Текст книги "Стихи остаются в строю"

Автор книги: Николай Майоров

Стихи остаются в строю

Дорогой читатель!

На твоей книжной полке появился томик стихов, который, мы уверены, никого не оставит равнодушным. Раскрой его, и с тобой заговорят поэты, которых уже нет среди нас, но чьи живые голоса звучат свежо и сильно, заставляя чаще биться наши сердца.

Авторы этой книги пали смертью храбрых на полях Великой Отечественной войны. Сама их жизнь и героическая гибель стала достоянием поэзии, и многие из них сами стали героями поэтических произведений. А стихи и поэмы, созданные ими, навечно остались в действующем строю, вошли в наше сознание как образец слияния гражданского подвига и творческого горения.

В Москве, в Центральном доме литераторов, воздвигнута мраморная мемориальная доска, на которой золотыми буквами высечены имена писателей, отдавших свою жизнь за Родину. Строевые командиры и политработники, фронтовые газетчики и ополченцы, партизаны и рядовые солдаты, они с первых дней войны заняли свое место на линии огня и до конца с честью пронесли сквозь все испытания славное звание писателя-бойца. Среди них много поэтов, создававших стихи и песни в землянках, в походных редакциях, писавших в любых условиях. Многие из этих стихов написаны на обрывке газеты, в истрепанном корреспондентском блокноте, а многие недописаны, потому что последнюю строку оборвала пуля.

В этой книге представлены и такие широко известные мастера, как Иосиф Уткин, Вадим Стрельченко, Джек Алтаузен, Алексей Лебедев, Юрий Инге; и поэты совсем молодые, только вступавшие на творческий путь, как Георгий Суворов, Владислав Занадворов, Николай Отрада, Николай Майоров, Михаил Кульчицкий, Павел Коган, и многие, многие другие. Здесь представлены поэты Москвы и Ленинграда, Сибири и Смоленщины, Урала и Поволжья, Ростова и Дальнего Востока, русские поэты, жившие и работавшие в национальных республиках. На этих страницах соседствуют поэты разных творческих манер и направлений, разных возрастов и поколений, здесь в одном строю стоят и признанные, уже сложившиеся художники и юноши, еще только сделавшие первую творческую заявку. Но всех их объединяет беззаветное служение родине, великому и правому делу, которое они отстаивали в боях.

Составляя эту книгу по поручению секции московских поэтов, мы стремились по возможности полнее представить литературное наследие павших героев. В этой кропотливой и объемистой работе нам оказали большую помощь товарищи из республиканских и областных организаций Союза писателей СССР. Мы пользуемся случаем выразить здесь им сердечную признательность за дружеское содействие. Особо хочется отметить тщательную работу, проведенную т. П. Ойфа по сбору литературного наследия поэтов Ленинграда.

Настоящий сборник, очевидно, не может претендовать на максимальную полноту, но нам казалось важным положить начало этой работе и сделать все возможное, чтобы память о поэтах, погибших на фронте, навсегда осталась в сердцах читателей. Эта книга не холодный памятник, а живое и зеленое дерево.

Дорогой друг, пусть этот сборник еще раз напомнит тебе об ушедших от нас писателях-воинах. Пусть поможет она еще раз ощутить неумирающую силу поэзии, ставшей оружием.

Снимем шапки, товарищи, – с нами говорят вечно живые поэты-герои!

Составители сборника

Владимир Аврущенко

«Город легкой индустрии, и тюльпанов, и роз…»

 
Город легкой индустрии, и тюльпанов, и роз,
Город песни и грусти, где я плакал и рос.
 
 
В том зеленом соседстве, под курчавой горой,
Протекло мое детство невозвратной порой.
 
 
Что приснилось тогда мне, что мне снится
   теперь…
Ветер хлопает ставней и баюкает дверь.
 
 
В доме шорох мышиный, лампы, чахленький
   куст,
И над швейной машиной материнская грусть.
 
 
Мать следила за ниткой. Строчки шли под
   иглой.
А за нашей калиткой мир шумел молодой.
 
 
И к нему – молодому – с новой песней в груди
Брат мой вышел из дому, чтоб назад не прийти.
… … … … … … … … … … … … … … … …
Красной конницы поступь, шедшей в ночь
   на Ростов,
По мосту отдавалась вдоль соседних мостов.
 
 
Зелень к небу тянулась, и бойцы-латыши
Про свободу и юность пели в южной тиши.
 
 
Пар стелился от речки вдоль плакучих ракит,
Перезвоны уздечек, переборы копыт…
 
 
Где веселые травы, что шумели в бою?
У крутой переправы я сегодня стою.
 
 
Мир по-прежнему дорог. Солнце, зелень, вода…
И кудрявый мой город выбегает сюда.
 
 
Так шуми же листвою, синий клен, на могиле.
Кровью вражеской, злою волю мы окропили.
 
 
Утро входит в багрянце, и цветет наша вера
Бирюзой гидростанций и трубой пионера,
 
 
Синим дымом машины, ясной волею класса
И стихами Тычины и Шевченка Тараса.
 
 
Так цвети ж, моя песня, звонкий труд и забава,
Как мой город любезный, голубая Полтава!
 
 
Вырастай же чудесней, честь отцов сберегая!
Тут кончается песня и приходит другая.
 

1934

Над Полтавой летят самолеты

Пусть ветры гудят бортовые,

Но в посвисте песен, не зря,

Летят самолеты на Киев.

Чуть небо, чуть свет, чуть заря.

 
Синеватое,
   подернутое дымкой
Утро авиации встает.
Голубой
   крылатой невидимкой
Тает в небе
   легкий самолет.
Что ему воздушные просторы,
Жар наземный,
   духота
      и зной,
Реки мутноватые
   и горы,
Отливающие белизной…
Там в кабине
   человек веселый
Подружился с небом на века.
Зеленью
   ему кивают долы,
Мимо
   проплывают облака.
Всех ветров течения
   бесстрастно
Он пройдет —
   рассеивать и гнуть.
На своих плечах
   он держит трассу,
Большевистский, выверенный путь.
Все ему так близко
   и знакомо,
Как в родном
   насиженном дому.
И прожектора
   аэродрома,
Словно огоньки
   родного дома,
Из тумана тянутся к нему.
 

1934

Спят партизаны

 
Ты рядом. Ты близко у кручи Нагорной,
И дом твой на площади старой соборной.
Давно ли тут ветры военные дули?
Давно ли тут жалобно прядали пули?
…И в долгие звоны у вышек соборных
Не стаи слетались вóронов черных.
Зеленым крылом задевая пролеты,
Тут каркали ночью и днем пулеметы…
…Здесь шли таращанцы дорогою
   дальней.
Закрыты ворота. Задвинуты ставни.
Молчат переулки, ворочаясь глуше
Средь пышных сугробов и снежных
   подушек.
А в небе, где выгнуты лунные скулы,
Меняются звездные караулы.
Им дорог покой этой ночи унылой,
И строже их стража над братской могилой,
Где старые клены стоят полукругом,
Где спят партизаны, обнявши друг друга,
Как будто умершие могут согреться…
Растут красноцветы из каждого сердца
И вьются под снегом, огнем полыхая.
Так жизнь партизан полыхала лихая,
Клубилась метелью, ветрами дышала…
 
 
Но спят партизаны…
Им вечности мало!
 

«Горит огонь Великих Пятилетий…»

 
Горит огонь Великих Пятилетий.
А Ветер Времени, бунтуя и гремя,
Червонным знаком будущее метит,
И катит волны нашего огня.
 
 
То наша кровь поет не умолкая,
Шумя по всем артериям земным.
Мы, даже в крематории сгорая,
Каким-то грозным пламенем горим.
 
 
И в громе труб придет наш день вчерашний,
Трудолюбив, спокоен и жесток,
Когда мы строили сторожевые башни
С бойницами на запад и восток.
 
 
В легендах лет мы будем незабвенны.
На трупах наших умерших бойцов
Мы воздвигали мраморные стены
Своих высоких, солнечных дворцов.
 
 
День ото дня наш путь был неустанней,
От наших ног – дороги горячи.
Наш гордый прах скрепил фундамент зданий,
И кровью набухали кирпичи.
 
 
И мир восстал по-новому над сушей,
И над водой, где крепкий парус крут, —
Такой зеленый, радостный, певучий! —
Он льется в наши умершие уши,
И мертвым нам он отдает салют.
 
 
В тени знамен, нахохленных, как птицы,
Лежит боец, смежив свои глаза,
В которых, может быть, еще дымится
И чуть заметно движется гроза.
 
 
Он спит. И времени текут потоки.
И в напряженной снится тишине,
Что ты, мой друг, читаешь эти строки,
Как лучший дар, как память обо мне.
 

1934

Евгений Абросимов

Широкие листья

 
Широкие листья дрожали над нами.
Город гудел в полусне.
Какими хорошими словами
Хотелось говорить мне!
Но перед этими чувствами глупыми,
От которых кружится голова,
Мне казались грубыми
Все
   слова.
Ветер прошел по робким листам,
Солнце, наверное, шло к восходу.
Ты сказала:
– Пора по домам,
Завтра
   рано вставать
      на работу. —
Ты губы приблизила неумолимо,
А после,
   когда шел домой,
Запах духов, едва уловимый,
Долго
   летел за мной.
Мир, голубым сияньем залитый,
Так чудесен
   и так велик…
Мне очень трудно
   быть незанятым
Хотя бы
   на один
      миг.
Цех таким был праздничным, синим,
Станки стояли в солнечной краске.
Все люди были
   как именинники, —
Влюбленные
   и
     ласковые.
Мне легким казалось любое задание,
Я смеялся, не знаю над чем.
Я чувствовал,
   твое дыхание
На своем
   плече.
 

Стихи о матери

 
Гору подниму и брошу морю на дно.
На снег подышу – зажурчат проталинки.
Но был я когда-то —
   давно,
      давно —
Очень и очень маленьким.
Обид было много, много слез,
Иногда было слишком весело…
Весь этот груз я маме нес,
Чтоб она оценила и взвесила.
А мама тогда молодой была,
Веселой была и все спешила,
И все мои сложные дела
Ей казались маленькими и смешными.
А теперь, когда прихожу домой
С работы, усталый и грубый,
Старая мама следит за мной,
И у нее чуть кривятся губы.
О своих делах говорить не люблю,
Да и она уж о них не спросит.
– Раздевайся,
   я щей налью, —
Скажет,
   как
     камень
       бросит.
Вечером с братом гулять уйду:
– Скоро приду! —
   (Без ответа).
К вечеру готовит еду
И моет посуду
   после обеда.
С соседкой,
   ровесницей по годам,
Разговаривает
   тихо и жарко.
«Женятся…
   Разлетятся!..
      А я куда?
Или
   живи кухаркой?..»
 
 
Гору подниму и брошу морю на дно.
На снег подышу – зажурчат проталинки.
Но был я когда-то —
   давно,
      давно —
Очень и очень маленьким.
 

Джек Алтаузен

«Можешь землю до края пройти…»

 
Можешь землю до края пройти,
Можешь видеть луну над Манилой, —
Чище воздуха родины милой
Все равно на земле не найти.
 
 
Можешь ехать в Алжир и Бомбей,
Гнать стада по альпийскому лугу,
Все равно будешь рваться в Калугу,
Где когда-то кормил голубей.
 
 
За экватором на корабле,
Возле пальмы под Венесуэлой
Будешь бредить березкою белой,
Что растет на смоленской земле.
 
 
На ресницы слеза набежит,
Если вспомнить на дальней чужбине
О родимой ирбитской рябине,
Что от ветра стыдливо дрожит.
 
 
Может, молодость нас бережет,
Может, в бурях мы не огрубели,
Потому что у нас с колыбели
Чувство родины в сердце живет.
Мы его воспитали в себе,
Нас навеки оно породнило.
Люди с Темзы, Дуная и Нила
Слышат голос свой в нашей судьбе.
 

1940

Баллада о четырех братьях

Иосифу Уткину

 
Домой привез меня баркас,
Дудил пастух в коровий рог.
Четыре брата было нас —
Один вхожу я на порог.
 
 
Сестра в изодранном платке
И мать, ослепшая от слез,
В моем походном котелке
Я ничего вам не привез.
 
 
Скажи мне, мать, который час,
Который день, который год?
Четыре брата было нас,
Кто уцелел от непогод?
 
 
Один любил мерцанье звезд,
Чудак – до самой седины.
Всю жизнь считал он, сколько верст
От Павлограда до луны.
 
 
А сосчитать и не сумел,
Не слышал, цифры бороздя,
Как мир за окнами шумел
И освежался от дождя.
 
 
Мы не жалели наших лбов.
Он мудрецом хотел прослыть.
Хотел в Калугу и Тамбов
Через Австралию проплыть.
 
 
На жеребцах со всех сторон
Неслись мы под гору, пыля;
Под головешками ворон
В садах ломились тополя.
 
 
Встань, Запорожье, сдуй золу!
Мы Спали в яворах твоих.
Была привязана к седлу
Буханка хлеба на троих.
 
 
А он следил за пылью звезд,
Не слышал шторма и волны,
Всю жизнь считая, сколько верст
От Павлограда до луны.
 
 
Сквозной дымился небосклон —
Он версты множил на листе.
И, как ни множил, умер он
Всего на тысячной версте.
 
 
Второй мне брат был в детстве мил.
Не плачь, сестра, утешься, мать!
Когда-то я его учил
Из сабли искры высекать…
 
 
Он был пастух, он пас коров.
Потом пастуший рог разбил.
Стал юнкером, —
Из юнкеров
Я Лермонтова лишь любил.
 
 
За Чертороем и Десной
Я трижды падал с крутизны,
Чтоб брат качался под сосной
С лицом смертельной желтизны.
 
 
Нас годы сделали грубей,
Он захрипел, я сел в седло,
И ожерелье голубей
Над ним в лазури протекло.
 
 
А третий брат был рыбаком.
Любил он мирные слова.
Но загорелым кулаком
Мог зубы вышибить у льва.
 
 
В садах гнездились лишаи.
Деревни гибли от огня.
Не счистив рыбьей чешуи,
Вскочил он ночью на коня.
 
 
Вскочил и прыгнул через Дон.
Кто носит шрамы и рубцы,
Того под стаями ворон
Выносят смело жеребцы.
 
 
Но под Варшавою в дыму
У шашки выгнулись края.
И в ноздри хлынула ему
Дурная теплая струя.
 
 
Домой привез меня баркас.
Гремел пастух в коровий рог.
Четыре брата было нас —
Один вхожу я на порог.
 
 
Вхожу в обмотках и в пыли
И мну буденовку в руке.
И загорелые легли
Четыре шрама на щеке.
 
 
Взлетают птицы с проводов.
Пять лет не слазил я с седла,
Чтобы республика садов
Еще пышнее расцвела.
 
 
За Ладогою, да Двиной
Я был без хлеба и воды,
Чтобы в республике родной
Набухли свежие плоды.
 
 
И если кликнут, я опять
С наганом встану у костра.
И обняла слепая мать,
И руку подала сестра.
 

1928

Прощание

 
Хорошо
   на свете жить,
Пограничником
   служить!
Мне к ногам твоим
   не жалко
Кудри черные
   сложить.
 
 
Расставанья час
   настал.
Ветер в уши
   засвистал.
Выпью воду
   из колодца,
Чтобы голос
   чище стал.
 
 
А вода там —
   словно хмель.
А над нею
   птичья трель.
На одной ноге
   шагает
Прямо в небо
   журавель.
 
 
Бродит ворон
   у ворот,
На родном наречье
   врет:
– Тот, кто любит,
   тот голубит,
На прощанье
   слезы льет.
 
 
Ты не верь ему,
   вралю,
Часто говорят:
   «люблю»
Те, которые
   не знают,
Сколько верст
   от «Л» до «Ю».
 
 
Разве стоит
   горевать?
Посмотри:
   родная мать
Вышла в новом полушалке
До заставы
   провожать.
Ей слеза
   ресниц не жгла.
Хороши
   ее дела —
Сына ладного какого
   Красной Армии дала.
 
 
Хлынул дождь
   при свете дня,
В колокольчики
   звеня:..
Принесут письмо
   без марки —
Это, значит, от меня.
 

1933

Родина смотрела на меня

 
Я в дом вошел, темнело за окном,
Скрипели ставни, ветром дверь раскрыло,
Дом был оставлен, пусто было в нем,
Но все о тех, кто жил здесь, говорило.
 
 
Валялся пестрый мусор на полу,
Мурлыкал кот на вспоротой подушке.
И разноцветной грудою в углу
Лежали мирно детские игрушки.
 
 
Там был верблюд и выкрашенный слон,
И два утенка с длинными носами,
И дед Мороз – весь запылился он,
И кукла с чуть раскрытыми глазами.
 
 
И даже пушка с пробкою в стволе,
Свисток, что воздух оглашает звонко,
А рядом в белой рамке на столе
Стояла фотография ребенка…
 
 
Ребенок был с кудряшками, как лен,
Из белой рамки здесь, со мною рядом,
В мое лицо смотрел пытливо он
Своим спокойным ясным взглядом…
 
 
А я стоял, молчание храня.
Скрипели ставни жалобно и тонко.
И родина смотрела на меня
Глазами белокурого ребенка.
 
 
Зажав сурово автомат в руке,
Упрямым шагом вышел я из дома
Туда, где мост взрывали на реке
И где снаряды ухали знакомо.
 
 
Я шел в атаку, твердо шел туда,
Где непрерывно выстрелы звучали,
Чтоб на земле фашисты никогда
С игрушками детей не разлучали.
 

1941

Я пишу, дорогая, тебе

 
Повезло нам сегодня с ночлегом —
Печка топится, лампа горит.
И подсолнух, засыпанный снегом,
Вдалеке на пригорке стоит.
 
 
Чай дымится, душистый и сладкий.
Отогрелись мы в теплой избе.
На листочке из синей тетрадки
Я пишу, дорогая, тебе.
 
 
Я пишу, а вокруг, дорогая,
Спят бойцы на шинелях своих,
Печка топится. Лампа, мигая,
Свет спокойный бросает на них.
 
 
Снова голос твой тихий я слышу —
Он навеки мне в сердце проник:
«Как же, милый, на холод ты вышел
И забыл застегнуть воротник?»
 
 
В светлой дружбе мы жили с тобою,
Как цветы полевые росли,
И над нашей чудесной судьбою
Вдруг топор занесли.
 
 
Ничего! Мы обрубим им руки,
Ничего! Стисни зубы сильней,
Каждый миг нашей гордой разлуки
Враг оплатит нам кровью своей.
 
 
Если б только увидеть могла ты,
Как ползу я с гранатой в дыму…
Грозный счет мой открыт для расплаты,
Платят кровью враги по нему.
 
 
Не один я такой в нашей роте,
Каждый счет свой открыл именной…
И берем мы втройне при расчете
За семью, за разлуку с женой.
 
 
За страну, за сады, что шумели,
Кровью платят враги нам сполна.
Правда, волосы чуть поседели:
Что ж поделать, на то и война!
 
 
Дорогая, горжусь я тобою,
Только вспомню – и сердцу тепло.
К нам в окопы вчера, после боя,
Много разных подарков пришло.
 
 
Пулеметчики варежки взяли…
И узнал я, мой друг, не таи,
Их у детской кроватки вязали
Руки родины, руки твои.
 
 
Зимний ветер в трубе завывает.
спят бойцы – просыпаться им срок.
Печка топится, лампа мигает,
И дописан последний листок.
 
 
Я окреп для борьбы и для жизни,
И сплелось воедино во мне
Чувство родины, верность отчизне
С нежным чувством к любимой жене.
 

1942

Вячеслав Афанасьев

Мой дом

 
На стыке четырех ветров,
На берегу морском,
Среди замшелых валунов
Стоит мой старый дом.
 
 
Когда на море тишина
И лишь звенит прилив,
И на медлительных волнах
Проходят корабли, —
 
 
Тогда что может быть милей
Для глаза моряка
Далекой кровли и над ней
Бегущего дымка?
 
 
Когда ж на море, в злую ночь
Бушует вихрь и мрак,
И кораблям уже невмочь
Мотаться в бурунах, —
 
 
Тогда что может быть милей
Огня на берегу?
И лампу я для кораблей
В окне до утра жгу.
 
 
Пускай свирепствует Борей
И снег стучит в окно, —
Горит очаг мой, и гостей
Ждет доброе вино.
 
 
На стыке четырех ветров,
На берегу морском,
Среди замшелых валунов
Стоит мой старый дом.
 

1936

Иртыш

 
Река – угля черней – угрюмо
Играет с белою луной.
Косматым полчищем Кучума
Над ней камыш кипит густой.
В рябую ширь шуршит камыш
Издревле грозное: «Иртыш!» —
И, будто кольцами литыми,
Блистает лунной чешуей
И то опустит, то поднимет
На волнах панцирь золотой.
 
 
Огромным телом Ермака
Простерлась буйная река.
Железный мост, как звездный пояс,
Там отразился двойником.
Сквозь цепь огней грохочет поезд,
И дебри повторяют гром.
Летит, алмазами сверкая,
Экспресс Москва – Владивосток,
И белый пар над ним порхает,
Как бы почтовый голубок.
 
 
Прозрачным воздухом Сибири
Легко дышать. Ночь хороша!
И вижу я: над водной ширью
Встает казацкая душа.
Встает, плывет туманом сизым,
Купаясь в лунном серебре.
Ее слезами весь обрызган,
Экспресс быстрей летит к заре.
 
 
Те слезы в сердце мне упали
И закипели на глазах,
И я кричу в ночные дали:
– Спасибо за Сибирь, казак!
 

1941

Баллада о минере

Памяти минеров, казненных

палачами революции в бухте

Прометей в 1907 году.

 
В тихой бухте, меж сетей рыбачьих,
Полночь катит светлую луну.
На скале спросонья чайка плачет,
Черный краб покинул глубину.
 
 
Он заполз на камень и, недвижный,
Слился с ним, горбатый старый гном.
Море в гребни лунный жемчуг нижет,
Берег спит в молчании немом.
 
 
Тридцать лет назад, в такую ж полночь,
Здесь казнен был молодой минер.
Тридцать лет назад по этим волнам
Пробегал его прощальный взор.
 
 
Так же вольно подымалось море,
И качались мачты низких шхун,
И огонь мерцал на дальнем створе, —
Но к ногам привязан был чугун.
 
 
Может быть, непрошеные слезы
С впалых щек он смахивал с тоской.
Может быть… Но в час судьбины грозной —
Кто осудит слезы в час такой?
 
 
Знал минер, идя на подвиг славный,
Что ему за это суждено:
Заклюет орел самодержавный,
Тело бросит на морское дно.
 
 
Знал минер о том, но львиным сердцем
Перед темной силой не сробел,
Верил: правда все ж сильнее смерти, —
Красный флаг поднял на корабле!
 
 
Адмирал судил его заочно…
Чтоб и гром не смел греметь в глуши,
Голубые пламенные очи
Приказал навеки потушить.
 
 
Черный краб сидит на камне древнем…
Далеко, в просторе голубом,
В лунном свете вспыхивают гребни,
Берег спит в молчании немом.
 

1937

«Вслед за огненными лосями…»

 
Вслед за огненными лосями,
В сновиденье ль, наяву ль,
Золотые стрелы осени
Просвистели в синеву.
 
 
Просвистели, и рассветная
Вновь струится тишина.
Только издали заветная
Чья-то песня мне слышна.
 
 
Беспокойное и жгучее —
Что там в сердце, в глубине:
Или молодость кипучая
Возвращается ко мне?
 
 
Что ж, пути ей не заказаны…
Друг далекий, подходи!
Сколько слов еще не сказано,
Сколько песен впереди!
 

1941

«Застигнутый последней метой…»

 
Застигнутый последней метой
И не успев всего допеть,
Благословлю я землю эту,
Когда придется умереть.
 
 
Благословлю ее за воздух,
Дыша которым был я смел,
За светлых рек живую воду,
Где телом и душой свежел,
 
 
За поле знойное пшеницы,
За села и за города,
За наш достаток, где хранится
Зерно и моего труда;
 
 
Благословлю земли просторы,
Что жил я здесь в наш светлый век,
Любил ее моря и горы,
Как мог свободный человек,
 
 
Что здесь учился у народа
Петь песни ясной простоты
И украшать трудом природу
Во имя счастья и мечты.
 

1940

Всеволод Багрицкий

Простая девушка

 
Родилась ты, и, наверно, где-то
Ярким светом вспыхнула звезда.
И все так же двигались планеты,
Так же отъезжали поезда,
Так же разговаривали люди,
Ветры завывали у столба.
Ты не знала, будет иль не будет
У тебя счастливая судьба.
А потом пошли другие годы,
И, разгоряченная борьбой,
Ты дралась под знаменем свободы,
Новой окрыленная судьбой.
Ты ходила в кожаной тужурке
И в больших солдатских сапогах,
Ты курила в ледяной дежурке,
Раненых носила на руках.
Молодая радуга вставала
Над землею, где клубился бой.
Одиноко птица пролетала
Над твоею белой головой.
Мы тебя, как друга, хоронили,
Мы понуро шли лесной тропой.
Выросли деревья на могиле
Памятником девушке простой.
 

1939

«Я много лет сюда не приезжал…»

 
Я много лет сюда не приезжал,
Я много лет сюда не возвращался.
Здесь мальчиком я голубей гонял,
Бродил в лесу и в озере купался.
На эти сосны мне не наглядеться…
Пойти? Иль на траве прилечь?
Здесь все – мое!
Здесь проходило детство,
Которого ни спрятать, ни сберечь,
И яблоки, и свежий запах мяты,
Орешника высокие кусты,
Далекие вечерние закаты,
Знакомые деревья и цветы.
И весла надрываются я стонут,
И лодка наклоняется слегка,
А над рекой туман плывет,
   и тонут
Измятые водою облака.
Деревья тянутся к простору, к солнцу,
   к свету,
Еще я молодыми помню их.
Здесь все как прежде!
Только детства нету,
И нет уже товарищей моих.
 

1939