Текст книги "Повести об удачах великих неудачников"

Автор книги: Николай Шпанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

13

Ленуар метался по Парижу в поисках покупателя на фабрику. Он предлагал в придачу к фабрике даже свои патенты. Он готов был на все, лишь бы сохранить хоть часть своего благосостояния. Но покупателей не было. Оставалось бросить фабрику на произвол судьбы, или, вернее, на произвол Маринони, явно сошедшего с пути благоразумия.

Страх перед надвигающимися событиями гнал Ленуара из Парижа, а жадность удерживала на месте. Два месяца прошли в метаниях, но колебаться дольше было невозможно. Ленуар ясно понял это 18 марта, после неудачной попытки Тьера захватить на Монмартре артиллерию национальной гвардии. Этот день открыл карты реакционеров. Пролетарский Париж взялся за оружие.

– Война Версалю! – раздавалось на улицах.

И война Версалю, где под защитой штыков железного канцлера скрывался со своей кликой Тьер, была объявлена.

В вечер этого памятного дня у Маринони собрались гости. Здесь был выгнанный Ленуаром чертежник Домбровский; здесь был бывший слесарь Даррак; наконец, здесь был недавно вернувшийся в Париж молодой воздухоплаватель Дюруоф. Он занял место Надара, изменившего революции и бежавшего с правительством Тьера. Дюруоф принял на себя руководство воздухоплаванием революционного Парижа.

Сейчас гости и хозяин совещались о том, как организовать производство баллонов в эллингах, покинутых владельцами, как заставить торговцев дать шелк, нужный для оболочек.

В комнату то и дело входили какие-то незнакомые Ленуару люди. Тут были французы, итальянцы, поляки, русские. Они без приглашения усаживались в кресла, сорили табаком, чадили трубками, пачкали пол грязными сапогами и кричали, кричали так громко и бесцеремонно, что в соседней комнате проснулся юный Батист.

Глядя на гостей и слушая их разговоры, Ленуар наконец понял, что медлить нельзя. Страх перед нашествием этих людей пересилил в нем жадность. Ночью, когда гости Маринони разошлись, Ленуар потихоньку набросил халат, разбудил жену и, стараясь ступать так, чтобы не разбудить старого итальянца, вышел с нею на двор.

Было тихо, лишь вдали изредка разрывалась дробь ружейного залпа или бухала пушка. В этих разрозненных звуках войны еще чувствовалась нерешительность: ни одна из сторон не знала, как развернутся события, и потому не начинала настоящего сражения.

Несмотря на тишину, охватившую Париж, Ленуару слышались тысячи угрожающих шумов. В затаившейся ярости рабочих батальонов ему чудилась та же толпа, что валила мимо ворот фабрики в феврале сорок восьмого года. И он похолодел, ощутив страх, пережитый в те ночи на этом же дворе.

– И ты, ты вместе с твоим отцом виновата в происходящем! – зло прошипел он Бианке. – Ты помнишь, как явилась сюда за оружием для проклятых бунтовщиков? Ты и теперь готова помогать старому безумцу! Но я не позволю употребить мое добро на пользу революции.

Охваченный злобой, Жан не видел того, что сейчас перед ним была не юная, экспансивная девушка, раздающая рабочим старые пистолеты итальянского патриота, а заспанная, равнодушная к политике и испуганная яростью мужа немолодая женщина.

Ленуар насильно втащил Бианку в помещение фабрики. Он дал ей в руки фонарь и, схватив большой молоток, принялся яростными ударами разрушать все, что было вокруг. Он бил по станкам, разламывал верстаки, сворачивал тиски. Несколькими тяжелыми ударами по полкам он исковеркал тонкие инструменты и, покончив с оборудованием, побежал на склад готовых машин. От удара по массивной станине двигателя переломилась ручка молотка. Ленуар схватил лежащий на полу шатун и, с трудом взмахнув им, раздробил цилиндр машины. От напряжения на лбу его вздулись жилы, пот выступил на лысине. Но, не чувствуя усталости, он снова и снова взмахивал тяжелым шатуном.

Бианка, как безвольный лунатик, ходила следом за мужем, высоко держа фонарь. На ее лице не отражалось никакой мысли.

14

Сборы были закончены в один день. Домашний скарб громоздился на крыше дилижанса. И уже можно было бы ехать, если бы не разногласия между пассажирами. Одни нетерпеливо стремились в сторону Версаля; другие, более осторожные, пытались доказать необдуманность подобного намерения. Они готовы были объехать вокруг всего Парижа, лишь бы не встречаться с отрядами национальных гвардейцев.

– Милые мои! Объятия вымытого прусского лейтенанта я предпочитаю поцелую обовшивевшего национального гвардейца! С голода он может откусить мне нос, – игриво заявила из угла кареты толстая пассажирка.

Шутка не встретила отклика, и поездка началась при довольно мрачном настроении путешественников. Все они так же, как и супруги Ленуар, спешили избавиться от ужасов войны и революции, они воображали, что стоит выбраться за линию арьергардов прусского обложения, как все будет позади. Счастливцы, занявшие места около окон, то и дело дышали на стекла. Им хотелось еще разок взглянуть на страшные, ставшие неузнаваемыми улицы и площади Парижа.

Ленуар, который в случае необходимости любил вспомнить о своем нефранцузском происхождении, в душе все же оставался коренным парижанином. Не без грусти покидал он город, где испытал трудности продвижения к первым ступеням лестницы благополучия и где начала восходить его звезда. Ах, как жестоко и как неожиданно прервалось это восхождение! Чувство сожаления смешивалось в душе Ленуара с каким-то облегчением – ведь Жан сбрасывал с себя сейчас страхи, связанные с невзгодами и опасностями сидения в городе, где бушуют сотни тысяч восставших рабочих.

Даже сейчас, переступая порог Парижа, Ленуар не без страха поглядывал на сновавших повсюду людей в синих капотах. Его коробили оборванные фланелевые балахоны солдат национальной гвардии, сабо, заменявшие большинству башмаки, грязное тряпье, намотанное вместо гамаш, мешковатые, плохо пригнанные мундиры офицеров с потускневшим шитьем позументов.

Хмурые взгляды солдат провожали карету.

Когда наконец миновали Орлеанские ворота, Ленуар облегченно вздохнул. Ему уже рисовался уют гостиницы в Лонжюмо, где решено было сделать первый привал. Но вдруг карета резко остановилась. По сторонам дороги послышались резкие окрики:

– Стой! Кто едет? Пропуск!

Это был пикет, выставленный гарнизоном форта Монруж. Ленуар испуганно глянул в тусклое окошко, но, увидев голубые воротники и красные погоны матросов, успокоился. Значит, храбрые моряки контр-адмирала Потюо еще держат в своих руках вверенные им южные форты.

Ленуар вышел из кареты и, любезно раскланявшись с унтер-офицером, предъявил пропуск. Этой бумагой он предусмотрительно запасся в штабе адмирала Ля Ронсьер ле Нури, начальствовавшего над всеми моряками парижского гарнизона.

Унтер-офицер повертел бумагу и передал ее одному из матросов:

– Глянь-ка, Жаклен, в чем тут дело! Я что-то не разберу.

Молодой матрос бегло просмотрел пропуск и, усмехнувшись, вернул его Ленуару:

– Не годится, гражданин. – И, обратившись к своему начальнику, добавил: – От старого мамелюка…

– Поворачивай оглобли! – крикнул унтер-офицер кучеру и для убедительности ткнул прикладом в бок кареты.

– Пропуск выдан в штабе адмирала, – решительно заявил Ленуар. – Адмирал – ваш начальник, и вы обязаны нас пропустить!

– Он мне не начальник, эта старая швабра. Дай настоящий пропуск, и мы тебя пропустим.

– Чей же пропуск вам нужен?

– Комитета национальной гвардии – и ничей больше!

Ленуар готов был сдаться, когда из кареты выскочила Бианка.

– Господин офицер, – обратилась она к унтер-офицеру, – мы иностранцы и не слишком хорошо разбираемся в ваших порядках. Я очень прошу не задерживать нас. – При этом она дружески коснулась рукава матросской куртки.

Унтер растерялся:

– Иностранцы? Гм… гм… Жаклен, ты как думаешь?

– Плохая примета, дядя Мишо, – сумрачно ответил Жаклен. – Бегут крысы с нашего корабля.

– Я тебя о деле спрашиваю! – рассердился унтер. – Как пограмотнее сделать это дело? А ты про крыс каких-то… – И вдруг свирепо крикнул кучеру: – Трогай!

Ленуар поспешно втолкнул Бианку в экипаж, и они покатили дальше. С холодной дрожью в спине слушал Жан, как матросы набросились на старого унтера, упрекая его в том, что он пропустил карету.

– Если уж не вернул, так хоть заложниками бы их оставил! – кричал молодой Жаклен. – Верь мне, старик, они бы нам еще очень пригодились!

Высунувшись в окошко, Ленуар схватил кучера за локоть:

– Гоните, стегайте ваших кляч!..

По мере того как карета удалялась от Парижа, обстановка становилась все больше похожей на ту, какую путники привыкли видеть во французской провинции. Только сейчас в деревнях около каждого дома вместо его хозяина возился здоровый детина с русой или рыжей бородой, в распахнутом синем мундире и в форменных штанах, заправленных в непривычные для французского глаза высокие сапоги. Это были прусские солдаты. Распределенные на постой по деревням, они, как у себя дома, занимались хозяйственными работами, помогая крестьянкам, мужья которых находились в рядах французской армии.

В середине дня дилижанс застрял у перекрестка. Пассажиры вышли. Дорога была запружена странным войском, состоящим в большинстве из французских солдат в полном обмундировании и снаряжении, но без ружей. Впереди взводов шагали французские командиры, а рядом с ними ехали немецкие офицеры в сопровождении нескольких немецких же улан.

Удивительной процессии, казалось, не будет конца. Это были французские войска, возвращающиеся из прусского плена. Формально война еще не была окончена, но Бисмарк охотно возвращал правительству Тьера остатки армии Наполеона III со всеми ее офицерами и генералами. Даже больше: «железный канцлер» торопился с этим делом – он знал, что без армии правительство Третьей республики бессильно справиться с революционной Францией.

Заботливо препровождаемые прусскими офицерами и эмиссарами правительства Третьей республики, войска форсированным маршем шли в обход Парижа, прямо к Версалю.

15

К вечеру достигли Узуэ, маленького городка недалеко от границы расположения немецких войск. Здесь тоже на всем лежала печать недавних военных действий. Часто попадались отряды прусской пехоты. Улицы и площадь были заняты обозами и артиллерийскими парками. Все говорило о сосредоточении корпусов фон дер Танна, ограждавших главные немецкие силы от угрозы луарских армий Гамбетты.

Гостиница в Узуэ была занята офицерами эскадрона прусских кирасир. Путникам с трудом удалось получить одну комнату, и с общего согласия ее предоставили супругам Ленуар: все-таки иностранцы!.. Остальные пассажиры разбрелись по частным квартирам.

Пребывание в Узуэ несколько затянулось. Впереди, ближе к Орлеану, было неспокойно. Немецкий комендант запретил пассажирам приближаться к линии передовых частей.

Приходилось сидеть в скучном городке.

Скука была действительно смертная, особенно вечерами, когда не разрешалось даже выходить на улицы. Бианка с удовольствием посидела бы в зале гостиницы, но Жан избегал туда спускаться. Ему неприятно было встречаться с пруссаками, которые проводили там большую часть своего досуга. Все, как один, блондины, здоровяки, эти кирасирские фендрики, лейтенанты, ротмистры, не стесняясь, гремели палашами и топали высоченными ботфортами, как в манеже. Кирасиры много пили. Зал утопал в клубах синего дыма от фарфоровых трубок, огромных, как чайные чашки. Кирасиры кричали, словно на военном учении. От их смеха и песен дрожали стены гостиницы.

Несчастного Жана бросали в дрожь взрывы хохота, долетавшие снизу до его мансарды. Для него было истинной мукой сойти вниз поужинать. Выбирая для этого редкие минуты, когда в зале бывало поменьше офицеров, Жан выходил туда, крепко держа за локоть Бианку. Он уже заметил, что молодые офицеры, не обращавшие на него ни малейшего внимания, откровенно посматривают на красивую итальянку. И от этих взглядов ему делалось не по себе. Бог знает, чего можно ждать от победителей!..

Сегодня, на счастье Ленуара, эскадрон был в поле. В зале сидел какой-то одинокий ротмистр – коренастый блондин с пушистыми усами. Небрежно кивнув в ответ на робкий поклон Жана, он внимательно оглядел Бианку.

Жан поспешно заказал ужин и глотал куски, едва прожевывая, лишь бы поскорее убраться к себе. Хорошо еще, что этот ротмистр один!

А офицер между тем все пристальней и чаще поглядывал на Бианку. Потом, подозвав слугу, он что-то сказал ему. Слуга подбежал к столу Ленуара:

– Господин офицер просит разрешения пересесть за ваш стол.

Жан побледнел. Но что он мог сделать? Он встал, с самым любезным видом раскланялся и тихонько бросил, Бианке:

– Поднимись к себе… сейчас же…

Но ротмистр уже подходил. Заметив движение Бианки, он спросил, но таким тоном, каким, скорее, отдают приказание:

– Разве гнедиге фрау будет шокирована обществом кирасира его величества?

– О-о, господин офицер! – поднял плечи Ленуар.

Бианка села, не выказывая при этом ни малейшего неудовольствия.

Разговор клеился плохо, пока кирасир не узнал о том, что его собеседник едет из Парижа. Он стал жадно расспрашивать о подробностях парижской жизни, а когда Жан случайно упомянул об аэростатах, отправлявшихся из Парижа, молодой офицер совсем преобразился. К удовольствию Жана, он как будто даже забыл про Бианку.

– Расскажите, расскажите! Меня это очень занимает, – оживленно сказал кирасир.

Ленуар добросовестно старался восстановить в памяти все детали снаряжения, все подробности обстановки полетов.

– Их успехи случайны! – воскликнул немец. – У нас склонны приписывать успех французских шаров каким-то методам аэронавтики. Но я убежден, что это не так. То, что парижанам удалось так удачно наладить отправку почты и даже людей, – не больше чем случайность. Конечно, здесь играют свою роль смелость и искусство аэронавтов – с этим я не спорю! – но ничто не может сделать управляемой бочку, лишенную руля и ветрил. Ну, скажите, как вы заставите свободный баллон держать направление на север, если ветер несет его на юг? Глупости, милостивый государь! Есть только один способ сделать аэростат управляемым: поставить на него машину и движитель. Только тогда воздушный корабль будет послушен рулю.

– Инженер Дюпюи де Лом строит управляемый корабль… – начал было Ленуар.

Но ротмистр не дал ему договорить.

– То, что делает ваш Дюпюи де Лом, не стоит выеденного яйца! – прервал он. – Только совершенный идиот может надеяться извлечь нужную ему мощность из восьми гребцов…

По мере того как офицер говорил, лицо его оживлялось. Ленуар увидел, что у молодого кирасира необычайно живые и внимательные глаза, а под солдатским загаром – тонкие черты умного лица. Жан готов был даже признать, что высокий чистый лоб офицера мало похож на череп дикого гунна. Странно! Едва только речь зашла об аэронавтике, как этот офицер утратил сходство со своими однополчанами. И откуда у него познания в столь новом деле?..

А офицер, видимо, увлекся. Он говорил о мало понятных Ленуару подробностях конструкции воздушного корабля и, когда увидел, что француз его плохо слушает, стал обращаться преимущественно к его красивой жене. А она просто не сводила глаз с увлекшегося оратора.

Отхлебывая большими глотками вино, раскрасневшийся от возбуждения немец говорил:

– К сожалению, у нас до сих пор не понимают того значения, какое аэронавтика может иметь для армии. Я говорю не о нынешних шарах. Настоящий воздушный корабль должен быть построен по тому же принципу, как и всякое судно, – он должен быть прежде всего жестким и иметь форму, способствующую преодолению сопротивления среды. Легкий металл дает нам возможность справиться с такой задачей.

Бианка, ничего не понимая в этих подробностях, как зачарованная смотрела на ровный ряд крупных белых зубов, сверкавших из-под пушистых усов ротмистра. Машинально она кивала, когда ей казалось, что офицер ищет ее поддержки. Она боялась, что он замолчит. Ей так хотелось, чтобы он продолжал говорить.

Для нее было неожиданностью, что не только маленькие, толстые, лысые люди, какими были ее отец, Бреваль и каким стал ее муж, могут рассуждать о подобных предметах. Смотрите-ка, этот офицер, этот тевтон, грубый завоеватель, лошадник, сумел чуть не усыпить ее супруга умными разговорами!

Подумав так, она вдруг от души расхохоталась и даже захлопала в ладоши:

– Вы очаровательны, мой офицер! Когда вы говорите такие умные вещи, у вас вид настоящего профессора!..

– Мадам, есть только одна область, прельщающая меня больше аэронавтики, – это красивые женщины, – склонил голову ротмистр. – И должен признаться, что эта область, как более древняя и всесторонне исследованная, приносит больше удовлетворения.

Ротмистр, кажется, вовсе перестал замечать Ленуара, потевшего от страха и бессильного гнева. Налив вина, немец протянул Бианке стакан:

– Мы выпьем с вами за успех управляемых баллонов. Рано или поздно, но я добьюсь своего: мы с вами полетим на настоящем воздушном корабле.

– Не вы первый собираетесь лететь… – тихо сказала Бианка.

– Но первым полечу именно я! – самоуверенно ответил кирасир, выпивая свое вино. – Немцы до сих пор по-настоящему не брались за это дело. Они все еще не могут понять его полезности. Жизнь еще не выдвигала перед ними этой задачи. Нам, немцам, нужно прежде всего поверить в жизненную необходимость того или иного дела, чтобы начать его делать. А тогда уже для нас не существует невозможного. Такова наша натура, мадам. Но теперь настают новые времена. Границы наших потребностей практически отодвигаются в бесконечность. Скоро не будет ничего, что не было бы нужно нашей стране, а тогда не останется и трудностей, которых не смог бы преодолеть гений нашего народа. Дело, начатое сегодня немецкими солдатами на полях Франции, придется заканчивать немецким ученым в кабинетах и немецким инженерам на фабриках. Благодаря нашему оружию строится новая Европа; благодаря нашей технике будет построен новый мир!..

Ротмистр вдруг умолк, задумался.

А Бианка, у которой от выпитого вина немного кружилась голова, снова рассмеялась:

– Вы, пожалуй, забежали слишком далеко вперед, мой офицер! Хоть я и не француженка, но я люблю Францию и верю в ее силы. Не знаю, что сделали французы в области воздухоплавания, но уверена, что если человечеству суждено когда-либо сесть на воздушный корабль, то добьются этого именно французы, и никто другой. Эта область принадлежит им. Для французов наука – искусство. В этом их сила…

– Неплохо сказано, мадам. Но я отвечу вам: для немцев искусство – наука. И в этом наша сила. Именно поэтому я так уверенно приглашаю вас совершить полет на моем воздушном корабле – в полном смысле этого слова, таком, который будет летать, куда вы прикажете, не боясь ветра и не внушая опасений за жизнь аэронавтов. Назначим это свидание, мадам, лет этак… через двадцать. Сегодня – семьдесят первый год, двадцать пятое марта. Давайте же назовем двадцать пятое марта тысяча восемьсот девяносто первого года. Место? Пусть оно будет нейтральным – на всякий случай. Мало ли что предстоит пережить нашим странам! Скажем: Боденское озеро, граница Швейцарии. Я жду вас там ровно через…

Он не успел договорить, так как в зал с криками и топотом ворвалась группа офицеров.

– О-ля-ля! Наш граф не терял здесь времени даром! Мы мокнем и трясемся в седлах, а он покоряет француженок. Фердинанд, это не по-товарищески!

– Господа! – крикнул ротмистр, стараясь покрыть своим голосом шум. – Беседа имеет чисто научный характер! Мадам отдает предпочтение французской науке. А я взял на себя смелость доказать превосходство наших знаний. Так как речь шла об аэронавтике, то мне пришлось пригласить мадам на прогулку в моем собственном воздушном корабле. Вас, господа, я приглашаю в свидетели этой прогулки двадцать пятого марта тысяча восемьсот девяносто первого года. Не скоро, не правда ли? Но мне нужно еще кое о чем подумать. Итак, за встречу, господа!

– Гип-гип-урра! Фердинанд записался в ученые! Вот они, кирасиры его величества, – знай наших! Да здравствует кирасирский аэронавт!

Зал дрожал от криков и хохота. Каски и палаши со звоном полетели на подоконники.

Трясущийся от волнения Ленуар воспользовался суматохой и, подхватив под руку жену, утащил ее наверх.

Долго ворочался он в эту ночь с боку на бок около вскрикивавшей и смеявшейся во сне Бианки. Чуть не до утра снизу доносился шум офицерской попойки.

Ни свет ни заря, едва Ленуар уснул, дом опять наполнился топотом и криками. С улицы доносился звонкий голос военной трубы. Денщики бегали по коридору, таская вьюки с офицерским добром. На площади перед гостиницей слышались ржание, стук подков, бряцание оружия, крики команды. Бианка выскочила из постели и, как была – в одном чепце и рубашке, – подбежала к окну. Эскадрон собирался. Взводы строились на площади. Вахмистры объезжали строй. Кони нетерпеливо топтались под тяжелыми всадниками. Бородатые красные лица, медные орлы на касках…

Увидев, что Бианка прильнула к стеклу, Ленуар нехотя вылез из-под одеяла и, натянув халат, подошел к ней.

Как раз в это время вестовой подал к подъезду ярко-рыжего гунтера. Конь нетерпеливо бил землю и мотал головой. Из гостиницы, не спеша натягивая тугие перчатки, вышел давешний ротмистр. Он внимательно оглядел седловку, взял у вестового поводья, уверенным движением вдел ногу в стремя и вскочил в седло.

– Этакий конюх! Тоже воздушные корабли строить собрался! – желчно пробормотал Ленуар. – Нечего смотреть, идем спать…

Но, не помня себя, Бианка толкнула оконную раму.

– Господин ротмистр, не забудьте про свидание! – закричала она, высунувшись из окна.

– Ты с ума сошла!..

Но офицер уже услышал Бианку.

– Я никогда не забываю о свиданиях с дамами! – весело крикнул он в ответ.

– Позор, какой позор! – шипел Жан.

Он сердито захлопнул окно и поспешно полез под одеяло, надвигая на уши ночной колпак: в комнате стало очень холодно.

Эскадрон построился. Раздалась команда. Четыреста подков звонко зацокали по булыжнику.

Дрожа от негодования и холода, Ленуар ворчал:

– Тевтон, настоящий дикарь! И еще говорит о какой-то науке, лошадник несчастный.

А Бианка все стояла у окна.

И вдруг Ленуар вспомнил, что вчера в конце беседы немецкий офицер подал Бианке какую-то записку, шутя заявив:

– Я привык закреплять свои обязательства документами…

Схватив со стола листок, вырванный немцем из блокнота, Жан, закипая гневом, прочел:

«25 марта 1891 года Фердинанд граф фон Цеппелин назначает прогулку по воздуху над Боденским озером».

Мелкие клочки бумаги полетели на пол. Жан забыл про холод и сон. Толстыми волосатыми ногами он топтал крошечные обрывки записки:

– Паршивый франт… сволочь!

Потом, задыхаясь от злобы, остановился, придумывая какое-нибудь новое обидное ругательство, которое могло бы задеть Бианку.

Но она продолжала стоять у окна…