Текст книги "Красный вагон"

Автор книги: Николай Печерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

«Ты, Глеб, не торопись. Ты зачем торопишься? Сейчас начнется».

Но то, чего они с таким нетерпением ждали весь вечер, началось не скоро.

Лука уже пришел в вагон, уже начал раздеваться и вдруг прислушался и сказал Сереже Ежикову:

– Что за черт, кто там кричит?

И Сережа Ежиков услышал этот крик, и Глеб, и вообще все ребята.

Повыбегали из вагонов, стоят смотрят на далекий, потонувший во мгле заречный берег и ничего не понимают.

Кто-то там воет, кричит и отчаянно стонет.

А кто кричит и отчаянно стонет, никому, конечно, не известно.

А потом Лука прислушался и сказал:

– Ребята, а ведь это Димка.

Сережа Ежиков тоже прислушался и тоже сказал:

– И в самом деле Димка. Какая нелегкая его туда занесла?

А с берега все громче и отчаянней неслись завывания и стоны несчастного Димки:

– Лорды-ы! Братцы-ы! Спасите-е!

Глава десятая

Ночью Глебу приснился сон.

Ему все время снилось одно и то же – и вчера, и позавчера, и в первый день, когда они только приехали с Лукой на стройку.

Красный вагон тронулся с места и покатил по широкой лесной просеке. Зазвенел на печке большой жестяной чайник, застучали по рельсам заржавевшие, давно не мазанные колеса.

«Куда, куда, куда?» – стучали колеса.

Но Глеб знал, куда мчит паровоз. За окном пролетали и оставались позади лесные полустанки, маячили высокие закопченные трубы заводов, сверкали окнами незнакомые города...

Еще немного, и впереди покажется синяя полоска моря, высокие скалистые берега и грозные боевые корабли на рейде.

Откроется дверь, и в вагон войдет проводник. Поправит усы, поглядит на Глебову походную котомку и скажет:

«А ну, братец, собирайся – Севастополь».

Сколько раз Глеб видел во сне этого проводника!

Хмурые, торчащие вверх, будто кисточки для красок, брови, толстый самоуверенный нос в темных крапинках, круглая ямочка на гладком бритом подбородке.

Вот он уже идет... На узком солдатском ремне висят, как всегда, флажки в потертых чехлах, в руке – неизменный, похожий на букву «Г» ключ «трехгранка».

Проводник подошел к Глебу, постучал ключом по деревянной полке и сказал... Впрочем, что же это он такое говорит? Почему вдруг голос его так удивительно похож на голос Луки?

– Глеб, где ты взял эту тетрадку? Глеб, ты слышишь?

Глеб открыл глаза, и сказочные видения тотчас ушли.

Ни моря, ни боевых кораблей, на которых можно в любую минуту совершить подвиг, ни белых, скользящих над водой чаек.

Вагон стоит на прежнем месте. На крохотном столике возле окна чадит из последних сил керосиновая лампа и лежит раскрытая тетрадка, которую Глеб нашел во время своего знаменитого похода в тайгу.

– Глеб, откуда у тебя эта тетрадка? Ты слышишь, Глеб?

Еще бы он не слышал! От такого крика не только живой, от такого крика даже покойник из могилы подымется.

Глеб сел на кровати, потер худые, искусанные комарами ноги.

Странно... залез в чужую сумку и еще на него же кричит.

Кричать всякий может, кричать не трудно...

Между прочим, Глеб так и сказал Луке.

Чего ему в самом деле стесняться?

Будешь молчать, так Лука вообще на голову сядет.

Но тут Глеб, как видно, что-то не рассчитал.

Лука сдернул его с постели, будто мешок, и сказал, что немедленно превратит его в отбивную котлету.

При всем при этом Лука назвал еще его нечестным человеком и, что было обиднее всего, – болваном.

Шутить в такие минуты с Лукой было опасно. Хочешь не хочешь, пришлось проглотить «болвана» и кое-что рассказать Луке про сумку.

– Я, Лука, в тайге сумку нашел, – сказал Глеб. – Пошли с Варей, ну и нашли. Я хотел показать тебе, а потом забыл.

Лука выслушал Глеба, забрал со стола тетрадку и, ничего не сказав, ушел.

Нет, видно, никогда не будет между ними мира и согласия! Ну за что он назвал его болваном, что такое необыкновенное нашел он в этой совсем старой, потрепанной тетради?

Глеб погасил лампу и снова забрался под одеяло.

А вагон, видно, только этого и ждал. Постоял еще немного и тихо тронулся с места.

Заскрипели дощатые стены, застучали на стыках рельсов немазаные, заржавевшие колеса: «Куда, куда, куда?»

Поезд мчался без остановок до девяти часов утра.

Если бы не Варя, Глеб мог вообще укатить на край света.

Варя уже давно разыскивала Глеба. Она побывала у лесорубов, заглянула на конюшню к Федосею Матвеевичу, сходила на речку, но Глеба там, конечно, не было.

У Вари же были очень важные новости, и рассказать про них она могла только Глебу.

Может быть, он в вагоне?

Варя подошла к двери вагона, прислушалась и постучала. Сначала потихоньку, потом все сильнее и сильнее.

– Глеб, ты еще живой или ты уже не живой?

Поезд снова остановился. Глеб открыл глаза и недовольно сказал:

– Живой... Поспать и то не дадут. Ну и жизнь!

Он плеснул несколько раз водой из рукомойника, который висел на гвоздике в углу вагона, и вышел к Варе.

– Ну, что скажешь? – спросил он. – Чего разбудила?

Варя опустила голову, очень тихо и грустно ответила:

– Я, Глеб, ничего не скажу. Я сейчас расстроенная...

– Хо-хо, чем ты расстроилась?

– Ты, Глеб, не смейся, – укоризненно и строго сказала Варя. – Смеяться не надо. У нас родилась девочка.

Странно, разве из-за этого расстраиваются!

Конечно, если бы родился мальчик, было бы лучше. Так все всегда говорят. Но раз родилась девочка, пускай будет девочка. Девочки тоже нужны...

Но тут оказалось, что Варя расстроилась совсем по другой причине. Варя собралась идти с отцом в больницу к матери, а отец взял и уехал к начальнику.

– Он тетрадку начальнику повез, – сообщила Варя. – Он со мной совсем не считается...

– Значит, Лука у вас был?

– Ага... Папа говорит: «В больнице все равно не принимают. Там только после обеда принимают. А я ждать не могу» Я очень расстроенная. Ты пойдешь со мной?

Снова эта тетрадка! Значит, Лука не просто так поднял его на ноги и заставил объяснять, где он нашел и как он нашел!

А Глеб хотел ее в печку. Даже не прочитал как следует. Перелистал, посмотрел картинки, и все. Ну кто же он такой после этого? Болван. Самый настоящий болван!

Глебу не терпелось узнать про тетрадку – что там, в конце концов, из-за чего поднялся трам-тарарам?

Но разве Варю остановишь? Куда там! Так и сыплет, так и сыплет словами: «Девочка такая, девочка вот какая! Девочка весит четыре килограмма двести пятьдесят граммов».

И вдруг Глеб придумал, как остановить эту тараторку.

Он набрал в грудь побольше воздуха и завопил диким, страшным голосом:

– А-а-а-а! А-а-а-а! А-а-а-а!

Варя мгновенно умолкла. С изумлением и даже с каким-то страхом она посмотрела на Глеба и спросила:

– Ты, Глеб, чего так кричишь? Кричать не надо...

– А ты чего?.. Я про тетрадку спрашиваю, а ты... Очень мне нужны твои килограммы и граммы...

Варя обиделась. В больших круглых глазах ее блеснули слезы.

– Ты зачем мою сестричку обижаешь? Обижать не надо. Она маленькая.

Да, переменился человек. Была девчонка как девчонка, а теперь... Даже голос стал иной – сладенький, воркующий...

«Сестричка» закрыла перед Варей все остальное.

Ну да, разве это не так? То ничего мимо не пропускала: и надо и не надо – совала нос в каждую щелочку. А тут даже про тетрадку толком ничего не узнала.

Теперь уже Глеб ясно видел – Лука не зря понес тетрадку Георгию Лукичу. Нет, зря Лука ничего не делает...

– Ты вспомни, – приставал Глеб к Варе. – Неужели ты не можешь вспомнить!

Варя, видимо, первый раз в жизни попала впросак.

– Я, Глеб, сейчас вспомню, – виновато сказала она, – Ты, Глеб, подожди...

Варя прищурила глаза, наморщила лоб. Все лицо ее как-то сразу собралось в один бугристый напряженный комочек.

– Ты мне только не мешай. Ты подожди...

И вдруг в глазах ее блеснули светлые, быстрые искорки.

– Вспомнила? – с надеждой спросил Глеб.

Варя сердито махнула рукой и еще больше сощурилась.

– Я тебе сказала – не мешай. Я вспомнила, а потом снова забыла. Ты подожди...

Но вот Варя перестала гримасничать. Лицо ее приняло спокойное и даже немного торжественное выражение.

– Теперь я вспомнила, – твердо сказала она. – Ты слушай, а я буду все рассказывать. Только ты не перебивай, а то я опять забуду. Я очень расстроенная.

Глеб слушал и не знал – верить Варе или не верить. Варе и соврать ничего не стоит. Не один раз попадалась.

– Это, Глеб, знаешь какая тетрадка? Эта тетрадка особенная, – рассказывала Варя. – Это дневник геолога. Тут еще раньше хотели железную дорогу строить, еще до войны. Геологов вызвали и сказали: «Идите и найдите такие места, чтобы было поменьше болот и гор. Как только найдете, так сразу и начнем строить». Ну вот, они и пошли... Там, Глеб, все в тетрадке про это написано...

– Чего же ты молчишь, снова забыла? – подстегнул Глеб Варю.

– Не, Глеб, я не забыла, я все помню, – тихо добавила Варя. – Этот геолог погиб... Он в тайге замерз... Он до самой последней минуты писал... Пойдем, Глеб, ты же видишь, какая я расстроенная...

Так Варя больше ничего и не рассказала. Или в самом деле расстроилась, или забыла, или просто-напросто не знала, что придумать. Но, так или иначе, Глеб решил поддержать компанию и пойти с Варей в больницу.

Ведь, если хорошенько подумать, они с Варей были совсем одиноки. Георгий Лукич не считался с Варей, Лука грозился сделать из Глеба отбивную котлету. Нет, роднее человека, чем Варя, у Глеба сейчас не было.

По дороге Варя без умолку рассказывала про свою сестричку и про свою маму.

– Ты, Глеб, знаешь, какая у меня мама? Не, Глеб, ты ничего не знаешь! У меня мама на фронте была. Ей там медаль за отвагу выдали. А потом мама обратно на железную дорогу пошла. Папа увидел ее и сразу женился. У меня папа знаешь какой? У меня папа тоже отчаянных любит!

Глеб и Варя вышли на берег реки, разыскали там без труда лодку и поплыли. Глеб сидел на корме, слушал, как деловито и немного вразнобой шлепали по воде весла, и думал про геолога. Что же это за человек? Неужели он и в самом деле погиб в тайге?

За тальниками показался узкий, заросший осокой рукав. Варя ковырнула несколько раз веслами, и лодка послушно и тихо вошла в новое русло.

Они проплыли еще немного и увидели деревню. По косогору бежали к речному плесу серые бревенчатые избы, и сюда же, касаясь воды, сползала лента проселочной дороги.

На песчаном дне темнел старый колесный след и круглые, оставленные копытами лошадей ямки. Видимо, еще недавно, до ливня, который три дня назад прошумел над тайгой, через рукав переправлялись на телегах.

Глеб и Варя втащили лодку на берег и пошли вверх по косогору. С огородов тянуло пресным сухим запахом нагретой земли. За пряслами цвели подсолнечники.

Больница стояла на краю деревни.

Длинный, сложенный из бруса дом, калитка с железным кольцом, мокрые халаты на веревке.

Варя была здесь уже раньше. Она уверенно пересекла двор и подошла к высокой, обитой клеенкой двери.

В приемной с узелками и сеточками в руках дожидались очереди несколько мужчин и женщин. Одни писали за столом записки, другие стояли возле стены и терпеливо смотрели на крохотное, похожее на дырку в скворечнике окошко. Изредка окошко открывалось, и в нем появлялась тоже очень похожая на скворца женщина в белой косынке и круглых очках. Посетители передавали ей узелки и записки, покорно отходили в сторонку, ждали ответа и пустых бутылок от молока.

Бутылок у Вари не было, и поэтому она сразу же принялась за письмо. Села к столу, расставила локти и начала писать – старательно, с такими нажимами, что бумага сразу же покрылась канавками и бугорками, будто поле под острым плугом.

Глеб два раза выходил из приемной и два раза заходил, а Варя все писала и писала. Приемная опустела, и женщина, похожая на умного ученого скворца, больше не показывалась. Где-то в глубине дома шаркали туфли и звенела посуда. Там обедали...

– Ты иди, – сказала Варя, не отрываясь от бумаги. – Я сейчас закончу. Я только про папу напишу.

Глеб побродил по двору, приласкал рыжую добродушную собаку с белым пятном на хвосте, напился от нечего делать воды из крана и снова отправился в приемную. Еще с крыльца Глеб услышал громкий и очень знакомый ему голос:

– Откройте, я все равно не уйду обратно! Я вам говорю, откройте!

Варя стояла возле «скворечника» и колотила по дверце кулаком. Дверца ходила ходуном. Казалось, еще минута, и она вылетит вон вместе с объявлением «Прием окончен», вместе с железными петлями и согнувшимся вдвое крючком...

Глава одиннадцатая

Лучше бы он совсем не ходил с Варей. Очень ему все это нужно! Как будто бы мало у него своих историй!

Женщина в белой косынке вытолкала их за дверь и пригрозила, что немедленно вызовет милиционера.

Она, видимо, и в самом деле решила наказать Варю.

Едва они спустились с крыльца, в приемной послышалось нервное, настойчивое жужжание телефонной ручки:

– Алё! Алё!

Услышав «алё», Варя перетрусила.

– Вызывайте хоть сто раз! – крикнула она в закрытую дверь. – Брат тоже все видел, он сам все скажет!

– Какой брат? – спросил Глеб, оглядываясь по сторонам. – Где?

Варя не ответила. Она взяла Глеба за руку и с самым решительным видом потащила к высокому крылечку на другом конце дома.

На чистых, отмытых добела ступеньках лежал цветной половичок, на дверях пришпиленная поржавевшими кнопками висела бумажка. Ровными и красивыми, будто в прописях, буквами на ней было выведено: «Главный врач».

– Ты куда? – спросил Глеб и потянул руку.

Но не тут-то было. Варя вцепилась в него, как клещами. Даже пальцы онемели.

Не успел он опомниться, как уже стоял в кабинете главного врача. Врач сидел за столом и, прищурив глаз, рассматривал на свет черный рентгеновский снимок.

Это был толстый человек с рыжими пушистыми усами и такими же рыжими, похожими на амеб веснушками на оголенных до локтя руках.

– Здравствуйте, товарищ главный врач, – вежливо сказала Варя. – Мы вам не помешали?

– Здравствуйте, – ответил врач и положил снимок на стол. – Тебя разве еще не отвели в милицию?

– Не, меня не отвели. Мы тут с Глебом...

– Ах, с Глебом! Значит, вы теперь вдвоем будете хулиганить?

Варя подтолкнула Глеба вперед, чтобы врач мог получше его рассмотреть, и ущипнула сзади острыми, должно быть давно не стриженными ногтями.

– Не, мы не хулиганить... Мы письмо маме написали. Я быстро писать не могу. Мама говорит, надо писать с нажимами, а она говорит, надо писать быстро, потому что прием закрыт... Примите, пожалуйста, записку, я вас очень прошу... Глеб вас тоже очень просит.

Глеб чувствовал, как наливаются кровью, краснеют его лицо и уши. Если бы не врач и не эта белая строгая обстановка, окружавшая все, что было в кабинете, Глеб наверняка развернулся и наподдал бы ей.

Главный врач вышел из-за стола, поглядел на Глеба, на Варю и сказал:

– Ну, вот что, друзья, на первый раз я вам прощаю, а там – смотрите... Порядков нарушать я не могу. До свиданья!..

Глеб страшно обрадовался, что все так легко сошло с рук. Он уже хотел дать задний ход, но тут произошло следующее.

Варя закрыла лицо руками и громко, на весь кабинет всхлипнула.

– А-я-я-я-й! Ну зачем же плакать? – участливо и, как показалось Глебу, смущенно сказал врач. – Стыдно, девочка, очень стыдно!..

Главный врач повернулся и вышел из кабинета.

Глеб и Варя остались одни.

– Пойдем, – толкнул Варю Глеб, – а то сейчас достанется!

Варя отняла руки от лица, и Глеб с изумлением увидел, что глаза у нее совсем сухие. Ни одной слезинки! И в каждом зрачке пляшет веселый, лукавый чертик.

– Не, нам не достанется, – сказала Варя, поглядывая на дверь. – Он добрый...

Врач возвратился. В руках у него были два длинных белых халата и марлевые повязки с тесемками.

Глеб и Варя надели халаты, нацепили на нос повязки и сразу же стали похожи на хирургов, которые вырезают фурункулы и вытаскивают из пяток острые занозы.

– Пойдемте, – сказал врач и повел их по длинному коридору с дверями по обе стороны.

Возле одной такой двери он остановился и пропустил их вперед:

– Вот сюда. Только побыстрее и, пожалуйста, не шумите.

В палате стояли в два ряда кровати, и на них с книжками в руках, с каким-то вязаньем и вообще просто так лежали женщины.

Женщины увидели Глеба и Варю и сразу же заулыбались, а одна наклонилась к своей соседке и шепотом, но так, что все сразу услышали, спросила:

– Это те самые?

И только одна женщина, которая лежала возле самого окошка, не улыбалась. Она прямо и строго смотрела на Варю и перебирала пальцами край белой простыни.

Варя хотела было кинуться к ней с поцелуями, но она на ходу остановила ее глазами.

Это были удивительные глаза – спокойные, добрые и в то же время очень строгие, как глубокая лесная река.

Глебу показалось, будто под этим взглядом Варя стала даже пониже ростом. Ну точь-в-точь как на картинке, которую Глеб видел в книжке Кольки Пухова. Там была нарисована очень воспитанная девочка, а внизу надпись:

 
Я не буду больше плаксой,
Чищу зубы мятной пастой
 

Возле кровати стояли две табуретки. Глеб сел рядом с Варей, положил руки на колени. Он чувствовал себя неловко, не знал, как вести себя, что говорить.

Варина мать, как видно, поняла это. Она взяла с тумбочки судок с крупной, огненно-красной клубникой и сказала:

– Ешьте, дети, это папа принес.

Варя посмотрела на судок краем глаза и тут же безошибочно потянула самую спелую и сочную ягоду.

– Ужасно вкусная, – виновато сказала она, прищелкивая языком, – прямо лучше ананасов. Глеб, ты когда-нибудь ел ананасы?

Варя взяла за хвостик еще одну ягодку, поднесла ее к губам и тут же опустила руку. Рот ее удивленно приоткрылся, круглые ямки на щеках вытянулись и потом исчезли совсем.

– Значит, он уже приходил? Значит, он обратно меня обманул?

– Он не обманывал. У него очень важные дела. Ты же знаешь, он повез тетрадку... Эта тетрадка...

– При чем тут тетрадка? Тетрадка тут совсем ни при чем, – горячо и нетерпеливо перебила Варя. – Папа со мной совсем не считается. Ведь правда он не считается?

Мать хотела что-то ответить Варе, но тут произошло непонятное. Губы и подбородок у нее задрожали, а в уголках глаз, под ресницами, блеснули две быстрые слезы. Она прикусила нижнюю губу зубами, но это не помогло, и губы все равно дрожали и дрожали мелкой и очень жалкой дрожью.

– Мама, ты зачем плачешь? – тихо вскрикнула Варя. – Плакать не надо!

Она наклонилась к матери и пальцами вытерла покатившиеся по лицу слезинки.

Мать провела рукой по глазам и первый раз за все время, пока они были в палате, улыбнулась.

– Разве я плачу? Ты что выдумываешь?

Глеб знал, что это не так. Но все же он ответил Вариной матери улыбкой. Глеб очень хотел, чтобы она поверила, будто и в самом деле никто не заметил ее слез.

Но почему же она плакала? Ведь ее никто не обижал.

Как это все получилось? Ага, вот так: они сидели на табуретках, ели клубнику... потом мать сказала про отца и про тетрадку. Неужели эта тетрадка?

Но разве можно так расстраиваться? Ему, например, тоже очень жаль геолога, но ведь он не плачет!

Нельзя же оплакивать каждого, кто умирает на земле! Нет, тут что-то не то...

Смущенные и озабоченные тем, что произошло, Глеб и Варя молча сидели возле кровати и смотрели на мать.

– Ну, что же ты молчишь? – спросила Барина мать.– Расскажи, как там у нас дома.

Варя бросила на Глеба быстрый выразительный взгляд. «Ты зачем тут сидишь? – говорил этот взгляд. – Ты не сиди, ты уходи».

Глеба не надо было долго упрашивать. Он встал и начал прощаться.

Мать взяла Глеба за руку и притянула к себе.

– Глеб, – сказала она, – ты смотри за Варей. Ты же все-таки мужчина. Я тебя очень прошу.

Что-то очень теплое и нежное пробежало по душе Глеба, и ему захотелось тут же дать Вариной матери суровую мужскую клятву:

«Клянусь, буду защищать до последней капли крови. Вот вам моя честная рука».

Глеб не успел высказать эти благородные и возвышенные мысли.

За спиной у него что-то хрюкнуло, кашлянуло, а потом начало смеяться. Даже не смеяться, а громко и нахально похохатывать.

– Варя, ты почему смеешься? – строго и недовольно спросила мать.

Варя зажала рот ладонью, но не удержалась и фыркнула изо всей мочи:

– Я… я... я не смеюсь... Он же не мужчина, я им сама командую.

Путаясь в длинных полах халата и натыкаясь на койки, Глеб пошел прочь из палаты.

Он шел с твердым намерением – дождаться Варю во дворе и там свести с ней короткий, но суровый и справедливый счет.

От реки уже тянуло вечерней прохладой, острыми горьковатыми запахами болотных трав и перегнивших коряжин. Халаты, которые по-прежнему висели на веревке, простелили по двору длинные сизые тени.

К Глебу подошла рыжая собака с белым пятном на хвосте и доверчиво ткнула носом в руку. Видимо, и ей было сейчас грустно, хотелось ласки и человеческого участия.

Глеб все сидел и сидел на лавочке и ждал Варю.

Умерла она там, в конце концов, что ли?

Из приемной вышла похожая на скворца женщина. Посмотрела на Глеба, пожала плечами и начала снимать с веревки халаты.

«А может быть, лучше уйти?– думал Глеб.– Может быть, лучше не связываться?»

Но, прежде чем уйти, он решил просчитать до тысячи.

Раз, два, три, четыре, пять...

Сначала он считал быстро, без запинки, а потом все тише и тише.

Тысяча закончилась, и Глеб начал считать до пятисот, потом до трехсот и, наконец, дошел до десяти.

Раз... два... три...

Тут дверь скрипнула, и Варя появилась на крылечке. Она знала, что Глеб будет бить, но все равно безропотно и покорно шла к нему навстречу.

Остановилась, склонила голову, будто перед казнью, и сказала:

– Ты, Глеб, меня прости. Я никогда больше не буду...

Перед Глебом никто еще не извинялся, но он хорошо знал: если просят прощения, бить уже нельзя.

Впрочем, и драться ему расхотелось. Весь его боевой запал и злость против Вари пропали.

– Ну ладно, пошли домой, – сказал он. – Только в следующий раз смотри...

Лодки на прежнем месте не оказалось. Она стояла неподалеку, в узкой, заросшей травой бухточке. Чьи-то терпеливые, но неумелые руки по-хозяйски привязали ее бечевкой к осине. На скамейке темнел след маленьких босых ног. Видимо, тут орудовали деревенские ребятишки.

Глеб с трудом распутал узлы на бечевке, приподнял нос лодки, покачал ее из стороны в сторону и столкнул в воду.

Варя без разговоров уступила весла Глебу. Она сидела на корме молчаливая, притихшая, еще больше похожая на девочку, которая чистит зубы мятной пастой.

Вечернее солнце садилось за тучу. Вдоль берега тянулась густая темная полоса, и только чуть подальше, на быстрине, разливалось, будто цветущий багульник, нежное фиолетовое зарево.

Только тут, на реке, Варя рассказала, что произошло в больнице и почему она так задержалась.

Оказывается, Варя про все разболтала матери – и про то, как они щелкали Димку Кучерова по носу, и про то, как сожгли телеграмму, а потом ходили искать, но так и не нашли Зину-Зинулю.

Глеб даже весь съежился и невпопад заколотил веслами по воде.

Тайна раскрылась, и теперь все узнают, как нехорошо и как подло они поступили...

Глеб и раньше думал про Зину-Зинулю, но каждый раз он отмахивался от этой мысли, утешая себя, что все будет хорошо и узелок как-то развяжется сам по себе.

Но узелок не развязывался, а, наоборот, с каждым днем затягивался все туже и туже.

Опустив голову, не глядя по сторонам, Глеб вел лодку быстрыми, неровными рывками.

Варя по-своему поняла это волнение Глеба.

– Ты на меня, Глеб, не сердись, – сказала она. – Сердиться не надо. Мы сейчас придем к папе и скажем: «Папа, мы с Глебом дураки, и мы сами виноваты. Ты поскорее посылай людей в тайгу и разыщи Зину-Зинулю». Папа у меня знаешь какой? Он у меня добрый...

Да, теперь им больше ничего не оставалось – только поверить в чудо. Но в чудеса Глеб вообще не верил. Если они где-нибудь и были, то только не здесь, не в тайге. С тайгой не шути. Если тайга возьмет кого в свои могучие зеленые лапы, отбиться от них нелегко.

Глеб до сих пор помнил тот день, когда погиб отец.

К избе подъехали сани, и в них неудобно и тяжело лежало что-то большое, накрытое жестким брезентом.

В дом Глеба не пустили. Пока набежавшие откуда-то старухи обмывали отца и надевали на него в последний раз белую чистую рубашку, Глеб сидел у Пуховых и плакал.

А потом гроб положили на белые полотенца и понесли на кладбище...

Глеб уже тогда понял – в тайге не зевай, в тайге держи ухо востро.

Понял и очень скоро и легкомысленно забыл...

Нет, никакого чуда не будет. Надо скорее плыть к красным вагонам и рассказать про все брату или Георгию Лукичу. Может быть, еще не все потеряно и еще можно что-нибудь сделать...

Глеб налег на весла.

Чувыр, чувыр, чувыр, – неслось в тишине.

Над рекой уже стояла ночь. Слева тянулся лесистый берег и смутно маячили темные вершины Трех Монахов. В черной маслянистой воде горела длинная, похожая на веретено звезда.

Но вот они и дома. Тихо и темно в тайге. Вокруг ни одного огонька.

Варя пошла в «контору», а Глеб к себе.

Сейчас он подымет Луку, Сережу Ежикова, честно и открыто признается им во всем.

Глеб поднялся по лесенке, открыл дверь. В вагоне никого не было. На кровати Луки и Сережи Ежикова лежали скомканные простыни; на полу возле столика валялась подушка.

Было во всем этом что-то очень загадочное и страшное. Глеб рывком толкнул дверь и прыгнул вниз, на землю.

К Варе. Скорее к Варе!

Но Варя уже сама шла навстречу Глебу. В темноте трещали под ее ногами сучья, меж деревьев мелькало белое платье.

– Глеб, это ты или это не ты? – еще издали спросила Варя и остановилась.

– Я, Варя, я-я!

Варя подошла к Глебу, приложила к сердцу растопыренную ладонь.

– Глеб, папы нет. Там лежит телеграмма... Алушкин обратно ищет Зину-Зинулю...