейный желает получить хорошую награду? Вот! – Атласов показал коряку кусок ярко-красной ткани.

Енишкегечь оживился, в его узких глазках вспыхнул живой огонёк:

– Хорошо, буду проводником. С мельгытангами Енишкегечь не боится заколдованного места…

– Да что ж это за место такое?

– Живёт там Ункаляк – каменный враг. Идёшь, идёшь – вдруг он глыбы начинает метать, редко кто живым уходит.

– Так обойдем это место. Велика мудрость! – присвистнул Атласов. – Хотя всё это сказки – про великанов…

– Не-е, – вздохнул парень. – Ункаляк есть, он требует жертву себе. Кто его обойдёт, тому вовсе плохо будет: мор нашлёт!

Ну, не сказочная ли страна Камчатка? На каждом шагу – неожиданности, вот и Ункаляк этот… Что за Соловей-разбойник такой?

Но никакого каменного врага-великана казаки в урочище не увидели – там высилась только огромная груда глыб. Егишкегечь, завидев её, поднял большой камень и, надрываясь, потащил к куче.

– Всё! Бросил жертву Ункаляку! – объявил после. – Хорошо дальше пойдём, хозяин не станет сердиться. Видите, другие люди тоже его задабривали. Sjy какую кучу камней накидали!

Прошли ущелье, и отряду то и дело стали попадаться иноземческие юрты, в которых порой жило до ста-ста пятидесяти человек. Но каждая семья имела своё летнее жилище – балаган на высоких столбах, чтобы мыши не лезли к припасам да чтоб водой не заливало. Где-то казаков встречали смирно, а где-то – великим боем: бросали камни, выставляли острые копья, бились палками. Но стрелки приступали к стенам со щитами и зажигали непокорные городища, и становились против ворот – так и побивали противника. Впереди казаков понеслась по Камчатке весть: идут мельгытанги, это великие шаманы – их волшебные палки гром и молнии изрыгают, сильны и свирепы те бородатые люди, и лучше им не перечить…

Наконец, Енишкегечь привёл казаков к большой заснеженной реке:

– Вот Панкара!

А на следующий день юкагир Ерёмка Тугуланов пошёл по следу дикого кабана и забрался далеко в лес. То, что он там увидел, поразило настолько, что даже вскрикнуть не смог – дыханье от радости спёрло: снег – сплошь в следах соболя! Зверьки, притаившись в кедраче, вытягивали остренькие мордочки, с любопытством разглядывая человека.

Ерёмка побежал в лагерь, падая и смеясь от радости. Сразу же разыскал своего дружка Яшку Волокиту – тот однажды спас его на медвежьей охоте, и Ерёмке хотелось ответить добром на добро.

– Нашёл! – зашептал юкагир другу на ухо. – Нашёл соболя видимо-невидимо! Пойдём охотиться!

Но Волокита – прозвище точное! – стал тянуть:

– Ты в своём ли уме? Не велел Атласов из лагеря надолго отлучаться. Сказано: всем отдыхать. Завтра пойдём дальше. Ослушаешься – порку устроит…

Ерёмка моргал хитрыми глазами, соображая: что бы предпринять? Нельзя упускать такой счастливый случай – добыть много меха, и какого! Ай-яй-ай! Как же про князя Ому не подумал? Надо всё ему рассказать, он-то сумеет уговорить огненных людей остаться на Панкаре. И верно: Ома тотчас собрал юкагиров, явился с ними к Владимиру Владимировичу.

– Желаем остаться на здешней реке, – заявил он. – Будем охотиться, соболя на ясак добывать!

– Надо дальше идти!

– Ты на Лесной не дал нам добыть мехов, – учтиво улыбнулся Ома и жестко поиграл желваками. – Если и здесь не дашь – назад повернём.

Атласов потемнел лицом, крепко стиснул зубы, но, пересилив свой гнев, нехотя вымолвил:

– Даю один день. Идите! Моё слово – последнее, – и повернулся к делегации спиной.

Следить соболя вместе с юкагирами ушли пять казаков. К вечеру все вернулись, кроме Ерёмки и русских.

– Остались на ночь, – объяснил Ома, пряча глаза. – Поставят петли – с богатой добычей вернутся.

Казаки на ночь окружали лагерь санями, на которых везли поклажу. И на этот раз поставили заграждение: мало ли какая напасть может приключиться. Юкагиры устроились, как обычно, отдельно. Сторожевой казак, бодрствовавший в карауле, прислушивался к ночным шорохам: ему мерещились приглушённые голоса, шуршанье снега… Чу! Будто кто идёт… Казак насторожился, поднял пищаль, и тут кто-то бросился ему на шею.

Караульный успел-таки выстрелить, Казаки пробудились, поднялся гвалт, открылась стрельба. Атласов ожидал увидеть какого угодно врага, но выяснилось: лагерь окружили юкагиры, с которыми делили все невзгоды похода, ели-пили из одной посуды. Потрясая копьями, недавние союзники с дикими выкриками выскакивали из-за укрытий.

– Убьём огненных людей! – призывал Ома. – Зачем они пришли на наши земли? Зачем свои законы устанавливают? Убьем мельгытангов, убьём!

Казаки, отстреливаясь, залегли в центре круга. Первая атака принесла нападавшим успех: трое служивых неподвижно лежали на снегу, несколько человек перевязывали раны.

Отбивая второй натиск юкагиров, казаки отошли далеко от того места, где хранились боеприпасы. Бессильно сжимая кулаки, они видели: юкагиры растаскивают оружие и порох.

Едва забрезжил рассвет, Атласов приказал пересчитать оставшихся в живых. Проверили, сколько оружия и припасов имелось в наличии.

– Три пищали, два самопала, десять пистолей да сабли, – доложил Иван Енисейский.

Положение было незавидным. Но с наступлением дня юкагиры отошли от лагеря, затаились за ближними холмами. Самые смелые из них высовывались из кустов, гоготали, вертели над головами захваченными в обозе самопалами.

– Слава богу, – крестился Иван Енисейский, – эти нехристи не умеют ими пользоваться. А то бы…

День прошёл в тревоге. Отбили одну атаку, другую, и юкагиры успокоились до вечера. Раненых наскоро перевязали, уняли кровь. Сам Атласов тоже был ранен. А ночью в лагере – новое происшествие. Два казака захватили лазутчика и, не давая ему опомниться, оглушенного притащили к Владимиру Владимировичу в мешке. Тот, услышав голос пятидесятника, завопил по-русски:

– Скорее! За оружием! Я покажу!

Это, оказывается, был Яшка Волокита.

– Почему голоса не подавал? – спросил Атласов. – Мы подумали: юкагир-лазутчик!

– Могли и отмутузить, не глядя, – добавил Енисейский. – По первое число!

– Да не понял я, кто меня скрутил, – рассмеялся Волокита. – Они молчали, и я молчал. Но хватит лясы-то точить. Скорее за мной! Покажу, где оружие лежит…

Казаки прокрались к указанному месту. Там, скрючившись, сидел Ерёмка Тугуланов. Под ним, как под наседкой, лежало пять самопалов. Это были ружья казаков, ушедших накануне вечером вместе с юкагирами на охоту.

– Что случилось в лесу? – допытывались казаки. – С чего юкагиры взбесились?

Яшка, отдышавшись, начал рассказывать:

– Поохотились знатно. Оме показалось мало, захотел ставить петли на соболей. Но казаки, царствие им небесное, – у Яшки навернулись слёзы. – засмущались: как так? Не было уговору на ночь оставаться. Иноверцы выхватили ножи и бросились на нас. Тут Ерёмка свалил меня с ног и закрыл собой…

Тугуланов закивал головой:

– Ага! Легла моя на Яшку и кричит: не дам обидеть! Спасла Яшка Ерёмку. Яшка тоже Ерёмку спасла. Рази можна дать убивать друг друга?

Волокита обнял юкагира и продолжал:

– Закололи, разбойники, всех. Исменя глаз не спускают, скачут вокруг. Не догадались, однако, с убитых самопалы снять. Они и меня прирезали бы, если бы Ома не остановил: пусть, мол, живёт, мы ещё вернёмся. А ещё сказал, что Атласов скоро перед ним на коленях заползает – ждут, мол-де, подмоги с Чукотки от Канмамутея, так-то!

– Побьют они нас, – вдруг запричитал стоявший рядом с Атласовым сухонький Даниил Пирогов. – Спаси и помилуй, боже!

– Не скули, – насупился Атласов. – Выберемся отсюда – порку устрою. Чего смуту наводишь, ирод?

Пирогов, разом онемев, со страхом видел, как стремительно багровеет смуглое лицо начального человека. Ох, на рукоприкладство может сорваться, а ручища у него тяжёлая, не дай Бог!

– Полноте вам, – встрял Волокита, – тут в полуверсте стойбище, большие юрты – видно, богато сидельцы живут. Вот бы туда пробиться! Никакие юкагиры нас оттуда не выкурят…

– Это дело, – прищурился Атласов. – Будем пробиваться!

Богомольный Пирогов часто-часто закрестился: и опала миновала, и, даст Бог, выберутся они из этого проклятого места.

– Ну-ну, Даниил, Богу помолимся в стойбище, если проберемся туда. А пока, – Атласов хитро прищурился, – «ищите – найдёте, стучите – отворят вам». Так, что ли, в Писании сказано?

– Так, так, – закивал Пирогов. – Просите, и дано будет вам, ищите и надейтесь…

– Ну, что? Искать, так искать! – Атласов озорно рубанул рукой воздух. – А что, ребята, пуганём напоследок изменников?

Ночь выдалась ясной, светлой. Юкагиры, высыпав из-за кустов, небольшими группами приближались к лагерю.

– Передние стрелки пойдут вон туда, – показал Атласов на рощу. – Палите что есть силы! Задние – не теряться: будут иноверцы наседать, стрелы пущать – пугайте их из пищалей. Даст Бог, прорвемся…

* * *

Потап Серюков не нашёл отряд Сидора Бычана. Тундровые жители говорили, что мельгытанги, взяв добрый ясак, ушли на Анадырь-реку. Делать нечего, казаки решили повернуть обратно – на соединение с отрядом Атласова.

Однажды, когда устраивались на ночной привал, порыв ветра донёс чей-то надсадный крик. Потап направил двух казаков на разведку: кто орёт, чего надобно? Вскоре посланные вернулись. С ними, прихрамывая, шёл Ерёмка Тугуланов. Никто, конечно, не ожидал встретить его в здешних местах.

– Ерёмка! Ты ли это, братец? Уж не леший ли тебя в эту глушь занёс? Ыот встреча так встреча! – Потап радовался от души.

Ерёмку усадили у огня обсушиться.

Закрывая от наслаждения глаза, он долго пил кипяток, заваренный сушеной смородиной. Казаки нетерпеливо подталкивали его: когда будешь говорить? Но Тугуланов, покрякивая и причмокивая, невозмутимо продолжал чаёвничать.

– Да скажи, наконец, как очутился-то здесь? – не выдержал Потап.

– Не томи душу! – просили и другие казаки.

– Идти скоро-скоро к Атласову надо, – проронил Ерёмка, вытирая губы ладонью. – Мои сородичи зла ему желают. На Панкаре в осаде держат.

Но запас русских слов у Ерёмки был невелик. Потому он встал, повелительно взмахнул руками, требуя тишины, – и принялся в лицах изображать события страшной ночи.

Казаки взволнованно смотрели невесёлое представление. Жесты, мимика и междометия Ерёмки помогли им понять: вот уже которую неделю Атласов сидит в заброшенном корякском острожке, окружённый юкагирами. Надо идти к Панкаре!

***

Устрашающе молчалив и неприступен Атласов. Ни один мускул на лице не дрогнет, когда смотрит на Ому и его приспешников. Словно застыл Большой мельгытанин, поражавший прежде буйным нравом. Никто не знает, что на уме у начального человека, какую месть он замышляет изменщикам. И казаки, и юкагиры хорошо знают беспощадный характер предводителя, да и крепость его кулака многим знакома не понаслышке. Но спокойна рука Атласова.

Что, в самом деле, решить? Надо ли наказывать изменщиков сию минуту – батогами, хлыстами, держать их под надзором в холодной землянке без пищи и воды? Ведь достоверные известия пришли с Чукотки: Анадырское зимовье окружено юкагирами и чукчами, они грозятся учинить русским великое разорение. Узнав об этом, спешно вернулся назад отряд казаков, высланный на розыски Атласова.

Что делать, как быть? Худо поступит Атласов, если, как собак, прибьёт своих вероломных спутников. «Тундровая почта» тут же понесёт весть об этом по стойбищам и кочевьям, а как она дойдёт до сородичей юкагиров – те обозлятся в отместку разрушат Анадырское. Придётся, видно, простить Ому. Не стоит держать в напряжении весь лагерь, ведь надо идти дальше, к югу Камчатки. И даже можно сделать уступку: пусть люди Омы охотятся на Палане и Лесной – хороший ясак заплатят царю. Да и казакам после пережитого надобно придти в себя, успокоиться, окрепнуть. В осаде они изнервничались, изголодались: даже пришлось отваривать лахтачьи ремни 3636
  лахтачьи ремни – т. е. сделанные из кожи лахтака (нерпа)


[Закрыть] и сдабривать тот бульон корой деревьев. Юкагиры никак не ожидали, что на подмогу мельгытангам внезапно нагрянет отряд Серюкова. Побросав свои копья и луки, они униженно запросили пощады, и сам Ома распростёрся ниц перед Атласовым.

Однако объявленная милость не обрадовала изменников. Угрюмые юкагиры хранили молчание. И только молодой корякский князик, которого с десятком воинов на помощь Оме, видимо, прислал Иктеня, шумно радовался: Атласов велел забрать у него всех оленей и отдать казакам на пропитание – он посчитал это истинным знаком прощения.

Своё появление в стане Омы князик объяснял тем, что заблудился-де в тундре, увидел людей – в гости к ним пришёл. Но Атласов ему не верил. Он подозревал: предводители аборигенов готовят большую битву с русскими. И решил сделать ответный ход: отправил в Анадырское Яшку Волокиту и Ерёмку Тугуланова. Они возвесят тамошним чукотским родам, что мельгытанги целы и невредимы, затея бунтовщиков провалилась, и Ома покорён. Огненный дух по-прежнему защищает русских от бед и поражений. Такое известие, считал Атласов, должно образумить Канмамутея, желавшего посрамить и разорить Анадырское. Если посрамлён Ома, лучший воин юкагиров, то и чукчам нечего надеяться на удачу.