Текст книги "Впервые над полюсом"

Автор книги: Николай Стромилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

По вашим идеям, схемам и чертежам сделан «Дрейф», вашими золотыми руками надежно собраны и смонтированы основные и резервные аппараты. Вами они и испытаны. Никто из вас, названных, и ваших товарищей (всех назвать просто невозможно) ничего не забыл сделать, ничего не сделал на авось, не упустил ничего из того, что на первый взгляд казалось мелочью, не заслуживающей внимания. И вот ваш «Дрейф» на полюсе! Ровно гудит умформер. Бегают стрелки измерительных приборов. Негромко стучит телеграфный ключ. На ключе работает Кренкель. В меховом комбинезоне и кухлянке с откинутым капюшоном. В огромных фетровых валенках с галошами.

Интереснейшей судьбы человек…

Далекое детство: заплатанные штаны, футбол, Джек Лондон, гимназия и мечты о путешествиях. Первая мировая война. Семья нуждается, отец – учитель. Эрнст на каникулах упаковывает посылки. Расклеивает на стенах московских домов объявления, плакаты, афиши.

Частная мастерская, темная и грязная: ремонт примусов, кастрюль и детских колясок. Курсы радиотелеграфистов.

На седьмом году Советской власти – первая зимовка на Новой Земле. Армия – радиотелеграфный батальон.

Вторая зимовка на Новой Земле. Арктический рейс на гидрографическом судне. Зимовка в бухте Тихой на Земле Франца-Иосифа и связь оттуда на коротких волнах с американской экспедицией, находящейся в Антарктике.

Полет на дирижабле над арктическими морями и островами.

Участие в походе ледокольного парохода «Сибиряков», первого советского судна, прошедшего по Северному морскому пути в одну навигацию. И первая правительственная награда – орден Трудового Красного Знамени.

«Челюскин». В трагический момент гибели парохода из-под руки мужественного старшего радиста Кренкеля не вырвались сигналы бедствия – наверное, не много таких случаев знает история. Крепко верил Кренкель, верили начальник экспедиции Шмидт и капитан Воронин – люди, которые могли приказать радисту передать сигнал бедствия, – что в Советской стране помощь ста четырем человекам, оказавшимся вдалеке от берега на дрейфующих льдах, придет и без сигналов бедствия! Верили. И не ошиблись.

За участие в этой экспедиции Кренкель награждается орденом Красной Звезды.

И снова зимовка, на этот раз на Северной Земле.

Пройдет время, и станет Кренкель Героем Советского Союза, Депутатом советского парламента. Доктором географических наук. Но это придет позже. А сейчас он сидит за снежным столом, на котором стоит «Дрейф». Неуловимые для непосвященного признаки говорят о том, что он уже привык к радиостанции, сроднился с ней. Например, быстрый, почти автоматический, перенос руки с переключателя «Прием – Передача» на рукоятку настройки приемника…

Да, наш «Дрейф» в надежных руках!

* * *

В лагере оживление: поднялся и летит к нам самолет Алексеева. Вот он показался. Делает круг над аэродромом. Мастерская посадка. Снова объятия, поцелуи, рукопожатия. Впрочем, эмоций уже меньше: посадки советских самолетов в районе полюса становятся обычным делом!

У самолета коренастая фигура Папанина: ему нужен дом для дрейфующей станции, который в разобранном виде привез Алексеев. Дом – каркас из дюралевых труб, обтянутый хорошо поглощающим солнечные лучи темным брезентовым чехлом (для сурового зимнего времени есть еще чехол – из гагачьего пуха), – в чрезвычайно короткое время вырастает в центре поселка, на давно отведенном для него месте. На доме надпись большущими буквами: «СССР. Дрейфующая экспедиция Главсевморпути». Вход в него через снежный тамбур, построенный еще задолго до прилета Алексеева.

Молоков вылетает на поиски самолета Мазурука, с которым все еще нет связи. Летаем около часа, но безрезультатно. Уже на посадке в лагере, когда была выбрана почти вся антенна, я услышал работу радиостанции пропавшего самолета, но она внезапно прервалась. Однако все повеселели.

В лагере круглые сутки кипит работа. Регулярно ведутся метеонаблюдения. Определяются координаты льдины. Начаты магнитные и гравитационные измерения. Сделано несколько гидрологических и гидробиологических станций. Механики, штурманы и летчики вновь тщательно проверяют самолеты и все, что на них установлено.

Наш быт. Питание – отличное. Обеды из концентратов. Появляется время не только для сна, но и просто для отдыха. Регулярно слушаем последние известия и концерты из Москвы. Играем в шашки, шахматы, домино. Заводим патефон. На ночлег устраиваемся кто в палатках, кто в кабинах самолетов, а самые отъявленные любители экзотики раскладывают спальные мешки в крыльях самолетов на баках с бензином, предварительно дав клятву механикам, что курить не будут…

Папанинцы благоустраивают с помощью нас всех свой лагерь. Как удачно все же подобран этот небольшой коллектив! Они хорошо дополняют друг друга: чрезвычайно подвижный Папанин, молчаливый Кренкель, приветливо улыбающийся Ширшов и сосредоточенный Федоров. Работают слаженно и быстро, в основном молча. Иногда Папанин, поднимая тяжелый бидон с продовольствием, отпустит веселое словечко или расскажет короткую, но обязательно смешную историю – разрядка. Но сколько в каждом из них желания понять: чем можно и нужно сейчас помочь товарищу…

* * *

Наконец– то устанавливается связь с самолетом Мазурука. Сначала через Диксон, затем непосредственная. Выясняется, что находится самолет на льдине, примерно в 100 километрах от нас. «Аэродром» очень плохой. Готовят его для взлета, затрачивая огромные усилия. Надо было, конечно, трем самолетам собраться в воздухе вблизи Рудольфа и всем вместе лететь на полюс. Но, к сожалению, так не получилось.

Мазурук сообщает, что площадка подготовлена, погода отличная и он вылетает к нам.

Выкладываем огромный дымный костер. Наводим самолет на лагерь по радио и вскоре видим его. Традиционный круг. Блестящая посадка. Приветствуем товарищей. Видно, что нелегко пришлось им в пути – устали, осунулись, – но все на подъеме.

И снова у самолета неутомимый Иван Дмитриевич Папанин: Мазурук привез гидрологическую лебедку и… пятого члена дрейфующей зимовки – пса по кличке Веселый.

Почему же так долго не отвечал на вызовы самолет Мазурука? Почему потом связь была неустойчивой? Обязанности бортрадиста «по совместительству» были возложены на штурмана. Но, предельно загруженный в полете основной работой, должного внимания радиосвязи штурман уделять не мог. После посадки на льдину на него обрушился «ураган радионеприятностей»: отказывал средневолновый передатчик, неустойчивым было прохождение коротких волн, разряжались аккумуляторы, неоднократно обрывался приводной ремень бензино-электрического агрегата, питающего радиостанцию. К счастью, все это уже позади.

* * *

Официальное открытие научной дрейфующей станции. Короткий митинг. Взволнованно выступают руководители экспедиции, летчики и остающиеся на льдине товарищи. Не готовились они к этим выступлениям, не писали конспектов своих речей. А сказали от души, что думали, и запомнились эти выступления на всю жизнь!

Разрывают воздух залпы ружейного салюта. Взвивается на мачте государственный флаг Союза Советских Социалистических Республик. Летит в эфир телеграмма, адресованная руководителям партии и правительства.

«6 ИЮНЯ УСТРОЙСТВО НАУЧНОЙ СТАНЦИИ НА ДРЕЙФУЮЩЕЙ ПОЛЯРНОЙ ЛЬДИНЕ ЗАКОНЧЕНО. СТАНЦИЯ ТОРЖЕСТВЕННО ОТКРЫТА… НАУЧНЫЕ РАБОТЫ РАЗВЕРНУТЫ ПОЛНОСТЬЮ ПО ПРОГРАММЕ. ЗИМОВЩИКИ ОСТАЮТСЯ ПРЕКРАСНО СНАБЖЕННЫЕ НА УСТАНОВЛЕННЫЕ СРОКИ… САМОЛЕТЫ ВЫЛЕТАЮТ В ОБРАТНЫЙ ПУТЬ. МЫ ЗНАЕМ ТРУДНОСТИ ЭТОГО ПУТИ, НО ГЛАВНОЕ УЖЕ СДЕЛАНО: ЧЕТЫРЕ СОВЕТСКИХ САМОЛЕТА ПРОЛЕТЕЛИ ОТ МОСКВЫ ДО ОСТРОВА РУДОЛЬФА, А ОТТУДА ЧЕРЕЗ ЛЕДОВИТЫЙ ОКЕАН ДО ПОЛЮСА. ВСЕ ЧЕТЫРЕ САМОЛЕТА ПРОШЛИ ТОЧНО НАД ПОЛЮСОМ, ЗАТЕМ СОВЕРШИЛИ ПОСАДКУ НА ЛЬДИНЫ, СОБРАЛИСЬ ВМЕСТЕ, ОСНОВАЛИ И ОБОРУДОВАЛИ НАУЧНУЮ СТАНЦИЮ У ПОЛЮСА. НЕ БЫЛО НИ ОДНОЙ АВАРИИ, НИ ОДНОЙ ПОЛОМКИ В ПУТИ. ВСЕ ЛЮДИ ЗДОРОВЫ. САМОЛЕТЫ, МОТОРЫ, ВСЕ ОБОРУДОВАНИЕ – СОВЕТСКОГО ПРОИЗВОДСТВА. ВПЕРВЫЕ НА СЕВЕРНОМ ПОЛЮСЕ ПРОВЕДЕНА ОПЕРАЦИЯ ТАКОГО МАСШТАБА, ДАЮЩАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ ВСЕСТОРОННЕ ИЗУЧИТЬ ЦЕНТР АРКТИКИ, О ЧЕМ ДАВНО МЕЧТАЛИ ЛУЧШИЕ УЧЕНЫЕ. ЭТО ОКАЗАЛОСЬ ПОСИЛЬНЫМ ТОЛЬКО ДЛЯ СТРАНЫ СОЦИАЛИЗМА. РАПОРТУЕМ ВСЕСОЮЗНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ, ВОСПИТАВШЕЙ НАС, И ПРАВИТЕЛЬСТВУ НАШЕЙ ДОРОГОЙ РОДИНЫ О ВЫПОЛНЕНИИ ЗАДАНИЯ. МЫ БЕСКОНЕЧНО СЧАСТЛИВЫ, ЧТО МЫ – СЫНЫ СТРАНЫ СОЦИАЛИЗМА, ИДУЩЕЙ ОТ ПОБЕДЫ К ПОБЕДЕ… МЫ СЧАСТЛИВЫ, ЧТО НАМ БЫЛО ПОРУЧЕНО ДОБЫТЬ ЕЩЕ ОДНУ ПОБЕДУ И ЧТО ЭТО ПОРУЧЕНИЕ МЫ ВЫПОЛНИЛИ».

Завершаются сборы воздушной эскадры в обратный путь. День отлета. Снова Кренкель берет меня, теперь уже за шнурок капюшона кухлянки, слегка дергает его, говорит: «Слушай-ка…» – и начинает задавать свои вопросы. А я стараюсь отвечать на них покороче и потолковее.

Прощаемся с остающимися товарищами. Это не просто: крепко сдружили нас с ними месяцы совместной работы в условиях, которые не всегда были легкими. Мы знаем, как трудно будет им на льдине, особенно в долгую полярную ночь, и с трудом скрываем тревогу. Но что поделаешь: такая у них работа .

Погода испортилась: низкая облачность, сильный ветер. Разбегаемся по самолетам. Одна за другой взлетают огромные дюралевые птицы и тянут к югу, к теплу, навстречу птицам живым, которые в это время летят на север…

Пробиваем облачность. Наверху – солнце и синее небо. По восемьдесят девятой параллели доходим до меридиана Рудольфа и вдоль него идем на базу. Перед отлетом со льдины выяснилось, что всем четырем самолетам до Рудольфа не добраться, не хватит бензина – сказались ожидание у кромки облачности при полете на полюс, промежуточные посадки Мазурука и Алексеева в районе полюса, полет Молокова на поиски Мазурука, да и папанинцам потребовалось оставить бензин сверх предусмотренного количества. Тогда было принято решение: машины Водопьянова и Молокова заправить полностью, на весь путь до Рудольфа, а Алексеева и Мазурука – чтобы хватило до восемьдесят пятого градуса, куда им потом разведчик подбросит бензин.

Вот и восемьдесят пятая параллель. Но облачность, идя на посадку, начинает пробивать лишь самолет Алексеева. Мазурук продолжает полет – произошла ошибка в расчетах и бензина до Рудольфа у него должно хватить.

Где– то под нами, под облачностью, сидит на льдине Р-5, мы аккуратно получаем от него метеосводки. Отлично слышен радиомаяк Рудольфа.

Погода на Рудольфе неустойчивая: на купол периодически наползает туман. Неужели Арктика опять попытается сыграть с нами злую шутку? Нет, сквозь разрывы в облаках видим аэродром! Один за другим совершают посадку четырехмоторные гиганты. Мы снова дома…

Красные крылья над Арктикой

Дома… На смену умыванию снегом пришла жаркая баня. Торопливый, на корточках, при двадцатиградусном морозе, «прием пищи» из концентратов, которую готовили по очереди незадачливые кулинары-самоучки, сменился прекрасно приготовленными завтраками, обедами и ужинами в теплой кают-компании. Койка с белоснежным хрустящим бельем в теплой комнате заменила «прохладный» спальный мешок. И мы с наслаждением пользуемся этими маленькими радостями жизни, без особого сожаления вспоминая, что снег-то был все же полюсный и пища готовилась – на полюсе, и спальный мешок был разостлан в самолете, находящемся – тоже на полюсе.

Впрочем, мы знаем, что пройдет очень немного времени и от изнеживающего тепла, от изысканных блюд и накрахмаленного белья нас снова потянет к новому, неизведанному и, может быть, нелегкому и в этом смысле мы не будем так уж здорово отличаться от большинства наших соотечественников, строителей первых советских пятилеток…

На льдину к Алексееву вылетает самолет Головина: везет горючее. Вскоре оба возвращаются.

Экспедиция готова к отлету в Москву. Но нет погоды – снова и в который раз! А аэродром раскисает с каждым днем все больше. В Амдерме, где самолеты должны сменить лыжи на колеса, снега становится все меньше. Еще день-два – и экспедиция надолго застрянет на Рудольфе.

Но вот наступает 15 июня. Прощаемся с экипажами трех четырехмоторных кораблей и разведчика, со Шмидтом, Шевелевым, Дзердзеевским, корреспондентами газет Бронтманом и Виленским и кинооператором Трояновским. Самолет Мазурука остается на Рудольфе для оказания папанинцам помощи при необходимости. Остаюсь и я для выполнения своей основной задачи – вместе с коллективом связистов базы обеспечивать надежную радиосвязь с дрейфующей радиостанцией.

Один за другим взлетают самолеты и берут курс на юг. И вот мы их уже не видим. Но долго еще не расходимся и смотрим вслед улетевшим товарищам…

Через несколько часов с радостью принимаем сообщение о благополучной посадке самолетов в Амдерме, а 25 июня – сообщение о посадке в Москве и торжественной встрече участников воздушной экспедиции. Мы, признаться, немного завидовали нашим товарищам, потому что встречали их, как позднее встречали первых космонавтов…

Непривычно, тихо и пустынно становится на Рудольфе. Но ощущается это недолго, потому что продолжается на базе размеренная, подчиненная определенному распорядку жизнь – такая же, как на всех полярных станциях.

Ведется научная работа. Механики ремонтируют транспорт. Поселок прибирается и благоустраивается, ремонтируются постройки. Экипаж Мазурука ездит на аэродром, очищает машину от снега и льда, держит самолет в полной готовности. Радисты держат связь с дрейфующей станцией и Диксоном, а через него – с Большой Землей.

* * *

Диксон. В 1915 году тут была построена небольшая по нынешним понятиям радиостанция. До поры до времени она вполне отвечала своему назначению.

Однако пришло время, когда в арктическом эфире появились сигналы многочисленных новых радиостанций: началось освоение Северного морского пути. Масштаб работ, ведущихся во имя этой важной народнохозяйственной задачи, нарастал с каждым годом, и наступил момент, когда небольшая радиостанция уже не могла справляться с обработкой растущего, как снежный ком, потока информации. И тогда…

В августе 1934 года почти одновременно к острову подошли лесовоз из Архангельска и буксир с баржей из Игарки. Они везли оборудование для радиоцентра и электростанций, заранее заготовленные детали для сборки жилых домов, технических зданий и радиомачт, уголь, горючее для двигателей, продовольствие. Сошли на берег озабоченные, в основном молодые и хорошо знающие свое дело люди, перед которыми стояла задача даже по нынешним понятиям нелегкая – за пять месяцев построить вполне современный радиоцентр.

Людей было немного. Возглавлялся коллектив строителей Василием Ходовым, участником озаренного сиянием подвига научного штурма Северной Земли в 1930-1932 годах, и Владимиром Доброжанским, разработчиком аппаратуры радиоцентра.

Трудности… Они были. Штормовое море. Выброшенная штормом на камни и полузатонувшая баржа, а на ней почти вся радиоаппаратура. Аврал: спасение драгоценного груза, разборка, сушка и восстановление всех приборов, побывавших в морской воде. Изнурительные земляные работы. Сборка шестидесятиметровых мачт – в полярную ночь, в беседке, на большой высоте, когда даже работавших на земле, казалось, насквозь пронизывал ледяной ветер. Строительство по проекту, разработанному в основном… самими строителями.

Отделить проектную работу от работ по созданию объекта – на это просто не было времени. И вряд ли кто-нибудь скажет, что это было легко в тех условиях. Не было на острове теплого, просторного зала со стройными рядами кульманов и лампами дневного света. Не было уютных кабинетов с тишиной, располагающей к интеллектуальному труду. И специального штата проектировщиков не было. После работы, считавшейся основной, радисты, электрики, мачтмейстер, механики превращались в конструкторов, чертежников, вычислителей. Собирались в небольшой комнате, до предела насыщенной табачным дымом и огнем жарких дискуссий, в ходе которых – чего греха таить – можно было услышать и крепкие словечко.

Подошел установленный срок – и бросила гордый взгляд на стоящих внизу людей первая радиомачта. Включены на нагрузку первые агрегаты электростанций. Пущены в эксплуатацию первый передатчик и первое приемное устройство. Установлена первая прямая связь с Москвой. И телефонный передатчик, носящий такое же, как и остров, имя, впервые послал в эфир гордые слова: «Внимание! Говорит первый полярный радиоцентр на острове Диксон!» И эти слова долетели не только до полярных станций Западной Арктики, но и до далекого Ленинграда, где их, затаив дыхание и смахивая непрошенные слезы радости и тоски по родным людям, слушали семьи строителей радиоцентра. А неподалеку, на побережье материка, рос в это время сосед радиоцентра – морской порт.

…В 1944– 1946 годах мне довелось работать на Диксоне. Глубокий след оставили в моей памяти эти годы. Бережно хранит память образы великолепных людей, с которыми пришлось там работать и встречаться.

Валентин Игнатченко. Высокий, худой, черноволосый, с доброй, белозубой улыбкой, не изменявшей ему даже в минуты предельной усталости. Человек высокой моральной чистоты, которого любили на острове все. Блестящий радист. Позднее – руководитель коллектива радиоцентра. Руководитель умный, чуткий, заботливый, никогда не принимавший волевых, опрометчивых решений, уважавший людей, умевший их слушать. На Диксоне он проработал двадцать два года. Высшим орденом страны отмечен его труд. Горько думать, что так рано ушел он из жизни.

Синоптики высокого класса, «асы» своего дела, Вячеслав Фролов и Никита Шадилло. Как часто – точно в указанное ими время – рассеивался туман, густой пеленой закрывающий остров, и самолеты, летящие к нему, уверенно совершали благополучные посадки. Большой скромностью, тактом, доброжелательным отношением к людям отличались оба. Один из них – Фролов – стал позднее руководителем Арктического научно-исследовательского института.

Способная ученица и помощница Фролова – Евдокия Павловна Карбовская. Была она молода, поэтому звали ее просто Дусей. Красавица и лихая плясунья. Послушать, как поет Дуся, и посмотреть, как танцует, приходило много людей из команд транспортов, ледоколов и экипажей самолетов, людей подчас незнакомых – слава о Дусе шла по всей Арктике.

Главный инженер радиоцентра Борис Богословский. Получил тяжелое ранение на Ленинградском фронте, но не сломался – те, кто работал с ним на Диксоне, помнят его всегдашнюю приветливость, склонность к юмору и, что самое главное, – постоянную самоотверженную готовность включиться в любую работу, включиться не только умом, но и руками – «пустяков», «черновых» дел для него не существовало.

Главный механик Виктор Клоков. Сосредоточенный, даже несколько мрачноватый. Великий умелец: кто забудет, как он, скороговоркой обругав лишь мировую систему империализма, изготовил уникальный для диксонских условий инструмент и спас жизнь импортного дизеля (и радиоцентра!), казалось бы, вышедшего из строя, не наработав и сотой доли своего ресурса.

Люда Шрадер… Во время варварского налета на остров фашистского крейсера «Адмирал Шеер» в августе сорок второго была разбита шестидесятиметровая мачта и выведена из строя электростанция радиоцентра. Перестала поступать энергия для питания основных передатчиков, и радисты включили резервные аппараты. И когда были переданы по назначению все служебные радиограммы, в паузе между разрывами снарядов прозвучал вопрос Люды, обращенный к начальнику смены: «Валентин Игнатьевич, «частник» передавать будем?» («Частник» – личные телеграммы. – Н. С .). Этот будничный вопрос, резко контрастировавший с обстановкой, лучше всего свидетельствовал о мужестве радистки и ее товарищей, о готовности их выполнить свой долг при любых обстоятельствах! Наверное, такой же спокойной и уверенной в себе была Люда и в Уэлене, на берегу Чукотского моря, в 1934 году, когда держала великой ответственности радиосвязь с челюскинцами, находившимися на дрейфующих льдах…

Бывалый полярник, актинометрист Виктор Иванович Сокольский. Человек, обладавший поистине энциклопедическими познаниями. Всегда был спокоен и светился доброй улыбкой. Любил и умел заваривать вкусный, черный, как деготь, чай и вести неторопливый разговор, время от времени задавая ему «космический крен», – посещение космоса советскими людьми было, по мнению Виктора Ивановича, не за горами.

Давид Гольдгубер. Радист высочайшей квалификации и руководитель коллектива приемной станции. Когда выпадали свободные минуты, он садился к пианино и начинались танцы. Суровый оттенок военного времени носило это веселье. И не только потому, что не сверкали белизной и не были накрахмалены рубашки мужчин, в простеньких платьях были женщины, а кое-кто из них и в ватных брюках, что летом танцевали в высоких сапогах, а зимой – в валенках… А когда замирал мотив последнего танца, Гольдгубер начинал импровизировать. Трогательно на видавшем виды инструменте звучали мотивы из старинных русских и цыганских романсов и песен. Из вальсов Штрауса и песен времен гражданской войны. И песен, родившихся уже в эту войну. И высветлялись лица людей, разглаживались морщины…

Клава Астахова, Саша Соловов. Очень молодые, доверчивые, но деловые – они уверенно «наступали на пятки» радистам старшего поколения.

…Мне рассказали (я был в командировке), как пришел на Диксон День Победы. Светившиеся счастьем люди собрались в неизменной кают-компании. Подняли бокалы с разведенным вишневым экстрактом – ничего более подобающего случаю не было. Обнялись – поздравили друг друга с Великим Праздником и разошлись – вахта на скалистом острове в Карском море продолжалась…

Продолжается она и сейчас, мирная вахта, на этом небольшом острове. Зимой тут царство ночи и полярных сияний, снега и льда, морозов, пурги и жестоких иногда штормов. Летом остров преображается. От берегов отступает лед. Под нежарким солнцем тает и сходит снег – сначала на высоких местах. Бреющим полетом на север тянут караваны гусей. В бухтах то и дело показываются головки любопытных нерп. По острову деловито снуют лемминги. Среди мха вырастают нежные полярные маки. И если уж очень теплое выдалось лето, в разгар его появляются комары и, как и положено им, досаждают людям…

* * *

Всего лишь два дня проходит после отлета воздушной экспедиции – и вновь всех взволновавшее событие: из Москвы в Америку через Северный полюс летят В. П. Чкалов, Г. Ф. Байдуков и А. В. Беляков!

Радисты многих, если не всех, полярных станций, Кренкель на полюсе и мы с Богдановым здесь, на Рудольфе, замерли у приемников. Замелькали в эфире краткие сообщения о местонахождении и обстановке, передаваемые с борта самолета штурманом Беляковым. В установленное Москвой время включаем радиомаяк.

Наши летчики помогают нам представить себе машину, на которой летит тройка смельчаков, – это одномоторный АНТ-25 с полетным весом около одиннадцати тонн. Самолет побывал в 1936 году на Международной авиационной выставке в Париже, после того как Чкалов, Байдуков и Беляков совершили на нем блестящий беспосадочный перелет по маршруту Москва – остров Удд, покрыв 9374 километра за 56 часов 20 минут. Трудным был этот полет. Но и сейчас им не легче.

Встреча с циклоном над Баренцевым морем. Слепой полет в облаках. Обледенение. Во что бы то ни стало нужно пробиться наверх к солнцу! И они пробиваются! Идут к полюсу относительной недоступности и проходят над ним. И снова на пути встает циклон. Три часа длится схватка с ним, снова слепой полет, снова обледенение и опять солнце! Третий циклон – на этот раз его обходят.

63 часа 25 минут в воздухе. Пройдено свыше десяти тысяч километров. И наконец – посадка близ Портленда, на американской земле. Воздушный путь из Москвы в США через Северный полюс проложен!

Радиомаяк давно выключен. Прекращаем наблюдение на волнах самолета. Некоторое время мы с Богдановым молча смотрим друг на друга: ощущаем величие совершившегося подвига, но словами эти чувства выразить трудно. Просто крепко жмем друг другу руки, и почти одновременно у обоих вырывается: «Молодцы!».

Мы жалеем, что Чкалов не прошел над Рудольфом. Обидно, что и район дрейфующей станции в момент его пролета был закрыт сплошной облачностью: Чкалов не видел станцию и папанинцы не видели самолета. Их надежда, что Чкалов сбросит газеты и письма из дому, – не сбылась. Но они слышали мотор чкаловского самолета, а в их ледовом одиночестве и это уже немало…

* * *

К Рудольфу подходит ледокол «Садко» с грузами для базы. На нем возвращаются Мазурук и Аккуратов со своим многострадальным У-2, вылетевшие несколько дней назад с базы на ледовую разведку для «Садко».

Объявляется аврал – начинается выгрузка. Получаем почту, и на следующий день организуем для папанинцев передачи по радиотелефону материалов из газет, доставленных ледоколом. Пользуемся для этого двадцативаттным средневолновым передатчиком, который на дрейфующей станции слышен хорошо.

Через три дня «Садко» берет курс на юг. На нем уплывают наши диковатые друзья – заметно повзрослевшие за это время Мишка и Машка. Путь им предстоит далекий – в московский зоопарк. Трогательная сцена прощания неожиданно принимает бурный характер: медвежата не хотят добровольно покидать остров, который не без оснований считают родным домом…

И снова продолжается размеренная жизнь. Каждый занят своей работой и поглощен ею. Но рядом с мыслями о работе, о Большой Земле, о родных и близких людях у каждого постоянная мысль о папанинцах. Не было случая, чтобы сменившегося с вахты радиста не забросали вопросами: что нового на льдине, как там наши, какое у них настроение, как здоровье, погода, как ведет себя льдина? «Болеют» за них все обитатели Рудольфа во главе с Яковом Соломоновичем Либиным и экипаж дежурного самолета вместе со своим командиром. Мы рассказываем товарищам все, что знаем сами, надеясь, что история простит нам нарушение тайны служебной переписки. Далеко не всегда наша информация их успокаивает: очень трудна жизнь на льдине.

Полярное лето. Бурное таяние снега и льда. На льдине озеро: толстый слой надледной воды. Сырость везде: и на «улице», и в жилой палатке. Одежда часто мокра насквозь, спальные мешки – тоже. Сушиться негде. Последствия сырости – ревматические боли в суставах.

Вода подступает к складам с имуществом и продовольствием. Тонны груза переносят на новое, относительно сухое, место четыре человека: многочисленных добровольных помощников уже нет – воздушная экспедиция улетела.

А научная работа идет своим чередом. Гидрологические станции на больших глубинах. Лебедку, выбирающую трос, крутят по двое. Каждая пара выбирает триста метров троса (больше нельзя, нужно экономить силы!) и уступает место другой. И так четыре изнуряющих часа, чтобы выбрать трос с глубины 4000 метров.

Метеонаблюдения, магнитные и гравитационные измерения, регистрация скорости дрейфа, астрономические определения… И почти все это – при любой погоде, в сырой одежде, опухшими от воды и холода руками.

Ремонт приборов и хозяйственного инвентаря – тоже непростое в таких условиях дело.

А нужно ведь еще и обработать результаты научных наблюдений. Нужно приготовить пищу: это тоже требует немало времени. А когда закончен долгий – часов в шестнадцать – семнадцать – рабочий день, надо найти время, чтобы ответить на многочисленные приветственные телеграммы, написать корреспонденции в газеты, а перед тем, как окончательно сморит сон, обязательно послушать последние известия…

Беспокоит нас всех и то, что сейчас, в разгар арктического лета, дежурный самолет ее сможет совершить посадку у папанинцев, даже если это вдруг окажется совершенно необходимым, – раскис их аэродром, кругом озера надледной воды.

Какое же у них настроение, у папанинцев?

Два барометра их настроения имеется у нас на Рудольфе.

Их переписка, которая сейчас, летом, вся проходит через нас. Научные отчеты о проделанной работе. (Немногословны, суховаты – специальная терминология, в них нет места эмоциям). Корреспонденции в газеты. (Здесь появляются эмоции, но нет, естественно, жалоб на трудности быта и работы, есть уверенность в благополучном исходе экспедиции). Телеграммы родным и близким людям. (Проникнуты неизмеримой любовью и заботой о них. Вроде бы даже так получается, что папанинцы находятся в Москве, а их близкие, о которых нужно тревожиться и заботиться, – на дрейфующей льдине. Ни намека на трудности – как в телеграммах из санатория на южном берегу Крыма.)

Второй же барометр настроения – Кренкель. Он неофициально держит нас, радистов, людей одной с ним профессии, в курсе многих событий на льдине. Делает это очень лаконично – он по-прежнему противник беспредметного «радиотрепа», – но разве можно отказать друзьям в коротком репортаже из центра Арктики?

На дрейфующей станции интенсивное таяние снега и льда, идут дожди. Передвигаться трудно. Каждый шаг поднимает фонтаны брызг. «Мы работаем,-говорит Кренкель,-с тайной надеждой, что вода не подымется выше пояса».

«Давно перестали узнавать друг друга в лицо»,-сообщает Эрнст Теодорович, и мы понимаем, что это – следствие отсутствия бани и «умывания» снегом.

Папанинский спирт для технических нужд остался на базе – забыли. Наш врач, узнав, что четверка обожгла руки ледяной водой, рекомендует обтирание мыльным спиртом. Кренкель комментирует телеграмму врача: «К сожалению, всякий спирт, даже мыльный, будучи обнаружен на льдине, пойдет для заготовки впрок в научных целях плавающего под нами планктона».

«Делаем физзарядку на родном Гринвиче», – отстукивает Кренкель, и мы догадываемся, что полярники снова берут изнурительную гидрологическую станцию на нулевом меридиане.

Предельно сжатая неофициальная информация, которую регулярно дает радист, помогает нам на базе лучше понять обстановку на дрейфующей станции и настроение папанинцев, и мы ему за это благодарны. И мы радуемся, когда Кренкель сообщает, что их посещают медведи, что в полынье, рядом со станцией, плавает лахтак и иногда они видят птиц: чаек и пуночек. Это вносит некоторое разнообразие в их до предела заполненную работой жизнь. И в нашу тоже.

Папанинцы. Кто первым назвал их так – неизвестно. Да и неважно. Важно другое: все советские люди теперь с любовью называют их так. Папанин – эта фамилия достойна оказанной чести. Потомственный моряк. Матрос русского флота. Активный участник гражданской войны, проявивший большую личную храбрость и отвагу. Член Реввоенсовета Крымской повстанческой армии. Работник Крымской ЧК. Коммунист.

Добрым словом вспоминают Ивана Дмитриевича те, кто работал с ним на полярных станциях… Честен в большом и малом. Никогда не скажет нелестное за спиной у человека – только в глаза. Не брезгует шуткой и соленым словечком. Последнее применяет умело, так, что оно всегда поднимает настроение и никого не обижает. Не гнушается самой черной работой…