Текст книги "Впервые над полюсом"

Автор книги: Николай Стромилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Мы расцеловались с Мошковским. У бывалого парашютиста и летчика стояли в глазах слезы.

Говорят, услышав Кренкеля, я диким голосом крикнул: «Сели!» И, наверное от избытка чувств, так же громко добавил нелитературное выражение. Возможно. Хоть и маловероятно. Но крик был: именно на него из всех комнат нашего дома и из других домов, на ходу одеваясь, в радиорубку бежали люди!

Медленно, изо всех сил стараясь не сбиваться, отвечаю Кренкелю. Что я говорил – не помню. Очевидно, это было поздравление и еще наше, радиолюбительское, «88» – любовь и поцелуй!

Передача окончена. Люди, до предела набившиеся в радиорубку, затаили дыхание. И на новой страничке аппаратного журнала вытягивается цепочка слов: «Понял! 88, Коля! Все живы. Самолет цел. У Иванова сгорела основная динамомашина. У меня разрядились аккумуляторы. Если связь прервется – жди в полночь. Отто Юльевич пишет радиограмму. Хорошо сели в 11 часов 35 минут. Лед мировой! Подожди немного…»

Непродолжительный перерыв. И вот она, радиограмма № 1, открывшая необычную линию связи: остров Рудольфа – Северный полюс! Адресована Шевелеву и Главному управлению Северного морского пути при СНК СССР…

«В 11 ЧАСОВ 10 МИНУТ САМОЛЕТ «СССР Н-170» ПОД УПРАВЛЕНИЕМ ВОДОПЬЯНОВА, БАБУШКИНА, СПИРИНА, СТАРШЕГО МЕХАНИКА БАССЕЙНА ПРОЛЕТЕЛ НАД СЕВЕРНЫМ ПОЛЮСОМ. ДЛЯ СТРАХОВКИ ПРОШЛИ ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО ДАЛЬШЕ. ЗАТЕМ ВОДОПЬЯНОВ СНИЗИЛСЯ С 1750 МЕТРОВ ДО 200. ПРОБИВ СПЛОШНУЮ ОБЛАЧНОСТЬ, СТАЛИ ИСКАТЬ ЛЬДИНУ ДЛЯ ПОСАДКИ И УСТРОЙСТВА НАУЧНОЙ СТАНЦИИ. В 11 ЧАСОВ 35 МИНУТ ВОДОПЬЯНОВ БЛЕСТЯЩЕ СОВЕРШИЛ ПОСАДКУ. К СОЖАЛЕНИЮ, ПРИ ОТПРАВКЕ ТЕЛЕГРАММЫ О ДОСТИЖЕНИИ ПОЛЮСА ВНЕЗАПНО ПРОИЗОШЛО КОРОТКОЕ ЗАМЫКАНИЕ. ВЫБЫЛ УМФОРМЕР РАЦИИ, ПРЕКРАТИЛАСЬ РАДИОСВЯЗЬ, ВОЗОБНОВИВШАЯСЯ ТОЛЬКО СЕЙЧАС, ПОСЛЕ УСТАНОВКИ РАЦИИ НА НОВОЙ ПОЛЯРНОЙ СТАНЦИИ. ЛЬДИНА, НА КОТОРОЙ МЫ ОСТАНОВИЛИСЬ, РАСПОЛОЖЕНА ПРИМЕРНО В 20 КИЛОМЕТРАХ ЗА ПОЛЮСОМ ПО ТУ СТОРОНУ И НЕСКОЛЬКО НА ЗАПАД ОТ МЕРИДИАНА РУДОЛЬФА. ПОЛОЖЕНИЕ УТОЧНИМ. ЛЬДИНА ВПОЛНЕ ГОДИТСЯ ДЛЯ НАУЧНОЙ СТАНЦИИ, ОСТАЮЩЕЙСЯ В ДРЕЙФЕ В ЦЕНТРЕ ПОЛЯРНОГО БАССЕЙНА. ЗДЕСЬ МОЖНО СДЕЛАТЬ ПРЕКРАСНЫЙ АЭРОДРОМ ДЛЯ ПРИЕМКИ ОСТАЛЬНЫХ САМОЛЕТОВ С ГРУЗОМ СТАНЦИИ. ЧУВСТВУЕМ, ЧТО ПЕРЕРЫВОМ СВЯЗИ НЕВОЛЬНО ПРИЧИНИЛИ ВАМ МНОГО БЕСПОКОЙСТВА. ОЧЕНЬ ЖАЛЕЕМ. СЕРДЕЧНЫЙ ПРИВЕТ. ПРОШУ ДОЛОЖИТЬ ПАРТИИ И ПРАВИТЕЛЬСТВУ О ВЫПОЛНЕНИИ ПЕРВОЙ ЧАСТИ ЗАДАНИЯ.

НАЧАЛЬНИК ЭКСПЕДИЦИИ ШМИДТ».

Оглушительным «УРА» приветствовали мы своих товарищей, впервые в истории посадивших самолет (причем какой! огромный, четырехмоторный, весом более двадцати тонн!) в непосредственной близости от Северного полюса!

Куда девались сон, усталость! Кругом оживленные, радостные, смеющиеся лица! Оказывается, все улетевшие на полюс были очень хорошими людьми. Мы вспоминаем каждого в отдельности, рассказываем из жизни товарищей наиболее интересные случаи, о части которых, возможно, они сами не имеют понятия.

Вот у дверей фотолаборатории собрал порядочный кружок слушателей повеселевший Мошковский. Любимый герой его рассказов – Папанин.

– В Нарьян-Маре Дмитричу подарили свежей рыбки, – начинает Мошковский. – Вы знаете, что каждый старший механик глубоко уважает Дмитрича и безоговорочно доверяет ему, но все же бдительно следит, чтобы он не положил в самолет чего-нибудь лишнего, сверх установленного веса. А если все же положит – докладывает руководству. Тогда происходит небольшой шум, как говорят в Одессе, и излишки из самолета выгружаются… Так вот, приходит Дмитрич однажды ко мне. «Яша!-говорит он. – Хочешь быть мне большим другом на всю жизнь?» – «Странный вопрос вы мне задаете, Иван Дмитриевич! Думаю, не ошибусь, если скажу – да!» – «Тогда, Яшенька, возьми, спрячь в самолете пятнадцать килограммчиков свежей рыбки! Специально взял нам с тобой на Рудольфе полакомиться!»

– Вы понимаете – не мог я отказать Дмитричу! Взял тюк с рыбкой. Чтоб мне никогда не прыгать с парашютом, если он весил меньше пятидесяти кеге! Прилетаем на Рудольф. Проходит день, два… Дмитрич молчит. И я молчу. Проходит десять дней. Мы оба молчим. Наконец мое терпение лопается, как перегруженный парашют, и я делаю намек, я спрашиваю: «Иван Дмитриевич! Может быть, мы с вами наконец устроим легкий завтрак с участием свежей рыбки?!» И что же, вы думаете, он мне отвечает? – «Браток!-Заметьте, уже не Яша, а «браток». – Как тебе не стыдно! Какая тебе на Рудольфе рыбка! Ты через месяц в Москве будешь, а мы год дрейфовать собираемся! Давай замнем для ясности!» И замял: улетела рыбка на Северный полюс…

Оканчивается один рассказ, начинается другой, и «заседание» переносится в кают-компанию. Веселый у нас сегодня вечерний чай: ни на минуту не прекращаются смех, шутки!

Близится назначенный Кренкелем ночной срок связи. Выхожу из дома. Ветер, снег, туман. Каково-то нашим друзьям там, на льдине, в двадцати километрах от полюса…

* * *

22 мая. Да, чувствуется, что начала функционировать новая, необычная линия связи. Еще ночью стали поступать первые поздравительные телеграммы в адрес воздушной экспедиции и станции «Северный полюс». К середине дня поток телеграмм увеличился настолько, что начальник базы Либин дал указание приносить в радиорубку завтраки, обеды и ужины – сбегать на полчаса в кают-компанию для радистов стало делом трудным. Поначалу не менее трудным оказалось, скажем, есть суп и одновременно работать на ключе. Впрочем, скоро натренировались: на брюках супа оказывалось не более половины. Наибольших успехов в координации движений достиг Богданов. Работая на ключе правой рукой, он левой совершенно свободно намазывал масло на хлеб и виртуозно размешивал в стакане сахар, вращая ложку то по часовой стрелке, то против, в зависимости от требования восхищенных зрителей…

Телеграмм много. Шлют их коллективы фабрик и заводов, колхозов и советских учреждений. Шлют ученые, студенты и школьники. Родные, друзья и знакомые. А подчас приходит теплое приветствие от неизвестного советского человека. Он не подписывает телеграмму. Зачем, ведь его все равно не знают. Он далеко от высоких широт. Может быть, никогда не был в Арктике. Но он патриот, его восхищает посадка первого советского самолета на полюсе, так же как позднее будет восхищать наш первый полет в космос. И он не может молчать: он шлет папанинцам и летчикам поздравления, желает дальнейших успехов в освоении Арктики, выражает надежду, что все вернутся с полюса живыми и здоровыми, дает немного смешные советы. Нас волнуют не столько скупые, близкие к стандартным, слова телеграмм, сколько чувства, которыми они продиктованы. Вновь возникает ощущение великого внимания и заботы, с которыми относится к нам вся страна!

С особым удовлетворением передаю на полюс телеграмму из Ленинграда: сегодня у Жени Федорова родился сын. Отбив ее, вспоминаю, что и у меня сегодня день рождения.

Кренкель послал первую метеосводку с дрейфующей льдины. Сегодня же мы приняли ее и из Москвы: станция «Северный полюс» возглавляла советские станции в метеосводке северного полушария.

Судя по телеграммам, настроение у всех на льдине отличное. Мы считаем, что так и должно быть: разве можно чувствовать себя плохо на полюсе?!

Вечер. Последние известия. Тяжелая артиллерия мятежников ведет обстрел Мадрида. Двадцать часов длится бомбардировка. Много убитых… Участникам экспедиции на Северный полюс шлют привет бойцы Центрального фронта, грудью отстаивающие свободу и независимость испанского народа… Спасибо, дорогие друзья! Успеха вам в вашей борьбе!

* * *

23 мая. В середине дня передаем на Диксон очередную тысячу слов для газет. Там безотказно ведет прием Румянцев. Негромко стучит телеграфный ключ. Вдруг Костя Румянцев перебивает нас – это бывает так редко. «Возьмите правительственную», – говорит он. Бросаю ключ, беру карандаш, бланк. Особенно четко, подтянуто начинает передавать Румянцев. Волнуясь, принимаю.

«НАЧАЛЬНИКУ ЭКСПЕДИЦИИ НА СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС ТОВАРИЩУ О. Ю. ШМИДТУ

КОМАНДИРУ ЛЕТНОГО ОТРЯДА ТОВАРИЩУ М. В. ВОДОПЬЯНОВУ

ВСЕМ УЧАСТНИКАМ ЭКСПЕДИЦИИ НА СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС

ПАРТИЯ И ПРАВИТЕЛЬСТВО ГОРЯЧО ПРИВЕТСТВУЮТ СЛАВНЫХ УЧАСТНИКОВ ПОЛЯРНОЙ ЭКСПЕДИЦИИ НА СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС И ПОЗДРАВЛЯЮТ ИХ С ВЫПОЛНЕНИЕМ НАМЕЧЕННОЙ ЗАДАЧИ – ЗАВОЕВАНИЯ СЕВЕРНОГО ПОЛЮСА. ЭТА ПОБЕДА СОВЕТСКОЙ АВИАЦИИ И НАУКИ ПОДВОДИТ ИТОГ БЛЕСТЯЩЕМУ ПЕРИОДУ РАБОТЫ ПО ОСВОЕНИЮ АРКТИКИ И СЕВЕРНЫХ ПУТЕЙ, СТОЛЬ НЕОБХОДИМЫХ ДЛЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА. ПЕРВЫЙ ЭТАП ПРОЙДЕН, ПРЕОДОЛЕНЫ ВЕЛИЧАЙШИЕ ТРУДНОСТИ. МЫ УВЕРЕНЫ, ЧТО ГЕРОИЧЕСКИЕ ЗИМОВЩИКИ, ОСТАЮЩИЕСЯ НА СЕВЕРНОМ ПОЛЮСЕ, С ЧЕСТЬЮ ВЫПОЛНЯТ ПОРУЧЕННУЮ ИМ ЗАДАЧУ ПО ИЗУЧЕНИЮ СЕВЕРНОГО ПОЛЮСА. БОЛЬШЕВИСТСКИЙ ПРИВЕТ ОТВАЖНЫМ ЗАВОЕВАТЕЛЯМ СЕВЕРНОГО ПОЛЮСА!».

Через пять минут в кают-компании митинг. Шевелев зачитывает телеграмму. Она встречается бурной овацией. С большим подъемом выступает Шевелев, летчики Молоков, Мазурук, Алексеев и Козлов. В простых, идущих от сердца словах они заверяют народ, партию, правительство, что задание будет выполнено до конца с честью!

Митинг окончен. С нетерпением ждем очередного срока связи с полюсом, чтобы передать приветственную телеграмму…

* * *

На разведку погоды вылетает У-2. Пилотирует Мошковский. С ним Дзердзеевский. Результат неутешителен: лететь на полюс нельзя. Кренкель подтверждает это: у них туман, поземок.

Нас всех занимает существенный вопрос. Большие надежды в экспедиции возлагались на радиокомпасы. На подходе к полюсу именно с их помощью три находящихся сейчас на базе самолета должны точно выйти на дрейфующую станцию, пользуясь радиостанцией самолета Водопьянова как приводной. Но она вышла из строя. А волны радиостанции Кренкеля лежат за пределами диапазона радиокомпасов. Какой же выход? По-видимому, единственный: исключительно точная астрономическая навигация и контроль пути по радиомаяку, который, как мы теперь уже знаем, хорошо слышен до самого полюса. Штурманы должны мобилизовать для этого все свои знания, весь опыт! Осложняется их задача тем, что они будут в полете к полюсу держать экзамен и как радисты, – ведь специальных радистов на тяжелых самолетах, за исключением флагманского, нет.

24 мая. Совещание пилотов, штурманов, радистов базы. Его проводит Шевелев, коротко и деловито. Назначается флагманский самолет из числа находящихся на базе – Молокова. Шевелеву приходит удачная мысль: мы не можем воспользоваться радиостанцией самолета Водопьянова как приводной, но Водопьянов может пеленговать тяжелые самолеты на подходе к полюсу посредством имеющегося на его самолете радиокомпаса и сообщать им результаты пеленгации через рацию Кренкеля! Правда, льдина дрейфует и вертится вокруг своей оси, но опытные навигаторы Спирин и Федоров учтут движение льдины и внесут необходимые поправки. Сообщили об этой идее на полюс. Там согласились.

Мощный поток приветственных телеграмм не прекращается.

Кок базы Курбатов готовит населению дрейфующей зимовки хороший подарок: десятка полтора буханок только что испеченного черного хлеба и бидон свежего молока. Представляем, как эти незамысловатые продукты будут встречены на полюсе, где уже трое суток сидят на галетах и концентратах.

Шевелев предложил мне полететь на полюс в качестве бортрадиста самолета Молокова. Нужно ли говорить, с какой радостью я согласился. Погода – из рук вон – туман, снегопад, поземок. Но… с рабочего места синоптика вдруг перестала доноситься ария Германа. Правда, не слышна пока и песня из кинофильма «Цирк». Однако…

Вам на полюс? Пожалуйста!

25 мая. Давно уже слышится «Широка страна моя родная…» Дзердзеевский категорически заявляет, что сегодня самолеты смогут лететь на полюс. С некоторым недоумением смотрим то на него, то на плотную низкую облачность. На разведку погоды срывается Р-5, пилотируемый Крузе. Почти весь состав экспедиции уезжает на основной аэродром, зимовка пустеет.

Стою последние минуты своей вахты в радиорубке базы. Рядом Шевелев с Дзердзеевским просматривают последние метеосводки. Договариваюсь с Диксоном о порядке радиосвязи с самолетами, которые пойдут на полюс. Кренкель радирует: «Погода прекрасная! Над нами голубое небо!»

Хочется обнять чародея-синоптика.

Сдаю вахту Богданову. Одеваюсь потеплее, захватываю спальный мешок, сажусь в У-2. В кабине пилота – Головин. Сегодня он обслуживает эту, видимо, самую короткую в мире авиалинию – по прямой, от зимовки до основного аэродрома, около пяти километров.

Не мог подумать я тогда, что последний раз лечу с этим замечательным летчиком и чудесным человеком. 28 апреля 1940 года Павел Георгиевич Головин, летчик-испытатель, тридцатилетний полковник авиации и Герой Советского Союза, первый советский летчик, пролетевший над Северным полюсом, погиб при исполнении служебных обязанностей.

На куполе шумно. Работают моторы почти всех самолетов. У машин – как всегда – озабоченные механики. Тарахтят моторы тракторов. Снег липкий. Наверное, старт будет тяжелым. У-2 улетает на зимовку за Шевелевым.

С разведки возвращается Крузе. Еще не вылезая из кабины, протягивает к нам руку с поднятым большим пальцем, и мы понимаем, что дела с погодой обстоят не так уж плохо. Через минуту Крузе рассказывает, что облачность кончается примерно в двухстах километрах к северу от Рудольфа. Из вернувшегося с зимовки У-2 выпрыгивает Шевелев и обменивается несколькими словами с Крузе. Команда: «По самолетам!»

Наша машина должна стартовать первой. Сумеем ли оторваться от мокрого, липкого снега?

У трапа Василий Лукич Ивашъна. На полном серьезе спрашивает корреспондента «Правды» Бронтмана:

– Вам на полюс?

– Конечно!-не уловив шутки, отвечает Лазарь Константинович.

– Пожалуйста!-голосом трамвайного кондуктора разрешает Ивашъна.

– Ох уж эти старшие механики… – вижу я смешинки, с опозданием появившиеся в глазах Бронтмана.

* * *

Через минуту все на своих местах. Около радиостанции – мы с Бронтманом. Лазарь Константинович – человек знающий, любит технику во всем ее многообразии, но предпочтение все же отдает тому ее виду, посредством которого осуществляется передача его объемистых корреспонденции в газету…

Нарастает гул моторов! Но машина не двигается с места. Малые обороты, потом снова газ! Снежный смерч взвивается за самолетом, дрожащим от напряжения! Но все напрасно. Подбегает трактор, такой маленький по сравнению с самолетом. Он волочит за собой два толстых стальных троса. Ивашъна выскакивает из самолета, подбирает концы тросов и с помощью механиков с других машин – одному это сделать очень трудно – завязывает их в петли вокруг лыжных втулок, в тех местах, где они крепятся к подкосам. Петли готовы. Трактор начинает медленно ползти, пытаясь без резкого рывка (иначе лопнет трос) сдвинуть самолет, лыжи которого прилипли к снегу. Тросы сначала как змеи извиваются на снегу, потом выпрямляются, натягиваются и вдруг один из них – крепкий, толщиной в два пальца стальной канат – лопается, как гнилая веревка!

Снова завязываются петли. И снова лопается трос. А время идет. Все ниже опускается облачность. На помощь подбегает второй трактор. Четвертый раз завязываются петли. Очень медленно натягиваются тросы, вот-вот должен быть обрыв… Но в это время все четыре самолетных мотора начинают помогать тракторам и машина нехотя двигается с места. Теперь самое главное не остановиться ни на секунду – иначе все начнется сначала!

Трактора чуть замедляют движение, тросы ослабевают, петли сбрасываются на ходу. Трактора уходят, один налево, другой направо. Сейчас нужна высокая согласованность действий летчика и водителей тракторов. Если трактора замешкаются хотя бы на несколько секунд или самолет увеличит скорость – могут быть неприятности.

С трудом, на ходу, забираются в самолет Шевелев и Ивашъна. Рулим к центру купола – на старт. Вот и первый красный флажок. Затихают оба левых мотора. Самолет послушно разворачивается, немного замедлив ход, и начинает разбег.

Не отрываясь пробегаем горизонтальную площадку купола. Начинается уклон. Переглядываемся с Бронтманом. Ждем, что вот-вот Молоков сбросит газ и пойдет на старт вторично. Но вскоре понимаем, что с горизонтальной площадки, покрытой мокрым снегом, тяжело нагруженной машине не оторваться. Несемся под уклон. Скорость близка к ста километрам. Теперь уже ни за что нельзя сбавлять газ! Если сделать это, самолет врежется в скалы у подножия ледника… Какими бесконечными кажутся иногда секунды! Шевелев считает их – в руке у него секундомер. Внешне Марк Иванович спокоен. Медленно надвигается закованное в ледяной панцирь море. В глазах у Бронтмана любопытство… Толчки сменяются легкой вибрацией корпуса. Самолет в воздухе! Под нами море. 23 часа 15 минут.

Выпускаю двенадцать витков золотистого антенного канатика, включаю и настраиваю передатчик. Связываюсь с базой, прошу включить радиомаяк.

– Сделаем, – говорит Богданов.

– Доброе утро, – говорит Румянцев на Диксоне, – слышу вас хорошо.

На четырехмоторных самолетах прекрасное отечественное радиооборудование. Основная радиостанция состоит из телеграфно-телефонного передатчика полезной мощностью 100-150 ватт, работающего в диапазонах средних и коротких волн, и всеволнового супергетеродинного приемника, очень небольшого по размерам и весящего всего лишь около трех килограммов. Есть на самолете аварийный передатчик довольно большой мощности на две фиксированные волны: 600 и 625 метров. В полете радиостанция работает от бортовой сети, на земле – от бензино-электрического агрегата. В полете применяется выпускная антенна, на земле – антенна, устанавливаемая посредством невысокой дюралевой мачты.

На радиостанции может работать не только радист, но и штурман, для чего в его кабину выведен пульт управления радиостанцией, конструктивно оформленный вместе с телеграфным ключом, и индикатор тока в антенне передатчика.

Есть у нас и ультракоротковолновая радиостанция для связи между самолетами. Она в заведовании штурмана, но переговоры по ней могут вести и летчики. Располагаем мы и очень небольшой коротковолновой переносной радиостанцией с питанием от генератора с ручным приводом.

* * *

Оставаться над архипелагом опасно: под низкой облачностью сильная болтанка. Поэтому летим на север. Там, на границе облачности, будем ждать самолеты Алексеева и Мазурука.

Через четверть часа после старта получаем сообщение о вылете Алексеева. Выходим на кромку облачности, начинаем делать круги. Вскоре к нам присоединяется Алексеев.

Через 35 минут после нас вылетает Мазурук. Безрезультатно ждем его около часа. Больше ждать нельзя: может не хватить горючего для полета на полюс и возвращения! Направляемся к полюсу по «столбовой» дороге – пятьдесят восьмому меридиану.

Около восемьдесят четвертого градуса странная, похожая на паутину розовая мгла затягивает горизонт. В этой паутине тонет самолет Алексеева. Связываемся с ним, пеленгуем: идет западнее нас. Самолет Мазурука на вызовы не отвечает. Вызываю базу и Диксон. Прошу их передать Мазуруку, что самолеты Молокова и Алексеева идут в зоне радиомаяка к полюсу, а также выяснить, где находится сейчас Мазурук, и сообщить нам. Богданов и Румянцев сразу же начинают вызывать самолет Мазурука, но и их вызовы остаются без ответа.

Солнце светит почти в лоб самолету. Внизу картина мало отличается от той, которую мы видели 5 мая во время полета к полюсу на разведчике. Такие же огромные поля толстого многолетнего льда. Такие же нагромождения торосов. Трещины и разводья. Только сейчас они не имеют преобладающего направления с востока на запад.

По– прежнему не отвечает на вызовы самолет Мазурука, и это начинает беспокоить.

Шевелев все время совершает прогулки между «моссельпромом» (он на тяжелых самолетах тоже есть) и радиостанцией. Шевелев деловит и доброжелателен. Летнаб и штурман, он впервые поднялся в воздух над арктическими просторами еще в 1929 году, его знание Арктики энциклопедично. Грянет война – и Герой Советского Союза Шевелев станет начальником штаба авиации дальнего действия, а когда советский народ, отстояв в кровопролитных боях свободу и независимость Родины, перейдет к мирному труду, Марк Иванович многие годы будет возглавлять один из самых трудных и беспокойных участков, без которого немыслимо освоение Арктики, – полярную авиацию.

Бронтман, сидя на банке папанинского продовольствия, фиксирует в блокноте свои впечатления.

Наш самолет по сравнению с разведчиком – гигант. Он комфортабелен. Два управления. Внутри прохладно, но не гуляет ветер (кабины – пилотская и штурмана – закрытые, не продуваются). Есть СПУ – самолетное переговорное устройство – для внутренней телефонной связи. Много места: каждый член экипажа может в самолете навестить любого другого и воспользоваться санузлом. Акустические шумы гораздо меньше, чем на разведчике.

86°30'. 3 часа 30 минут. Нужно устанавливать связь с дрейфующей станцией. Три раза бросаю в эфир ее позывной – UPOL, один раз свой. Ну конечно, Эрнст Теодорович тут как тут! Здороваемся. Принимаю самые свежие координаты льдины. Договариваемся, что когда самолет приблизится к лагерю, я перейду исключительно на наблюдение за его радиостанцией: шансов на то, что они увидят нас первыми, конечно, больше. А если увидят, то и скорректируют наш курс. Корректировка может оказаться крайне необходимой, так как, по сообщению Кренкеля, на самолете Водопьянова только что испортился радиокомпас и пеленговать нас, как это предполагалось ранее, они не смогут. Шевелев немного удручен. Бронтман вынимает неизменный блокнот…

89° 15'. 5 часов 30 минут. Скоро полюс! Бронтман делает очередную запись и, подумав, решает больше не прятать блокнот в карман. С горизонта не исчезает розовая мгла. Механики, закутанные в меха, неподвижно, как статуи, сидят у приборных панелей. Молоков не выпускает из рук штурвала. О существовании Ритслянда можно догадываться лишь по аккуратно присылаемым для передачи сообщениям о пройденном пути.

5 часов 45 минут. Из штурманской кабины быстро выходит Шевелев. Наклоняется поочередно к обоим пилотам и что-то взволнованно говорит. Издали мы с Бронтманом видим, как Молоков одобрительно кивает головой, не переставая в то же время вглядываться в горизонт. Склонившись над механиками, сказав им что-то и показав рукой вниз, Марк Иванович направляется к нам. Но мы уже поняли: под нами полюс!-и радостно жмем друг другу руки!

Механики, Шевелев и мы с Лазарем Константиновичем приникли к иллюминаторам. Кажется, нет силы, которая могла бы оторвать нас сейчас от плексигласовых окошек! Так хочется навсегда запечатлеть в памяти ледяное поле с воображаемой точкой на нем, которая так долго была недоступной! А внизу до примитивности просто: ослепительно сверкающие на солнце ледяные поля, узкие полоски трещин, торосы…

– Не вижу земной оси!-нарушает очарование Бронтман.

– А я бидона, выброшенного Кекушевым!-кричу ему в ответ.

Бронтман, задрав голову, заразительно смеется – всем уже знакома история с бидоном.

Делаем над полюсом большой круг. Затем по сорок пятому меридиану (долгота западная – станция по ту сторону полюса) начинаем «спускаться» к дрейфующей станции. Теперь нужно слушать только Кренкеля!

Перестраиваю приемник на волну 560 метров. Сразу же устанавливаем связь. Сообщаю, что прошли полюс и идем к ним. Эрнст Теодорович говорит, что на льдине мобилизованы все бинокли – ведется наблюдение за горизонтом, Бабушкин на аэродроме – зажгли дымовые шашки, закрасили красным все неровности посадочной площадки.

– Берегу аккумуляторы! Передатчик выключаю. Следи! – говорит Кренкель и исчезает…

Сейчас будет подведен итог почти семичасовой работы Ритслянда и пилотов. Или мы выйдем на дрейфующую станцию, или…

С потрясающей громкостью в эфире появляется Кренкель:

– Мы вас видим! Идете прямо на нас!

Тут же к радиостанции подбегает радостный, сияющий Шевелев.

– Сообщите на льдину, мы видим лагерь!-кричит он мне.

Ты не только хороший, надежный товарищ, молчаливый, немного застенчивый Алеша Ритслянд! Ты еще и блестящий штурман, достойный своего славного командира, коммуниста, одного из семерки первых Героев Советского Союза – Василия Сергеевича Молокова.

Через наземные станции передаю самолетам Мазурука и Алексеева (связь с последним тоже нарушилась) приказ Шевелева: на точке полюса повернуть к дрейфующей зимовке, координаты которой 89°25' северной широты, 45° западной долготы. Слушать все время Кренкеля. Если не обнаружат зимовку – выбрать место и сесть. Поточнее определиться и связаться с нами. Будем слушать Алексеева первые десять минут каждого часа, Мазурука – вторые десять минут.

Делаем над дрейфующей станцией несколько кругов. Отчетливо видим оранжево-синий самолет и стадо палаток. Хорошо видны закрашенные неровности аэродрома.

Молоков убирает газ. Ритслянд сигнализирует: убрать антенну. Сообщаю наземным станциям, что идем на посадку и возобновим связь через тридцать минут.

В 6 часов 24 минуты плавно касаемся ледяного аэродрома.

Сначала бежим ровно. Вдруг толчок! Самолет на мгновение сильно кренится – очевидно, налетели на покрытый снегом осколок льда. Наконец останавливаемся. Выбрасываем трап. Первым на лед спускается Марк Иванович, за ним – остальные. К самолету подходят Шмидт и почти все население дрейфующего поселка. Отто Юльевич поздравляет нас с блестящим выполнением полета. Обнимаемся с встречающими товарищами…

Не было в ледовом аэропорту мощных громкоговорителей. Не было авиационного диспетчера. И кажется сейчас – был бы, наверное, бы объявил:

– Внимание! В аэропорту «Северный полюс» совершил посадку второй советский самолет, бортовой номер Н-171, с острова Рудольфа!

И повторил бы это на иностранных языках. Не было… А жаль. Звучало бы такое сообщение гордо!

Теперь нужно осмотреться – ведь мы на полюсе!

На дрейфующей льдине

Никто из нас, конечно, не ожидал, что белые медведи, собравшись с окрестных островов и вооружившись музыкальными инструментами, будут встречать очередной садящийся на полюсе самолет стройным исполнением какого-нибудь подходящего к данной ситуации марша. Не больше оснований было рассчитывать, что тюлени и моржи вылезут из воды и, хлопая ластами и подбрасывая в воздух детенышей, будут радостно кричать: «Привет завоевателям Северного полюса!»

Нет, так мы не думали. Каждый из нас был достаточно реалистично настроен. Но все-таки мы ждали от полюса чего-то особенного. Чего именно – наверное, навсегда останется тайной для нас самих. Может быть, мы получили бы некоторое удовлетворение, если бы льдина, на которой мы находились, оказалась толщиной метров двадцать, а она совсем «тонкая» – около трех.

Многие из нас видели чудовищные нагромождения торосов в арктических морях. Мы летели и думали: вот, наверное, на полюсе торосы! Оказывается, ранее виденные торосы и здешние – родные братья, близнецы к тому же…

И снег здесь такой же – ослепительно-белый, как вблизи Рудольфа, на побережье Берингова моря, на Ладоге и в верховьях Москвы-реки…

И вода в трещинах такая же маслянисто-черная, какой она всегда бывает, если соседствует с белым снегом…

С небес на землю, от абстрактных рассуждений на тему: «Полюс. Каким он должен быть» – к реальной жизни возвращает нас Папанин.

– Лукич! Как груз?! – грозно спрашивает он Ивашину.

– В полном порядке, Иван Дмитриевич! Просьба убедиться!

И Лукич изящным театральным жестом, насколько позволяет ему это закутанная в меха фигура, приглашает «Хозяина Северного полюса» в самолет.

Начинается выгрузка. Бережно, как маленьких детей, выносим из самолета и складываем на расстеленном неподалеку брезенте многочисленные упаковки с приборами, банки с продовольствием, резиновые баллоны с керосином, нарты, ветряк. Папанин со своими верными соратниками тщательно проверяет количество и маркировку доставленного багажа.

Каков же он, первый наш поселок на полюсе? Огромное ледяное поле, окруженное мощной грядой торосов. Два четырехмоторных самолета. Пять палаток. Метеобудка. Радиостанция в домике из снежных кирпичей с крышей из кусков тормозного парашюта, две радиомачты, антенна. Снежная кухня. Снежные склады. Между объектами лагеря в снегу уже протоптаны тропинки. Население поселка после прибытия нашего самолета составляет двадцать человек.

Вручаю Иванову запасной умформер для его радиостанции. Он очень ждал его и несется с ним к самолету. Через пару часов его радиостанция вполне работоспособна и выходит в эфир.

* * *

Делим с Ивановым сутки пополам: двенадцать часов (почти без перерывов) тарахтит моторчик агрегата автономного питания радиостанции самолета Водопьянова, двенадцать часов – Молокова. На льду у каждого самолета выросло по радиомачте. Вместе с радиостанцией Кренкеля все это напоминает своеобразный радиоцентр. Он очень необходим сейчас, этот радиоцентр: количество передаваемых и принимаемых нами телеграмм растет с каждым часом. Наши неизменные корреспонденты – Рудольф и Диксон – постоянно в эфире.

Устанавливаем связь с самолетом Алексеева. Всеобщая радость! Товарищи находятся в семи километрах от полюса. Самолет в порядке. Готовятся перелететь к нам. Всех очень беспокоит отсутствие связи с самолетом Мазурука.

Товарищи подробно рассказывают нам, как проходил полет флагманского самолета на полюс. Оказывается, будь механики менее квалифицированны и бдительны, мог выйти из строя один из моторов: появилась течь в системе охлаждения. Сажать самолет для ремонта, не выполнив задачу? Но разве так просто вновь дождаться погоды? Ведь, на худой конец, можно лететь и на трех моторах! И такое решение Водопьянов и Шмидт приняли. А в это время механики во главе с Флегонтом Ивановичем Бассейном прорубили обшивку крыла, подобрались к фланцу радиатора и увидели трещину, из которой сочилась охлаждающая жидкость. Меняясь, начали прикладывать к трещине тряпки и, когда они пропитывались жидкостью, отжимали ее в ведро и перекачивали обратно – в мотор. Простая вроде бы работа, но выполнять ее пришлось голыми руками, высовывая их наружу, где свирепствовал морозный воздушный поток. Итог: три пары обмороженных и обожженных горячей жидкостью надежных рабочих рук вместе с руками летчиков помогли самолету долететь до полюса на всех четырех моторах.

Папанинцы с помощью механиков самолетов собирают и устанавливают ветряк. Вскоре он начнет давать бесплатную энергию для бытовых и технических нужд, чему от души радуется Кренкель: ему надоело возиться с хлопотливой и шумной зарядкой аккумуляторов от бензино-электрического агрегата.

* * *

Радиостанция на полюсе. В снежном домике два отсека: «аппаратная» и «машинный зал». В первом, на снежном столе, наш, ленинградский, «Дрейф». И я вспоминаю его творцов. Главный инженер проекта Володя Доброжанский, разработчики Андрюша Ковалев, Федя Гаухман, Николай Иванович Аухтун. Конструкторы Маша Забелина, Тося Шеремет и Алеша Ражев. Технологи Женя Иванов и Павел Товпенец. Механики Толя Киселев, Алеша Кирсанов и Саша Захаров. Монтажник Виктор Дзерваловский…