Текст книги "Шхуна «Колумб» (рис. Л. Лурье)"

Автор книги: Николай Трублаини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Глава VI
ШКВАЛ

Летние месяцы – месяцы гроз. На суше грозы чаще всего бывают в конце дня, между тремя и шестью часами вечера. Но на море они большей частью проходят ночью. Метеорологи объясняют это тем, что ночью водная поверхность теплее, чем суша. Воздух над морем охлаждается быстрее, чем вода, что вызывает усиленное вертикальное движение в атмосфере и приводит к быстрой концентрации водяных паров наверху и к возвращению их на землю в виде ливня. Картина возникновения грозы еще подробно не изучена, но моряки знают, что она всегда приносит с собой шквал – воздушный вихрь. Он, неожиданно налетая, будоражит воду, рвет паруса, причиняет массу неприятностей и быстро исчезает. Шквал с грозой опасен для маленьких парусных судов, но, впрочем, все же меньше, чем шторм. При шквале порывы ветра достигают семи баллов, то есть его максимальная скорость равна пятнадцати метрам в секунду, а шторм только начинается с двадцати метров в секунду – с девяти баллов.

Шквал захватил «Колумб» внезапно. Единственный человек, способный предвидеть перемену погоды – Стах Очерет, – лежал тяжело раненный в запертой рубке. Впрочем, никто из команды, кроме, может быть, Андрия Камбалы, не знал, жив он или нет. Но, прежде чем «Колумб» попал в шквал, произошло событие, задержавшее движение шхуны. Левко, пользуясь темнотою, сумел незаметно для захватчиков испортить что-то, и мотор стал стучать и давать перебои. Командир-пират первый обратил внимание на ненормальность в работе мотора, и Анч спросил, что случилось. Левко заявил, что мотор загрязнен и, если его не прочистить, «Колумб» скоро совсем остановится. Анч ответил на это угрозой немедленно застрелить моториста и успокоился только после заверения Левка, что чистка отнимет не больше часа. Моторист получил приказание немедленно чистить мотор. Ссылка на засорение мотора показалась захватчикам подозрительной, и они охотно спровадили бы Левка за борт, но сам командир-пират, хотя и разбирался в моторах, провозился бы с чисткой, не имея навыка, до утра.

На некоторое время место командира-пирата занял Анч, а тот поднял на шхуне паруса, желая воспользоваться легоньким, почти попутным ветром, чтобы увеличить ход. Он поднял фок, натянул кливер и, показав Марку, как править, отошел к Левку, чтобы следить за его работой.

Шхуна еле-еле продвигалась вперед и, казалось, каждую минуту могла остановиться. Марко мысленно одобрял поведение Левка, понимая, что моторист нарочно возится с мотором, чтобы задержать шхуну. Не надеясь на положительный результат, они оба мечтали как-нибудь задержать шхуну и разрушить неизвестные им, но безусловно преступные планы захватчиков. А потом, может быть, удастся встретиться с каким-нибудь пароходом или другим судном, внимание которого можно будет привлечь криком. Марко решил, что если такой случай представится, он обязательно бросится в море, даже со связанными ногами.

Анч подошел к рубке и, припав ухом к двери, стал прислушиваться. Шпиона волновало поведение раненого, который сумел так крепко запереться. «Возможно, у него есть какое-нибудь оружие», – рассуждал шпион. Учитывая, что в револьвере остался последний патрон, Анч не отваживался активно выступить против шкипера, хотя и не мог допустить, чтобы рана Стаха была очень легкой. Он сам стрелял в Очерета, видел под ним лужу крови и имел основание надеяться на смертельный исход. После захвата шхуны Анч внимательно осмотрел рубку. Огнестрельного оружия он там не нашел, но помнил, что видел противопожарный инструмент: огнетушитель, лом и два топора. Здоровый человек с такими орудиями представлял для пиратов некоторую опасность – с тяжелораненым можно было не считаться. Подслушивая, Анч хотел выяснить состояние Очерета.

Минуты две шпион ничего не слышал. Наконец в рубке послышался шорох – кто-то там передвигался и шептал, но через толстую дверь слов нельзя было разобрать. Неужели шкипер бредит или говорит сам с собою? Казалось, человек в рубке что-то рассказывает. Потом долетел стон. Анча это встревожило. А что, если другой рыбак не убит, а тоже ранен? Это усложняло дело. Впрочем, из рубки не донеслось больше ни звука. Шпион слушал еще минут пятнадцать, но вдруг порыв сильного ветра тряхнул судно; оно рванулось с места, парус надулся в обратную сторону, и шхуну бросило кормой вперед.

В ту же минуту забурлили волны, поднятые внезапным ветром. Зюйд-вест налетел таким порывом, что угрожал перевернуть «Колумб». Пират оставил моториста и бросился спускать паруса, но сделал это недостаточно ловко, и Марко чуть не полетел за борт. Когда был спущен фок, юнга повернул шхуну так, чтобы, маневрируя, идти против ветра, под одним кливером.

Шхуна пошла переменным курсом, но в прежнем, указанном пиратами, направлении. Оставив юнгу, пират вернулся к мотористу. Дело с мотором усложнялось – началась качка, и моторист не мог как следует работать. Левко проявил исключительную старательность и, казалось, намеревался завоевать полное доверие пиратов. Конечно, ни рыжий, ни Анч не верили ему ни на грош, но, решив, что на моториста влияют их окрики, относились к нему все более строго. Левко время от времени искоса посматривал на ближайшего конвоира, прикидывая, как бы неожиданным ударом свалить его, вырвать револьвер и пристрелить налетчиков одного за другим. Но пираты были чрезвычайно осторожны и становились или за спиной пленного, или не ближе полутора – двух метров от него.

Испортить мотор было нелегко. Нужна была большая ловкость, чтобы сделать это незаметно для рыжего. Не теряя надежды на осуществление своего намерения, Левко прежде всего сделал так, чтобы горючее поступало в мотор в меньшем количестве и давало неполное сгорание. Тем самым ход шхуны уменьшался почти вполовину. Лаг на шхуне был неисправен. Его еще утром разобрали и не успели собрать, и пираты не могли определить скорость хода.

Шхуну качало все сильнее, волны подымались и заливали палубу. Потом хлынул ливень. Ударил гром. Непроглядная мгла окутала море и легкую шхуну, которая взлетала на волнах, как игрушка. Марку только при свете молний, время от времени прорезавших тьму, видны были настороженные фигуры захватчиков и локоть Левка.

Попадая в шторм или шквал, шхуна начинала скрипеть, а при сильной качке откуда-то из-под палубы доносились звуки, напоминавшие удары колокола. Причины скрипа до сих пор никто не установил, это была тайна корабельного мастера. А звон начался после одного ремонта. Какой-то рассеянный рабочий оставил в металлическом воздушном ящике под палубой железный предмет, должно быть висящий на крючке. На большой волне этот предмет начинал раскачиваться, ударяясь о стенки ящика. Теперь как раз и зазвучали эти глухие удары. Моторист и юнга относились к ним равнодушно, но пираты встревожились. Казалось, звон шел с моря и напоминал печальный церковный благовест, обычный в их стране, но неизвестный ни Левку, ни тем более Марку. Впрочем, пираты ничего друг другу не сказали.

Под удары грома, шум дождя и вой ветра юнга приводил в исполнение задуманный план задержки шхуны. Воспользовавшись тем, что рыжий теперь почти не глядел на компас, Марко медленно повернул шхуну не менее чем на девяносто градусов и повел ее поперек указанного ему курса. С каждым порывом ветра «Колумб» удалялся от цели захватчиков. Ветер немного стих и стал ровнее, но волна увеличивалась и все сильнее раскачивала судно. Усилился гром, чаще сверкала молния.

Когда тьма лишь на миг прорезывается молнией, раскаты грома звучат под аккомпанемент невидимых, но ощутимых волн, под связанными ногами содрогается дощатая палуба, а к голове приставлено дуло револьвера, необходима исключительная сила духа и непоколебимость воли, чтобы не впасть в отчаяние, сохранить рассудительность и веру в спасение.

У молодых советских рыбаков были холодные головы и горячие сердца. Если бы захватчики присмотрелись при свете молнии к выражению глаз своих пленных, они увидели бы не испуг, а спокойствие, даже радость. Пленникам казалось что стихия пришла им на помощь в их стремлении задержать шхуну и помешать пиратам осуществить их планы.

Шквал шел узкой полосой, неся с собою тучи и ливень. Ветер еще дул, но дождь прекратился, молния сверкала уже за левым бортом, а гром стал ослабевать. «Колумб» выходил из шквала. Рыжий пират подошел к компасу. Суровая расправа была неизбежной. Сверив курс, компас и направление ветра, любой моряк понял бы, куда рулевой направляет судно. Но в это время ветер стал заходить с западных румбов, треугольник паруса полностью брал ветер, и юнга стал быстро переводить судно. Перемена ветра объясняла маневр, и это не дало пирату возможности определить, куда перед этим направлялась шхуна. Меняясь, ветер утихал. Для быстрого хода одного кливера было уже недостаточно, а фок поднять пираты не могли – молния уничтожила половину мачты. К Левку снова подошел Анч, и теперь моторист должен был пустить мотор. Придерживаясь указаний компаса, шхуна пошла прежним курсом, но определить, куда именно она направляется, можно было только по звездам. После полуночи снова вызвездило, и командир-пират принялся старательно вычислять местонахождение «Колумба». Возился он очень долго. Результаты вычислений все время казались ему ошибочными. Выходило, что, несмотря на все усилия идти с полной скоростью на юг, шквал отнес шхуну назад, почти до Лебединого. Рыжий не мог поверить в это и вновь повторял свой расчет, проверяя все данные с максимальной точностью.

Он еще не закончил своей работы, когда Анч тронул его за плечо и показал на море. Пират обернулся и увидел мигающий свет. Во тьме то вспыхивал, то угасал огонек маяка: две длинные и три короткие вспышки с равными интервалами.

– Это маяк на Лебедином острове, – сказал Анч.

Он мог этого и не говорить: командир видел этот маяк в предыдущие ночи и сразу узнал его. Кроме них, родной маяк узнали и пленные. Марко от волнения едва держал руль. Там, на маяке, в это время находились самые близкие ему люди. Если бы отец знал, сколько горя и радости принес он в эти минуты своему сыну! Горя – потому, что если бы маяк не светил, «Колумб» наверняка налетел бы на гряду подводных камней, проходящую поблизости, и тогда пираты нашли бы там свое последнее пристанище, радости – потому, что юнга снова видел свет дорогого ему маяка.

Глава VII
ОДНА

Маяк то зажигался, то гас, словно дразня своим белым светом. Так, во всяком случае, казалось Зоре, с жадностью следившей за его огоньком. Большие волны поднимали тело на гребень, и когда этот момент совпадал со вспышкой маяка, она чувствовала прилив сил и бодрости. Иногда маяк вспыхивал в такие моменты, когда девочка находилась между волнами или вода заливала ее голову, и тогда маяк на несколько минут пропадал из виду. Взмахи рук слабели, тело охватывала вялость. Где-то за островом, над материком, небосклон пересекали молнии, но звуки грома уже не долетали сюда. Над Зорей мерцали яркие, точно вымытые грозою, звезды, за горизонтом исчезал узенький серп молодого месяца. Но внимание плывущей не привлекали ни звезды, ни месяц. Ее мысли сосредоточивались только на свете маяка.

После грозы воздух и вода стали холоднее. Девочка чувствовала, как стынет тело и силы покидают ее; руки болели от утомления, пальцы на ногах свело. Удары волн все чаще попадали в лицо, и, не в силах поднять голову, Зоря напивалась горько-соленой воды. После каждого такого глотка тело тяжелело и все сильнее охватывало желание не поднимать рук, закрыть глаза. Будь что будет, только бы отдохнуть!..

Но вот призывно вспыхивает маяк, и снова руки находят силу загребать воду, возвращается надежда, возобновляется упорное желание доплыть до берега.

Долго борется с волнами девочка, а маяк светит все так же ровно, но не приближается, и кажется, что невозможно доплыть до манящего огонька.

Исчезают надежда и силы. Зоря еще механически разводит по воде руками, но глаза ее уже закрыты, и она не видит ни света маяка, ни неба над собою. Волны поднимают тело, бросают вниз, снова поднимают. Она уже почти потеряла сознание, только руки, как заведенные, все так же упорно загребает воду.

Как в тумане, встают неясные воспоминания. Обрывками мелькают события, одно за другим проплывают знакомые лица. Но вот их сменяют какие-то страшные, фантастические чудовища, в ушах звучит дикий визг, кажется – светит огонь, пылает пожар, обжигает грудь, и вновь все пропадает.

Пока девочка борется за свою жизнь, перенесемся на берег острова, туда, где высится маяк. Груды подводных камней на мелях преграждают здесь путь судам на протяжении нескольких километров. Ближе к острову отдельные камни уже выступают из воды. Этот барьер заканчивается россыпью невысоких, разрушенных ветром и водой известковых скал, над которыми возвышается маяк. Между скалами лежат небольшие песчаные мели, выползающие далеко на берег, обозначая своим верхним краем границу прибоя.

Море, разбуженное южным шквалом, который сменялся западным ветром, создавало над подводными скалами множество бурунов, накатывало огромные волны прибоя и с гулом разбивало их об остроконечные скалы. Затем валы с шипеньем растекались по песку, достигая белыми языками линии прибоя. Только ловкий и хорошо знающий побережье человек мог бы в такое время с огромным напряжением подвести к берегу лодку. Да и то в единственном месте – справа от маяка, приблизительно в ста шагах от маленького домика, в котором жил смотритель со своей семьей. Там подводные скалы немного расступались, создавая воронкообразное углубление. Туда набегала сильная волна, но водоворот, образованный ею, все же можно было преодолеть. И Марко не раз, несмотря на шум и кипенье воды, причаливал в этом месте на «Альбатросе».

Уже три дня, как пропал Марко, и три ночи обитатели маяка не спали. В аппаратной стоял, облокотившись о подоконник, смотоитель маяка Дмитро Завирюха. Он стоял так с самого вечера, с тех пор, как зажег огонь на маяке, и все время смотрел на темное море, ничего не видя. Впрочем, он и при свете увидел бы не больше. Он думал о своем исчезнувшем сыне.

Третий день никаких известий, хотя пропавших искали все рыбаки, краснофлотцы, водолазы, эсминец, самолет. Приезжали следователи, но и они никаких следов не нашли. Так и сообщили ему днем, когда он ходил с женой в Соколиный. И только, как грозное предвестие, стояло перед ним воспоминание о двух погибших в предыдущие ночи жителях острова.

«Где ж Марко, сынок любимый? Какой мальчик был!»

Смотритель терялся в догадках. Он уже не надеялся когда-нибудь увидеть сына. Он не мог без боли подумать о комнате в маленьком домике. Там в таком же оцепенении сидела мать Марка и не отрываясь смотрела в одну точку. Ей казалось – вот-вот откроется дверь и войдет ее мальчик, с веселым смехом расскажет о последнем рейсе «Колумба», о трусе Андрие и отважном Стахе, бросит несколько шутливых слов и она поцелует его. По щекам неудержимо текли слезы, но она их не замечала. Сидела на скамье у стола и не сводила глаз с двери.

На постели, полуодетый, спал Грицко. Теперь его взяли домой, и каждый раз, когда вечером родители возвращались из Соколиного и не отвечали на вопросы о Марке, мальчик заливался слезами. Тогда дед Махтей брал его за руку и утешал до тех пор, пока ребенок не засыпал.

Сейчас деда в комнате не было. Он вышел из дому, чтобы побыть наедине со своими мыслями, не видеть страданий дочери. Он знал – уговорами ей не помочь.

Дед выстоял всю грозу под дождем, в старом рыбачьем плаще, с непокрытой головой. Он вспоминал свою трудную жизнь, которая почти вся прошла на воде. Вспомнил палубы многих парусников и пароходов. Все они знали его походку, испытали силу его рук, вооруженных шваброй.

Бесчисленное множество судов изучил он, работая на них матросом, рулевым, кочегаром. Никогда он не мечтал закончить свою старость на родном Лебедином острове. Почти все его многочисленные товарищи распрощались с жизнью в море, и никто не мог сказать, где их могилы. Но когда судьба занесла его пенсионером сюда, на маяк, он очень привязался к своим внукам, и они скрашивали его старость.

Старик медленно прохаживался по берегу, слушая, как в непроглядной тьме гудит прибой, и старческие губы шептали проклятия неизвестным убийцам. Старый матрос не умел плакать. И теперь за все три дня ни одна слезинка не блеснула на его глазах. Жестокая морская жизнь научила Махтея сдерживать слезы. Но сердце его разрывалось от тоски.

Старик все ходил и ходил, по временам встряхивая мокрыми волосами, потом останавливался, опирался на палку и сверлил глазами темноту. Когда прошла гроза и перестали вспыхивать зарницы, дед стоял недалеко от того места, где в прибой Марко не раз проскакивал на «Альбатросе». Дед с тоской вспоминал внука…

И вдруг поблизости как будто раздался стон. Старый моряк встрепенулся и прислушался, стараясь разобрать в шуме прибоя звук голоса. Стон повторился. Дед наклонился над берегом и увидел, как при свете звезд что-то темное выползало на берег. Стон повторился, и старик разобрал, что это был человеческий голос.

Из моря, теряя последние силы, выползал человек. Набежала волна, залила побережье и покрыла пловца, а когда отбежала, неизвестный очутился уже дальше от берега, чем был до этого. Дед Махтей опустил на землю свою палку и бросился навстречу новому валу воды, который мог зарыть неизвестного в песок, побить мелкими камнями и унести обратно в море…

Отвага старика спасла неизвестного. Моряк опередил вал прибоя и схватил человека, лежавшего на песке. На этот раз вода покрыла обоих, но старик удержался: когда волна отошла, он остался на том же месте, быстро вытащил тело на берег и понес к дому. Ноша была очень легка. Пронеся ее с сотню шагов, старик не чувствовал утомления и, казалось, мог идти с ней до самого Соколиного.

Когда дед вошел в дом, дочь вскочила со своего места и бросилась к нему, словно надеясь увидать на его руках своего сына. Но на руках у деда лежал не Марко, а неизвестный окровавленный подросток. Женщина поняла, что случилось несчастье, и склонилась над спасенным с материнской нежностью.

– Это девочка, – произнесла она.

Неизвестная раскрыла глаза, посмотрела вокруг ничего не понимающим взглядом и снова опустила веки. Ее раздели и положили на постель, растерли и одели в платье, которое несколько лет назад принадлежало Марку, а теперь ждало, пока подрастет Грицко.

Ни женщина, ни старик не могли узнать девочку. Может быть, она была из Соколиного? Всех детей и подростков оттуда они не знали. А может быть, это была и совсем чужая девочка, с какой-нибудь погибшей в море шаланды.

В это время проснулся Грицко. Первое, что он увидел, были фигуры матери и деда, склоненные над кроватью, где лежал кто-то в мальчишеской одежде.

– Марко! – вскрикнул мальчик, вскочил и подбежал к постели.

Но это был не Марко, а девочка. Грицко внимательно посмотрел на ее лицо.

– Зоря Находка! – проговорил он, широко раскрывая глаза. – А где Марко?

Женщина и старик, пораженные, посмотрели на мальчика. Так это Зоря Находка, погибшая вместе с Марком и Людой!

Махтей никогда не видел Зорю, а дочь его Валентина видела ее только несколько лет назад. Но оба сразу поверили Грицку. Мальчик, бывая в Соколином, знал там всех.

Принялись согревать девочке ноги, давали нюхать нашатырь, клали теплые компрессы на голову. И вот девочка, раскрыв глаза, уже не закрыла их. Испуганно и вопросительно она смотрела на склоненные над ней лица.

– Зоря, где Марко? – спросил старик.

Девочка с трудом повернулась на бок и узнала Грицка.

Значит, она в безопасности.

– Скорее догоняйте «Колумб», скорее спасайте их! – шептала Зоря.

Эти слова сперва казались ее слушателям бредом, но девочка из последних сил приподняла голову над подушкой и заговорила:

– Вчера вечером пираты захватили «Колумб», убили дядьку Стаха и Андрия… Там остались Левко и Марко. Я спаслась и едва доплыла до берега… Их надо догнать!..

Значит, Марко жив, но в опасности! Трое людей умоляюще смотрели на девочку, ожидая, что еще она скажет…

Глава VIII
«КАЙМАН»

Если бы в те дни какой-нибудь наблюдатель следил внимательно за движением пароходов в южном море и, отмечая на карте курсы, записывал каждый час местонахождение судов, его внимание, наверно, привлекло бы поведение одного парохода. Вместо того чтобы идти все время своим курсом, направляясь в определенный порт, этот пароход трижды в день изменял направление, а ночью, если не стоял на месте, менял свой курс ежечасно. Один раз в сутки, в определенный час, он всегда оказывался на одном и том же месте.

Казалось, на этом пароходе совершала плавание какая-то экспедиция, изучающая новое, замкнутое течение. Но если бы наш наблюдатель приблизился к этому пароходу, то на протяжении суток не заметил бы никаких признаков, свидетельствующих о гидрологических, гидрохимических, гидробиологических, наконец метеорологических наблюдениях на пароходе. Впрочем, радист, наверно, обратил бы внимание на многочисленные сводки о погоде, передаваемые с парохода в течение суток. Эти сводки, очевидно, передавались по специальному коду метеорологической службы. Во всяком случае, они почти никогда не соответствовали действительности. Правда, возможно, что пароход был только передаточным пунктом и пересказывал одну за другой метеосводки судов, плавающих на других морях и океанах.

На черном борту парохода большими буквами было написано название: «Кайман». В каюте капитана в маленьком сейфе лежали судовые документы. Они находились в многочисленных папках. В каждой папке документы говорили об одном и том же по-разному. Согласно одной папке, «Кайман» шел с юга на север, согласно другой – с востока на запад, а третья и четвертая указывали прямо противоположные направления. И хотя этих папок с противоречивыми документами было много, разнобой не тревожил ни капитана, ни его помощников. Менее всего был обеспокоен этим обстоятельством старший помощник. Поведение его могло тоже вызвать удивление человека, знающего обязанности службы старшего помощника на пароходе. На «Каймане» он совсем не отбывал штурманской вахты и вообще редко выходил на капитанский мостик. Почти все время он проводил в радиорубке. Капитан вел себя с ним исключительно вежливо, иногда даже подобострастно, а тот не всегда отвечал капитану тем же.

Если бы кто-нибудь из команды «Колумба», за исключением Стаха Очерета, очутился на минутку на этом пароходе, то в старшем помощнике он сразу узнал бы моряка, которого видел с повязкой на глазу в столовой «Кавказ». Правда, теперь моряк был без повязки.

Да, это был он, морской агент той же службы, что и Анч, а пароход «Кайман» выполнял функции плавучей базы подводной лодки. Радиостанция служила для связи между подводной лодкой и материком, и потому в ней протекала основная деятельность «помощника капитана».

Последнюю ночь он не выходил из рубки. В течение двадцати четырех часов лодка не подавала о себе никаких вестей. Последней радиограммой командир лодки известил о потоплении «Антопулоса». Радиостанция «Каймана» продолжала регулярно передавать лодке необходимые сообщения и указания, полученные с материка, но подтверждения о приеме радиограмм адресатом не было.

Накануне вечером пришел запрос с материка. Очевидно, там были встревожены длительностью пребывания лодки вблизи советских берегов. Давались последние инструкции: выкрасть профессора Ананьева и возвращаться восвояси. Эти инструкции агент зашифровал в метеосводку, и радист уже трижды передавал их в условленное время. Но до сих пор никакого ответа с лодки не пришло.

Тем временем рация «Каймана» перехватила известие о спасении команды «Антопулоса». Немного позднее радист подслушал разговор двух других радистов. Один из них рассказывал о гибели греческого парохода. Моряки потопленного парохода выражали уверенность, что причиной взрыва была неизвестно кем выпущенная торпеда. Это обстоятельство усложняло положение и угрожало опасностью не только для лодки, но и для ее базы.

Размышления о возможном местопребывании подводной лодки, о том, почему она не отвечает на сигналы, тревожили «помощника капитана». По сообщениям, полученным из разных мест, он знал, что в районе Лебединого острова находятся один военный корабль и один гражданский самолет, но это не представляло собою угрозы для первоклассной разведывательной подводной лодки с опытным командиром и таким энергичным и отважным агентом, как Анч. По всем расчетам, с лодкой ничего не могло случиться. Но рация лодки почему-то молчала. Особенно это взволновало командование «Каймана», когда трижды прошли условленные для радиосвязи часы, а радист сигналов не обнаружил.

Ночью «Кайман» всегда находился на одном и том же месте. Капитан корабля-базы и командир подводной лодки заблаговременно определили это место для своих встреч. Оно было вдалеке от обычных путей пассажирских и торговых пароходов и вне рыбачьих районов. Там уже состоялась одна кратковременная встреча: подводной лодке были переданы баллоны со сжатым кислородом. Условились, что на исходе каждой ночи «Кайман» будет патрулировать в определенном месте на случай возможной порчи радиоприборов или какой-нибудь аварии подводной лодки, которая при этих обстоятельствах должна была придти туда же.

Всю шквальную ночь «Кайман» крейсировал вблизи этого места, не удаляясь более чем на одну – две мили. Он шел с наименьшей скоростью и, если бы понадобилось, мог в одну минуту «испортить» свои машины и приступить на ходу к «ремонту». Вахтенный получил приказ следить как можно внимательнее за огнями во тьме. Впрочем, за все время этого плавания нигде не было обнаружено ни одного огонька, ни одного силуэта корабля или хотя бы маленькой лодки. Дежурный радист также не мог похвалиться новостями.

Наступало утро. Множество биноклей щупало горизонт, но так же безрезультатно. «Старший помощник» теперь все время находился на капитанском мостике. Капитан стоял рядом и каждые десять минут докладывал ему результаты осмотра.

Солнце показалось из-за горизонта и быстро пошло вверх. До конца условленного крейсирования оставались минуты. Следуя распорядку прежних дней, «Кайман» должен был закончить ремонт «поврежденных» машин и отбыть в свой круговой рейс по ежедневному маршруту.

Прошел час. Капитан вопросительно взглянул на своего «старшего помощника».

– Продолжим предрассветное крейсирование, – сказал агент. – Увеличьте длину нашего пути и прикажите усилить наблюдение.

Это была последняя попытка найти лодку в открытом море. Можно было бы направиться к Лебединому острову, держа курс к месту, откуда в последний раз извещала о себе подводная лодка, но агент на это не отважился.

«Кайман» продолжал крейсировать вокруг условленного места. Вскоре с борта парохода заметили в воздухе точку. Над морем летел самолет.