Текст книги "Бандитская Лиговка"

Автор книги: Николай Пономаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Шкворень надеялась, что помеченные красными крестиками фотографии следов бесчинств, лежащие под стеклом на столе Шайтанова, не все являются документами преступлений Герострата.

– Разве я виновен, что общество наплодило столько подонков? Увижу ещё одного Лося – опять отрежу голову, как он того заслуживает.

– Это самосуд.

– Плевать на термины. Я знаю что такое справедливость. Бандиты заслуживают казни. Еще я пришил москвича из налоговой службы. Приперся трахать руководительницу фирмы за обещание простить некоторые нарушения, обнаруженные в её столичном филиале. А ею была Маргарита. Ненавижу продажных чиновников и клерков, которые состоят в должности ради достижения личных интересов. В чем ещё признаться? Фактов много. Хотите про поджог кафедры зоологии позвоночных животных Университета?

– Подонок.

...Хрупкие скелетики теснились на полках и в шкафах. Мертвый мир животных. Все это летало, кричало, ползало при жизни. Клевало, жевало, глотало. Меняло шерсть и теряло перья. Нырки, пингвины, гагары, чайки, попугайчики, колибри – весь мелкий животный мир в чучелах и скелетах. Выпотрошенные и высушенные бывшие жители планеты Земля. Мумии. Тишина. Ни звука. Грудные клетки на белых скелетиках кажутся гребенками. Хрупкие черепушки. Одно движение руки и груда мелких косточек усыпала пол. У чучел отлетали головы, тельца превращались в лепешки – лишь наступи. Черепушки под каблуками издавали скрипящие звуки...

– После нашего с вами осмотра выставки новорожденных с аномалиями я снова хотел попасть в Кунст-камеру. Ночью. Вдруг так захотелось поглазеть на себе подобных, двуликих, без свидетелей. Но не удалось. Зато в здании по соседству горел свет и я забрел в незапертое помещение. Там было много скелетов и чучел. Все такие правильные, отборные. Элита.

– И ты уничтожил уникальные работы.

– Надо отражать и другую сторону мира! Люди, звери, птицы с врожденными дефектами должны стоять рядом с благополучными, как равные, а не только в Кунст-камере! И я поджег это благополучие, эту лживую историю позвоночных.

– Ты маньяк, которому нет прощения.

– А я и не прошу. Но хочу остановиться. Хочу арбитра, который сказал бы в каком случае зло не надо наказывать злом.

– Не рядись в Робин Гуда.

– Мне достаточно моей славы. Мы устали воевать с подонками. Я насытился, Герострат готов умереть во мне. Ради Гошки могу уйти в спячку и не шастать по ночам. Он тянется к тебе, как и я, впрочем. Но я также знаю, что ты не станешь возиться с убийцей и террористом. Только Гоша на что-то надеется. Скажи ему правду.

Жора резко отвернул свое лицо. Гоша смотрел в стол.

– Мы уходим, Полина. Нам на роду написано оставаться одним, прятаться и жить инкогнито. Вторжение в ваш мир нанесло нам глубокую травму. Мы тоже покалечили многие судьбы. Мы попробовали себя среди вас. И не без успеха. Но ваша волчья склочная жизнь не для нас. Если нас кусают, то мы загрызаем. Хватит смертей.

– Ты уверен, что можешь так просто уйти?

– Ни ты ни кто другой судить меня не в праве. Господь судья. Уж лучше я лягу в гроб с двуглавой змеей и буду молить прощения, чем стоять перед вашим неправедным судом, когда-то называвшимся народным. Я ухожу. Спасибо тебе за все. За общение, за надежду... Ты была первой, кому я открылся.

Янсон ссыпал лежавшие на столе деньги в подставленную сумку, рывком застегнул молнию.

– А как же я?

Полина Антоновна поняла, что Янсон действительно уйдет. Уйдет навсегда. Он приметный, его можно будет разыскать. Кажется... Судя по длительной деятельности Герострата, это пока никому не удавалось. Ее дракон скроется на просторах России, уединится, затаится...

– Ты даже не даешь мне времени подумать?

– Я подумал за нас. Здоровый по вашим понятиям человек не станет жить с таким, как я. Даже если он – офицер милиции. Подожди минутку, надо взять кое-что из сейфа.

Янсон с сумкой ушел в комнату. Шкворень видела, как он открыл сейф, бросил его содержимое в сумку, какую-то вещицу подержал в руках, внимательно разглядывая. Он принес её в гостиную и протянул Полине.

– Оставь на память.

Он сразу же вернулся в комнату. Шкворень грустно рассматривала гребень.

– Георгий, – позвала она.

– Георгий!

Полина вскочила, распахнула дверь комнаты Гоши. Никого. Краем глаза она заметила, что портрет двуликого Януса исчез. Окно открыто. Шкворень подбежала к нему. Прикрепленный к подоконнику тонкий эластичный шнур ещё подрагивал.

– Георгий, стой!

Человек, только что спустившийся на землю, взмахнул рукой и исчез в подворотне. Выбежав из квартиры, Шкворень поспешила вниз. В поздний час на Лиговке было пустынно.

КАЛ – 2

На следующий день Полина Антоновна позвонила в офис Янсона. Ей ответил человек, назвавшийся Пичугиным. Шкворень представилась и спросила Георгия Яновича.

– Это вы, Полина Антоновна? Мы знакомы, я – Емельян. Помните переводчика на представлении? Я ещё и бывший совладелец, а теперь хозяин фирмы "Банда".

– Где Янсон?

– Уехал.

– Куда?

– Неизвестно. Он очень скрытный. Но не за рубеж, Георгий Янович патриот.

– Надолго?

– Сказал, что насовсем. Продал мне свою долю акций и укатил. Объяснил, что устал от бизнеса. Точнее, от криминального окружения. Просил передать вам пакет. Как это лучше сделать?

– Подъезжайте к парку.

Шкворень хотелось прогуляться. Сидеть в кабинете и продолжать думать о Янсоне было невыносимо. Георгий обрубил все концы. Его квартира оказалась оформленной на гражданина Емельяна Пичугина, фирма тоже. Подавать в розыск? Подключать Шайтанова? Но Янсон – уникум в физическом плане. А в моральном... Острое чувство справедливости довело его до совершения преступлений. Или чувство ущербности? Скорее и то и другое.

Емельян приехал на знакомом Полине Антоновне джипе. Новый владелец "Банды" протянул ей что-то плоское, завернутое в бумагу.

– Емельян, вы знаете где искать Янсона. Передайте ему, что он скотина и что я его жду.

Шкворень пошла к воротам парка. Углубившись в него, заметила среди деревьев одинокую скамейку. В бумагу был завернут портрет двуликого Януса чертами Гоши и Жоры. Шкворень грустно смотрела на их отвернутые друг от друга лица. Такие мудрые, такие приукрашенные художниками. Небрежно держа картину в одной руке, Полина пошла из парка через другой выход. От Януса хотелось избавиться, забыть человека как сон... А может его и не было? Может, ей все действительно приснилось? И нет никакого Лиговского РУВД... Знакомый павильон! Шкворень с трудом избавилась от грустного раздумья и вспомнила почему этот павильон привлек её внимание. Здесь она была в первый день её назначения на должность. Полина Антоновна решительно пошла к аттракциону метания искусственного кала.

Там все было как и прежде, только добавились портреты Примакова, Березовского, Лебедя, Геращенко, Маслюкова и других. В столь раннее время посетителей не было. Только престарелый управляющий за стойкой и молодой человек, видимо, знакомец, лениво бросал искусственные какашки в кого попадет. Они разом обратились ко входу, на пороге которого появилась женщина в форме подполковника милиции.

– Можно со своим?

Хозяин с приближенным переглянулись. Шутка, что ли?

– Поставьте вот это на ваш стенд и дайте десять кусков говна.

Полина Антоновна протянула управляющему портрет Януса и деньги. Поняв в чем дело, хозяева повеселели. Молодой человек быстро сбегал к стенду с портретами и укрепил Януса посередине. Едва он отошел, как первый кусок кала просвистел мимо него и влепился в глаз изображенного бородатого мужика. Полина вкладывала в каждый бросок всю свою злость на убежавшего Янсона, на себя, поддавшуюся обманщику, на весь белый свет. Через минуту оба лица Януса выглядели залепленными экскрементами.

– Вот так тебе, сукин сын!

Старик управляющий поинтересовался:

– Кто это, извиняюсь? Депутат?

Шкворень тихо ответила:

– Двуликий Янус.

– Двуликий анус?

– Очень похоже.

Шкворень ушла, оставив портрет Гоши и Жоры в ореоле известных лиц государства и города. Медленно пройдясь по парку, потом Лиговскому, вернулась в РУВД. Возле дежурки её окликнул Бузьков.

– Полина Антоновна, минуточку. Тут вам принесли, сказали, что по вашей просьбе. Высокий такой волосатик.

На обратной стороне портрета двуликого бога, на белом квадрате, Полина прочла: "Выбери мне более достойное окружение. Янус".

БОРЩЕВИК

Оперативный дежурный Буремов был из категории "непробиваемых". Таким кол на голове теши, они будут упрямо делать свое. Капитан "прославился" тем, что в его смену в изолятор временного содержания однажды была помещена новая начальница Лиговского РУВД Полина Антоновна Шкворень. Она была переодетой и загримированной под торговку, качала права, будто её обобрали сотрудники милиции. Не знавший её толком в лицо и не особенно гибкий Буремов засадил скандалившую шмару за решетку поостыть. А утром... Слава богу, что оргвыводов не последовало. Зато нагоняй...

Многие годы Буремов исправно, но безмятежно сидел в своем кресле у пульта под большущими электронными часами, которые показывали 8 часов и 3 минуты утра. Цифры помигивали на табло, только на самом деле могло быть и 18 часов 43 минуты и 8 часов 13 минут. Из четырех цифр мерцали только две. Буремов никогда внимания не обращал на эти часы и скорее всего удивился бы наличию таковых над головой. Укажи ему кто на них, пожал бы плечами откуда взялись? Буремова сослуживцы звали по-разному – Бурым, Буром, Бурэ, кому как нравилось. Бурым, когда просили помочь, а Бурый посылал; Буром, если надо было что-то утрясти или пробить у начальства; Бурэ, когда спрашивали сколько времени.

Сегодня Буремов узнавал время по своим новеньким карманным наградным. Но перед этим в который раз любовно прочитывал гравировку на серебристой крышечке. "За содействие в борьбе с наркоманией и наркобизнесом". Заслуженная награда лежала перед капитаном всю смену как напоминание бдить и нести службу в повышенной готовности. Никто не смел прикасаться к наградным. Только одному позволялось – старшему оперу ОНОНа Александру Уколову. В восемь утра он как раз появился на пороге РУВД с мешком маковой соломы.

– Привет старшему ОНОНисту! – Буремов оторвал глаза от журнала КП (Контроль происшествий) , под которым лежал журнал "ЖД" (Женское дело).

– Здорово, – неприветливо ответил Уколов, – Сколько времени?

– А тебе сколько надо? Проспался уже?

Капитан проследил глазами хозяйское движение руки спеца по наркотикам к наградным часам.

– Девятый час. Пора завтракать.

Уколов со вздохом вернул часы с гравировкой на место. Суток не прошло, как на совещании в УНОНе на Диагональной улице ему вручил этот приятно тикающий аппарат сам Савелий Васильевич Альбинский. Лиговский опер толком не знал как называется должность этого классно одетого, чисто выбритого, тонко пахнущего Америкой мужика, считалось, что он один из главарей по борьбе с международным наркобизнесом. Представитель могучей организации, чьи руки душат наркодельцов в Колумбии и на Тайване, в Чуйской долине и на Чукотке. Альбинский с радушной улыбкой пожал руку, потрепал за плечо, задушевно сказал "спасибо" и вручил эти карманные с цепочкой, стоимостью... Уколов даже не смотрел на цену, расписываясь в ведомости на получение наград. А зря. Принимая часы, он должен был уловить оперативным чутьем , что вечером надо будет "соображать". Напоить водкой весь свой отдел, обмыть награду как следует, невозможно даже ценой всего месячного денежного содержания.

Тем вечером, когда бутылки разом опустели, спустился в дежурку и положил капитан Александр перед капитаном Павлом эти самые часики.

– Купи часы, Бурэ.

– На фиг.., – начал капитан.

– Купи, Бур, часы! – повысил голос второй капитан.

– Они мне на.., – пытался возражать первый капитан.

– Обурел? За бутылку. Бери как награду. Награждается оперативный дежурный Павел Буремов за содействие в борьбе с наркоманией и наркобизнесом. Ты мне содействовал?

– Содействовал. Вчера твой мешок соломы опять оформил.

– Во! Ну, погнал за бутылкой-другой.

Святое дело. Павел послал помощника к ларям и вскоре Уколов вернулся в свою компанию с водкой и закуской.

– А часы?

– А ну их, ещё дадут.

– Т-т-точно, у меня этих часов было – до дури! Лучше б сразу деньгами...

– Поехали!

Снова полилась беленькая по стаканам.

Утром капитан Уколов сожалел об утраченной награде, но не более. Во время дежурств Буремова он всегда сможет посмотреть на свои часы и даже узнать сколько времени.

– Ты опять с этим мешком?

– С другим, не видишь, что ли? В ту смену красный был, а этот в серую полоску.

– Сколько?

– Семьдесят, ты ж знаешь.

– Ну да. А злодеи?

– Ща приведут.

– Обурел ты, Шурик, хоть бы вес разный брал.

– Нельзя разный. Для очередной награды надо всегда брать нормальный вес. Не сто и не десять килограммов. Семь – счастливое число, вот и таскаю семьдесят.

– Тяжело, небось.

– Привык.

– Держал бы тут, чего таскать туда-сюда.

– А изъятие со свидетелями тоже у тебя делать? Я так всех дежурных пересажаю.

Кровный мешок маковой соломы Уколов привычно положил на скамейку возле "аквариума".

– Где бы героина раздобыть, хотя бы пуд?

– Сменяй свой семидесятикилограммовый соломенный мешочек на пуд беленького в соседнем РУВД.

– И то мысль...

Слегка ободренный Уколов пошел к себе, а Буремов скосил глаза на монитор наружной камеры наблюдения. К РУВД приближался ветеран. Утро, а он уже на ногах. Костюм, ордена, медали. Держись, Павел, такие – самые трудные. Сейчас начнет жаловаться на соседей и грозиться обращением в высшие инстанции.

Вошедший представился:

– Петр Филиппович Косюк.

Косюк пришел с таким заявлением, что Буремов распознал в ветеране или инвалида на голову или обкуренного. Он съязвил:

– Может ты, дядя, и ментозавра видел?

Дежурный с удивлением смотрел на вполне порядочного человека в костюме, с орденами, с сединою на висках и несущего какую-то чушь о болоте, грозящем городу массовыми галлюцинациями. Будто, проезжая по одному и тому же месту в электричке, человек на время перемещается как бы в другой мир. В последний раз, говорит, причудился ему доисторический лес с ящерами. Неужели и ветеранов приобщают к травке?

Старик страшно обиделся на беспардонную реплику милиционера.

– Не надо мне хамить, сосунок!

Дядя был не из робких, дядя был из тех закаленных, которые с ходу распознают врагов, особенно врагов коммунизма.

– Я пьяным бываю два раза в году. В День Победы и 7-го ноября. Средства не позволяют на большее.

– Кто говорит, что пьяный? Не обязательно пить, чтобы черти в глазах плясали. Достаточно ма-а-аленького такого укольчика и ты, дядя, счастлив.

– Не называй меня дядей! Я ветеран войны и труда. Я пришел рассказать все это, чтобы приняли меры. Уже дважды в электричке со мной происходит одно и то же.. И другие пассажиры, повторяю, чувствуют веселье...

– Ага, зрачки расширяются, мышцы расслабляются ... Эта ваша электричка, случайно, не "Петербург – Ленкорань"?

– Какая ещё Ленкорань?

Мужчина встал, он понимал, что мент считает его чокнутым.

– Я Родину защищал, а ты сидишь тут, кривляешься. Где ваш начальник?

– Полина Антоновна в главке, будет позже.

– Издеваешься над пожилым человеком. Какая к черту Полина?

– Антоновна. У нас командир – женщина.

Ветеран сплюнул и поплелся к выходу. Буремов посочувствовал:

– Какой-то гад деда на иглу подсадил.

– Наверняка родной внучок испортил родственника. Ждет не дождется освобождения дедушкиной квартиры.

Помощник дежурного Печонкин, слушавший диалог и с сожалением смотревший на деда, высказал предположение:

– А может и сынок.

– И сынок может.

– Дедушке недолго осталось, если ему в электричке мерещится парк Юрского периода , да с ментозаврами...

Буремов набрал номер телефона Уколова.

– Черкни себе адресочек. Сейчас дед приходил с глюками.

Уколов адрес записал и забыл до поры. До шума людского и бунта, что поднялся вскоре.

На самой границе Лиговского района, там, где перед железнодорожным полотном гниет злосчастное болотце, и раньше случались истории жуткие и удивительные. Теперь ночные патрули объезжают это место стороной, а граждане стараются забыть, что там, за пригорком – зловоние и квакают лягушки и чавкает болотная утроба. По разному называли это место. В РУВД чаще всего обозначали, как Озеро Духов.

Мальчишки, чей исследовательский азарт опасность затмевает, раньше наведывались к пространной луже, заросшей осокою и камышом. Потом нашли рюкзак и больше к луже ни ногой.

Рюкзак и рюкзак. Брезентовый, зеленый. А внутри... Короче, добавилось работы отделу по раскрытию умышленных убийств. Расчлененка. Но что удивительного в этой истории, так это неоднократное обнаружение страшного рюкзака.

Когда его вытащили из болотной лужи с лиговской стороны, на железнодорожной насыпи замаячил паренек со стороны пушкинской. Понаблюдал, а потом заявил, будто в луже ещё кое-что покоится.

Верно, пошарив палками, нашли сумку с головой, ступнями и кистями рук.

– Откуда знаешь? – взяли парня в оборот.

– Так это я вчера ещё нашел на нашей стороне. Как оно теперь у вас оказалось...

– А ну-ка марш отсюда! Убрать посторонних с места происшествия!

Через часок Шайтанов позвонил из РУВД своему коллеге Псаломщикову, начальнику Пушкинского ОУР.

– Как дела?

– Пока все тихо.

– У меня тоже, слава богу.

– Да уж конечно, слава богу, тихо.

– Да...

– Вот когда какое тяжкое преступление пройдет, тогда плохо.

– Точно, плохо тогда. Особенно когда убийство.

– Не говори. Каждый день мочат.

– Ежедневно. Находим и на земле и в воде, где только не валят друг друга.

– Озверели. А вот сегодня пока не нашли никого.

– И мы не нашли. Но найдем, ты ж знаешь.

– Мне-то не знать.

– Что ты имеешь ввиду?

– Твой опыт. Дня не бывает, чтобы не нашли.

– Не говори... Когда кого-то не насильственной смертью на тот свет отправляют, это не беда. Не криминал.

– Конечно, дело не возбуждается, раскрывать не надо... А когда насильственной...

– А когда расчлененка...

– Да когда части тела да в разных местах...

– Да когда чего-то от тела не найти...

– Да ещё когда не опознать...

– Тогда уж точно глухарь.

– Глухарь. А кому охота глухаря на себя вешать?

– Никому. Хорошо, что пока тихо.

– Пока тихо – хорошо.

Так Шайтанов с Псаломщиковым проговорили минут тридцать. Уважительно, как настоящие профессионалы и коллеги. Они оба не знали, что в это самое время со стороны болотца по направлению к городу Пушкину стремглав несутся трое пареньков с вытаращенными глазами. Этими самыми глазами они вчера ещё видели, как из водоема милиция извлекла рюкзак с торсом человека и сумку с головой. А сегодня все это появилось снова!

Через два часа в кабинете Шайтанова раздался звонок. Теперь звонил Псаломщиков.

– Как дела?

– Ты не поверишь, пока все тихо.

– У меня тоже.

– Мы-то знаем, что тишина обманчива.

– Обманчива тишина. Я бы сказал, коварна.

– Может, в эту минуту какой-нибудь гад...

– ...нож заносит...

– Не, набирает номер дежурки, чтобы сообщить о страшной находке.

– Жуть какая, пальцы бы поотрубил.

– Вот-вот, о расчлененке, кстати.

– Пока не звонят, слава богу.

– Но мы-то знаем, что позвонят.

– А куда денутся? Если найдут, конечно позвонят.

– Лучше, чтобы не нашли.

– Если что, можешь на меня рассчитывать.

– А ты на меня.

Любезно поговорив с Псаломщиковым, Шайтанов срочно вызвал начальника отдела по раскрытию умышленных убийств Раскольникова.

– Поезжай на это Озеро Духов и перетащи сумку на место. Рюкзак оставь.

Когда начальник убойного вышел, из дежурки сообщили, что какой-то БОМЖ снова нашел в болотце рюкзак с трупом.

Сквозь железнодорожную насыпь была проложена большая труба, почти полутораметрового диаметра. Она соединяла болотце лиговской стороны с болотцем пушкинской. Кто называл её трубой, а кто тоннелем. В укромном месте лиговчане хранили деревянный шест длиной чуть больше длины этой самой трубы. Шестом в трубу проталкивалось все ненужное на этой стороне.

Прибыв на место, Раскольников не удивился, что перетащенные на территорию пушкинцев рюкзак с туловищем и сумка с головой опять находятся на земле лиговчан. С той стороны тоже работают профессионалы. Дав рубль БОМЖу, вторично нашедшему труп, Раскольников прогнал его на другую сторону, а затем с оперативником вытолкал сумку через трубу в болотце пушкинцев. Подождали. Вскоре голова снова была у них. С той стороны тоже сплавляли шестом.

– Договоримся? – крикнул Раскольников в трубу.

– Пусть начальники договариваются, наше дело спихивать.

Поняв, что теперь глухаря соседу не перепихнуть, Шайтанов с Псаломщиковым спорили по телефону чья очередь брать труп на себя.

– Полторы недели не прошло, а ты уже забыл как перекинул мне клиента с проломом в черепе. Кстати, я раскрыл это дело.

– Ну и это раскроешь!

– Нет уж, сам давай.

– Первоначально все – же нашли на твоей территории.

– Кто это видел? Вы у трубы пост выставили?

– Ладно, запиши на календаре, что следующий – твой.

– Договорились.

Совсем дурная слава о болотце пошла с тех пор, как на пустыре перед гиблым местом убили и закопали молодого журналиста. Даже тропинка туда стала зарастать. Убей кого другого, город не узнал бы. А тут все газеты поместили снимки пострадавшего, набатно задали вопрос: "Доколе милиция будет спать по ночам, когда злодеи бродят по дорогам и нападают на исполняющих свой профессиональный долг репортеров?!".

Милиция не менее ядовито ответила через свои собственные программы и издания: "Как можно исполнять профессиональный долг с алкоголем в крови глубокой ночью на загаженном пустыре? В чем он заключался, долг? Подробности завтра".

Свободная пресса гадала и ждала что выкинут дальше журналисты в погонах. Ждала, но не сложа руки. Как раз в тот день на телевидение приплелся криминальный репортер Алеша Задков с разбитой харей и как всегда без денег.

– Обобрали в подъезде. Стукнули по башке и обобрали.

"Доколе милиция будет позволять хулиганам избивать и грабить исполняющих профессиональный долг журналистов?" – взахлеб на страницах.

Пресс-служба ГУВД ответила, что оба пострадавших журналиста после общения с женщинами "с натяжкой" (так в прессе) и господином Бахусом вступили в знакомство с неизвестными, продолжили алкогольное возлияние, а подобное почти всегда заканчивается ссорами и рукоприкладством. "Если выпивка "с умом" является составляющей профессионализма, то данные корреспонденты не могли бы считаться профессионалами" – писал "Криминальный листок".

Защита собственных интересов и безопасности понуждала журналистов выдать пример настоящей расправы над коллегой из-за скандальной публикации, публичного обличения или раскрытия тайны из жизни коррумпированных чиновников. Каждый желал друг другу стать такой жертвой. Многие надеялись, что пристукнут одного из корифеев в бытописании криминального Петербурга. Некоторые делали ставку на какого-нибудь натурала, который грохнет "пидора", пропагандирующего в газете однополую любовь. Слабая надежда проявлялась в отношении парня, которому кто-то поставлял материалы о расходах народных депутатов. Она рухнула в день, когда этот борзописец купил джип.

Известный в городе папарацци тоже был многообещающей кандидатурой в покойники, но как раз в дни событий его дружок опубликовал список жертв, чьи фото имелись в архиве. "Если с фотографом что-либо случится – то непотребства, связанные с вышеперечисленными лицами, точнее телами, будут опубликованы". Папарации только потом сообразил, что сам будет заказан теми, кто не вошел в список и желает зла фигурантам этого списка. А как только сообразил, так сразу и уехал за рубеж.

Никто не хотел нападать.

– Жидковатыми пошли "обиженные прессой".

"Обиженные прессой" справедливо полагали, что газеты народом не читаются. Они и сами не открывают газет, а их пресс-службы не особенно стремятся показывать начальству негативные публикации. Можно и по шапке получить за допущение грязи к печати.

Проклятое место благодаря баталиям в прессе стало известным, появились какие-то фанаты, потом последователи сатаны, которые грозились расправиться с выпивохами, бывшими хозяевами пустыря. Полная решимости жестко и нетрадиционно избавиться от постоянных нахлобучек по поводу убиенного журналиста и медленного хода расследования, Полина Антоновна Шкворень организовала несколько акций зачистки территории. Молодые и горячие ребята из ППСМ получили разрешение отвести душу в течение нескольких вечеров. Все, кто приближался к пустырю и болотцу были биты или напуганы до смерти. В городе поняли, что какая-то банда под милицейской крышей бесчинствует в известном месте. Битые забыли дорогу туда, а небитые и не искали. Может быть поэтому феномен трубы стал известен так поздно.

Вернемся в болото. Первыми неладное заметили пассажиры электричек, проходящих по этой ветке. Аккурат в том месте, где под насыпью проложена огромная труба. Она соединяла болотце со стороны Лиговского района с болотцем со стороны Пушкинского района. Именно там проезжающие получали по мозгам. Они утверждали, что все вокруг вмиг преображалось, краски становились ярче, наступало необъяснимое веселье, унылый пейзаж за окном менялся на, допустим, цветущий лес Юрского периода.

Петербург всколыхнуло публичное письмо садоводов и огородников в адрес железнодорожников. Трудовой народ возмущался, что в электрички, следующие в Шапки, невозможно пробиться. Они заполняются до отказа ребятней различного возраста. Шумливые и глумливые, они катаются туда и обратно практически круглосуточно. Порой взрослые с платформ замечали, что юноши и девушки в вагонах вели себя с противоположным полом "недостойно", как сказал бы президент США. Между тем в кассе билеты на эти электрички залеживались, а посылаемые контролеры обратно на базу не возвращались.

Поначалу петербуржцы не придали значения этому феномену. Они устали от делателей денег на всяких верованиях и мистических сенсациях. Все больше людей, вернувшихся к свету из мрака восточных галлюцинаций, называли УФОлогов УОлогами. Взрослые долго не знали о детском развлечении, названном в среде подростков "веселый поезд". Слово "колеса", доселе означавшее для наркоманов таблетки, теперь стало ассоциироваться с настоящими, железными колесами. Их не

Некоторые заметили нестандартное поведение молодежи, её тягу к определенной электричке, но были заняты своими заботами, считали, что когда-нибудь руки дойдут и до этой проблемы.

Раскрытие тайны трубы под железнодорожной насыпью – заслуга оперативника ОНОН РУВД Уколова. Именно он, награжденный когда-то именными часами "За активную борьбу с наркоманией и наркобизнесом" связал феномен электрички с упавшим спросом молодежи на наркотики. Именно он вспомнил о дедушке ветеране, рассказавшем оперативному дежурному Буремову о доисторическом лесе с ментозаврами. Порывшись в календаре, он нашел нужный номер телефона.

Вместо ветерана Уколову ответил подросток.

– Племяш?

– Да.

– Дай дедушку.

– Дедушка в больнице.

Старость не радость. Годы, болезни, усталость. Уколов вполне ожидал такого ответа.

– Что с ним?

– Его растения сожгли.

Так, так... Все-таки наркотики. Уж не этот ли обладатель ангельского голоска совратил собственного дедушку? Допустимо, что дедушка смолоду любил травку и это он внука совратил, а не наоборот. Пацан, главное, говорит совершенно незнакомому, не представившемуся человеку о том, что его деда "растения сожгли".

– Ты откровенный паренек. А сам как себя чувствуешь?

– Я то ничего. Хотя тоже руки обожжены.

– Понимаю. Вены начинают пропадать.

– Нет, просто покраснели.

– Это сейчас они только покраснели, а со временем исчезнут, их потом иглою не найдешь. Придется в пах колоть. Деда, небось в пах колется?

– В руке у него иголка.

– Навечно вмастрячена, что ли? Гигант твой деда.

Уколов знал наркотов, которые с трудом находят вены на своих конечностях. Чтобы не искать при очередном уколе, а следовательно не делать массу болезненных проб, некоторые днями не вытаскивают иголку из тела. Только новые шприцы к ней присоединяют.

– Где лежит?

– В госпитале на проспекте Культуры.

Номера палаты паренек не знал. Если дед лежал в военном заведении, значит имеет отношение к органам или к армии.

– Он у тебя офицер?

– Разведчик.

– Ладно, привет передам.

Странно, вопреки ожиданиям Уколова, что его направят в наркологическое отделение, идти пришлось в ожоговый центр.

– Видать, травку варил и был травмирован буйным пламенем. Сказал же паренек, что растениями обжегся. Все правильно.

Много видел ОНОНовец наркоманов жуткого вида. Бывали такие истощенные, что их руки, ноги, горло можно обхватить большим и указательным пальцами. Бывали синюшные и черные, бывали едва дышащие, но этот... Дед на больничной постели выглядел пропущенным через сломанный цветной ксерокопировальный аппарат. На его коже игра различных оттенков красного, синего, желтого перечеркивалась черными и коричневыми полосами. Как и рассказывал внук, из его руки торчала иголка, подсоединенного тоненьким шлангом к большой бутыли, помещенной на вертикальной стойке. Дед лежал под капельницей.

– С ним можно говорить?

Медсестра радостно разрешила:

– Хоть на всю ночь оставайтесь и слушайте его. Должно быть раньше был замполитом . Язык без костей. Любит поучать. А ругается – ужас!

У постели больного Уколов представился, но сразу попросил не беспокоиться:

– Я здесь не для того, чтобы преследовать старого человека...

– Попробовал бы ты меня преследовать, сукин сын! Я таких как ты давил двумя пальцами и до войны и после. Это вы теперь разгулялись, беспартийные. А раньше...

Дед сверкнул глазами на посетителя. Голос тверд, ни тени на попытку вызвать жалость к себе.

– А я к вам заходил, говорил, что не все там чисто, на железной дороге. Отмахнулись. Никто не верит! И здесь никто не верит. Вот же, вот же оно! На собственной шкуре!

Разволновавшийся больной сел в постели, выдернул иглу из вены, скинул с тела простынь. В его искрящихся гневных глазах Уколов мог заметить какую боль испытывает раненый. Кажется, что на теле нет не пострадавших участков.

– Видал? Это все он, наркотик.

Не видал. Ничего подобного не видал специалист по борьбе с наркоманией и наркобизнесом Уколов. Деда будто отстегали раскаленной проволокой, которую при экзекуции макали в различные краски.

– Шестьдесят процентов ожога! И я ничего не чувствовал. Только дома разболелось. Спасибо, внучок спас.

Выпалив это, дед упал на подушку. Уколов пока поостерегся задавать вопросы. В больницах обычно заставляют сдавать одежду и облачаться в халаты. Ветеран Петр Филиппович Косюк ни за что не захотел расстаться с пиджаком. На лацканах были хорошо видны многочисленные дырки от снятых наград. Черный сатиновый, словно обобранный, висел на спинке стула.

Полежав, дед спросил, как бы впервые видя визитера: