Текст книги "Впервые над полюсом"

Автор книги: Николай Стромилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Красивейшее место Матшар! Полярная станция расположена на высоком берегу. Направо и налево тянется сужающаяся вдали ледяная лента пролива. Она теряется в отбрасывающих лиловые тени высоких сопках, вершины которых серебряными зайчиками горят на солнце. По небу катится ослепительный солнечный шар, которому надоело прятаться за горизонт,-на этой широте уже настал «вечный» день. На льду пролива несколько черных точек: вылезли подышать и понежиться на солнце нерпы…

Мы знаем, что Новая Земля славится ураганными ветрами, поэтому особенное внимание уделяем сейчас креплению самолетов. Не забываем поставить прочные деревянные струбцинки на элероны, рули поворота и высоты разведчика.

Заправляем самолеты. Здесь это не так просто, как на Большой Земле. Нужно выкопать из-под толстого слоя снега, частично превратившегося в лед, бочки с бензином. Погрузить две бочки на нарты. Под хорошо знакомое каждому «Раз, два – взяли!» помочь собакам сдвинуть нарты с места и подвезти к самолету, придерживая бочки, чтобы они не свалились (Кекушев утверждает, что нарты везут не собаки, а мы, и что вожак упряжки, поглядывая через плечо назад, несколько раз ехидно усмехался). Перекачать содержимое бочек в баки самолета посредством ручного насоса и вернуться за следующими бочками. Глубоко осознать, до чего прожорлив небольшой двухмоторный самолет, не говоря уже о четырехмоторном, способен только тот, кто хотя бы раз участвовал в подобной заправке.

* * *

Через двое суток все готово, чтобы продолжать путь. Но 14 апреля…

Все началось с того, что небо заволокло низкими тучами и с гор, окружающих полярную станцию, потянул холодный ветер. Прошло несколько минут, и мир встал вверх ногами! Вселенная заполнилась косым снежным «дождем». В снежной пелене пропали находящиеся в десятке метров от жилого дома постройки. Ураганный ветер валил с ног. Снежная пыль с невероятной любознательностью забиралась во все отверстия в одежде. После пятиминутного пребывания на воздухе лицо покрывалось жесткой ледяной маской. Двигаться навстречу ветру можно было только закрыв глаза. Но тогда смерзались ресницы и человек становился слепым. Помогали очки и легкие пыжиковые маски.

Организовали двухчасовые дежурства на аэродроме. Вскоре первая группа дежурных ощупью, ползком, начинает спускаться на аэродром, разматывая бухту толстого пенькового троса, – теперь «прогулки» между станцией и аэродромом будем совершать группами по четыре человека, крепко держась за трос, иначе могут быть неприятности – слишком легко потерять ориентировку и заблудиться в бушующем, ревущем, вертящемся хаосе.

Ползет на аэродром очередная группа дежурных, в ней и я. Путь недалек, но труден. Пока добираемся до самолетов, главная мысль – не выпустить трос. Но вот и самолеты. Забираемся в один из них передохнуть. Через пять минут начинаем обход самолетов, точнее – переползание от одной машины к другой. Убеждаемся, что они на месте, целы, но дрожат под бешеными порывами ветра, что крепления пока держат, но, случись сейчас что-нибудь с самолетами, ничем, наверное, помочь будет нельзя…

Около двух суток бушует ураган и стихает. Урон незначителен – на самолете Алексеева поврежден руль поворота. Но великие умельцы механики Сугробов и Гинкин – от добровольных помощников отбоя нет – в рекордно короткий срок чинят руль и знатоки говорят, что теперь он стал прочнее, чем раньше.

* * *

Около полудня 17 апреля разведчик взлетает и берет курс на остров Рудольфа. Летим с набором высоты, и через десять минут уже имеем полторы тысячи метров. Погода прекрасная. Видимость отличная. Солнце. Но на горизонте облачность. В районе острова Шишмарева она входит под самолет. Земля и море под нами просматриваются только в разрывах облачности. В море крупно-битый лед 5-6 баллов. Проходим залив Норденшельда. Верхняя граница облачности подымается, и мы вместе с ней. Но она оказывается выше потолка разведчика и мы возвращаемся – до разрывов в облачности. Получаем сообщение о том, что погода на Рудольфе испортилась и поэтому тяжелые корабли остаются на Матшаре, а нам нужно лететь на мыс Желания. Утешая себя тем, что до Рудольфа от мыса Желания все же ближе, чем от Матшара, меняем курс.

Связываюсь с мысом Желания. Прошу зажечь на аэродроме дымовые костры. Увидев границы очерченного красными флажками аэродрома, идем на посадку. Во время рулежки самолет резко останавливается, как будто наткнувшись на что-то. В чем дело? Выскакиваем. Правая лыжа действительно наткнулась на камень, прикрытый тонким слоем снега. Металлическая обшивка и дерево прорезаны на значительной длине. «Заштопаем», – мрачно бурчит себе под нос Кекушев.

Мы не заметили, как пролетели сутки на мысе Желания в таком же дружном, как на Матшаре, коллективе полярников. Сумели мы за это время подготовить самолет, опробовать аварийную радиостанцию и убедиться, что она работает нормально. Всласть наговорились с полярниками, поиграли с двумя трехлетними близнецами, зимующими тут с отцом, старым – не по годам, по опыту – полярным радистом Сашей Абрамчуком; детишки хорошо перенесли полярную ночь, немного бледны, но отлично себя чувствуют.

Получаем сообщение из Матшара о вылете тяжелых кораблей на остров Рудольфа. Нам приказано присоединиться к отряду в воздухе, когда он будет пролетать над мысом Желания.

К назначенному сроку все готово. Моторы прогреты и работают. Экипаж прогуливается около машины. Стрелки часов неуклонно, но очень медленно приближаются к времени старта. Так же неуклонно, но гораздо быстрее надвигается туман, ухудшается видимость, начинается поземок. Еще несколько минут – и кругом засвистело, наступили снеговые сумерки. С трудом зачехлили моторы, закрепили самолет и, сгибаясь под упругими порывами свирепого, знакомого теперь уже новоземельского ветра, начали пробираться к домикам полярной станции.

А в это время над черной грядой облаков, освещенные солнцем, держа курс на север, летели четыре большие дюралевые птицы. Было обидно. Но что поделаешь – Арктика учит терпению.

На следующий день прекратилась пурга, выглянуло солнце. Три с половиной часа полета над чистой водой – и мы над архипелагом Земля Франца-Иосифа: Посадка. Здравствуй, остров Рудольфа!

* * *

Земля Франца-Иосифа. В 1873 году судно «Тегетгоф» с австрийскими учеными Карлом Вайпрехтом и Юлиусом Пайером на борту, зажатое льдами, придрейфовало к берегам неизвестной дотоле земли – оправдалось высказанное еще в 1865 году русским моряком Н. Шиллингом предположение о существовании земли в северной части Барендева моря. Открыть и назвать эту землю именем австрийского императора оказалось легче, чем уйти от ее негостеприимных берегов: судно вмерзло в лед, участники экспедиции на лодках покинули его и с трудом добрались до Новой Земли, где их спасли от верной гибели русские промышленники из рода поморов Ворониных.

В последующие годы ЗФИ, как называют полярники архипелаг, посетило несколько экспедиций.

В 1895 году на ЗФИ вышли мужественные норвежцы Нансен и Иогансен после неудавшейся попытки достигнуть полюса на санях, запряженных собаками; почти за пять месяцев до этого они оставили свой корабль «Фрам» в дрейфующих льдах на 84°05' северной широты и 101°35' восточной долготы. Для многих поколений полярников примером величайшего мужества и отваги будет служить их путь по дрейфующим льдам на ЗФИ и последовавшая затем зимовка. Арктика не поскупилась, тут было все, как в хорошем (или плохом) сценарии: непроходимые нагромождения торосов и полыньи, трескучие морозы и пронизывающая сырость, ураганные ветры и снег, систематическое недоедание и погибающие одна за другой собаки, плавание в каяках и погоня истощенного Нансена за отвязавшимися каяками, погоня вплавь, в ледяной воде, в одежде, которую не удалось сбросить полностью. Год жизни в хижине из камней в полнейшем одиночестве.

В 1899 году в бухте Теплиц острова Рудольф льды безнадежно повредили и выбросили на мель судно «Стелла Поляре» итальянской экспедиции герцога Абруцдкого. На север вышли санные партии под руководством капитана Умберто Каньи. Итальянец был мужественным человеком, способным без инструментов ампутировать себе загноившийся палец. Но Арктика и на этот раз проявила характер: трое пропавших без вести, предельная степень истощения у Каньи и двух его спутников, с которыми он вернулся на Рудольф, не достигнув полюса, – таков итог этого ледового похода, длившегося 104 дня.

В 1901 – 1902 годах на ЗФИ совершила «турне» экспедиция Эвелина Болдуина, финансировавшаяся американским миллионером Циглером. Разъедавшая экспедицию склока не позволила даже попытаться выйти в санный поход к полюсу.

В 1903 году судно «Америка» экспедиции Фиала, финансировавшейся тем же Циглером, подверглось сжатию льдов все в той же бухте Теплиц. В последующие два года Фиала совершил три неудавшихся броска к полюсу на санях, запряженных собаками и пони (в прошлом он был кавалеристом). Далее 82° северной широты Фиала не прошел.

И наконец, где-то здесь, совсем рядом с Рудольфом, а может и на Рудольфе, трагически завершилась попытка достичь полюса, предпринятая славным русским путешественником: 5 марта 1914 года в 2 часа 40 минут на руках матросов Линника и Пустошного умер Георгий Яковлевич Седов.

Первая советская полярная станция на острове Рудольфа была организована в 1932 году. Сейчас в домике, где она располагалась, никто не живет. Неподалеку от него, на берегу бухты Теплиц «музей» – забитые льдом, покрытые снегом и частично разрушенные постройки, возведенные предшествующими иностранными экспедициями, которые стремились к полюсу, как и мы, но – увы – не достигли его. Экспедициям многое удалось снять со своих судов, перед тем как оставить их. Были тут механическая мастерская, продовольствие и корм для собак и пони, трубочный табак и взрывчатка, цилиндры, фраки и медикаменты. Говорят, нашли даже золоченые лыжи, на которых какая-то экспедиция намеревалась вступить на полюс…

* * *

Воздушную армаду радушно встретили полярники во главе с начальником станции Яковом Соломоновичем Либиным и парторгом Сергеем Ивановичем Воиновым. За несколько месяцев они проделали огромную работу: построили добротные жилые дома, электростанцию, гараж для тракторов и вездехода с хорошо оборудованной мастерской, радиостанцию и радиомаяк, склады, свинарник, баню.

На острове два аэродрома. Основной – огромный, на куполе ледника, на высоте 250 метров над уровнем моря. Запасной – небольшой, внизу, у поселка.

В поселке у входа в кают-компанию стоит огромная белая медведица, держа в лапах поднос с хлебом-солью и гигантский ключ с надписью: «От Северного полюса». Неподалеку резвились два смешных маленьких медвежонка, наверное, уже забывших, что недавно у них была мать. При приближении человека они, несмотря на молодость, обнаруживали качества характера, присущие их природе, – шипели и рычали. Медвежата носили честные русские имена: Мишка и Машка. Мишка, как и положено мужчине, имел более воинственный характер.

В распоряжение экипажа разведчика целиком предоставляется Домик первой советской зимовки на берегу бухты Теплиц, расположенный примерно в километре от основного поселка и окруженный звенящей тишиной, и мы проводим в нем первую ночь. Но только первую. Этого оказывается достаточно, чтобы понять, что не сумеем мы жить здесь, где ежеминутно не хватает нам товарищей, к которым мы привыкли, их голосов и добрых шуток. И несколько напряженного ритма, который все время сопутствует экспедиции, и информации, постоянно поступающей из внешнего мира, – тоже не хватает, и мы переселяемся в основной поселок, несмотря на то что там, прямо скажем, тесновато.

* * *

28 апреля мы на разведчике доставили в бухту Тихую летчиков Л. Г. Крузе и Я. Д. Мошковского. Они должны перегнать оттуда на Рудольф два легких вспомогательных самолета. Обратно вылетели вместе с Мошковским, который пилотировал тихоходный У-2. Крузе остался в Тихой для подготовки своего самолета. В полете, кроме ставшего привычным гула моторов, почти в течение двух часов слушали действовавший на нервы неистовый поросячий визг: каюр полярной станции Милентьев слал начальнику Главного управления Северного морского пути Шмидту подарок – поросенка, родившегося и воспитанного на восьмидесятом градусе северной широты. «Не понял ты, милок, оказанной тебе чести», – сказал Кекушев, укладывая мешок с визжащим поросенком в самолет.

В яркий солнечный день изумительно красив с высоты архипелаг Земля Франца-Иосифа. Он раскинулся между восьмидесятым и восемьдесят вторым градусами северной широты. Насчитывает сотню с лишним островов причудливых очертаний. Тянутся к пролетающему самолету исполинские скалы, похожие на неведомые еще человечеству плененные льдами существа в одеждах, расшитых сверкающим на солнце серебром. Кажется, просят эти сказочные существа людей: освободите от вечного плена, верните жизнь… Вершины и склоны ледников прорезаны зигзагообразными линиями глубоких трещин. Между ледниками – белые, застывшие долины. Проливы между островами забиты торосистым льдом. Обманчивое впечатление полного покоя и вечной, ничем не нарушаемой тишины…

* * *

Мы с Кренкелем проверили комплектность и состояние «Дрейфа» и включились в расписание вахт на радиостанции базы, где всего лишь один радист – В. Ф. Богданов. Он – молодой, но очень обстоятельный человек, добродушный, не особенно разговорчивый, а главное – отличный радист. Иногда нам помогает и радист флагманского самолета Сима Иванов.

29 апреля на юг для проверки работы радиомаяка Рудольфа вылетел У-2. Пилотировал его Спирин. На борту папанинец Федоров и радист Иванов. Прошел срок, установленный для возвращения. Но самолета нет. И связи с ним нет – сильнейшее непрохождение коротких волн. А рация у Иванова коротковолновая. Разведчик получил задание вылететь в район предполагаемой посадки и при необходимости оказать помощь. Мы быстро подготовили самолет, запустили моторы. Но… ухудшилась видимость, повалил снег. Скрепя сердце отставили полет.

На поиски самолета выехали работники базы В. Сторожко и В. Латыгин на двух нартах. В бухту Тихую полетело указание Крузе ускорить подготовку своего Р-5 и принять участие в поисках У-2.

Пропавший У-2 прилетел 1 мая – мы все получили хороший подарок! Товарищи удачно совершили запланированную посадку в архипелаге, выполнили намеченную работу, но мучительно долго для себя и для нас не могли запустить остывший мотор. И вот они – похудевшие и небритые, но бодрые – снова среди нас.

Торжественно провели первомайскую демонстрацию. Построились у кают-компании. Со знаменем и флагами по глубокому снегу направились на берег бухты Теплиц, к старым зимовкам. У исторических развалин короткий митинг. Трибуна – вездеход. В голубую даль летят искренние слова взволнованных летчиков и зимовщиков. Они шлют Родине первомайский привет, заверяют пославший их народ и партию, что порученное им дело выполнят с честью, – Северный полюс будет советским! Ружейный салют! Ракеты! Заставляя вздрагивать льды, взрываются заряды аммонала. Стройно, торжественно на берегах пустынной бухты звучит «Интернационал».

Вечером «банкет». Тосты. Овации нашему замечательному коку, «доктору кулинарных наук» Василию Васильевичу Курбатову.

Любуемся стенгазетой, с душой оформленной комсоргом зимовки В. Сторожко и Е. Федоровым. Газета называется «Широта 82», но праздничный выпуск назван «На штурм Северного полюса».

Впервые над полюсом

Быстро промелькнули четырнадцать дней на Рудольфе. Были заполнены эти дни проверкой и наиболее рациональным распределением по самолетам папанинских грузов, бензиновым авралом – заправкой самолетов при помощи ручных насосов, проверкой самолетов и их оборудования.

3 мая Головин получил задание: выяснить, имеются ли в районе полюса ледяные поля, пригодные для посадки тяжелых самолетов, а также уточнить условия погоды для сопоставления их с данными прогноза. Нужно было также проверить поведение ряда навигационных приборов и установить, как далеко слышен радиомаяк Рудольфа: предполагалось, что пользоваться им можно будет на расстоянии, не превышающем 500 километров, в то время как до полюса было более 900.

С этого момента взоры нашей пятерки обратились на синоптика экспедиции Б. Л. Дзердзеевского. Был Борис Львович красив, высок и широкоплеч. Вежлив и остроумен. Носил черную бородку, за что, наверное, и получил прозвище Мефистофеля. Не было у него помощников, кроме радистов, принимавших исходную информацию, необходимую для составления прогнозов, – сводки от большого числа метеостанций. Сам наносил данные на карты, сам «крутил» на них изобары, сам составлял прогнозы и сам давал синоптические консультации. Все сам. Не человек, а бюро погоды.

Главное, однако, заключалось в, том, что его прогнозы, как правило, оправдывались. И в том, что Дзердзеевский никогда не темнил: всегда было понятно, можно лететь по такому-то маршруту или нельзя. Впрочем, мы, радисты, нередко догадывались об этом сами, еще до появления на свет божий официальных прогнозов. Каким образом? Расскажу. Дзердзеевский любил музыку, был музыкален и, работая, приятным баритоном негромко напевал арии из опер, песенки из кинофильмов и т. п. И вот, часто общаясь с Дзердзеевским, мы заметили: если предстоит нелетная погода, из уголка радиорубки, где расположился синоптик, доносится «Что наша жизнь… игра…», если же есть виды на хорошую погоду – «Широка страна моя родная…». Накопить статистические данные и сделать вывод из этой «научной» работы большого труда не составило. Многие товарищи поражались осведомленности радистов в делах погоды. Мы же свою маленькую тайку охраняли тщательно: боялись насторожить Дзердзеевского и лишиться информации, которая сейчас называется опережающей.

Вечером 4 мая мы с Егорычем зашли к синоптику. Еще на пороге нас встретил обнадеживающий мотив чудесной песни Дунаевского, а через минуту Дзердзеевский сообщил Головину о быстром улучшении погоды.

Руководство экспедиции намечает наш вылет на утро 5 мая, и экипаж получает указание отдыхать. Но, как всегда, перед полетом это трудно сделать.

* * *

Раньше других поднялся Егорыч и разбудил остальных. На одежду в этот день обратили особое внимание: ведь предстояло добрых десять часов лететь в необогреваемом самолете. Типовая форма одежды (с индивидуальными отклонениями) состояла из шерстяного белья, толстого свитера, меховых комбинезона и рубашки, шерстяных носков, собачьих чулок, нерпичьих торбазов, шерстяных перчаток, просторных меховых варежек и мехового шлема. «Наряд» летчика и штурмана дополняли пыжиковые маски, очки и огромные меховые шубы.

После плотного завтрака отправились на вездеходе на основной аэродром. Очистили от снега самолет, прогрели моторы нашим «примусом». Доложили о готовности к полету.

Было очень тихо. И вдруг в тишине нежная птичья трель: недалеко от самолета на заструге сидела пуночка. Крепко грело солнце. Закрыв глаза, можно было подумать, что находишься в подмосковном лесу, что стоит опуститься на колени, как тебя окутает высокая, густая, душистая трава. Но здесь были неумолимые восемьдесят два градуса северной широты, а в девятистах километрах к северу, там, где пересеклись все меридианы, – точка, которая веками приковывала к себе внимание человечества и стоила жизни многим, рискнувшим на нее посягнуть. Точка, которой сегодня очень хотим достигнуть мы, советские люди!

Традиционное короткое совещание у самолета. Кекушев запускает моторы. Все звонче становится их песня и переходит в рев: Кекушев прибавляет газ. Рев усиливается и вдруг затихает: моторы работают на малых оборотах. Это сигнал для остальных членов экипажа: прощаемся с товарищами, которые пришли нас проводить, и руководителями экспедиции и быстро забираемся в самолет. Нужно торопиться: небо на севере безоблачное, но над островом начинают появляться небольшие облака. Как бы не затянуло аэродром.

Впереди вижу уже усевшегося на свое место около панели с приборами Кекушева. Терентьев, послав мне воздушный поцелуй, задраивает над моей головой крышку люка. Сам через соседний люк тоже забирается в самолет и с удобством располагается на груде предметов экспедиционного снаряжения. Все на местах.

Егорыч прибавляет газ и, работая рулем поворота, пытается сорвать с места машину с примерзшими лыжами. Не удается. Тогда на помощь приходят провожающие – раскачивают хвост самолета, и мы плавно трогаемся с места.

Самолет на старте. Рев моторов, рывок! Первая попытка поднять в воздух предельно нагруженную машину (полетный вес около семи тонн) не удается. Снова на старт.

В 11 часов 23 минуты взлетаем. Делаем круг над аэродромом. Попадаем в тонкий слой облачности. Выходим из него и ложимся на пятьдесят восьмой меридиан. Вдоль него летим на север. Быстро устанавливается связь с Рудольфом: на вахте Богданов. Прошу включить радиомаяк. «Вас понял, – говорит Богданов. – Слышу хорошо. Включаем маяк. Летите спокойно». И после этих слов Богданова действительно становится как-то спокойнее: следит за нами хорошо знающий свое дело человек, который в условиях любых помех выполнит свою скромную (но такую важную!) обязанность – примет от самолета каждое слово, каждый знак.

Перестраиваю приемник на волну маяка: с одинаковой громкостью слышны буквы «А» и «Н», значит, идем точно на север.

Мы понимаем условность выражения «точно» в данном случае, так как знаем, что ширина равносигнальной зоны, в которой буквы «А» и «Н» слышны одинаково, будет увеличиваться по мере удаления от Рудольфа и в районе полюса достигнет примерно шестидесяти километров.

Около Рудольфа много воды, мало льда. По мере продвижения к северу льда становится больше.

* * *

Не только с Земли Франца-Иосифа пытались люди достигнуть полюса. Мы пролетаем широту 83є20'. Ее с невероятными трудностями в 1876 году достигла на санях, запряженных собаками, группа англичанина Р. К. Маркема из экспедиции Дж. Нэрса, базировавшейся на суда «Алерт» и «Дискавери» вблизи Земли Гранта. Похоронив одного человека (почти все остальные были больны, цингой), Маркем повернул на юг.

* * *

Проходим восемьдесят пятый градус. Под нами, насколько хватает видимости, расстилаются ледяные поля, прорезанные черными языками трещин и разводий, вытянувшихся с востока на запад (это значит, что последнее время преобладали северные или южные ветры). То и дело пролетаем над районами сильно всторошенного льда. Лед толстый. С высоты полутора тысяч метров хорошо видны торцы стоящих почти вертикально обломков ледяных полей и отбрасываемые ими причудливые тени. Однако ровных ледяных полей больше. В непосредственной близости к архипелагу встречались айсберги. Сейчас их нет.

Температура в самолете минус десять. Сидим почти без движения. Начинают мерзнуть ноги. Терентьев обеими руками усиленно растирает щеки и нос. До Кекушева холод, по-видимому, еще не добрался. Он внимательно наблюдает за показаниями приборов, иногда бросает взгляд на нас с Терентьевым и приветливо машет нам рукой. И всякий раз, когда мы видим его лицо, видим и улыбку – его жизнерадостность неисчерпаема.

Но мы знаем, что не всегда жизнь расстилала перед Кекушевым ровную дорожку: иди, друг, и улыбайся себе на здоровье. Ему, окончившему в двадцать третьем году курсы бортмехаников Добролета, довелось сражаться с басмачами и осваивать авиалинии Ташкент – Алма-Ата, Москва – Минводы, Красноярск – Игарка и Тюмень – Обдорск. Осваивать на не всегда послушной технике тех лет. Довелось совершить в тридцатом году с Водопьяновым зимний и потому сложный рейс Москва – Сахалин и летать в тридцать четвертом с Егорычем на ледовую разведку в море Лаптевых. Летать во всякую погоду и садиться куда придется. И попадать в тяжелые аварии, как, например, в двадцать девятом, когда он чудом остался в живых…

Пилота и штурмана мы с Терентьевым не видим, они далеко впереди, за перегородкой.

Время от времени Волков (по цепочке: Головин – Кекушев – Терентьев) присылает мне краткие сообщения о полете. Немедленно передаю их на базу.

Вместе с Рудольфом за радиостанцией разведчика бдительно следит и радиоцентр на острове Диксон. «Мы готовы к приему ваших сообщений», – говорят диксонские радисты, Петр Целищев и Константин Румянцев. Оба блестящие операторы, без переспросов принимают, красиво работают на телеграфном ключе.

Еще на широте 84°30' далеко впереди показалась облачность. На 85°30' мы видим ее и слева.

* * *

86° 14'. Этой широты достигли великолепные Нансен и Иогансен в своем походе с «Фрама».

86°34'. До этой широты дошла партия У. Каньи итальянской экспедиции герцога Абруццкого.

* * *

Проходим восемьдесят седьмой градус. Облачность приблизилась и входит под самолет. Сначала она неплотная: много разрывов. Через них видим, что пейзаж внизу не изменился: по-прежнему сплошные ледяные поля, среди которых многие пригодны для посадки тяжелых самолетов.

* * *

Широта 87°43'. В 1925 году до нее долетели два самолета экспедиции неутомимого Руала Амудсена и американца Линкольна Элсуорта, базировавшейся на Шпицберген. Им пришлось совершить здесь незапланированную посадку из-за перебоев в моторе одного из самолетов. Итог этого полета: нечеловеческий двадцатидвухдневный труд обоих экипажей (шести человек), потребовавшийся для того, чтобы спасти от сжатия льдами один самолет, подготовить аэродром и вернуться на базу (второй, поврежденный, самолет пришлось оставить во льдах).

* * *

Подлетаем к восемьдесят восьмому градусу. Облачность уплотняется, разрывов становится совсем мало. Вдруг останавливается левый мотор! Бросаю вопросительный и, наверное, тревожный взгляд на Терентьева. Но он смотрит не на меня, а на Кекушева. Потом поворачивает голову ко мне и успокоительно машет рукой. Пишет записку. Читаю: «Леопардович дорабатывал бак с горючим до конца, чтобы при переключении на другой в первом не оставалось ни капли». И, словно в подтверждение написанного, запускается и продолжает свою звонкую песню левый мотор.

На подходе к восемьдесят девятому градусу отправляю на Рудольф сообщение: «Идем над слоисто-кучевыми облаками.

Верхняя граница 1200 метров. Разрывов нет. Верхних облаков нет. Температура минус 12. При пробивании возможно обледенение».

Облачность под нами продолжает оставаться сплошной, но постепенно поднимается, заставляя увеличить высоту полета до двух тысяч метров. Сообщаем об этом на базу и о том, что до полюса осталось немногим более ста километров и что мы идем дальше.

На Рудольфе забеспокоились. Пройдет время, и Водопьянов напишет об этом так:

«Как дальше?-удивился Спирин. – У него же не хватит горючего. Не лучше ли вернуть его?

– Горючего у него хватит, – возразил я. – Головин не без головы. А вернуть его, конечно, уже поздно. Попробуй верни, когда до полюса осталось всего сто километров. Я бы, например, на его месте не вернулся.

– Михаил Васильевич прав, – сказал Отто Юльевич, – вернуть его очень трудно, почти невозможно.

И, улыбаясь, добавил:

– Я бы тоже не вернулся. Не люблю я стучаться в дверь и не войти…»

* * *

Приближаемся к полюсу. Кто же побывал тут до нас?

6 апреля 1909 года, после ряда неудавшихся попыток, района этой загадочной точки на нартах, запряженных собаками, достиг известный полярный путешественник американец Роберт Пири. Хороший организатор. Готовился к этому двадцать три года. Базировался на судно «Рузвельт», стоявшее у мыса Шеридан (Земля Гранта). В районе полюса пробыл около тридцати часов. Попытался измерить глубину океана, но дна не достал. Научные результаты экспедиции были скромные. Мне доставляет удовольствие назвать имена людей, побывавших с Пири на полюсе. Это полярные труженики – эскимосы Сиглу, Укеа, Ута, Энингва и негр Хенсон. По возвращении из центра Арктики Пири ожидало неприятное для него известие – Фредерик Кук, врач первой гренландской экспедиции Пири (1892 год), 21 апреля 1908-го, то есть годом раньше уже побывал в районе полюса. Вспыхнула борьба за приоритет. Ф. Кука обвинили в обмане, хотя против этого впоследствии и возражали видные ученые-полярники и среди них О. Норденшельд.

9 мая 1926 года, вылетев со Шпицбергена, над полюсом сделал круг и вернулся на базу самолет американских летчиков Ричарда Бэрда и Флойда Беннетта. Полет длился около пятнадцати часов и преследовал чисто спортивные цели.

Через два дня, 11 мая 1926 года, со Шпицбергена вылетела воздушная экспедиция Амундсена на дирижабле «Норвегия». 12 мая он достиг полюса и сделал над ним круг. 14 мая совершил посадку на Аляске. Это был первый полет людей через Центральный полярный бассейн.

24 мая 1928 года состоялся очередной полет. Все с того же Шпицбергена стартовал дирижабль «Италия» под командованием Умберто Нобиле. Достиг полюса, пробыл над ним два часа и направился в обратный путь.

Когда дирижабль подходил к Шпицбергену, связь с ним прекратилась. В течение одиннадцати дней квалифицированнейшие радисты многих стран и радиолюбители сосредоточенно крутили рукоятки настройки приемников и напряженно вслушивались в эфир, пытаясь обнаружить сигналы радиостанции пропавшего дирижабля. Лишь на двенадцатый день сигналы бедствия услышал советский радиолюбитель Николай Шмидт в селе Вознесенье-Вохма Северного края.

Тогда мир узнал, что дирижабль потерпел катастрофу.

Десятки спасательных экспедиций из разных стран ринулись на спасение людей, терпящих бедствие. В них участвовало восемнадцать кораблей, двадцать один самолет и около полутора тысяч человек.

Наше правительство послало на поиски итальянцев ледоколы «Красин» и «Малыгин» и ледокольный пароход «Седов». В поисках участвовала и наша авиация. Советские люди спасли всех оставшихся в живых итальянцев, кроме Нобиле, – его вывез со льдины шведский летчик Лундборг. Экспедиция Умберто Нобиле обошлась в восемнадцать человеческих жизней. Кроме восьми членов экспедиции на дирижабле погибли три их соотечественника-летчика, принимавших участие в поисках, семь человек на французском самолете «Латам», и в их числе – Руал Амундсен.

* * *

И вот теперь мы, пятерка советских людей, приближаемся к полюсу на самолете, построенном нашими соотечественниками. Мы немного напряжены, но это неизбежно в каждом полете. Мы спокойны, потому что уверены в себе и друг в друге. Мы верим в наш самолет. Мы знаем наверняка: случись что-нибудь непредвиденное – и вся страна, пославшая нас в этот полет, придет на помощь. И в первую очередь те мужественные люди во главе с сероглазым и чернобородым академиком, талантливым организатором фантастически огромного комплекса работ, связанных с освоением Арктики,-Шмидтом, которые сейчас на Рудольфе с волнением следят за нашим полетом.