Текст книги "Впервые над полюсом"

Автор книги: Николай Стромилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Высокую дисциплину в эфире поддерживают в это время японские береговые радиостанции. Короткой кодовой фразой QRT они очень решительно пресекают попытки радистов нескольких судов поболтать друг с другом на волне 600 метров. Но среди нарушителей советских радистов нет. Сигнал бедствия. Он долго еще будет мерещиться принявшим его радистам, часто – в самой вроде бы не располагающей к этому обстановке…

Мы приходим в точку, где, по счислению, должен находиться «Лейтенант Шмидт». Но его нет. И нет, кажется, силы, которая могла бы разогнать проклятый туман, мешающий пароходам увидеть друг друга. Но мы знаем, что терпящее бедствие судно где-то совсем близко, так как очень хорошо слышим излучение приемника его радиостанции.

Давно не покидает мостика капитан Мелехов. Проходят сутки. Шторм не стихает. Бедствующее судно подносит все ближе к берегу, на котором почти нет пляжей, куда можно выброситься, зато в изобилии скалы, у которых можно найти гибель.

Но вот очередная ночь. Рассеивается туман. Ненадолго, минут на десять. Но этого достаточно, чтобы вахтенный штурман разглядел качающегося на волнах в четырех милях от нас «Лейтенанта Шмидта»! Поворот. Полный вперед! И вот суда видят друг друга даже во вновь сгустившемся тумане.

В течение многих часов «Свердловск» пытается взять аварийное судно на буксир. Один за другим лопаются толстые стальные канаты, не выдерживая огромную нагрузку. Но вот стальная нитка между судами натянута и начинается буксировка: оба судна удаляются от коварного берега.

Медленно тянутся дни. Неоднократно лопается и вновь заводится буксирный конец. Когда на «Свердловске» остается совсем мало топлива, на смену ему приходит пароход «Охотск» и – хотя тоже не сразу – берет на буксир «Лейтенанта Шмидта». А когда до Авачинской губы остается всего лишь около десяти миль, топливо на «Свердловске» кончается. Отдаются оба якоря. Но они не берут грунт, и неутихающим штормом пароход медленно несет на берег.

Летит в Петропавловск-Камчатский тревожное сообщение. В эфире появляется радиостанция ледокола «Литке»: старший радист Олег Куксин сообщает, что ледокол выходит из Авачинской губы нам на помощь, и просит следить за его радиостанцией. Проходит тридцать томительных минут, вновь появляется в эфире Куксин и говорит: «Б-р-р, нахлебались!» Передает официальное сообщение, из которого следует, что борьба с озверевшей стихией оказалась непосильной для ледокола – волны накрывают его «с головой» и он возвращается в губу.

Мы не узнаем обычно строгого, предельно лаконичного в эфире Куксина. Он мог бы давно закончить связь, передав свое короткое сообщение, но не делает этого, а ведет с нами в общем-то беспредметный разговор вплоть до возвращения «Литке» к месту стоянки. И мы понимаем, что радисту трудно оставить нас одних в непростой обстановке, как трудно было передать и сообщение о том, что его родной ледокол не в состоянии оказать нам помощь, когда она так нужна. Оказывается, вы не такой строгий, каким хотите казаться в эфире, Куксин…

Но вот Куксин шлет нам последнее «73» – лучшие пожелания на языке радистов всего мира, и «Свердловск» остается предоставлен самому себе, наедине со штормовой ночью, с якорями, ползущими по дну…

Так проходит несколько часов, и, когда берег оказывается уже совсем рядом, шторм стихает и якоря берут грунт. На рассвете «Литке», весело ковыляя на зыби («Я милого узнаю по походке…» – добродушно ворчит Науменко), берет «Свердловск» на буксир и приводит в Авачинскую губу. Рейс из бухты Провидения до Петропавловска-Камчатского, планировавшийся на пять-шесть дней, а длившийся двадцать два, – окончен. Здравствуй, Петропавловск! В нашем представлении это уже Большая Земля.

Петропавловск – морской город. И радушие живущих тут людей тоже морское. Нас приглашают в клуб, где в переполненном зале Муханов, интересно даже для нас – участников рейса «Челюскина», – рассказывает о Великом Северном морском пути, по которому шел наш корабль, и о людях, которые и теперь несут вахты и ведут научную работу на нем. А Илья Сельвинский, обычно немногословный, преображается и, увлекая слушающих, ведет страстный партийный разговор о советской литературе, о долге писателя, поэта – перед народом.

И вот зимний бесснежный Владивосток. Десять дней в поезде. Скоро Москва. Люди разных профессий и возрастов, с разными, не у всех ровными характерами, мы привыкли друг к другу за время трехмесячного пути. За все это время никто ни разу не пожаловался на трудности. Привыкли советоваться друг с другом, помогать один другому и тактично, но твердо поправлять неправых в чем-то товарищей. Наверное, это и есть то, что называется великим словом – дружба…

* * *

Итак, мы на твердой земле. А «Челюскин» по-прежнему зажат в мощном ледяном поле и дрейфует с ним в Чуковском море, на счету которого немало судов, раздавленных льдами. Как-то там наши товарищи?…

* * *

13 февраля 1934 года произошла трагедия – льды раздавили «Челюскина» и он затонул на 63° северной широты и 173° западной долготы, в 150 километрах от берега. На дрейфующих льдах возник и просуществовал два месяца лагерь Шмидта.

Мы, восемь человек, ушедших с «Челюскина» в начале октября 1933 года, все время, пока существовал лагерь Шмидта, жили одной жизнью с нашими товарищами, находившимися на дрейфующих льдах. Вместе с их семьями с нетерпением ждали газет и очередных сроков передачи последних известий по радио. Ждали, чтобы, расширив воображением эту скупую информацию, понять: как же там сейчас на льдине. И, наверное, самым счастливым днем для каждого из нас в том году было 13 апреля, когда наши славные летчики – будущие герои Советского Союза – вывезли из ледового лагеря последних челюскинцев…

Жизнь и работа челюскинцев в этот период была примером величайшей доблести и мужества коллектива советских людей, сплоченного и направляемого крепкой партийной организацией и талантливым руководителем. Примером, которому жить в веках! Золотыми буквами в летопись трудовых подвигов советского народа были вписаны имена челюскинцев, и среди них имя Кренкеля. Кончилась челюскинская эпопея, и, думается мне, не стало в нашей стране радиста гражданского или военного, молодого или умудренного жизненным опытом, который не хотел бы хоть в чем-то походить на Кренкеля. А сколько ребят, не достигших совершеннолетия, хотели «быть Кренкелем»! «ЧЕЛЮСКИНЕЦ» – в те годы звучало гордо!

* * *

Прошло четыре десятилетия со времени челюскинской эпопеи. И вот 19 ноября 1974 года «Комсомольская правда» сообщила: «Челюскин» найден. Под этим заголовком содержался рассказ начальника комплексной арктической гидрографической экспедиции Министерства Морского Флота СССР О. Ф. Михеева. В навигацию 1973 года экспедиция пыталась определить место последней стоянки «Челюскина», но помешали условия погоды и ледовая обстановка.

На следующий год экспедиции поручили еще раз попытаться отыскать затонувший пароход. Вот что рассказал О. Ф. Михеев:

«Приблизительное место гибели корабля мы знали. Челюскинцы П. К. Хмызников и Я. Я. Гаккель установили его со льдины на следующий день после того, как был раздавлен льдами «Челюскин». Но координаты, сделанные по звездам, солнцу и луне, были неточны. За сорок лет корабль могло отнести подводным течением или засылать илом. Наше гидрографическое судно «Степан Малыгин» отправилось в Чукотское море, чтобы раскрыть эту тайну.

Стояла тихая штилевая погода. Прочесывали квадраты моря параллельными галсами. И вот на глубине 49 метров гидроприборы «нащупали» какое-то возвышение на дне.

Это произошло на вахте инженера-гидрографа Г. Л. Куденко и техника И. М. Ястребенко. На ленте эхолота вырисовывались контуры подводного предмета. Но «Челюскин» ли это? Мы спустили катер и гидролокатором обследовали находку. Прибор помог определить размеры «неизвестного». Длина около 100 метров и ширина около 16 метров. Они соответствуют техническим данным легендарного парохода. Сомнений не оставалось: это «Челюскин». Судно лежит на ровном киле, над грунтом возвышается на 12,6 метра.

Еще в 1935 году был создан проект подъема парохода. ЭПРОН намеревался за два месяца поднять «Челюскин». Но эти планы не были осуществлены.

Может быть, стоит это сделать в наше время? Ведь «Челюскин» – память о целом поколении».

* * *

Экспедиция на «Челюскине» внесла значительный вклад в науку. Во время плавания регулярно велись гидрографические и гидрологические работы, метеорологические, зоогеографические и промыслово-биологические наблюдения, изучался мир микроскопических животных и растений, населяющих воды Северного Ледовитого океана. Весьма интересные результаты дали исследования усилий, возникающих в корпусном наборе судна при работе во льдах. Научные итоги экспедиции изложены в солидных трудах, и не моя задача останавливаться на них подробно. А потому перейду к делам более близким мне.

Что дал рейс «Челюскина» коллективу Ленинградской радиолаборатории?

Коротковолновый передатчик, построенный нами, показал себя неплохо. Вплоть до Новосибирских островов мы поддерживали прямую связь с любительскими радиостанциями Европейской территории страны. Потом она оборвалась – не имел передатчик волн короче 35 метров. Это позднее учли специалисты лаборатории: проектируя коротковолновые передатчики для линейных ледоколов, они расширили их диапазон и тем самым увеличили «дальнобойность».

Участие в рейсе «Челюскина» было исключительно полезным для коллектива лаборатории: по сути дела, впервые представителю разработчиков радиоаппаратуры для полярных станций, радиоцентров и судов представилась возможность своими глазами увидеть, в каких условиях она эксплуатируется, какой обмен должна обеспечивать. Возможность почувствовать напряженный ритм морской арктической навигации и до конца уверовать, что для успешного проведения морских операций на Севере и освоения Арктики в целом нужна надежная, работающая, как хорошие часы, радиосвязь.

Она была нужна для сбора метеорологических данных и сведений о льдах в морях Северного Ледовитого океана и в низовьях основных водных артерий Сибири и Дальнего Востока. Не будет этой информации – значит, не будет и синоптических и ледовых прогнозов для трассы Северного морского пути. Медленно, ощупью, не имея возможности взять радиопеленги, будут ползти по ней ледоколы и следующие за ними транспортные суда – и это не может не отразиться на объеме грузоперевозок. И, конечно, ни у кого не повернется язык сказать, что в арктических водах обеспечивается должная безопасность мореплавания.

Как управлять морскими перевозками, не имея информации о местонахождении и движении судов и ледоколов, о количестве оставшегося у них топлива и воды и обстановке в районе плавания, о грузах, доставленных судами в пункты назначения: когда, что, сколько выгружено, когда, что и сколько погружено? Такую информацию, естественно, могла дать только радиосвязь.

А безопасность полетов? Что может быть трагичнее, чем полет самолета без радиосвязи над арктическими просторами? Ведь не знают летчики, прилетевшие к закрытому туманом конечному пункту маршрута, что в каких-нибудь ста километрах их ждет запасной аэродром и что там тумана нет. Они будут кружить над пеленой тумана и ждать, пока он рассеется, могут и улететь от аэродрома, и не в том направлении, где погода благоприятствует посадке. И когда подойдет к концу горючее, на последних килограммах бензина они пойдут на вынужденную посадку, а она может быть и неудачной…

И, наконец, такая важнейшая задача, как обеспечение партийного и государственного руководства на огромной территории, примыкающей к арктическим морям. Излишне говорить, что в полной мере она могла быть решена лишь при наличии радиосвязи.

Что людям, работающим в Арктике, и людям, планирующим и организующим эти работы, такая связь нужна, как воздух, было абсолютно ясно. Но когда занялись этим вопросом вплотную, всерьез, ясно стало и то, что связь – дело не простое, так, между прочим, его не наладить – нужны средства, и значительные, и люди. Что каждую вновь создаваемую полярную станцию (а их должно быть немало!) следует оснастить как средневолновой, так и коротковолновой аппаратурой, в состав которой должны входить достаточно дальнобойные передатчики. Что такую аппаратуру следует установить и на ранее созданных полярных станциях и что кроме всего этого на трассе нужны достаточно мощные многоканальные радиоцентры, способные одновременно вести связь с Москвой, между собой, с полярными станциями, судами и самолетами. Таким, в общих чертах, представлялось в те годы место радиосвязи и ее роль в огромном комплексе работ по освоению Арктики, начатых в годы Советской власти. Связь всегда была передним краем этих работ.

Мы строим «Дрейф»

…Проектирование радиостанции для первой научной дрейфующей станции продолжалось. Представитель заказчика появился в нашей лаборатории в начале марта. Это был Иван Дмитриевич Папанин.

* * *

Я впервые встретился с ним в 1931 году. Как я уже говорил, летом того года у Земли Франца-Иосифа состоялась встреча дирижабля «Граф Цеппелин» и ледокола «Малыгин» для обмена почтой. Проводил эту «операцию» Иван Дмитриевич, ведавший на ледоколе почтовой службой. Обменявшись почтой, ледокол и дирижабль разошлись в разные стороны: «Граф Цеппелин» продолжил свой полет к Северной Земле, а «Малыгин» направился в Архангельск.

Я подсел на ледокол в Белушьей губе: неоднократно подводивший нашу геологическую экспедицию изношенный движок радиостанции вышел из строя и мое дальнейшее пребывание там не имело смысла.

На «Малыгине» было несколько иностранцев и среди них Умберто Нобиле, конструктор и командир печально известного дирижабля «Италия» – невысокий красивый человек с грустной, какой-то даже беспомощной улыбкой. Запомнилось: с увлечением и незаурядным мастерством он показывал в кают-компании карточные фокусы.

Недавно мне довелось прочесть книгу У. Нобиле «Красная палатка». Удивительно приятно было читать строки, где итальянец делится своими впечатлениями о Папанине, с которым он впервые встретился на том же «Малыгине»: «В этом крепком, коренастом, приземистом человеке сочетались бычья сила и удивительная мягкость… Всегда веселый, с открытым, пышущим здоровьем лицом, на котором светились живые глаза, он был для всех, добрым товарищем».

Памятен мне этот короткий рейс и первой встречей с Николаем Афанасьевичем Байкузовым, активнейшим московским радиолюбителем-коротковолновиком. Он был одним из радистов «Малыгина» и настойчиво добивался прямой радиосвязи с Москвой на коротких волнах посредством специально изготовленной им для этого рейса аппаратуры. Пройдут годы, и этот талантливый инженер, влюбленный в свою редкую еще тогда профессию, станет генерал-майором.

* * *

Папанин ко времени описываемых событий был уже опытным полярникам. В недалеком прошлом он возглавлял коллективы крупных полярных станций в бухте Тихой на Земле Франца-Иосифа и на мысе Челюскин. Он рассказал нам, что правительство одобрило план создания дрейфующей станции в центре Арктики и что определился состав ее: начальником экспедиции назначен он, Папанин, радистом – Эрнст Теодорович Кренкель, науку же будут представлять магнитолог-астроном Евгений Константинович Федоров и гидробиолог Петр Петрович Ширшов.

Простой в обращении, Папанин быстро перезнакомился чуть ли не со всеми (к слову, немного нас и было) работниками лаборатории. Его интересовало почти все, что касалось будущей радиостанции, но больше всего ее надежность, и он хотел знать, как мы намерены ее обеспечить. Боюсь, что многие вопросы, которые он задавал при первом посещении лаборатории, остались без ответа, потому что тогда мы и сами еще плохо представляли себе, что и как будет. Но он приезжал еще и еще и в каждый приезд получал все больше вразумительных ответов на свои вопросы.

Папанин хорошо знал историю стремления человека в Арктику и к Северному полюсу и, может быть несколько прямолинейно иногда, пытался выяснить, знаем ли ее мы, разработчики, справедливо полагая, что не построить нам радиостанцию, в достаточной мере пригодную для работы на дрейфующих льдах, если не проанализируем опыта, нередко горького, многих людей, стремившихся ранее на север, не поймем – умом и сердцем – величия цели, во имя которой создается советская научная станция в центре Арктики, предельной специфичности условий, в которых будет применяться радиостанция, и особой ответственности, которая ложится на нас, ее создателей. Особой потому, что ненадежная работа радиостанции может привести к гибели людей.

История завоевания высоких широт. Мы запоем читали и перечитывали все, что было тогда в ленинградских библиотеках, ведомственных архивах и имело хотя бы небольшое отношение к Арктике. Вместе с мужественным Фритьофом Нансеном мы дрейфовали на «Фраме» через Центральный полярный бассейн… С адмиралом Степаном Макаровым строили первый в мире мощный ледокол и совершали на нем первое ледовое плавание в районе Шпицбергена… Сопровождали настойчивого Роберта Пири в походе к Северному полюсу… С лейтенантом Георгием Седовым двигались в архипелаге Земля Франца-Иосифа к северу, хорошо понимая, что полюса не достигнем, но не имея мужества сказать об этом больному человеку, которым владели безысходность и отчаяние… Вместе с отважным Руалом Амундсеном плыли на «Мод» Северо-Восточным морским путем и летели на дирижабле со Шпицбергена на Аляску…

Пытаясь представить себе реальные условия, в которых будет работать наше детище, мы шли рядом с мужественными людьми по озерам надледной воды, промокшие до костей. С трудом тащили за собой тяжелые нарты, которые то и дело получали удары на дороге, в лучшем случае похожей на плохую проселочную, застревали в торосах, а иногда опрокидывались и поклажа (будь тут радиостанция – и она тоже) оказывалась, хоть и ненадолго, в воде. Жили в хижинах, сложенных из снежных кирпичей, где воздух, казалось, сверх предела был насыщен влагой, и радиостанция была рядом с нами. Летели на самолете и, положив руку на радиостанцию, ощущали вибрацию, на которую должны быть рассчитаны наши аппараты. Вместе с радистом потерпевшего катастрофу дирижабля поднимали выпавшую на лед рацию, понимая, что и наша должна была бы дать связь даже после такого испытания…

Не только мысли о радиостанции владели нами, когда мы перелистывали страницы книг. С них смотрели на нас образы людей многих национальностей и поколений. Одни переступали порог Арктики в надежде найти торговые пути в Китай, Индию и Японию, других влекла небескорыстная жажда открытия новых земель, третьи стремились обогатить человечество знаниями о суровой арктической природе. Были среди них люди высокой моральной чистоты и авантюристы, серьезные ученые и дилетанты, хорошие и плохие организаторы.

Нас восхищало мужество людей (среди которых было немало русских), выходивших в арктические плавания на хрупких судах, часто мало приспособленных или вовсе непригодных для ледовых походов. Мужество людей, покидавших свои суда или негостеприимные берега арктических островов и настойчиво двигавшихся на север по морским льдам, – пешком или на санях, запряженных собаками, оленями и даже пони. Людей, летевших к полюсу на воздушных шарах, дирижаблях и самолетах и плывших на подводной лодке.

Вместе с участниками экспедиций мы переживали беды, которые их настигали, когда тонули раздавленные льдами суда, теряли газ оболочки воздушных шаров и дирижабля, подводная лодка – руль глубины, а самолеты совершали вынужденные посадки, последние в их и так короткой жизни. Когда изнурительный труд, недостаточное питание, холод и болезни косили людей и их верных помощников – животных. Нам хотелось помирить участников экспедиций, когда возникали между ними разногласия и поступки их начинали диктоваться человеческой разобщенностью.

Не по себе становилось нам при мысли о том, что большинство экспедиций уходило на Север без связи. Годами об их судьбе ничего не было известно, и никто не мог прийти на помощь людям, терпящим бедствие, – не сказал еще тогда своего слова в науке наш великий соотечественник, изобретатель радио Александр Степанович Попов.

Постепенно мы подходили к неизбежному выводу: главная причина неуспеха подавляющего большинства экспедиций, на протяжении столетий пытавшихся достичь Северного полюса, заключалась в том, что человек плохо знал суровую природу Арктики и был слабо вооружен технически для успешного овладения ее тайнами. Попытки проникнуть к центру Арктики, когда не были еще освоены ее окраины, представлялись малообоснованными или, как говорим мы теперь, носили характер волевых решений.

Советский период изучения Арктики начался не с организации экспедиции на Северный полюс, а с возведенного в ранг государственной политики планового хозяйственного освоения Севера и глубокого изучения высоких широт специально созданными для этого научными учреждениями и материковыми и островными полярными станциями, с помощью флота и авиации. Лишь когда была поставлена важная народнохозяйственная задача освоения Северного морского пути и в огромных масштабах развернулись работы по ее реализации, можно было по-серьезному заняться Центральной Арктикой, остававшейся «белым» пятном, ибо не было там полярных станций, от которых поступала бы научная информация.

Грандиозные работы, предпринятые в Арктике, разворачивались на наших глазах, к ним было приковано внимание всей страны, и идею организации постоянно действующей научной станции на дрейфующих льдах в центре Арктики все мы встретили не только с полным пониманием, но и – без преувеличения можно сказать – с восторгом.

Летели дни. Отгородившись от остального мира стеной табачного дыма, размахивая логарифмическими линейками, ожесточенно спорили инженеры-исследователи. Спорили о многом, но все сводилось к одному: какой быть радиостанции, пока – в общих чертах. Спорили друг с другом и с Доброжанским. Иногда обижались друг на друга и, не умея скрыть этого, – были молоды – ссорились. Но ссорились не всерьез, по-хорошему, – тут же и мирились: несмотря на молодость понимали, что на ссору, пусть и добрую, нет времени и уведет она от дела. Иногда к спорящим подходил с доброжелательной улыбкой начальник лаборатории Гаухман и, поблескивая очками, осведомлялся, не нужно ли чем-нибудь помочь.

Бежали недели. Собирались и налаживались лабораторные схемы передатчика и приемника, основных и аварийных. Начинал вырисовываться электрический профиль будущей радиостанции. К инженерам-исследователям, еще не завершившим отработки схем, подходили – чтобы сэкономить время – нетерпеливые, но старавшиеся не быть назойливыми конструкторы и на кусках ватмана, пока для себя, набрасывали возможные варианты конструктивных решений. Когда хозяевами проекта стали конструкторы, к ним, с той же целью экономии времени подключились технологи. В обеденный перерыв около лабораторных схем подолгу стояли рабочие цехов опытного производства. Спрашивали, когда будут готовы чертежи и нельзя ли ускорить их изготовление. Интерес к необычному заказу был велик.

Однажды лабораторию посетил Отто Юльевич Шмидт. Произвел впечатление человека, время которого расписано по минутам, но не оставил ни одного нерешенного вопроса – своего или нашего. Зажег и даже потряс своих слушателей идеей освоения Арктики, не скрывая связанных с этим огромных трудностей. Оказался верным слову: пообещал помочь получить крайне необходимые нам и дефицитные в то время измерительные приборы и станки – и обещание выполнил. Мы и не сомневались, что выполнит. Разве мог оказаться не верным своему слову человек, которому доверял и поручал решать важные задачи – Ленин.

Об Отто Юльевиче Шмидте много сказано и написано. Я могу сказать лишь, что в памяти моей остался академик Шмидт простым, сердечным, очень доступным человеком, которого, казалось, тяготила огромная личная популярность. Везде оставил он добрую память о себе.

Ноябрьским днем 1936 года в лабораторию приехал Кренкель. Выглядел нездоровым и уставшим после очередной зимовки на Северной Земле. Зимовал вдвоем с механиком Мехреньгиным, оба крепко цинговали…

Начинаем знакомить его с тем, что уже сделано. Он внимательно слушает нас, а мы его. Пробует аппаратуру «на зуб». Спорим.

Даже ругаемся по-дружески. Он делает толковые замечания, и мы их учитываем. Проходит несколько дней, и, окруженный заботливыми, доброжелательными людьми, Кренкель на наших глазах теплеет, оживает, и я снова узнаю в нем того энергичного, деятельного, остроумного человека, с которым расстался, уходя с «Челюскина». Через короткое время он становится своим в коллективе лаборатории. Он не налаживает лабораторных схем и не корпит над чертежами, не собирает и не монтирует приборы. Просто делится с нами – скромно, ненавязчиво – своим богатым полярным опытом, которому в наших глазах цены нет, и мы начинаем считать его участником разработки «Дрейфа».

* * *

Наступает январь 1937 года. В светлом просторном зале на стенде – «Дрейф». Сражения с предприятиями-смежниками: кое-кто из них затянул сроки поставки изделий; изготовление деталей, сборка и монтаж узлов и приборов в целом; переругивания рабочих с конструкторами из-за неточностей в чертежах; проверка – очень тщательная – каждого резьбового соединения, каждой пайки – все это уже позади. Теперь радиостанция проходит последний этап лабораторных испытаний – на длительную работу.

Что же она собой представляет?

Основной передатчик телеграфный, двухкаскадный, полезная мощность 20 ватт. Диапазон 20-30, 40-60 и 560-610 метров. Задающий генератор при работе на коротких волнах стабилизирован кварцем. Цепи накала питаются от аккумуляторов, анодные – от умформера РМ-2. Таких передатчиков в комплекте радиостанции два. С каждым из них может работать усилительный блок. Он имеет полезную мощность 50-80 ватт (в зависимости от диапазона) и питается: цепь накала от аккумуляторов, анодная – от умформера РМ-1, используемого как двухколлекторная динамомашина (от низковольтного коллектора могли заряжаться аккумуляторы). Машина РМ-1 спарена с бензиновым двигателем, В-3, имеющим воздушное охлаждение.

Основной приемник 1-V-1 с диапазоном от 19 метров до 20000 метров. Питание от аккумуляторных батарей.

Антенна Г-образная, из канатика. Горизонтальная часть длиной 55 метров, снижение – 15. Подвешивается на двух дюралевых мачтах высотой 8,5 метра.

Радиостанция управляется посредством распределительного щитка. Аккумуляторы железо-никелевые.

Предусмотрена возможность питания основного передатчика полностью от умформера РМ-2, превращаемого в этом случае в двухколлекторную динамомашину с ручным или ножным приводом.

Резервная радиостанция состоит из однокаскадного телеграфного передатчика на одну фиксированную волну 600 метров, имеющего полезную мощность 20 ватт, и приемника 0-V-1. Питание от тех же источников, что питают основную аппаратуру.

Основной энергетический агрегат дрейфующей станции – ветряк конструкции харьковского инженера С. Б. Перли, с динамомашиной мощностью 200 ватт при напряжении 15 вольт. Изготовлен он также в нашей Ленинградской лаборатории.

Мы проводим на «Дрейфе» несколько десятков связей с советскими и иностранными радиолюбителями-коротковолновиками. Им нравится тон радиостанции и ее стабильность. Упаковываем радиостанцию, и на следующий день она в Москве, где со дня на день начнутся полевые испытания оборудования дрейфующей зимовки.

* * *

Радиостанция для первой дрейфующей. Все, чем располагал молодой коллектив лаборатории, было вложено в нее: понимание важности задачи, знание дела, опыт, энтузиазм. И когда работа над «Дрейфом» близилась к концу, казалось, что – все, ни на что большее уже не способна мысль разработчика, конструктора, технолога. С тех пор прошло сорок лет. Семимильными шагами шла вперед в эти годы радио– и электронная промышленность. Менялись представления о простоте схем и целесообразности конструкций, о портативности и экономичности, о большом и малом весе, сложности или легкости эксплуатации аппаратуры.

Передо мной схема «Дрейфа», фотографии и описание радиостанции. Велика. Тяжеловата. Ни одного полупроводникового прибора. Питание анодных цепей приемника от многоэлементных аккумуляторных батарей – «каменный век». Многое сейчас можно подвергнуть критике и сделать лучше. Утешает одно: такова судьба любого аппарата. Сделанное вчера должно критиковаться и заменяться более совершенным сегодня, ибо в этом великий смысл и цель научного и технического прогресса. И еще одно: основной экзамен – на надежность – радиостанция выдержала с честью, работая с немалой нагрузкой и в тяжелых условиях.

Старт

Полевые испытания «Дрейфа» проходят успешно, мы получаем сообщение об этом и вместе с ним предложение – выделить из числа разработчиков специалиста, обязанностью которого будет обеспечивать бесперебойную радиосвязь с дрейфующей станцией и консультировать Кренкеля относительно неполадок в аппаратуре, если таковые возникнут.

(Забегая вперед, скажу, что радиостанция в опытных и заботливых руках Кренкеля работала хорошо и ни разу за девять месяцев дрейфа не вскрывалась для устранения неисправностей. Так что и консультировать его не пришлось, чему я от души радовался: ведь всякая консультация предполагала наличие связи, а если бы неисправность оказалась настолько значительной, настолько серьезной, что прекратилась бы связь?)

Выбор падает на меня. Нужно ли удивляться, что 1 марта я написал в своем дневнике, может быть несколько экспансивно, по-юношески:

«Сегодня один из самых счастливых дней в моей жизни! В страну ледяного молчания, в центр таинственного Полярного бассейна пойдет отряд самолетов. Они должны вылететь из Москвы, пройти над лесами и тундрой, оставляя справа Новую Землю, пролететь над Баренцевым морем и совершить посадку на затерянный у восемьдесят второго градуса северной широты остров Рудольфа. Отсюда, с самой северной в мире авиабазы, отряд сделает девятисоткилометровый прыжок на Северный полюс! Самолеты высадят на полюсе десант – научную зимовку из четырех человек. Я лечу на Рудольф! Из радиорубки острова буду держать связь с зимовкой на дрейфующей льдине!…»

Дальше был калейдоскоп, в котором главное смешалось с второстепенным. Зимняя Москва. Оформление в экспедицию и встречи с новыми людьми. Встреча с Папаниным в Рыбном переулке, где в доме, заполненном учреждениями с мудреными, трудно произносимыми и не менее трудно запоминаемыми названиями, две комнаты на третьем этаже до потолка забиты вещами, которым суждено через короткое время оказаться на дрейфующих льдах в районе Северного полюса.