Текст книги "Стихи остаются в строю"

Автор книги: Николай Майоров

Первый снег

 
Веет, веет и кружится,
Словно сон лебедей,
Вяжет белое кружево
Над воронкой моей.
 
 
Улетает и молнией
Окрыляет, слепит…
Может, милая вспомнила,
Может, тоже не спит.
 
 
Может, смотрит сквозь кружево
На равнину полей,
Где летает и кружится
Белый сон лебедей.
 

«Пришел и рухнул, словно камень…»

 
Пришел и рухнул, словно камень,
Без сновидений и без слов,
Пока багряными лучами
Не вспыхнули зубцы лесов,
Покамест новая тревога
Не прогремела надо мной.
Дорога, дымная дорога, —
Из боя в бой, из боя в бой…
 

«Есть в русском офицере обаянье…»

Полковнику Путилову

 
Есть в русском офицере обаянье.
Увидишься – и ты готов за ним
На самое большое испытанье
Идти сквозь бурю, сквозь огонь и дым.
 
 
Он как отец, – и нет для нас дороже
Людей на этом боевом пути..
Он потому нам дорог, что он может,
Ведя на смерть, от смерти увести.
 

«Над лесом взмыла красная ракета…»

Полковнику Подлуцкому

 
Над лесом взмыла красная ракета,
И дрогнуло седое море мглы.
Приблизили багровый час рассвета
Орудий вороненые стволы.
 
 
От грохота раскалывались тучи,
То опускаясь, то вздымаясь вверх,
Через Неву летел огонь гремучий —
И за Невою черной смертью мерк.
 
 
И так всю ночь, не ведая покоя,
Мы не гасили грозного огня.
И так всю ночь за русскою Невою
Земля горела, плавилась броня.
 
 
И так всю ночь гремели батареи,
Ломая доты за рекой во рву, —
Чтоб без потерь, стремительней, дружнее,
Пехота перешла через Неву.
 
 
Чтобы скорее в схватке рукопашной
Очистить дорогие берега,
Чтоб, растопив навеки день вчерашний,
Встал новый день над трупами врага.
 

«Хотя бы минуту на роздых…»

Подполковнику Кузнецову

 
Хотя бы минуту на роздых
За окаянных три дня.
Но снова уносится в воздух:
– Дайте огонь на меня!
 
 
И снова взлетают с землею
Разорванные тела.
Метится пламенем боя
Насквозь прожженная мгла.
 
 
И в этих метельных звездах
Твердое, как броня,
Режет прогоркший воздух:
– Дайте огонь на меня!
 
 
И рухнули наземь звезды,
И парень, гранату подняв,
С кровью выхаркнул в воздух:
– Огонь, огонь на меня!..
 

«Метет, метет… И нет конца метели…»

 
Метет, метет… И нет конца метели,
Конца тяжелым, белым хлопьям нет.
Метет, метет… И заметает след
К моей солдатской полумерзлой щели.
 
 
Метет, метет… И не увидишь света
И не увидишь друга в двух шагах.
Вот через этот безответный мрак
Я двинусь в путь, лишь тьму прорвет ракета.
 

«Когда-нибудь, уйдя в ночное…»

 
Когда-нибудь, уйдя в ночное
С гривастым табуном коней,
Я вспомню время боевое
Бездомной юности моей.
 
 
Вот так же рдели ночь за ночью,
Кочуя с берегов Невы,
Костры привалов, словно очи
В ночи блуждающей совы.
 
 
Я вспомню миг, когда впервые,
Как миру светлые дары,
Летучим роем золотые
За Нарву перешли костры.
 
 
И мы тогда сказали: слава
Неугасима на века.
Я вспомню эти дни по праву
С суровостью сибиряка.
 

«Еще утрами черный дым клубится…»

 
Еще утрами черный дым клубится
Над развороченным твоим жильем.
И падает обугленная птица,
Настигнутая бешеным огнем.
 
 
Еще ночами белыми нам снятся,
Как вестники потерянной любви,
Живые горы голубых акаций
И в них восторженные соловьи.
 
 
Еще война. Но мы упрямо верим,
Что будет день, – мы выпьем боль до дна.
Широкий мир нам вновь раскроет двери
С рассветом новым встанет тишина.
 
 
Последний враг. Последний меткий
   выстрел.
И первый проблеск утра, как стекло.
Мой милый друг, а все-таки как быстро,
Как быстро наше время протекло!..
 
 
В воспоминаньях мы тужить не будем,
Зачем туманить грустью ясность дней?
Свой добрый век мы прожили как люди —
И для людей.
 

Михаил Троицкий

Шестнадцатое апреля

 
На площади, ряды смыкая,
Толпа росла, как темнота, —
Она и цветом не такая,
И песня в ней звучит не та.
 
 
Француженка! Ей были странны
Полуславянские азы
И наш раскатистый, гортанный,
Для боя созданный язык.
 
 
В казармах или на заводе,
На фабрике и в мастерской,
Могучей тронувшись рекой,
Она вдруг стала в переводе
И для французов не такой.
 
 
Она гремела над полками,
И грозный в ней призыв окреп, —
То улиц вывернутый камень
И труженика черствый хлеб.
 
 
И вслед за русской «Марсельезой»,
Качаясь, вышел строй штыков,
И двинулся, гудя железом,
Зеленый ряд броневиков.
 
 
И словно заново рожденный,
Вождя встречая своего,
Шагал народ освобожденный
При кликах имени его.
 
 
Оно летело зовом струнным
И как пароль неслось в ответ
Устам, и старческим и юным,
И тем, кто мал, и тем, кто сед, —
Оно гремело без трибуны,
Оно известно без газет.
 
 
Все ждал народ. И вот уж скоро…
И вот, заветный день узнав,
К нему пошел рабочий город
Со всех заводов и застав.
 
 
К нему, чье имя издалека
Дошло, стирая грань племен,
Призывом мощно и широко
Для всех народов и времен.
 
 
Ряды заводских и фабричных…
Ряды платочков, шапок, плеч…
Здесь тысячи и самых личных
И самых лучших в жизни встреч.
 
 
Всех воедино их связала
В апрельский вечер, в поздний час,
Вот эта встреча у вокзала,—
Одна для всех сердец и глаз.
 
 
И как дышать и как смотреть им?
Тут все – истории глава…
Уже идут, как по столетьям,
Живые Ленина слова.
 
 
Они войдут и в гул восстаний,
В призыв знамен и крик бойца,
В сокровища воспоминаний,
В людские жаркие сердца.
 
 
За каждым словом к очевидцам
Мы ходим, чтоб навек сберечь…
По старым роемся страницам,
Чтобы собрать хоть по крупицам
Ту незаписанную речь.
 
 
И если б мы родились снова
И встретить вновь его могли,
Не позабыли бы ни слова,
Векам подарок оберегли.
 
 
Но то мечта. А мне хоть проще,
Обычай новый не ввожу,
Но каждый год на эту площадь
В апрельский вечер прихожу.
 
 
Иду как будто с кем-то в ногу,
Как будто встреча впереди,
И кажется мне всю дорогу,
Как что-то ширится в груди.
 

Ответ моряку

Алексею Лебедеву

 
Не спорить, отвечать я стану,
Чтоб ты, моряк, гордиться мог,
Коль я перед тобой предстану
И как поэт и как стрелок.
 
 
Я о стрелках скажу, но прежде
Тебя я другом назову.
Твоим стихам, твоей одежде
Скажу два слова в похвалу.
 
 
Бушлат, в стихах твоих воспетый
Сам рифмовал бы без конца,
Я чую под одеждой этой
Друзей бесстрашные сердца.
 
 
И многое припомнить рад,
Рифмуя: брат, бушлат, Марат.
 
 
А тельник, форменка и брюки —
Все ныне радует и нас,
Но что бойцу вверяют в руки
Как бы любовно… В жизни раз!
 
 
Зовут на сбор, на подготовку,
Вручат и скажут: береги!
И мы, гордясь, берем винтовку,
Не брякнув, ставим у ноги.
 
 
Она, подруга, просит ласки,
Мы паклю чистую берем
И жир и масло долгой смазки,
Как слезы, бережно утрем.
 
 
Рукой умелой без упора
Как надо повернем курок,
Уложим семь частей затвора
Мы на разостланный платок.
 
 
Все вытрем, смажем аккуратно,
И в ствол мы поглядим не раз,
Чтоб не могли ни грязь, ни пятна
Лежать на совести у нас.
 
 
Но чу! Запели. То-то славно!
Чтоб песня веселей была,
С протиркой шомпол ходит плавно,
И засиял канал ствола!
 
 
Сверкай мой штык, граненый, дольный,
Синейте небом все места —
От мушки до коробки ствольной,
Упора винт и винт хвоста…
 
 
И от затыльника приклада
До пресловутого мулька.
Еще владеть оружьем надо,
Беречь, хранить его пока,
Но ты и гордость и отрада,
Подруга верная стрелка…
 
 
О неудачах и обидах —
Все мелкое забуду я,
Коль вижу дружно в пирамидах
Винтовок строится семья.
 
 
Как шаг в строю, как песня хором,
Их вид мне близок и знаком, —
Стоят с отведенным затвором,
Налево свернутым курком.
 
 
Я прославляю наши роты
И как стрелок и как поэт.
Моряк! У нас отважны флоты,
Сильны орудья, самолеты,
И конница, и пулеметы,
А людям – и преграды нет.
 
 
От имени родной пехоты
Я шлю товарищу привет.
 

1939

Грузинскому поэту

 
Прекрасный край изображая.
За строем слов твоих слежу
И что поет строфа чужая
Неясным шепотом твержу.
 
 
Как будто я не слышал бури,
И шума торных светлых вод,
И как певец на ачьянгури
Аккорды тихие берет.
 
 
Но трудно мне чужого слова
Значенье полное обнять,
Оно и просто и сурово
В моей душе должно звучать.
 
 
Оно передо мной, как пятна,
Как тени солнца на снегу:
Его волненье мне понятно,
Но передать я не могу.
 
 
Оно должно поэту сниться
И в пробуждении опять
Работой сладостной явиться,
Вздохнуть, ожить и зазвучать.
 
 
Чтоб даже мыслью бессловесной
Я дрогнул и явился в нем,
Как мой товарищ неизвестный
Живет в речении своем.
 
 
Но, повторяя эти строки,
И я их чувствую уже
Все тем же отзвуком широким,
Не умирающим в душе.
 
 
Ведь это ленинское слово
Уста народа говорят.
Его любовно и сурово
Произносил далекий брат.
 

1937

Свирская долина

 
Мы на крутом остановились спуске,
Там, где упрям дороги поворот,
А склоны скользки и тропинки узки.
 
 
Невольно медлит робкий пешеход.
Спускается, за столбики хватаясь,
То вслух бранясь, то втайне усмехаясь,
Он еле подвигается вперед.
Он вдруг долину взором обведет
И замолчит. И хорошо вздохнет.
 
 
А перед ним отчетливей и шире
И неба край, синеющий вдали,
И дальние леса, и снежный берег Свири.
 
 
Там, в бороздах чернеющей земли,
Несется вьюга белыми клоками
Вдоль рельсовых путей и от костра к костру.
Оттуда шум работ машинными гудками
То долетит, то смолкнет на ветру.
 
 
Там бревна как рассыпанные спички,
Там дым как пух из птичьего гнезда,
И в шуме трудовом, как в братской
   перекличке,
К обрывам подбегают поезда.
 
 
Дымки паровиков белеют, отлетая,
Как будто тая, отлетает звук,
И темной насыпи черта крутая
У берега очерчивает круг.
 
 
А за рекой просторно и отлого
Поднялся склон. О зимняя краса! —
 
 
Синеющая санная дорога
И сизые прозрачные леса.
Я был бы рад и зимнему туману,
Когда метель и паровозов дым
Покроют реку облаком густым,
Но думалось: и сам таким же стану,
Как эта даль, и ясным и простым.
 
 
Все отдаленное мне представлялось рядом,
И как отчетливо! Открыто. На виду.
Хотел бы я таким же чистым взглядом
Глядеть на все, что на земле найду.
 
 
Родимый Север мой! Не кинем мы друг
   друга.
И свежесть бодрую мы понесем с собой
И к морю запада, и на предгорья юга,
В спокойный труд, и в беззаветный бой.
Кидай в лицо горстями снега, вьюга,
Шуми, метель, и наши песни пой!
 
 
И ты, река, родная мне, как Волга,
Как половецкий Днепр, петровская Нева,
Твоя под снегом дремлет синева…
Хотел бы я остаться тут надолго, —
Тут, как степной ковыль, былинная трава,
Вся бурая, дрожит на косогоре,
И галька сыплется со снегом пополам,
И пыль морозная дымится по холмам…
 
 
О русская краса! На всем земном просторе
Милей всего, всего желанней нам
Затейница в недорогом уборе,
Подруга верная и в радости и в горе.
И кто с тобой не весел и не боек,
Кто в деле не удал и в горести не стоек?
 
 
Или не знали наши небеса
И косарей на зорьке голоса,
И глухари заливистые троек,
И строгие леса заветных наших строек,
И наших заповедников леса.
 

1941

Никифор Тихомиров

Братья

 
Мы с тобой родные братья,
Я – рабочий, ты – мужик,
Наши крепкие объятья —
Смерть и гибель для владык.
   Я кую, ты пашешь поле,
   Оба мы трудом живем,
   Оба рвемся к светлой воле,
   С бою каждый шаг берем.
Я сверлю земные недра,
Добываю сталь и медь.
Награжу тебя я щедро
За твои труды и снедь.
   Наши руки мощью дышат,
   Наши груди крепче лат,
   Наши очи местью пышут,
   Постоим за брата брат.
Мы с тобой родные братья,
Я – рабочий, ты – мужик,
Наши крепкие объятья —
Смерть и гибель для владык.
 

Андрей Угаров

Донская казачья

(Песня)

 
Когда заиграют походные горны —
Предвестники грозных атак,
Глубокою ночью, тревожной и черной,
Коня оседлает казак.
 
 
   Эгей, эй!..
   Коня оседлает казак.
 
 
Товарищ потуже подтянет подпругу,
Серебряной саблей звеня.
Сначала казак поцелует подругу,
Потом приголубит коня.
 
 
   Эгей, эй!..
   Потом приголубит коня.
 
 
И низко пройдут облака над станицей,
И соком нальются плоды.
– Казак, дай коню вороному напиться
Речной и студеной воды!
 
 
   Эгей, эй!..
   Речной и студеной воды!
 
 
По дальнему шляху он звякнет подковой,
Стальные рванет мундштуки.
И Тихому Дону поклонятся снова
Родные орлы-казаки.
 
 
   Эгей, эй!..
   Родные орлы-казаки.
 
 
И низко пройдут облака над станицей,
И трубы сильней зазвучат, —
Донцов на защиту советской границы
Горячие кони помчат.
 
 
   Эгей, эй!..
   Горячие кони помчат.
 

Иосиф Уткин

Комсомольская песня

 
Мальчишка был убит в Иркутске.
Ему семнадцать лет всего.
Как жемчуга на чистом блюдце,
Блестели зубы
У него.
 
 
Над ним неделю измывался
Японский офицер в тюрьме,
А он все время улыбался:
Мол, «ничего не понимэ».
 
 
К нему водили мать из дому.
Водили раз,
Водили пять.
А он: – Мы вовсе незнакомы!.. —
И улыбается опять.
 
 
Ему японская «микада»
Грозит, кричит: – Признайся сам!.. —
И били мальчика прикладом
По знаменитым жемчугам.
 
 
Но комсомольцы
На допросе
Не трусят
И не говорят.
Недаром красный орден носят
Они пятнадцать лет подряд.
 
 
…Когда смолкает город сонный
И на дела выходит вор,
В одной рубашке и в кальсонах
Его внесли в тюремный двор.
 
 
Но коммунисты
На расстреле
Не опускают в землю глаз!
Недаром люди песни пели
И детям говорят про нас.
 
 
И он погиб, судьбу приемля,
Как подобает молодым:
Лицом вперед,
Обнявши землю,
Которой мы не отдадим!
 

1934

Сестра

 
Когда, упав на поле боя —
И не в стихах, а наяву, —
Я вдруг увидел над собою
Живого взгляда синеву,
 
 
Когда склонилась надо мною
Страданья моего сестра, —
Боль сразу стала не такою:
Не так сильна, не так остра.
 
 
Меня как будто оросили
Живой и мертвою водой,
Как будто надо мной Россия
Склонилась русой головой!..
 

1942

Пейзаж

 
Полей предвечерняя небыль,
Похода раз меренный шаг;
Пыля, пробирается в небо
Войны бесконечный большак.
 
 
Белеет старинная церковь
Над тихой и мирной рекой,
На куполе медленно меркнет
Степного заката покой.
 
 
Но с мирной природою в споре,
Как грозного времени тень,
Чернеет народное горе
Спаленных войной деревень.
 
 
Чернеет и оправа и слева…
И слышно, как там, впереди,
Огонь орудийного гнева
Гудит у России в груди!
 

1943

Русская песня

 
Не звали нас и не просили,
Мы сами встали и пошли.
Судьбу свою в судьбе России
Глазами сердца мы прочли.
 
 
Мы будем жить, как наши предки,
К добру и подвигу спеша:
Свободно жить! Неволи, клетки
Не терпит русская душа.
 
 
Над нами ясность небосвода.
Могуч народ и коренаст.
Дубрава, степь… Сама природа
Солдатской чести учит нас!
 
 
Мы на свои леса и воды
Как на своих друзей глядим.
И благородных чувств природы,
Как дружбы, мы не предадим…
 
 
Не рвемся мы в чужие страны,
Но сердцем чистым и простым
Родной земли живые раны
Мы не забудем, не простим.
 
 
Недаром так упрямы ноги,
Недаром люди так сильны,
Недаром люди и дороги
На запад так устремлены!
 

1943

Послушай меня

 
Послушай меня, я оттуда приехал,
Где, кажется, люди тверды, как гранит,
Где гневной России громовое эхо,
Вперед продвигаясь, над миром гремит,
 
 
Где слева окопы, а оправа – болота,
Где люди в соседстве воды и гранат
Короткие письма и скромные фото,
Как копии счастья, в планшетах хранят.
 
 
Здесь громкие речи, товарищ, не в моде,
Крикливые песни совсем не в ходу,
Любимую песню здесь люди заводят —
Бывает – у смерти самой на виду!
 
 
И если тебя у костра попросили
Прочесть, как здесь принято, что-то свое —
Прочти им, без крика, стихи о России,
О чувствах России к солдатам ее.
 
 
Как любят их дети, как помнят их жены…
И станут тебе моментально слышны
И снег и деревья – весь слух напряженный
Овеянной стужей лесной тишины.
 
 
И как бы при звуках родной им трехрядка,
Словам твоей правды поверив не вдруг,
Веселый огонь молодой переглядки,
Искрясь, облетит их внимательный круг.
 
 
И кто-то дровец, оживляясь, подбросит,
И кто-то смущенно оправит ружье,
И кто-то любимую песню запросит,
И кто-то тотчас же затянет ее…
 
 
В холодных порядках серебряной чащи
Осыплется пепел с верхушек седых:
Как будто простое, солдатское счастье
Горячим дыханьем коснется и их.
 
 
А русская песня, что с кривдой не в мире,
Пойдет между тем замирать на лету…
Потом, разрастаясь все шире и шире,
Как храбрый разведчик, уйдет в темноту.
 

1944

Затишье

Он душу младую

В объятиях нес…

М. Лермонтов

 
Над землянкой в синей бездне
И покой и тишина.
Орденами всех созвездий
Ночь бойца награждена.
 
 
Голосок на левом фланге.
То ли девушка поет,
То ли лермонтовский ангел
Продолжает свой полет…
 
 
Вслед за песней выстрел треснет —
Звук оборванной струны.
Это выстрелят по песне
С той, с немецкой стороны.
 
 
Голосок на левом фланге
Оборвется, смолкнет вдруг…
Будто лермонтовский ангел
Душу выронил из рук…
 

1942

Проводы

 
Удаляясь быстро-быстро,
Опускался поезд вниз,
Отставая, дым и искры
Вслед за поездом гнались.
Песня слышалась недолго,
И она в конце концов
За шлагбаумом умолкла
Вместе с гомоном бойцов…
 
 
Тихо стало на перроне,
Только слух и только взгляд:
Люди слова не проронят,
Только вдаль тепло глядят.
 
 
Так тепло глядят и строго
(С теплотой глядишь и ты),
Что бойцам на всю дорогу
Хватит этой теплоты.
 

1942

Ты пишешь мне письмо

 
На улице полночь. Свеча догорает.
Высокие звезды видны.
Ты пишешь письмо мне, моя дорогая,
В пылающий адрес войны.
 
 
Как долго ты пишешь его, дорогая,
Окончишь и примешься вновь.
Зато я уверен: к переднему краю
Прорвется такая любовь!
…Давно мы из дома. Огни наших комнат
За дымом войны не видны.
Но тот, кого любят,
Но тот, кого помнят,
Как дома и в дыме войны!
 
 
Теплее на фронте от ласковых писем.
Читая, за каждой строкой
Любимую видишь
И родину слышишь,
Как голос за тонкой стеной…
 
 
Мы скоро вернемся. Я знаю. Я верю,
Что время такое придет:
Останутся грусть и разлука за дверью,
А в дом только радость войдет.
 
 
И как-нибудь вечером вместе с тобою,
К плечу прижимаясь плечом,
Мы сядем и письма, как летопись боя,
Как хронику чувств, перечтем…
 

1942

Если будешь ранен, милый, на войне

 
…Если будешь ранен, милый, на войне,
Напиши об этом непременно мне.
Я тебе отвечу В тот же самый вечер.
Это будет теплый, ласковый ответ:
Мол, проходят раны
Поздно или рано,
А любовь, мой милый, не проходит, нет!
Может быть, изменишь, встретишься
   с другой —
И об этом пишут в письмах, дорогой! —
Напиши… Отвечу…
Ну, не в тот же вечер…
Только будь уверен, что ответ придет:
Мол, и эта рана
Поздно или рано,
Погрущу, поплачу… все-таки пройдет.
Но в письме не вздумай заикнуться мне
О другой измене – клятве на войне.
Ни в какой я вечер
Трусу не отвечу.
У меня для труса есть один ответ:
Все проходят раны
Поздно или рано,
Но презренье к трусу не проходит, нет!
 

1941

«Лампы неуверенное пламя…»

 
Лампы неуверенное пламя,
Непогодь играет на трубе…
Ласковыми, нежными руками
Память прикасается к тебе.
 
 
К изголовью тихому постели
Сердце направляет свой полет.
Фронтовая музыка метели
О тебе мне, милая, поет.
 
 
Ничего любовь не позабыла,
Прежнему по-прежнему верна:
Ранила ее, но не убила
И не искалечила война.
 
 
Помню все: и голос твой, и руки,
Каждый звук минувших помню дней!
В мягком свете грусти и разлуки
Прошлое дороже и видней.
 
 
За войну мы только стали ближе.
Ласковей. Прямей. И оттого
Сквозь метель войны, мой друг, я вижу
Встречи нашей нежной торжество.
 
 
Оттого и лампы этой пламя
Для меня так ласково горит,
И метель знакомыми словами
О любви так нежно говорит.
 

1944

Если я не вернусь, дорогая…

 
Если я не вернусь, дорогая,
Нежным письмам твоим не внемля,
Не подумай, что это – другая,
Это значит – сырая земля.
 
 
Это значит – дубы-нелюдимы
Надю мною грустят в тишине,
А такую разлуку с любимой
Ты простишь вместе с родиной мне.
 
 
Только сам я всем сердцем и внемлю.
Только вами я счастлив и был:
Лишь тебя и родимую землю
Я всем сердцем, ты знаешь, любил.
 
 
И доколе дубы-нелюдимы
Надо мной не склонятся, дремля,
Только ты мне и будешь любимой,
Только ты да родная земля!
 

1942

Георгий Ушков

Другу

 
Четвертую ночь
   к нам совсем не приходит луна.
И ветер морской
   за порогом без умолку бьется.
Давай в темноте
   хорошо погрустим у окна:
Быть может, вдвоем
   нам вторично грустить не придется.
Давай же, дружище,
   менять эту ночь на стихи;
Пройдем нашу юность,
   пройдем нашу дружбу сначала, —
Пока еще ночи бакинские очень
   тихи,
Пока полевая теплушка
   меня не умчала.
 

«У нас уже с деревьев на ветру…»

 
У нас уже с деревьев на ветру
Ковром шушинским пала позолота,
И голубой порошей поутру
Затягивает желтые болота.
 
 
Я гость здесь в этой хмурой стороне,
Но, солнечный товарищ мой далекий,
Мне с каждым днем становятся родней
И эти непроезжие дороги,
 
 
И трупы сломанных войной берез,
И боль еще дымящихся развалин,
И дети в них, печальные до слез,
И деревень старинные названья.
 
 
Товарищ мой, рассвет еще далек,
Кусочек неба звездами украшен,
В немецкой фляжке тлеет фитилек,
И жадно спят бойцы, устав на марше.
 
 
Еще немало дней нам глину мять,
Шинелей не снимать в походе длинном, —
Чтоб в стороне чужой чужая мать
Меня, прижав к груди, назвала сыном.
 

Западный фронт,

1 октября 1943 г.

Иван Федоров

Родной берег

 
Река торопливая, тальник,
Деревья и луг заливной,
Вечерняя дума о дальних
Дорогах,
   изведанных мной.
И чем этот берег дороже
Другого —
   едва ли пойму.
Он был моим детством…
   И кто же,
Старея, прощает ему
Те ранние наши печали,
Те странствия наши в тоске,
Те скорби, тот крохотный ялик,
Забытый на мокром песке?
Не скоро, наверно, устану
Вот так вспоминать у реки
Белесый простор Казахстана
И мглу Уссурийской тайги —
Те дали, где шел я, ведомый
Такой перекатной волной,
Которая засветло к дому
Приводит на берег родной.
 

Конница

 
Был воздух чище влаги родниковой
(Два-три в году – так редки эти дни) —
Шла конница, притуплены подковы
Об острые карельские кремни.
Когда прошли по-боевому споро
Два скорбных, неоседланных коня,
Я шапку снял, – почтил бойцов, которым
Не довелось прожить такого дня.
 

1940

Память о детстве

 
Когда Папанин в океане
Ледовом вырос, как гора,
Дворы покрыла ропаками
И айсбергами детвора.
 
 
Кто: те ли, эти ли любимей?
Равно имели мы в виду
И тех, дрейфующих на льдине,
И этих, зябнущих на льду.
 
 
Нам дорог берег, обретенный
Отцами в схватках боевых.
Котовский, Щорс, Чапай, Буденный —
Герои сверстников моих.
 
 
Есть, не в пример наукам хитрым,
Совсем нехитрая одна:
Распознавать по детским играм,
Чем озабочена страна.