Текст книги "Красный вагон"
Автор книги: Николай Печерский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)
Глава восемнадцатая
В кабинете директора полно людей.
Тут и учителя, и секретарь комсомольской организации Толя Шустиков, и старшая пионервожатая Света Молчанова, и даже школьный плотник дядя Саша.
Все шумят, суетятся и совсем не слушают друг друга.
Глеб сразу понял, что никакой «бани с паром» тут не будет.
И в самом деле, чего бояться? Он не сделал ничего плохого. Он не виноват, что Варе вздумалось вдруг икать и всхлипывать в кабинете директора.
Он хотел помочь строителям, а его ни с того ни с сего назвали лицемером и прогнали из кабинета.
Разве это справедливо?
Глеб стоял посреди кабинета и никак не мог понять, что же тут происходит и зачем его сюда позвали.
Директор тоже казался каким-то странным. Вместо черного шевиотового костюма на нем были простые матерчатые брюки, свитер, а на ногах рыжие собачьи унты.
На Крайний Север собрался, что ли?
И вдруг в Глебовой голове, как молния, сверкнула мысль: это же они на стройку собрались.
Ну конечно, какое может быть сомнение!
Да, все было точно так, как подумал Глеб. Они пойдут на стройку.
Тут Глебу и Варе просто-таки повезло.
Выпроводив Глеба и Варю за дверь, директор начал звонить на стройку Луке.
Ни Луки, ни Георгия Лукича директор, конечно, не нашел.
В «конторе» была только Варина мать. Она рассказала Юрию Ивановичу про ЧП и попросила его не особенно наказывать Глеба и Варю.
Зачем наказывать? Если бы они и в самом деле были лицемеры, тогда дело другое...
Радовался Глеб и по другой причине.
Несколько минут назад Глеб Бабкин был никто. Просто Глеб Бабкин, и все. А сейчас нет. Сейчас Глеб стал самым настоящим проводником.
Ну да, Юрий Иванович так ему и сказал:
– Глеб Бабкин, ты поведешь всех на стройку. Надеюсь, ты хорошо знаешь дорогу?
Хо-хо, и еще как знает!
Лучше Глеба тут никто ничего не знает.
Глебу хотелось повести школьников сразу во все места.
Сначала они пойдут к красным вагонам, потом к тоннелю, потом туда, где строится высокий-превысокий железнодорожный мост.
Можно будет залезть на самую верхотуру и посмотреть оттуда, что делается вокруг – и возле Трех Монахов, и возле нового паровозного депо, и даже в Ушканьей пади.
Но директору такой план не понравился.
Он сказал, что на мост они полезут как-нибудь потом, а сейчас надо торопиться в Ушканью падь.
Ну что ж, директор пожалуй, прав. Пока влезешь на мост, пока то да се...
Пускай уж как-нибудь потом. А сейчас надо бежать на помощь лесорубам.
От радости Глебу хотелось выскочить из кабинета на одной ножке или покатиться колесом, как акробат в Иркутском цирке. Но он не стал делать этого.
Раз ты проводник – значит, проводник!
Возле школы все разобрали лыжи и начали строиться в отряды. Сначала десятый класс, потом девятый, потом восьмой, потом седьмой, потом шестой класс – Глебов.
Но Глеб шел не со своим классом.
Проводник Глеб шел впереди всех. Впереди секретаря комсомольской организации Толи Шустикова, впереди старшей пионервожатой Светы Молчановой и даже впереди самого директора школы.
Многим было завидно, но никто Глебу не сказал ни одного слова.
Все прекрасно понимали, что это за фигура – проводник.
И только Варя чуть-чуть испортила Глебу отличное настроение. Варе, видите ли, не понравилось, что Глеб идет впереди всех и показывает всем дорогу. Отчаянная девчонка, никого не спросясь, оставила свое место, обогнала всех, кто шел впереди, и пошла махать по целине вдогонку Глебу.
Глеб услышал скрип лыж за спиной, обернулся и сердито крикнул:
– Назад! Куда лезешь!
Но Варя даже и не подумала выполнять приказание. Она догнала Глеба и пошла рядом – ухо в ухо.
– Ты, Глеб, чего кричишь? – хриплым шепотом спросила она. – Кричать не надо.
– А ты чего? – вскипел от злости Глеб. – Ты разве не понимаешь?..
– Я, Глеб, все понимаю. Я сама все устроила, а ты сам... Я сама в сто раз лучше дорогу знаю...
Ну что ты с ней сделаешь!
Глеб только плюнул в сторону и снова налег на палки.
Но Варя не отставала от Глеба ни на шаг. Глеб сделает шаг, и Варя сделает шаг.
Кто проводник, а кто просто так – не поймешь...
Солнце уже давно выкатилось из-за горы и теперь светило прямо в глаза. Яркое, чистое, искристое.
Лыжники въехали вслед за Глебом на косогор.
Задержались на секунду и, забыв о своем проводнике, понеслись вниз, к Ушканьей пади.
Варя, казалось, только этого и ждала. Толкнула шапку на затылок и пошла петлять меж кустов. Если б Варя не кувыркнулась на повороте, Глеб так бы ее и не догнал.
И это хорошо, что Варя пропахала носом сугроб.
Пока она подымалась, пока надевала отлетевшую прочь лыжу, Глеб уже стоял внизу, рядом с Юрием Ивановичем, и смотрел, как спускаются с горы остальные. А потом все снова построились и снова пошли гусем, класс за классом, по широкой Ушканьей пади.
Справа и слева уходили в вышину крутые, поросшие редким лесом холмы. Будто в трубе, гудел сквозной ветер, сыпал в лицо пригоршни мелкого, колючего снега.
Варя по-прежнему шла рядом с Глебом. Сквозь белые, запушенные инеем ресницы вызывающе поблескивали черные зрачки: «Вот я какая, видишь? А что!»
Но Глеб ничего ей больше не говорил. Раз не понимает, пусть идет. Не колотить же ее палкой...
Справа за холмом послышался гул моторов и тяжелый, шлепающий лязг бульдозеров. Остро запахло бензином и перегоревшим машинным маслом.
Через несколько минут показалась стрела путеукладчика, а затем все остальное: ползающие по глинистой насыпи бульдозеры, экскаватор и тарахтящая изо всех сил «Пеэска».
В стороне, за крутой грядой снега, дымил маневровый паровоз, который подвозил к путеукладчику рельсы.
В кабине путеукладчика было пусто. Видимо, машинист и его помощник ушли вместе со всеми расчищать путь маневровому паровозу.
Ну да, так и есть. Из траншеи, которая тянулась от путеукладчика к паровозу, то и дело вылетали огромные глыбы снега. Сталкивались друг с другом, рассыпались по сторонам, будто фонтаны. И тогда в воздухе вспыхивала и сразу же гасла разноцветная снежная радуга.
Они прошли еще немножко и увидели Георгия Лукича.
Георгий Лукич стоял на краю траншеи и махал им рукой.
– Папа-а!– закричала Варя. – Папа-а! Это мы сюда пришли! Мы все сюда пришли!
И тут школьники побежали к траншее.
В середине ее, будто в огромной шахтерской штольне, работали лесорубы. Тут были и Лука, и Сережа Ежиков, и Зинуля, и все остальные.
Лука работал без полушубка. Гимнастерка на его плечах взмокла и дымилась, как на печке.
Глебу стало очень жаль Луку. Этот сумасшедший ни капельки не бережет себя.
Разве ж можно вот так – раздетым!
Каждому классу дали свой отдельный участок – отсюда и досюда. Глебову классу достался трудный участок. Снегу на рельсах намело столько, что даже смотреть страшно.
Но Глеб твердо решил: пока не закончит, пока по рельсам не покатит паровоз, он отсюда ни за что не уйдет. Пускай остальные как хотят, а он не уйдет.
Глеб взял лопату, поддел глыбу ноздреватого, уже слежавшегося снега и швырнул в сторону.
Это только вначале может показаться, что снег бросать легко. Швырнешь пятнадцать – двадцать лопат, и уже у тебя все ломит, болит и противно ноет. И кажется, на лопате не снег, а комок тяжелой, мокрой земли, слитки железа.
А тут еще вдобавок Глебу попалась лопата с корявой, неудобной ручкой. Если бы порядочная лопата, было бы еще ничего. Не первый раз. Но этой просто-таки дурацкой лопатой Глеб сразу же натер на руках волдыри.
Сначала на пальцах выскочили красные пятачки, потом эти пятачки побелели, вздулись и лопнули.
Но все равно Глеб не подал вида, что ему больно. У Луки еще и не так болела рука и то молчал.
Глеб снял полушубок и снова начал швырять наверх комья снега.
Так его!
Так его!
Так его!
Прошел час, и директор крикнул, чтобы все вылезли из траншеи, отдохнули и погрелись возле костра.
Возле березок на расчищенной от снега площадке жарко пылали огромные круглые чурбаки. С дерев, тронутые теплом костра, звеня, осыпались белые хрупкие льдинки. В стороне по-комариному зудел на ветру жесткий пятнистый листок шиповника.
Возле тепла руки у Глеба заныли еще сильнее, и он не знал, как унять боль. То приложит к рукам втихомолку снега, то засунет их в карманы.
Боль была такая сильная, что Глебу казалось, будто у него сейчас все болит – и ноги, и голова, и зубы, и даже ногти, которые, как известно, никогда у людей не болят, потому что они бесчувственные.
И тут в голову Глеба пришла мысль – пойти к Луке и попросить, чтобы он что-нибудь сделал с этими несчастными руками. Перевязал их бинтом или смазал йодом. Наверняка у них тут есть брезентовая сумка с красным медицинским крестом посредине.
Глеб хотел было уже идти к брату, но тут Лука сам появился возле костра. Подошел, сел возле Глеба на бревно, как-то очень загадочно улыбнулся и спросил:
– Ну что, лицемер, как дела?
Лицо у Луки было совсем не злое, а, наоборот, доброе и приветливое. Он, Лука, очень редко бывает таким...
Глеб понял, что Лука разговаривал с директором и уже знает, как директор выгнал их с Варей вон.
И тут неизвестно почему руки у Глеба стали болеть меньше. Глеб поднялся и пошел прямо к траншее.
А Лука пусть как хочет – пусть обижается, пусть не обижается. Глеб никогда лицемером не был и не будет.
Глеб снова взял свою неуклюжую с корявой ручкой лопату и снова начал швырять снег.
Так его!
Так его!
Так его!
Лука стоял на краю траншеи, не торопясь докуривал папиросу, смотрел на Глеба и, наверное, думал, что Глеб совсем не лицемер, не капиталист и не узурпатор.
А может, Лука и не про это думал. Разве его, Луку, поймешь, что он думает?
Быстро догорел зимний день. Потемнело над соснами небо, на снег легли от деревьев синие строгие тени.
В стороне урчали бульдозеры, пыхтел, набирая пары, паровоз. Еще немного, и он покатит по расчищенному пути, повезет к путеукладчику длинные, прибитые к черным шпалам рельсы.
Глеб швырял без передышки снег и никак не мог понять, почему это у него так светло и чисто на душе. Будто бы кто-то его похвалил, будто кто-то ни с того ни с сего отвалил ему хороший подарок или поставил в дневник самую лучшую отметку – пятерку...
Глава девятнадцатая
Когда работаешь и впереди у тебя хорошая, большая цель, время быстро летит вперед.
Отшумели в тайге метели, и снова заглянула сквозь ветви деревьев синими, еще застенчивыми глазами весна.
Днем таяли на солнцегреве снега, и быстрые ручьи, грохоча и спотыкаясь на камнях, неслись к черной, разлившейся по логам и распадкам реке.
Но зима не хотела сдаваться без боя.
Откуда ни возьмись, набегут вдруг на небо серые, тяжелые тучи, и снова сыплет в черную ледяную воду мелкий, липкий снег.
Далеко ушла от красных вагонов просека. Даже на ночь не возвращались порой лесорубы к теплому печному огоньку. Там работали, там варили сами себе похлебку и там же спали. Одни – в брезентовых палатках, другие – просто так. Бросят на землю охапку сосновых лап, разведут рядом костер и спят, не снимая валенок и полушубков.
Еще месяц-другой – и прости-прощай красные вагоны.
По Северной дороге, оглашая гудками примолкшие чащи, помчатся тяжелые товарные составы, блеснут окнами и скроются вдали быстрые пассажирские поезда.
Лесорубам попался самый последний и самый крепкий орешек. Вдоль берега тянулась стена могучих лиственниц и корабельных сосен с пересохшими до самых макушек ветками. Пока такую лиственницу или сосну свалишь, не раз умоешься соленым потом.
Глеб чуть не каждый день ходил к лесорубам.
Федосей Матвеевич раздобыл Глебу топор. Маленький, ладный, с гладким березовым топорищем.
Поработаешь часик-два – и домой.
Лука, как видно, примирился с этим
Только однажды подозрительно посмотрел на Глеба из-под густых широких бровей и сказал:
– Нахватаешь ты, Глеба, двоек в школе!
Хо-хо, «нахватаешь»!
У Глеба в дневнике сплошные пятерки.
Не только сам уроки выучит, еще и Варе поможет.
Глебу хотелось хоть разик заночевать вместе со всеми в тайге. Глеб приставал, приставал к Луке и все-таки добился своего.
– Ладно, ночуй – согласился Лука. – А только случится что, пеняй на себя.
Но разве Лука знал, что произойдет в эту ночь? Нет, этого никто не знал...
Глеб проснулся среди ночи и вдруг услышал, что где-то неподалеку тихо и вкрадчиво плещется вода.
Глеб бросил в догорающий костер несколько полешек, подумал и пошел в чащу.
В темноте все отчетливее слышался шум воды.
Этот загадочный шум доносился с той стороны, где было старое, давно пересохшее русло реки.
Неужели река снова ожила?
Глеб прошел еще немного и тут все понял.
Впереди сверкал под луной широкий речной простор.
Старое русло, кольцом огибавшее тайгу, кипело, клокотало; черная холодная вода выплеснулась из берегов и теперь, затапливая на своем пути кустарник, разливалась, будто море, по сонной ночной тайге.
– Лука-а! – крикнул Глеб. – Лука-а!
Не чувствуя под собой ног, Глеб помчался к своим.
– Лука-а! Лука-а!
Глеб растолкал Луку и рассказал ему, в чем дело.
– Буди ребят, – сказал Лука.– Только тихо. Без паники.
Дольше всех пришлось повозиться с Димкой Кучеровым. Накрыв голову полушубком, Димка вслепую лягал всех, кто осмеливался подойти к нему.
С трудом привели Лорда в чувство.
Лука подкрался к Димке, отслонил на минуту воротник полушубка и влепил ему в кончик носа увесистый щелчок.
Димка подскочил, будто мяч. Протер глаза ладонью и плачущим голосом сказал:
– Л-лорды, что же это такое? Дайте мне спокойно умереть, л-лорды...
Но волынил и вздыхал Димка не долго.
Узнав, что переполненная весенней водой река прорвалась в старое русло и теперь все они очутились на острове, Димка моментально раздумал умирать.
Равнодушный и беспечный, Димка проявил вдруг невероятную резвость. Подхватил руками полы длинного полушубка и, не сказав никому ни слова, ринулся прочь в тайгу.
– Куда ты, леший? Утонешь! – крикнул вдогонку Лука.
Но Димку будто ветром сдуло.
Лесорубы обошли вокруг весь остров.
Всюду была вода. Живое черное кольцо с каждой минутой затягивалось все уже и уже. Река наступала на остров со всех сторон.
Они вновь пришли к палатке.
Лука разгреб веткой догоревший костер. Вокруг, озарив на миг лица людей, разлилось жаркое огненно-красное сияние.
– Братцы, а где же наш Димка? – спросил Лука, прикуривая от маленького, стынувшего на глазах уголька.
Все принялись кричать, звать беспутного Димку.
– Димка-а!
– Димка-а-а!
– Димка-а-а-а!
Но тайга не откликалась. Только по-прежнему слышался глухой сдержанный плеск разгулявшейся реки.
Где же он, в самом деле?
И вдруг откуда-то с вышины донесся слабый, заикающийся голос.
– Л-лорды, я ту-ут...
Глеб задрал голову и увидел Димку.
Скрючившись в три погибели от страха и стужи, Димка сидел на верхушке толстой корявой лиственницы. Внизу валялись брошенные при отступлении валенки и полушубок.
– Слазь! – кратко крикнул беженцу Лука.
Димка опустился чуть-чуть пониже, обхватил лиственницу, будто клещами, длинными ногами.
– Л-лорды, там в-вода, я б-боюсь.
После долгих уговоров Димка сполз на землю и тотчас полез в полушубок.
– Л-лорды, я з-замерз, разведите к-костер.
Но какой там костер!
Вода шумела уже совсем рядом. По ложбинкам затекали на поляну юркие, как лесные ящерицы, ручейки.
Что же делать? Забраться, как Димка, на лиственницу?
Но хорошее дело – «забраться»!
А полушубок и валенки?
Разве в полушубке влезешь?
Замерзать на дереве или тонуть ни с того ни с сего в реке никто не хотел.
На поляне, не смолкая ни на минуту, стоял тревожный гул голосов.
Отогревшись в тулупе, Димка наседал на Луку:
– Л-Лука, н-надо действовать! Ты почему м-молчишь, Л-Лука!
Ну до чего все-таки глупый этот человек, Димка. «Действовать»!
Сам ничего придумать не может, а пристает. Это еще счастье, что с ними был такой решительный человек, как Лука.
Лука даже ничуть и не растерялся.
Отстранил Димку рукой и громко сказал:
– Тише, ребята, не волнуйтесь!
Лука решил все очень просто и очень быстро.
Вырубить из тонких березок жерди и привязать к двум стоящим рядом лиственницам. Одна жердь справа, а другая слева. На таких полатях не только сидеть, на таких полатях, если хочешь, танцевать можно.
На поляне закипела работа. Прошло каких-нибудь полчаса, и высотные дома были готовы. Жерди привязали к лиственницам гибкими березовыми ветками, а вместо перин постелили пышные и мягкие сосновые лапы.
Сначала они побросали в новые квартиры полушубки и валенки, а потом, подсаживая друг друга, полезли сами, В каждой квартире разместилось по четыре человека.
Но лучше всех, пожалуй, устроились Лука, Сережа Ежиков, Зина-Зинуля и Глеб.
Лука прикрепил к деревьям еще пару жердей, и теперь у них получилось что-то очень похожее на кресло или длинный диван со спинкой.
Ребята ожили. Послышались веселые шутки.
Воспрянул духом и Димка Кучеров. Беспечно болтал ногами на своем высоком насесте и, подражая индейцам, выкрикивал какую-то боевую, воинственную песню.
Горбоносый, с пучком длинных растрепавшихся волос на голове, он и в самом деле походил на вождя дикого племени из книги Фенимора Купера.
Но вот луна ушла за деревья, и от этого в тайге стало как-то сразу тихо и грустно.
Сколько сидеть им еще на деревьях – день, два, а может быть, целую неделю?
Только вчера Федосей Матвеевич привез продукты, и теперь, наверное, о лесорубах вспомнят не скоро. Пока то да се, как раз ноги от голода протянешь или бабахнешься ночью с дерева.
Вода беспрепятственно разливалась по тайге. С неба посыпал мелкий снежок. Где-то далеко, за темным гребешком леса, вспыхивали зарницы.
Глеб присмотрелся и понял, что это вовсе и не зарницы. Это вспыхивали быстрые, живые огни электрической сварки на строительстве железнодорожного моста.
Тайга жила своей новой, хорошей жизнью.
И, хотя Глеб ничего не видел из-за густых деревьев, он ясно представлял все, что тут происходило.
Лязгая гусеницами, стаскивали с просек тяжелые сосны трелевочные тракторы; в стороне бил ковшом в мерзлую землю экскаватор, а еще дальше, видимо у Трех Монахов, пыхтели маневровые паровозы.
И оттого что рядом была жизнь, рядом были свои, близкие, родные люди, у Глеба стало немного легче на душе.
Он запахнул покрепче полушубок, склонил голову на плечо Луки и незаметно уснул
Проснулся Глеб перед рассветом. Вокруг все было бело от снега. Рядом с Глебом, на том месте, где был Лука, сидела Зина-Зинуля и тихо всхлипывала.
На жердях лежала аккуратно сложенная одежда Луки и старые, подшитые войлоком валенки.
– Лука! – вскрикнул Глеб. – Лучок!
Зинуля притянула к себе Глеба, прижалась к его лицу мокрой щекой:
– Не бойся, Глеба, он там... Ты не бойся...
Глеб ни о чем не расспрашивал Зинулю.
Сидел рядом и смотрел в ту сторону, куда уплыл Лука.
Одна за другой гасли в вышине звезды. С далеких гор потянул зябкий, пронизывающий шелоник. Тихо вокруг. Только слышно, как мерно шлепаются внизу волны, сталкиваются и разбегаются по сторонам рыхлые тонкие льдинки.
Застигнутые водой, проплыли на большой черной коряжине двое серых облинявших зайчишек.
Над тайгой поднималось солнце. Зарумянились макушки сосен и лиственниц, загорелись на березках жухлые прошлогодние листья.
Грустная, примолкшая сидела Зинуля. Тревога и ожидание застыли на ее осунувшемся, усыпанном веснушками лице. Глебу было очень жаль Зинулю, хотелось сказать, что теперь он на нее не сердится. И, если Лука неравнодушен к ней, пускай так и будет. Он ничего не имеет против...
Но что это? Вдалеке, там, где сливались новое и старое русла реки, послышалось прерывистое татаканье мотора.
– Наши! – тихо вскрикнула Зинуля. – Это наши!
И тотчас на деревьях поднялся шум и гам:
– Наши!
– Наши!
– Наши!
Не находил себе места от радости Димка Кучеров. Дрыгал своими длинными ногами, воинственно размахивал над головой огромной, как сорочье гнездо, шапкой.
– Лорды, бледнолицые братья! За нами плывет пирога!
Та-та-та, – неслось в ответ. – Та-та-та, та-та-та...
Виляя меж деревьев, на помощь десятиклассникам шла моторная лодка.
Глава двадцатая
– Димку стригут!
– Димку стригут!
Эта весть мгновенно облетела весь поселок. Никто не хотел верить, что Димка расстается с длинной поповской шевелюрой.
– Неужели стригут?
– Пропасть на месте, если вру!
Глеб и Варя первыми прибыли на это потешное зрелище.
Закутанный простыней, Димка сидел посреди поляны на низенькой табуретке и покорно ждал своей участи.
Сережа Ежиков, который наловчился в последнее время стричь и брить, как настоящий парикмахер, не торопился.
Он ходил вокруг Димки, пощелкивая портновскими ножницами, примеривался, откуда отхватить клок.
– Чего ты ходишь? Стриги! – взмолился Димка.
Сережа зашел справа, поддел расческой густую, пепельно-рыжую прядь:
– Вас под полечку?
– Стриги-и! – простонал Димка.
Чик-чик-чик, – неторопливо защелкали ножницы. – Чик-чик-чик...
Сегодня Сережа Ежиков стриг как-то странно.
Вначале он обработал правую половину головы, затем подумал, ткнул Димке под нос мыльной кисточкой и сбрил узенький курчавый ус.
– Ты как стрижешь? – подозрительно спросил Димка, выпутывая руки из-под простыни.
– Сиди-и, – протянул Сережа. – Как умею, так и стригу.
Сережа чикнул еще несколько раз ножницами, отошел в сторону и начал придирчиво смотреть на свою работу.
И тут толпа, обступившая Димку, охнула, застонала и начала хохотать:
– Аха-ха-ха! Охо-хо-хо!
Глеб подобрался поближе, глянул на Димку и тоже залился неудержимым смехом. Уже слезы выступили на глазах, уже кололо в животе, а он все хохотал и хохотал.
Перед Глебом сидело два Димки.
Если зайти слева – длинногривый, с курчавым нахальным усиком, а справа – отлично подстриженный, выбритый и чем-то очень приятный и симпатичный человек.
Два разных и в то же время похожих друг на друга Димки смотрели на собравшихся и, казалось, говорили:
«Л-лорды, что он со мной делает? Вы слышите, л-лорды!»
Сережа сжалился над Димкой. Он остриг вторую половину головы, сбрил остатки усов, еще раз внимательно осмотрел Димку со всех сторон и хлопнул его по спине:
– Ну, теперь готово, иди...
Димка с радостью сбросил с себя простыню, отряхнулся и тут же поторопился уйти подальше от любопытных глаз.
Расстался Димка со своей красотой не случайно.
Вчера Димка получил телеграмму из далекого пограничного города.
Ничего страшного в телеграмме не было. Димкин отец сообщал, что приедет на праздник открытия дороги.
И все же Димка перетрусил. Он ходил по лесному поселку, заглядывал всем в глаза и говорил:
– Л-лорды, вы меня не продавайте. Я вас прошу, л-лорды.
А между тем Лука вовсе и не отправлял письмо Димкиному отцу.
Глеб собственными ушами слышал, как Лука говорил Сереже Ежикову:
«Давайте подождем. Может, Димка исправится. Жаль мне его, дурака».
Да, пожалуй, десятиклассники поступили правильно. Что ни говори, но это уже был не прежний шалопай...
Праздник, которого с нетерпением ждали и Глеб и все остальные, был уже на носу. К этому дню готовились везде: и в лесном поселке, и возле Трех Монахов, и далеко-далеко, у берегов синей широкой Лены.
Но самый большой и шумный праздник затевался там, где построили первую таежную станцию. Туда не попадешь. Туда только самых лучших рабочих пригласили.
У Вариного отца уже лежала в столе пачечка ярких красных билетиков. Справа – силуэт Ленина, а посредине ровными, строгими буквами написано:
ДОРОГОЙ ТОВАРИЩ!
УПРАВЛЕНИЕ СТРОИТЕЛЬСТВА ПРИГЛАШАЕТ ВАС НА ТОРЖЕСТВЕННОЕ ОТКРЫТИЕ СЕВЕРНОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ.
Такого билетика ему, конечно, не дадут.
Разве Глеб – дорогой товарищ?
Когда Георгию Лукичу что-нибудь надо, так Глеб у него и дорогой, и золотой, и какой хочешь.
А теперь нет, теперь Глеб не дорогой...
Удрученный неясностью, которую готовило ему будущее, Глеб по целым дням не выходил из вагона, листал старые, давно прочитанные книжки.
«Пускай Лука сам едет, – думал он. – Раз он дорогой, пускай едет...»
Особенно тяжело было Глебу в последний, предпраздничный день.
Глеб завалился спать засветло.
Лежал и с тоской вспоминал все обиды, которые причинили ему Лука и прочие люди.
Обид набиралась целая куча – и больших, и маленьких, и совсем крохотных, о которых Глеб давно забыл, а теперь вдруг вспомнил. Ярко, отчетливо, будто бы было это только вчера.
Память услужливо увела его в лесной поселок и усадила в старую отцовскую избу. Тут Лука впервые назвал его капиталистом и узурпатором, тут ни за что ни про что дернул за ухо, тут...
Одна за другой плыли перед глазами серые, безотрадные картины.
Вспомнилось Глебу, как боднул его ехидный козел Алушкина Филька, как забил в стенку ржавый гвоздь Колька Пухов, как незаслуженно обидела его в больнице Варя. Нет, не везет ему в жизни, совсем не везет...
Пришли откуда-то Лука и Сережа Ежиков.
Лука отвернул краешек одеяла, участливо спросил:
– Глеба, ты что?
– Ничего... Я спать хочу.
Лука прошелся по вагону, пошелестел на столе бумажками и снова спросил:
– Глеба, ты сердишься на меня?
Глеб зарылся носом в подушку, не ответил.
Как будто бы Лука не видит, как будто бы он слепой!
Долго Глеб мучился, страдал втихомолку и наконец, забытый всеми на свете, уснул.
А красный вагон знал свое дело.
Подождал немножко, скрипнул тормозами и тронулся в далекий, бесконечный путь.
Так-так-так, так-так-так, – застучали колеса.– Так-так-так, так-так-так.
Сегодня вагон шел по какой-то новой, незнакомой дороге.
Впереди – ни станций, ни полустанков, ни крохотных будок путевых обходчиков с зелеными огородами и островерхими стожками сена вокруг.
Глеб слышал сквозь сон однообразный негромкий разговор колес:
«Довольно спать, довольно спать, довольно спать».
Он подчинился этому тихому, требовательному голосу.
«Я уже не сплю, я уже не сплю, я уже не сплю», – ответил Глеб.
Но странное дело, колеса не утихали. Покачиваясь из стороны в сторону, вагон продолжал свой путь.
Что же это такое? Может быть, это ему только кажется, что он не спит?
Нет, во сне так не бывает.
Глеб отчетливо слышал и стук колес, и протяжный гудок паровоза, и чей-то тихий, сдержанный разговор в вагоне.
Глеб отслонил одеяло и теперь уже окончательно понял, что он не спит.
Это была не сказка и не сон. Красный вагон мчался вперед по новой таежной дороге.
Напротив Глеба сидели на кровати Лука, Сережа Ежиков и Зина-Зинуля.
Они смотрели на Глеба, как заговорщики, и улыбались.
– Ур-ра! – крикнул Глеб. – Ур-ра!
– Быстрее одевайся, – сказал ему Лука. – Скоро приедем.
Вагон и в самом деле замедлил ход. Встречный ветер уже едва-едва колыхал коротенькую маленькую занавеску на квадратном окне.
Через несколько минут паровоз остановился, и все вышли из вагона.
Вдалеке, возле большой незнакомой станции, Глеб увидел деревянные трибуны и толпы людей вокруг.
Над тайгой неслись звуки оркестра и веселый разноголосый гул голосов.
Паровоз, который привез их сюда, дал гудок и потащил красный вагон назад, к березовой, зеленевшей в стороне рощице.
Они быстро пошли навстречу людям, оркестру и полыхавшим на ветру праздничным красным флагам.
Глеба и Луку пропустили вперед, на самую главную трибуну.
На трибуне Глеб, к своему удивлению, увидел Варю.
Варя стояла рядом с Георгием Лукичом и смотрела туда же, куда и все, – на высокую, украшенную флажками и еловыми ветками арку. Поперек арки, надуваясь пузырем, висел красный кумачовый лозунг:
ПЛАМЕННЫЙ ПРИВЕТ СТРОИТЕЛЯМ СЕВЕРНОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ!
Варя тоже заметила Глеба и замахала ему рукой:
– Ты, Глеб, чего там стоишь? Ты там не стой. Ты иди сюда!
Глеб легонько высвободил руку из ладони Луки и пошел к Варе.
На трибуне было много знакомых Глебу людей.
Вон директор их лесной школы, вон завуч Таисия Андреевна, а вон секретарь райкома комсомола, который вручал десятиклассникам Красное знамя.
Глеб подошел к Варе. Справа от нее стояли какой-то генерал и отец Димки Кучерова с орденами и медалями на кителе.
Глеб пожалел, что на празднике не было самого Димки. Но, видно, ничего не поделаешь... Придет время, и Димка тоже попадет на какой-нибудь другой, такой же хороший и радостный праздник, будет стоять рядом с отцом, как солдат и настоящий боевой друг.
Глеб принялся изучать других своих соседей, но в это время Варя толкнула его в бок и сказала:
– Глеб, ты чего не смотришь? Ты смотри!
За березовой рощей показался пышный, как облачко, паровозный дымок.
Шел первый на Северной дороге пассажирский состав.
Все ближе и ближе...
Огромный черный паровоз нырнул под арку, будто под мост, и покатил к трибунам.
– Ур-ра! – закричали вокруг.
– Ур-ра!
– Ур-ра!
Глеб тоже хлопал в ладоши вместе со всеми и тоже, не щадя сил, кричал «ура».
Будто прислушиваясь к этому невероятному шуму и грохоту, паровоз медленно прокатил вдоль трибуны.
Он был весь разукрашен флажками, цветами, зелеными, струящимися по ветру ветками.
А вот и первый вагон. Его только что помыли. На крыше и стенках сверкали быстрые, бегущие вслед за поездом зайчики.
Первые пассажиры приветливо махали руками, платками, кричали строителям «ура».
Один вагон, второй, третий...
В окне четвертого вагона Глеб увидел Федосея Матвеевича.
– Здорово, паря! – крикнул Федосей Матвеевич, когда вагон поравнялся с трибунами. – Здорово, паря!
Все обернулись и стали смотреть на Глеба.
А Федосей Матвеевич, который уезжал куда-то далеко, на новую стройку, яростно размахивая над головой потертой кожаной фуражкой, кричал:
– Здорово, паря! Здорово, паря!
Счастливыми, затуманившимися от слез глазами провожал Глеб своего старого друга и еле слышно шептал:
– Прощайте, Федосей Матвеевич, прощайте, дорогой!
Если бы не Варя, Глеб так бы ничего больше и не увидел.
Варя дергала его за рукав, толкала под бок, стараясь привести в чувство, бесцеремонно и требовательно пинала коленкой.
– Глеб, ты смотри! Ты смотри, Глеб!
Нет, Глеб никогда, ни за что на свете не забудет того, что увидел сейчас.
Посреди новенького зеленого состава катил разукрашенный ярче всех их красный товарный вагон.
Кто-то украсил его стены венками из таежных жарков, нежными ветками березы и темными, строгими метелками кедра.
Сколько дней и сколько ночей провел Глеб в этом старом скрипучем вагоне, сколько передумал горьких мальчишеских дум, сколько радости, надежд и сомнений было связано с ним!
Не отрывая глаз смотрел Глеб на свой красный вагон.
Теперь он был для него дороже всего на свете.
1958—1959 гг.
