Текст книги "Генерал Корнилов"

Автор книги: Николай Кузьмин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 42 страниц)

Гучков прекрасно знал, что оба генерала, Алексеев и Корнилов, давно не ладят между собой. Однако ничего, поладят. Так требуется.

Через десять минут на узел связи принесли телеграмму генерала Аверьянова. Ее отправили вдогонку телеграмме Родзянко. От своего имени Аверьянов просил генерала Алексеева «осуществить предложенную меру, дабы помочь Временному комитету Государственной думы, спасающему монархический строй». Аверьянов хорошо знал начальника штаба Ставки. Несомненно, Алексеев обескуражен всем развитием событий. Пусть возьмет себя в руки: надежды на сохранение династии у власти остаются. Выбор Корнилова ради этого и сделан. Высказаться определеннее он не имел возможности. Генерал Алексеев, томившийся далеко от бурлящей столицы, должен понять, что внезапное назначение Корнилова согласовано. Иными словами, он получал на руки приказ. О личных распрях следовало забыть.

Генерал Алексеев немедленно исполнил приказание, однако распоряжение его выглядело увил истым: «… допустить к временному командованию Петроградским военным округом генерал-лейтенанта Корнилова». Гучкову на эту трусливую оговорку было наплевать. Аверьянов же мысленно выругался. Алексеев страхо-вался. Любопытно, каких неприятностей он ожидал от назначения Корнилова? Нет, скорее всего он так и не понял окончательно, что происходит здесь, в столице!

Генерала Алексеева выбрал сам Николай II. Вместе, бок о бок, они работали в течение последних полутора лет. В сложные придворные интриги Алексеев втянулся помимо своей воли. Давнишнее генеральское фанфаронство питалось надеждой на воцарение Михаила И. Но если прежде смена государя совершалась в царской спальне («апоплексический удар»), то теперь о своей силе открыто заявляла армия. И пусть только попробуют возразить! Сначала вроде бы все совершалось по-задуманному: назначение на столичный округ генерала Иванова, грозное выдвижение к столичным пригородам конного корпуса Краснова. Армия действовала безмолвно, но неотвратимо. Генералы не мастера болтать с трибуны. Да и зачем? Солдатский штык, казачья шашка выскажутся красноречивей всяких громких слов!

Как все недалекие самонадеянные люди, генерал Алексеев рассчитывал завершить интригу с воцарением царского брата силой армии. А кто еще в состоянии ей возразить? Но вот отречение одного состоялось. Что же со вступлением другого? Почему задержка? Так не полагалось… А тут еще эта проклятая болезнь!

Телеграмма генерала Аверьянова помогла преодолеть сомнения. В Питере тоже ведь думают… Правда, вместо Корнилова на столичном округе он предпочел бы видеть совсем другого генерала. Однако в этом с ним не посоветовались – не сочли нужным. Пусть! В складывающейся обстановке в общем-то годился и Корнилов. Борозды, как говорится, не испортит… не должен бы испортить!

Жаль, Корнилов был из числа непосвященных. На него ведь не рассчитывали совершенно. Но… пускай, им там виднее.

Как службист, Алексеев знал, что для вступления Корнилова в должность потребуется одобрение двух военных инстанций, двух реальных лиц, прежде всего, конечно, генерала Брусилова, командующего войсками Юго-Западного фронта. А Брусилов, как и сам Алексеев, сильно недолюбливал Корнилова. Узелок их стойкой неприязни завязался два года назад в Карпатах.

Прикрывая отступление, Корнилов вынужден был «положить» свою прославленную Стальную дивизию, а совершив побег из лагеря военнопленных и пробравшись к своим, угодил под следствие и военный суд. На этом настоял Брусилов, обвиняя Корнилова в гибели Стальной дивизии. От суда и приговора Лавра Георгиевича спасли великий князь Николай Николаевич и бывший командующий Юго-Западным фронтом генерал Н.И. Иванов.

Отношение самого Алексеева к преуспевавшему, быстро хватав шему чины и ордена Брусилову было такое: чистюля.Воспитанник аристократического Пажеского корпуса, Брусилов привык свысока посматривать на генералов из простонародья, а таких в русской армии на этой войне было абсолютное большинство… На брусиловскую неприязнь к Корнилову наслаивалось еще и сознание того, кому он все-таки был обязан счастливым избавлением от клещей Макензена.

Как отнесется Брусилов к столь высокому и совершенно неожиданному назначению Корнилова? Крайне самолюбивый, он до сих пор переживает, что его бывший подчиненный избежал военного суда. Такие поражения он переживает тяжелее, нежели разгром на поле боя…

Кроме Брусилова, командующего Юго-Западным фронтом, новое назначение Корнилова должен одобрить сам Верховный главнокомандующий русской армией. А таковым до сих пор является не кто иной, как император Николай II. Формализм? Разумеется. Однако это ничего не меняет: закон требует неукоснительного соблюдения. Пусть государь уже отрекся и в настоящую минуту прозябает в своем салон-вагоне где-то на дороге из Пскова в Могилев, назначение нового командующего столичным военным округом обретет силу только после его подписи!

Сколько же продлится досадное и тревожное междуцарствие? Алексеев догадывался, что в хорошо продуманных планах произошел какой-то сбой. Ну, хорошо… пускай еще день, даже два. Но ведь законов-то Государства Российского и на эти дни никто не отменял!

Генерал Брусилов сам вызвал Алексеева к прямому проводу. Возражал он сбивчиво, раздраженно, упирая большей частью на то, что кандидатура Корнилова представляется ему «малоподходящей из-за чрезмерной прямолинейности». Разбирая ленту, Алексеев сжимал рукою пылающий лоб. Голова раскалывалась. Смятым, несвежим платком он утирал глаза. Отвечал он нервно, не пожелав входить в детальные объяснения. У него на руках имелся приказ из Петрограда. Армия, а тем более высшие штабы – неподходящее место для митингования… Брусилов поворчал и уступил. А что ему еще оставалось делать?

Вернувшись из аппаратной, Алексеев нашел телеграмму из царского поезда. Николай II подписал назначение Корнилова.

Поздно ночью Алексеев уведомил Родзянко и Аверьянова, что приказание исполнено.

Лавр Георгиевич Корнилов отправился к новому месту службы 4 марта.

Страна мгновенно перекрасилась в кумачовый цвет. Россия в эти дни походила на свихнувшегося от радости приват-доцента в шубе нараспашку, в съехавшей на ухо шапке и с перекошенным пенсне на потном носу. Свершилось наконец… дождались! Однако Корнилов все более мрачнел. Эти ошалевшие господа почему-то совершенно позабыли о том, что идет война, небывало тяжелая, обременительная, заставлявшая народ напрягать буквально последние силы. Да понимают ли они? Да сознают ли?!

Поезд выбился из графика. Лавр Георгиевич подолгу не отходил от вагонного окна. Все-таки тыловая обстановка сильно разнилась от фронтовой. В окопах армия жила сознанием своего долга. Она терпеливо исполняла свои нелегкие обязанности. В тылу о фронте напоминало лишь чудовищное изобилие расхлы-станных солдат. Грязные, слякотные вокзалы кишели солдатней. Неопрятные, расхлябанные, они совершенно потеряли представление о дисциплине. Приказ № 1 новой власти, обращенный к армии, мгновенно превратил компактную солдатскую массу в толпу мужичья с винтовками в руках. Дни напролет они шатались по бесконечным митингам, постепенно озлобляясь и выкрикивая все, о чем молчалось долгие годы.

Корнилов сдал свой корпус, еще не вникнув толком в этот самый Приказ № 1. Однако он недоумевал: кому вдруг взбрело в голову так метко рубануть по основам воинской дисциплины? Солдаты это почувствовали мгновенно. Их стало не узнать… Интересно, думают ли о войне сочинители таких приказов?

В душе Корнилова росла тревога. Он уже догадывался, что попадает в самый центр изощреннейших интриг. Очередным ошеломлением было отречение от трона и царского брата – великого князя Михаила. Романовы, процарствовав более трех веков, вдруг без борьбы уступали свое место какому-то Временному правительству.

Насколько оно временно, это правительство? Кто его сменит? И когда?..

Лавр Георгиевич с тревогой размышлял о том, что его ожидает во взбаламученной столице.

Полгода назад он уехал из Петрограда в действующую армию. Громадный город был спокоен. Однако на фронт, в окопы и в блиндажи, все чаще доходили самые нелепые слухи о происходящем возле трона, в Думе и в министерствах. Два с половиной месяца назад заговорщики расправились с Распутиным, избавив, как они считали, царскую семью от сатанинского влияния этого грязного мужика. А всего чуть больше недели закончилась петроградская конференция союзников, очень представительная: Англия, Франция, Россия. На этой конференции уверенно обсуждались планы наказания разгромленной Германии, намечался путь послевоенного устройства уставшей от войны Европы. Ничто не говорило о близком потрясении. Как вдруг… сначала отречение царя, затем его брата… упование на Учредительное собрание. Все перемешалось в один какой-то день!И все-таки самым страшным, самым непостижимым был этот Приказ № 1. Чья разудалая рука его строчила? Целых три года войны, полных как успехов, так и неудач, не сделали с армией того, что совершил этот крикливый, напыщенный документ.

Поезд уносил Корнилова все дальше от фронта. Москва осталась в стороне. Ночью проехали Бологое. В результате напряженных дорожных размышлений последние события в столице обрели хоть какую-то логическую завершенность. Все-таки Дума своего добилась: свалила царскую династию. Однако единовластия так и не достигла. Немедленно на Финляндском вокзале наспех собрался какой-то Совет рабочих и солдатских депутатов – что-то похожее на пролетарское правительство, созданное в памятном 1905 году. В вагоне поговаривали, будто этот Совет уже перебрался в какой-то из дворцов и заседает там почти без перерыва. Получалось снова двоевластие: Временное правительство и рядом с ним Совет.

Размышлениям Корнилова помогал опыт многолетней службы в самом сокровеннейшем отделе русского Генерального штаба. Офицер разведки, он нисколько не сомневался, что последним российским событиям, потрясшим весь мир, предшествовала утонченная подготовка, совершенно скрытая от любопытных глаз. Напряженные интриги вековечных ненавистников России начинались не вчерашним днем и даже не позавчерашним – усилия всевозможных негодяев продолжались долгие века. Об этом Лавр Георгиевич знал по роду своей прежней деятельности, и знал гораздо больше остальных.

За окном вагона потянулись унылые пустоши, присыпанные свежим снегом. Вдалеке на ненастном сизом небе обозначился дымный купол – приближались заводские окраины Петрограда.

Хлобыстнула вагонная дверь, ворвался возбужденный господин в каракулевом воротнике. В руке он нес газетный свежий лист. Лавр Георгиевич услышал, как он взахлеб затараторил в своем купе:

– Ну, батенька, только не свалитесь с полки. Вот, извольте: сам Протопопов заявился в Думу и дал себя арестовать. Капитулировал! Отволокли голубчика в Петропавловку, сунули в Алексе-евский равелин…

Протопопов был самым ненавистным из всех министров царского правительства. Он считался душой «немецкой партии» и ближайшим советником как царицы, так и грязного Распутина, носившего в придворном мире титул Друга. Так называла этого мужика сама императрица… В адрес Протопопова направлялись самые ядовитые стрелы газетной критики. Незадачливого министра внутренних дел называли главным виновником фронтовых поражений русских войск.

По вагону вперевалку прошли два солдата: шинели внакидку, шапки на затылке. Идут, лениво поплевывают подсолнечной шелухой. Генеральские погоны вызвали у них ухмылку. Прошли мимо и от двери враз оглянулись, не переставая скалиться. Лавр Георгиевич стиснул зубы и прикрыл глаза, как от невыносимой боли. Что сделалось с армией?! Позор!

Впрочем, Приказ № 1 и был рассчитан на свободу для солдат. Однако какая армия без офицерства, без подчинения командам? При этом новые правители России громогласно объявили о своем стремлении воевать до окончательной победы. С такими вот солдатами? Любопытно, как они рассчитывают удержать их в залитых грязью окопах и заставить послушно вылезать на бруствер, чтобы, уставя штык перед собой, бежать на вражеские укрепления?

Поневоле выходило, что власть новая, свергнув старую, собиралась продолжать постылую войну. Тогда за что же покрывались плесенью в сырых петропавловских казематах ветхие царские министры?

Что и говорить, в нелегкий час свалилось на него это неожиданное назначение в столицу…

Лавр Георгиевич уезжал с фронта, когда войска приводились к присяге новой власти. Боевые офицеры, нисколько не таясь, озлобленно сквернословили. Прежде присягали трону, государю. А теперь? «Обязуюсь повиноваться Временному правительству, ныне возглавившему Российское государство, впредь до установления воли народа при посредстве Учредительного собрания». Как можно присягать подобной белиберде?

Еще на вокзале Лавр Георгиевич узнал, что на Румынском фронте какой-то старик генерал попросту не вынес небывалого унижения и умер от разрыва сердца.

В невеселом настроении оставлял Корнилов фронт. Он уловил общее солдатское движение: домой, отвоевались! Кровь, грязь, увечья обрыдли всем. Однако в Петрограде ни о каком мире не хотели слышать. Наоборот, воюем до победного конца. И тут же, словно обухом по голове, этот безобразный, деморализующий военных Приказ № 1. Выходило, что фронт и тыл пошли между собой враздрай. Это было опасно, даже гибельно.

Офицеров удручало, что с первого же часа после злополучного приказа фронт вылез из окопов и увлеченно замитинговал. Сбиваясь в безобразные толпы, солдаты задирали бороды и жадно слушали, что выкрикивают им очкастенькие прапорщики из вольноопределяющихся. Свобода, равенство, братство… Скидывали ненавистных командиров. Повсеместно проводились выборы каких-то комитетов. Вместо погон на плечах повязывали на рукав красный лоскут. Шапки заламывались на затылок, глаза глядели дерзко. Напуганные офицеры прикусили языки. Многие под разными предлогами подавались в тыл. Армия разваливалась на глазах.

Недавняя парочка наглецов солдат, прошедших через вагон… А вагон был офицерский. «Да-а… с такими навоюешь!»

Год назад, в германском плену, в бараке, кутаясь в серое солдатское одеяльце, Корнилов желчно обсуждал со своим товарищем по несчастью генералом Мартыновым позорнейшие слухи о том, что творилось на Родине вокруг Зимнего дворца и в кулуарах Государственной думы. Впечатление было такое, будто Россия сошла с ума. Думские лидеры в обличениях царской семьи потеряли всяческую совесть. Грязь лилась потоком. Особенно доставалось царице Александре Федоровне… Теряя самообладание, Корнилов злобно признался: «Моя бы воля, я бы всех этих гучковых-милюковых с удовольствием повесил на одной осине!»

И вот совершенно неожиданно и с Гучковым и с Милюковым пришлось оказаться в одной упряжке!

«Кысмет!» – как восклицают в таких случаях на Востоке. (Судьба!)

В тот день, когда Лавр Георгиевич появился в громадном кабинете с окнами на Дворцовую площадь, новые власти обнародовали еще одно свое постановление: Приказ № 2. Оно также относилось к армии. Если первым приказом отменялось титулование и отдавание чести, то вторым солдаты прямо-таки натравливались на офицеров: им разрешалось не только отстранять от командования неугодных офицеров, но даже их безжалостно истреблять. Такие разрушительные распоряжения мог изобретать только самый лютый враг!

Революционный Петроград показал пример бесчеловечной расправы с офицерством. Особенно отличились военные моряки. В Кронштадте, под самым боком у правительства, матросы убили двух адмиралов, а более двух сотен офицеров сбросили в море с привязанными к шее колосниками.

Русской армии грозило полное уничтожение.

Человек военный, Лавр Георгиевич понимал, что любая армия держится на дисциплине, она живет и действует на беспрекословном исполнении приказов. А своего всевластия как командующего Корнилов как раз и не ощутил. Войска округа крайне вяло отзывались на решения своего штаба. В столичном гарнизоне все уверенней хозяйничал Совет рабочих и солдатских депутатов. В его состав на митингах было избрано 2 тысячи тыловых безграмотных солдат и 800 рабочих самой низкой квалификации. Заседания Совета напоминали бесконечный громогласный митинг. Депутаты от воинских частей являлись на заседания с заряженными винтовками.

В эти первые дни революционной власти генерал Корнилов оказался на самом стыке упорного противоборства Временного правительства и Совета.

Сидеть без дела Корнилов не любил и не привык. В голове его родился план: преобразовать столичный округ в Петроградский фронт. Таким образом он получит права командующего войсками фронта. Своей властью он все запасные батальоны, находившиеся в столице, развернет в полки и бригады. Свежие подразделения немедленно отправятся на передовую. На их место для отдыха и переформирования прибудут фронтовые части. Петроград быстро очистится от разнузданных тыловиков.

Однако в исполкоме Совета мгновенно раскусили генеральский замысел. Солдаты не захотели вновь почувствовать власть строя и команды.

Корнилову пришлось невольно обратиться к тому, кто уселся на самом верху военной власти – к военному министру Временного правительства.

В молодые свои годы будущий военный министр прославился как отчаянный сорвиголова. Не пожелав учиться, он убежал из дома и отправился на юг Африки, в Трансвааль, на бурскую войну. Побывал он и в Маньчжурии и даже угодил в японский плен… Одно время Гучков слыл сторонником Столыпина, затем вдруг от него шарахнулся. Богатое наследство отчима, ветхозаветного купца, позволило ему заняться удачливым предпринимательством. Во время войны он стал одним из воротил Промышленного комитета. Российские денежные люди откровенно рвались к власти, и Гучков однажды на приеме у царя так прямо и заявил: хочу быть министром. Николай II презрительно хмыкнул: «Ну вот, еще и этот купчишка лезет!» Императрица Александра Федоровна ненавидела Гучкова больше всех остальных думских смутьянов. Догадывалась ли она о его масонстве? Едва ли. Однако она не раз во всеуслышание заявляла, что таким, как Гучков, самое место на кладбище.

О Гучкове как человеке ловком и небрезгливом Корнилову в плену много также рассказывал старый генерал Мартынов. Озлобленный старик, Мартынов с первых же слов показал себя яростным юдофобом. Он уверял, что все невзгоды России случались и случаются исключительно от происков евреев. После русско-японской войны, принесшей позор Цусимы, Мукдена и Ляояна, а также унизительный Портсмутский мир, генерал Мартынов написал и выпустил книгу о причинах столь небывалого и неожиданного поражения. Еврейским козням он посвятил в книге специальную главу. Генерал Мартынов не мог слышать имен Гучкова и Милюкова. Память старого генерала была набита событиями, именами, датами. Тучковский кагал, понемногу прибиравший к рукам промышленность России, он называл «ночным заговорщиком еврейского Петрограда». По его словам, солидное столичное купечество (первая гильдия) состояло в основном из преуспевающих евреев. Они незаметно овладели всей торговлей, производством, а главное – банками. Евреи, уверял старик, стали самой влиятельной силой среди ненавистников русского самодержавия… О самом Гучкове он говорил так: старозаветный купчина, оставивший ему свои капиталы, приходился не родным отцом, а только отчимом. Усыновление… Гучковцы в свое время сильно приложили руку к свержению военного министра Сухомлинова и к казни полковника Мясоедова.

За несколько дней в столице Лавр Георгиевич убедился, что вокруг Гучкова и в самом деле вьется рой каких-то темных людишек. А помня о старческом брюзжании генерала Мартынова, он уже не удивился, узнав, что сочинителями страшных для русской армии приказов № 1 и № 2 являются некие Нахамкес и Гиммер. Это они добились, что русский солдат вдруг возненавидел не врага на фронте, а своего командира – всех тех со звездочками на погонах, с кем три года сидел в окопах.

Направляясь к министру, Корнилов заранее настроился решительно. Нахамкесу с Гиммером следовало треснуть по рукам. Армия – неподходящий объект для распорядительных экспериментов.

В лице военного министра Корнилова с первой же минуты поразила неприятная особенность: его глаза, маслянисто поблескивая, как бы присасывались к собеседнику. Глаза с присоском… («Черт его знает, может быть, Мартынов прав!») Однако сама манера поведения и разговора мгновенно обезоружила Корнилова. Гучков нисколько не пыжился, не надувался важностью. Наоборот, он с первой же минуты взял тон товарищеский, доверительный, отвергающий любую подчиненность. И Корнилов попался. Человек армейский, он обыкновенную вежливость принял за сердечность. От его колючего настроения не осталось и следа. Ему показалось, что перед ним человек, который поймет все его тревоги, разделит все опасения. Маслянистые глаза министра изливали добролюбие и задушевность.

– Господин генерал, правительство надеется, что, буде у него возникнет необходимость, оно сможет найти несколько верных частей, не позабывших своего долга.

Долг… Корнилова словно подстегнули. Как раз об этом и собирался говорить. Он взволнованно двинул стул поближе, его простецкое солдатское лицо с косыми прорезями глаз преобразилось. Речь полилась. Состояние столичного гарнизона он назвал ужасным. Петроград сверх всякой меры переполнен запасными полками и учебными батальонами, однако солдаты не проходят никакого обучения. Больше того, они на фронт и не собираются. Им полюбилось столичное житье-бытье. – Гарнизон неуправляем, господин министр. Признавать это прискорбно, но я заявляю об этом прямо. Управлять – значит предвидеть, но чтобы предвидеть – необходимо знать. Мне непо нятно потакание этому самому Совету со стороны правительства. Я человек военный и принимал присягу. Но я не присягал На хамкесу и Гиммеру. И присягать им не собираюсь! Больше того, я просто обязан своим долгом им противостоять. Эти господа на травливают солдат на офицеров. Но что это за армия, если в ней кипит междоусобица, если в ней отсутствуют приказ и исполне ние? Такая армия никого не защитит. Такая армия пожрет саму себя!

Слушая, Гучков с удрученным видом покачивал головой. Что тут станешь возражать? Картины всеобщего хаоса у всех перед глазами. Разумеется, мириться дальше с этим невозможно. Положение невыносимое…

– Наслаждение свалившейся свободой! – проговорил он и, повозившись, принялся аккуратно соединять подушечки пальцев: один палец с другим. – С другой же стороны… Рабочие окраины и без того возбуждены. А если мы еще и… Нет, нет, надо хорошо подумать, посоветоваться.

– Совещаться можно многим, – отрубил Корнилов. – Дейст вовать надо одному.

Генеральская напористость коробила министра.

– Легко представить, что начнется, если мы отправим из Петрограда хотя бы один батальон! Волнения неизбежны. Да и Совет… Солдаты там – настоящие хозяева.

Снова Совет! Опять это позорное лебезение перед солдатами… Как же они собираются заставить их стать в строй и слушаться команд?

Как видно, этот вопрос министром был обдуман, и он легко заговорил о решительной перестройке всей системы командования. Корнилов не удержался от изумления.

– Простите… это комитеты, что ли? Уверяю вас, господин министр, ни один выборный комиссар не заменит кадрового офи цера. Тем более во время военных действий. Здесь, как и во всяком деле, необходимы профессионалы. Речь идет о гибели тысяч… даже больше.

Он волновался. Гучков вдруг скроил лукавую физиономию.

– А Франция? – спросил он вкрадчиво. – Забыли?

Он намекал на революцию, на уполномоченных Конвента. Корнилов вспыхнул:

– Господин министр, но это кончилось-то… чем?

– Наполеоном, Наполеоном, ваше превосходительство! – вне запно развеселился Гучков. – Вот чем это кончилось!

Свое нововведение – выборные комитеты – он решительно взял под защиту. Столичному округу, считал он, не худо быподать пример того, как боевые генералы опираются на них в своей революционной деятельности. Имеются несовершенства? Да кто же спорит! И все-таки новому надо не противиться, а всячески поддерживать. Он понимает: трудно ломать старое, рутинное, особенно в такой махине, какой была русская армия. Однако революции для этого и совершаются!

Гучков поднялся. Своей холеной тушей в изысканном костюме он навис над худощавой, какой-то походной фигуркой генерала. Этот колючий азиат открылся министру как на ладони. Взбрело же в чью-то голову притащить в столицу окопного бурбона! Изволь теперь вот с ним… Гучков разделил возмущение Корнилова злодейскими приказами по армии. Однако почему бы не отнестись к ним как к необходимой дани дню и часу, как к вполне объяснимому результату, так сказать, революционного порыва масс? В настоящее же время, и в этом господин генерал абсолютно прав, пасхальный перезвон явно затянулся. Праздники следовало заканчивать и приниматься за работу. Дел предстояло невпроворот.

Внезапно присасывающийся глаз министра снова замаслился.

– Генерал, прошу вас, не воюйте с комитетами. Зачем, скажите мне на милость? Да загрузите вы их сверх всякой головы, чтобы им ни охнуть ни вздохнуть. Ну как это чем, как это… Вас ли мне учить! Солдатикам вашим есть-пить требуется? Еще как! Обмундировываться надо? Да и вообще… Бытом, бытом их обеспокойте. Самое разлюбезное дело. При наших-то порядках… даже и в хорошие-то годы… А уж теперь! Да им до скончания века не разогнуться будет, не продохнуть… – Корнилову почудилось, что глаз министра лукаво подмигнул. – Что же насчет этих приказов… Поверьте, я с вами согласен совершенно. Но… воленс-ноленс! Вы ж знаете, что в исполкоме Совета почти одни солдаты. С этим приходится считаться. Давайте сделаем так. Я думаю, вам на днях следует встретиться с товарищами из Совета. Конкретно? Ну хотя бы с Гиммером, с Нахамкесом. А что? Это ж они – творцы. Им и карты в руки. Сойдитесь, поговорите… вреда не будет. Только прошу еще раз: не теряйте со мной связи. Мы с вами призваны к одному большому делу! Трудно будет, очень трудно, – с легким сердцем признавал Гучков. – Но разве нам хоть что-нибудь легко давалось? Так уж устроена наша с вами Россия, генерал!

Упрямо наклоненная голова Корнилова, остриженная коротко, по-солдатски, была усыпана ранней сединой. Смуглое лицо казалось испеченным жгучим солнцем. Коричневые руки генерала держали на коленях папку. Приготовленные документы министру так и не понадобились. Вся беседа свелась к вежливому препирательству.Собравшись с духом, Лавр Георгиевич строптиво заявил, что выборные комиссары, все эти штафирки в драных пиджачках, совершенно неспособны подать команду и выскочить впереди солдат на бруствер. Впрочем, они скорей всего для этого и не предназначены. В их обязанности входит пристальный пригляд за фронтовыми генералами, так сказать, надзор. Но тогда выходит, что Временное правительство не доверяет своей армии!

Разговор стал утомлять министра. От настроения Гучкова не осталось и следа. Он привык к придворным генералам. Этот же… А говорили, что интеллигент… Как он непримиримо вскидывал свое скуластое лицо, как вспыхивали его узкие, косо поставленные глаза! Азиат… Интересно, неужели не нашлось никого другого? Гучков с затаенной неприязнью поглядывал на щуплую фигурку в добротных, но не форсистых военных сапогах, на какой-то грубый и аляповатый перстень, надетый на мизинец генерала. Никак, какой-то талисман?

И все-таки неприятный разговор следовало закончить на доверительной, дружеской ноте.

– Генерал, меня предупреждали насчет вас… Очень приятно встретить в вашем лице убежденного патриота. В них так нужда ется Россия! Прошу только об одном: не торопитесь, не спешите. Помните: семь раз отмерь, а уж потом… И еще одно: «не теряйте со мной связи. Я, правда, занят, но… все-таки…

Волнуясь, Лавр Георгиевич встал.

– Господин министр, я солдат, офицер. Я принимал присягу! Корнилов стоял перед министром, невысокий и нескладный.

Руки он держал опущенными.

– Разрешите идти?

– Одну минуточку… – Гучков, вернувшись к столу, порылся в ворохе бумаг, но так и не нашел. – Тут еще вот что… М-да… Как вам известно, Николай Второй, отныне просто гражданин Романов, завтрашним днем будет взят под караул. Его доставят в Царское Село. Вам, господин генерал, поручение правительства: к этому времени, то есть когда его доставят, приготовить всю его семью. Они останутся жить там, где и сейчас. Так решено.

Глаза Корнилова вспыхнули, высокие скулы порозовели. Ему показалось, что он ослышался.

– Арестовать?

Гучков испуганно замахал обеими руками.

– Ну что вы, что вы, генерал? О каком аресте речь? При-го-то– вить! Согласитесь: отныне семья Романовых будет вести совсем иной режим. Что же, по-вашему… поручить такое дело каким-ни будь кронштадтским матросам? Представляете, что может пол учиться? – Улыбаясь, он подождал ответа, не дождался и дело вито заключил: – Никакого самосуда над царем и всей егосемьей мы не имеем права допустить. Представляете, какое это впечатление произведет на Западе? От нас же все отвернутся!

Корнилов по-прежнему стоял туча тучей. Хорошо, он поедет. Хорошо, он приготовит. В конце концов, как военный генерал-губернатор столицы, он это обязан сделать. При всей неприязни к безвольному государю Лавр Георгиевич испытывал теплое, живое чувство к несчастной государыне, матери смертельно больного мальчика-наследника.

Гучков встрепенулся:

– Революции положено служить, генерал. Выбор сделан са мим народом. Полагаю, вам известно, что даже сам великий князь Кирилл в числе первых поспешил исполнить свой граждан ский долг. Это произвело замечательное впечатление!

О поступке великого князя Кирилла Владимировича растрезвонили все газеты. Еще 1 марта, то есть до официального отречения царя, великий князь нацепил на грудь громадный красный бант и, построив свой гвардейский экипаж, привел его к Государственной думе. На подъезд к гвардейским матросам вышел тучный Родзянко. Великий князь, печатая шаг, словно молоденький прапорщик, подошел к нему с рапортом. Он предлагал совершившейся революции свои силы и преданность вверенного ему гвардейского подразделения. Холодный ветер с Невы трепал крылья банта на груди тянувшегося в струнку адмирала. Родзянко выслушал рапорт великого князя и небрежно ответил:

– Благодарю вас, гражданин Романов. Русская революция в ваших услугах совершенно не нуждается.

Оторопевший князь застыл с разинутым ртом.

Впрочем, он не оставил своих стремлений угодить новой российской власти. На следующий день он поднял над своим дворцом на набережной гигантский красный флаг.

Гучков напрасно помянул старательность великого князя. В русской армии к этому из Романовых было давнишнее брезгливое отношение. Во время осады Порт-Артура, в роковую ночь гибели «Петропавловска», Кирилл Владимирович находился рядом с Макаровым, но славный адмирал погиб, а великий князь выплыл. Такое «добро» нигде и никогда не тонет!