Текст книги "Повести об удачах великих неудачников"

Автор книги: Николай Шпанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Найдешь их теперь, черта с два! Они же рассыпались, когда мы брякнули стол о мостовую, – весело ответил Антуан.

Даррак беззаботно захохотал вместе с сыном:

– Плюнь на свои бумажонки, Ленуар! Республика даст тебе новые документы!

Ленуар стоял ошеломленный.

– Твоя проклятая республика ограбила меня! – злобно прошипел он наконец.

Мальчик оказался прав. Половина набросков Ленуара исчезла. По мере того как он разбирался в остатках документов, его раздражение нарастало. То, что именно его стол явился одним из камней в фортах революции, теперь приводило его в бешенство. И ему же приходилось расплачиваться за это! Кто вернет ему с таким трудом собранные материалы? Кто возместит невозместимый убыток?!

Не меньший ужас охватил его, когда он вернулся в мастерскую. На всем – следы разрушения! И самым возмутительным было спокойствие, с каким Ипполит отнесся к убыткам!

– Они нам ответят за все, – сказал Жан старику.

Итальянец засмеялся:

– Вот что вы получите, – и показал кукиш.

– Но должен же кто-нибудь платить за разбой?!

– Вы думаете, король ответил бы за разрушения, произведенные его солдатами? Черта с два! Никто, дорогой мой, не может отвечать за ярость волн, когда река выходит из берегов.

Старик был прав. Не только речи не было о возмещении убытков пострадавшим собственникам – это бы еще ладно! Хуже было то, что мелкая промышленность, лишенная кредита, быстро разрушалась. Компаньонам пришлось уменьшить производство. Право на труд, провозглашенное новым правительством, по существу, было лишь правом бессмысленно перекапывать Марсово поле.

При всей бесцельности ковыряния земли в «работных домах под открытым небом», как прозвали Национальные мастерские, парижские рабочие принуждены были идти в них ради двадцати трех су поденщины, выплачиваемой правительством. Постепенно туда ушли и все рабочие мастерской Маринони, которым и компаньоны должны были отказать в работе. У верстаков остались лишь Даррак да молодой слесарный подмастерье Кайо – хитрый парень, сумевший, несмотря на свою лень, пересидеть всех своих товарищей.

Впрочем, быть может, в том, что Кайо не потерял места, немалую роль сыграли странные отношения, установившиеся между ним и Ленуаром. Вероятно, недаром при появлении этого рыжего подмастерья рабочие умолкали, если не хотели, чтобы их слова дошли до хозяев.

Далекий от политической жизни, Жан готов был бы примириться с существующим положением, если бы не видел, что нет никаких оснований ожидать улучшения. А ведь выход на широкий жизненный путь в его сознании был связан только с одним – с большим материальным достатком.

За последние годы его мысли и планы на будущее улеглись в стройную систему, расписанную чуть ли не по годам: вот он проводит предварительные изыскания в архивах; систематизирует накопленные материалы, изучает их; затем берет от каждого изобретения то, что наилучшим образом продумано, что может войти как здоровая, вполне работоспособная часть в его собственную машину. Наконец, ему останется скомпоновать единый механизм. Машина, составленная из надежных частей, хорошо продуманных его предшественниками, имеет все шансы оказаться жизнеспособной. Она неизбежно будет лучше каждой из прежних машин в отдельности. А раз так – у промышленности не будет никаких оснований отказаться от широкого использования предложенного двигателя. В обмен на свое изобретение Жан получит определенные материальные блага.

Да, все это было разработано ясно и четко, во все это он верил, верил… Но лишь до того момента, пока не возникло опасение, что нынешняя политическая ситуация затянется или, чего доброго, произойдет новый сдвиг влево. Ведь тогда все его мечты полетят в трубу.

Вину за создавшееся в стране положение Жан сваливал на восставших рабочих. В этом он сходился с большей частью своих сограждан – буржуа и быстро переходящих на их сторону крестьян. Крестьяне были убеждены, что их по привычке считают «Яшкой-простаком» и приносят в жертву роскошествующему за государственный счет городскому пролетариату. Они верили в то, что собираемые с них правительством непомерные налоги съедаются бездельничающими парижскими предместьями.

Тупое и предательское правительство республики стяжало ненависть к себе, едва ли меньшую, чем только что свергнутая монархия. Сорокапятисантимовый налог для содержания Национальных мастерских доконал правительство в глазах мелких плательщиков. Лавочники и крестьяне не желали содержать сто тысяч «синеблузых бездельников». Между тем иллюзии синих блуз тоже давно были погребены под грудой бумажного хлама, копившегося на столах Люксембургской комиссии.

Лавины недовольства накатывались на правительство республики с двух сторон, и становилось очевидно, что мирно погасить этот гнев не удастся. С ростом безнадежности росла и агрессивность имущих классов. Торговцы, фабриканты и ремесленники – все, кто вместо уволенных из-за безденежья наемников вынуждены были сами встать к станкам и прилавкам, увидели, что никакими соглашениями с рабочими нельзя приостановить нарастающий свирепый кризис. Только безоговорочное подчинение предместий центру, восстановление векового порядка может спасти владельцев от разорения.

Однако у парижских буржуа не было больше никакого желания самим идти с оружием в руках на баррикады. Учитывая настроение, правительство решилось на меру столь же мудрую, сколь коварную: противопоставить подлинному пролетариату безыдейных люмпен-пролетариев.

Наряду с национальной гвардией были сформированы Двадцать четыре батальона «гард-мобиль» – подвижной гвардии. В нее вербовались молодые оборванцы, которым нечего было терять и которые в юношеском задоре способны были как на величайшее геройство и самопожертвование, так и на самые низкие разбойничьи поступки, на самую грязную продажность.

Офицеры «гард-мобиль» вдохновляли своих юных солдат громкими словами о героизме и преданности республике.

Из постоянного общения с двумя своими работниками – Дарраком и подмастерьем Кайо – Ленуар почерпнул достаточно материала, чтобы оценить мудрость Временного правительства. Он с очевидностью убедился в том, что Даррак продолжает оставаться непримиримым врагом идей и намерений своих хозяев. А вот семнадцатилетний Кайо – совсем другое дело. Этот пойдет на что угодно, разжигаемый наглыми разглагольствованиями вербовщиков. В тот день, когда мальчишка заявил о своем желании поступить в «гард-мобиль», Ленуар дал ему денег на водку и на мундир.

16 апреля сто тысяч парижских рабочих собрались на Марсовом поле. Под руководством Луи Блана, Бланки и Распайля они должны были переизбрать штаб национальной гвардии.

Временное правительство встретило этот митинг во всеоружии. Мирные выборы были названы попыткой вооруженного покушения на покой буржуазии и средством возвращения в Париж регулярных войск.

Республика иллюзий, родившаяся на баррикадах февраля, умирала. Созыв Национального собрания 4 мая покончил с этой мечтой рабочих. В лице Национального собрания вся имущая Фракция – от парижского банкира до провинциального лавочника, от крупного помещика до захудалого огородника – видела грозного судью, который усмирит парижский пролетариат.

Устами министра Грела́ благонамеренная Франция объявила о желании «вернуть труд в его прежние условия».

Чаша терпения буржуазии была переполнена вторжением рабочих в Национальное собрание 15 мая.

– С этим нужно кончить! – заявило правительство.

И вожди рабочих оказались в тюрьме.

21 июня был нанесен решительный удар, бывший одновременно и решительной провокацией: появился декрет о реорганизации Национальных мастерских.

22 июня рабочие Парижа вышли на улицу со знаменами и оружием в руках. Им ничего иного не оставалось, как снова драться. Победа была мало вероятна, но все же возможна. А без борьбы не оставалось ничего, кроме верной голодной смерти.

Выйдя из дому рано утром, Ленуар не узнал своей тихой Гравилье. Улица кишела, как муравейник. Поперек мостовой вырастала уже знакомая гора из ящиков, бочек и всякой рухляди; звякали ломы, выворачивая камни мостовой.

Ленуару вспомнилось такое же раннее утро 22 февраля – сумрачное, промозглое, сыплющее изморосью на строителей баррикад, и в сумраке того холодного утра – возбужденные, радостные лица рабочих, бодрость, небывалый подъем. А теперь? Ясное июньское небо и мрачные лица рабочих, опухшие от слез веки женщин. Злоба и отчаяние…

Жан сразу понял, что происходит. Разницу эту он отметил со злорадством.

Пройдя несколько шагов, он увидел Даррака. Слесарь торопливо связывал проволокой решетки, выломанные из окон; двое других рабочих укрепляли их в виде парапета поверх баррикады.

Жан подошел к Дарраку:

– Опять?..

Слесарь поднял голову. При виде хозяина глаза его сверкнули злобой. Он криво усмехнулся:

– В последний раз. Чья возьмет.

– Вот как?!

Жан растерянно оглянулся на работающих и вернулся домой. Торопливо отобрав материалы, представляющие ценность, и, стараясь не попадаться на глаза рабочим, он зашагал на левый берег.

Мастерская была заперта. Маринони не оказалось дома. Бианка сидела с заплаканными глазами.

Слезы были столь несвойственны этой девушке, что все предстало вдруг перед Жаном в каком-то новом свете. Теперь и ему пришло в голову: не будет ли то, что готовится в Париже, действительно последней, решительной схваткой?

Жан приуныл. Пропало желание, которое еще несколько минут назад было столь сильным: идти на улицу, принять участие в событиях, показать «им»!

Не благоразумнее ли остаться в квартире компаньона, около Бианки, на страже принесенного с собой будущего богатства? Кто знает, к чему идет дело? Его помощь пригодится и здесь.

Так говорил Жан Бианке, а про себя думал: «Я не хочу вторично лишиться плодов кропотливого труда. В них все мое будущее. Нужно иметь богатство, чтобы жить. Нужно жить, чтобы иметь богатство. Жизнь и богатство одинаково ценны…»

И он остался ждать прихода Маринони. А когда тот пришел, идти было уже некуда.

Париж представлял собой поле сражения. Генерал Кавеньяк, облеченный званием главы исполнительной власти, повел против восставшего Парижа все наемные силы правительства и примкнувшую к ним буржуазную часть национальной гвардии.

Весь город был охвачен пламенем боя. Почти двести тысяч человек сражались на улицах!

Три дня Ленуар прожил у Маринони. С утра 25 июня, не в силах более сидеть взаперти, итальянец нервно ходил по комнатам, то и дело выбегая во двор, чтобы прислушаться к грохоту канонады, к трескотне ружей.

– Ваша берет! – злобно кинул он безмолвно сидящему в углу компаньону.

– Если вы против нас, так почему же не с ними? – ехидно спросил Жан.

– Сто шестьдесят тысяч штыков Кавеньяка против сорока тысяч рабочих – нечего сказать, равные шансы!

– А вы привыкли действовать только наверняка?

Глаза Маринони вспыхнули.

– Я могу рисковать своей головой, но не наследством дочки. А здесь дело пахнет и тем и другим. Побежденным пощады не будет.

– Уж не огорчает ли вас это с точки зрения судеб вашей Италии?

– Да, итальянский народ от этого может только потерять. Но, прежде чем это скажется на нем, пострадаем мы с вами.

Ленуар так резко вскочил, что сидевшая рядом с ним Бианка даже вздрогнула.

Подбежав к Маринони, брызжа слюной, Жан злобно зашипел:

– Мы с вами? Теперь я покажу вам этот масонский знак! – Он ткнул кукиш в самый нос итальянцу. – Вот, вот!.. Извольте нюхать. Мы пострадаем? Ха, ха, ха! Я хотел бы, чтобы здесь был наш маленький Кайо. Он объяснил бы вам, кто и как на этот раз должен пострадать.

– Паршивый щенок! Я не пущу его больше к себе в дом!

– Защитник порядка имеет право войти в любой дом Парижа, не спрашивая, нравится ли это хозяевам.

– Здесь хозяин – итальянец.

– Но компаньон его – француз.

Маринони в изумлении остановился:

– Француз? Давно ли вы стали французом?

– С завтрашнего дня, если это угодно будет обстоятельствам.

– Что же это за обстоятельства, позвольте узнать?

– Победа порядка!

Итальянец удивленно поднял плечи.

– Поздравляю тебя, дочка! – Он обернулся к Бианке. – С таким муженьком не пропадешь. Я тебе советую…

Он не успел договорить. Послышался удар в дверь. За нею стоял Кайо.

Вид его заставил отшатнуться даже Ленуара. Обшитое галунами кепи мобиля съехало с растрепанных рыжих кудрей. Мешковатый, не по росту, мундир был изорван и покрыт бурыми пятнами. Устало обтирая пот с осунувшегося, бледного лица, Кайо при общем молчании вошел в комнату. Походка его была нетвердой. Парень был пьян. Дойдя до кресла, он грузно упал в него и с напускной развязностью крикнул:

– Вина!..

Маринони, снова пожав плечами, отошел в дальний угол. Ленуар стал суетливо обшаривать буфет, но, заметив удивленный взгляд хозяина, смущенно обратился за помощью к Бианке.

Девушка налила стакан. Подавая его развалившемуся парню, брезгливо отдернула руку и со слезами на глазах выбежала из комнаты.

Кайо выпил и сплюнул.

– И повоевали же! – хвастливо сказал он и, заметив, что Маринони отвернулся, обратился к Ленуару: – Теперь я – за вами. Все кончено. Вы можете поглядеть…

Смущенный Ленуар не знал, как унять подмастерье.

– Сейчас, сейчас… Но удобно ли будет появиться в такое время в партикулярном платье?

– Со мной не пропадете! – пьяно рассмеялся Кайо. – Вон там припасена для вас знатная униформа. – Он толкнул сапогом брошенную на пол сумку. – Не беда, что мундирчик с покойника! Подойдет в самый раз.

Чувствуя, как краска заливает все его лицо и не глядя на Маринони, Жан торопливо схватил сумку и вышел из комнаты.

Через несколько минут, облаченный в синий капот национального гвардейца, с форменным кепи на голове, он вместе с Кайо был на улице.

Без плана и цели бродили они по городу. У Ленуара кружилась голова. Его тошнило от вида валявшихся трупов. Сад Люксембургского дворца – резиденции рабочей комиссии Альбера – был неузнаваем. Кавалерийские лошади паслись на его лужайках. Под деревьями расположился походный госпиталь со всеми своими кровавыми атрибутами. Поверх остатков разрушенного квартала Суфло виднелись разбитые ядрами стены Пантеона. Еще дальше взлетали к небу темные клубы дыма от горящего предместья Сент-Антуан.

У Ленуара дрожали колени. А его провожатый шел как ни в чем не бывало, переступая через неубранные тела, как через бревна. При этом он без умолку говорил, и Ленуар узнавал всё новые и новые, одна другой страшнее, подробности трех прошедших дней.

Обезображенные улицы Парижа служили живой иллюстрацией к рассказу рыжего подмастерья. Большинство из них уже погрузилось в кладбищенскую тишину, какая охватывает город, разрушенный врагами. Только мрачные фигуры лавочников, с ружьями в руках охранявших свои лавки, свидетельствовали о том, что жизнь здесь не умерла, – она лишь притаилась в ожидании сигнала: «Все кончено, можете торговать спокойно. Те, кто покушался на вашу собственность, утонули в крови».

Ленуар долго слонялся по улицам, послушно следуя за своим нетрезвеющим проводником. К Маринони он вернулся утомленный, но радостный. Сегодня он впервые почувствовал себя хозяином положения. Наконец-то дело принимает нужный оборот!..

Удовлетворенный новым курсом политики, Ленуар уже не обращал внимания на ворчание Маринони, предсказывавшего всяческие беды. Порядок торжествовал, а это главное! Если и дальше пойдет так же, двигатель Ленуара понадобится очень скоро – может быть, даже раньше, чем он успеет его построить.

Жан зло посмеивался над сомнениями итальянца, пока, наконец, на президентском кресле не оказался Бонапарт, этот безработный принц, который от безделья писал трактаты об упразднении бедности, а с годами превратился в старого, прожженного кутилу.

Однако торжество Ленуара было недолгим. Предсказания Маринони сбывались. Дела улучшались слишком медленно. Парижане забыли о прежнем блеске. Работа стала тяжелей, долги обременительней. Компаньонам все еще приходилось самим работать в мастерской: того, что удавалось выколотить из рабочих, не хватало даже на покрытие процентов по долгам, на налоги и самые насущные расходы.

Владельцы мастерской вновь ощутили на себе тяжелую пяту банка и биржевиков. Жизнь опять поворачивалась вспять. На компаньонов надвигался призрак крупного фабриканта.

При таких обстоятельствах владельцы заведения на улице Рокетт вступили в эпоху Второй империи.

В их делах наступило затишье.

6

Жан все еще не решался сделать предложение Бианке. Его смущали тяжелые материальные обстоятельства, в которых оказалось дело.

А бедная девушка, не зная, что на уме у молодого человека, начинала подумывать о том, не ошиблась ли она. Пересиливая себя, она стала не так часто видеться с Жаном. Если прежде ни одна воскресная прогулка не проходила без его участия, то теперь Бианка зачастую уходила одна. Бывало даже так, что, засидевшись за своими бумагами, Жан забывал про свидание и, вместо того чтобы идти об руку по аллее парка с молодой подругой, сидел за столом, роясь в книгах.

Жан внимательно изучал истрепанные листы старых газет и журналов, сверяя их со справками, собранными через нотариусов со всех концов Европы. Его не смущало даже то, что часть этого материала была на чужих языках. Со словарями в руках разбирал он замысловатую немецкую готику и трудно выговариваемые английские слова.

Однажды, отбросив в сторону словари, Ленуар радостно стукнул кулаками по столу:

– Неужели и теперь они его не используют? Этого не может быть! Я сумею доказать им выгоду этого дела.

И он принялся усердно писать. Теперь уже всякий заглянувший в его записи понял бы, над чем он работает.

Валявшиеся на столе и на полу книги, газеты, вырезки и справки представляли собой не что иное, как материалы к истории двигателя, работающего на топливе, сжигаемом внутри цилиндра. Ленуар вел нечто вроде дневника своих изысканий. Он писал:

«Мои ожидания оправдались. Не могло случиться так, чтобы не была подхвачена потомками идея Папена о двигателе, в котором тепло, выделяемое топливом, должно быть использовано без посредствующего тела – водяного пара, применяемого в современной нам поршневой паровой машине. Такие идеи не погибают.

Книга бакалавра Дюльби де ля Фоша о Папене натолкнула меня на мысль порыться в архивах. В том или ином виде они должны были отразить мысль преемников идеи Папена. И действительно, очень скоро я обнаружил, что в Англии, Франции и даже в отсталых странах – Италии и Германии – идея сжигания топлива внутри рабочего цилиндра двигателя пустила ростки. Один за другим появляются изобретатели, предлагающие свои конструкции такого «двигателя внутреннего сгорания».

Немало времени отняли поиски подходящего топлива. Здесь были: водород, водяной газ, болотный газ, пары различных горючих жидкостей. Но наиболее удачными все же оказались попытки применения светильного газа. Жан писал:

«Предположение, сделанное мною в «Холостом парижанине» тем вечером, когда меня сочли за сумасшедшего, не только оказалось верным, но, к сожалению, и не очень новым: светильный газ – действительно тот самый вид горючего, которого не хватало Папену…»

Далее следовали подробные выписки из патентов, справок и описаний двигателей:

«1. Первым, кто изобрел и построил действующую газовую машину, был англичанин Джон Барбер в 1791 году. Ряд обстоятельств способствовал успеху его изобретения. Благодаря Уатту, Ньюкомену и Смитону механики получили богатый опыт от паровой машины. Мастера научились с большой точностью изготовлять детали, зачастую изобретая для их обработки даже специальный инструмент высокого качества. Все это дало возможность англичанину Барберу составить его проект.

Барбер предлагал извлекать газ для его машины из угля, дерева, нефти или иного какого-нибудь вещества, нагреваемого в реторте.

4. Значительный интерес, на мой взгляд, представляет машина, изобретенная позже англичанином Робертом Стритом. Он взял на нее патент в 1794 году. Горючее взрывалось в цилиндре и силою своего расширения толкало поршень. Газ получался путем впрыскивания паров терпентина или керосина внутрь цилиндра и испарения их там.

7. В 1799 году француз Филипп Лебон выправил два патента на газовый двигатель. Строго говоря, первый патент содержал скорее изложение процесса производства светильного газа из угля, чем описание собственно машины. Во втором Лебон предлагал использовать этот газ для приведения в движение машины, по устройству весьма схожей с обыкновенной паровой машиной. Воспламенение происходило поочередно по обеим сторонам поршня. К сожалению, машина Лебона требовала такой точной выработки частей, что машиностроители не могли с этим справиться. Впрочем, если бы этот инженер не был убит в 1804 году, он, быть может, и добился бы успеха. Его способности, по-видимому, были достаточны, чтобы преодолеть величайшие трудности».

В этом месте на полях рукописи Ленуар сделал еще и пометку, подчеркнутую красным:

«Для меня остается неясным, в какой мере целесообразно сжимание горючего газа и воздуха перед его сжиганием. Усложнение машины получается значительное, а будет ли работа машины лучше, неизвестно».

Далее следовали записи:

«9. В 1820 году некто Р. В. Сесиль из Кембриджа прочел в собрании членов Кембриджского философского общества доклад, озаглавленный: «Применение водорода к производству двигательной силы в машинах, с описанием двигательной машины, которая приводится в действие давлением атмосферы и разрежением, образуемым сжиганием водорода и атмосферного воздуха». В этом докладе описывалась построенная Сесилем машина. По утверждению автора, он добился в ней совершенно правильного чередования вспышек в цилиндре при шестидесяти круговращениях в минуту…

10. У Лебона было много последователей, особенно во Франции. Но следующее изобретение практически осуществленной машины принадлежит опять-таки англичанину Сэмюэлю Броуну, запатентовавшему две разные модели ее в 1823 и 1826 годах. Его машина была первой, которая работала в Лондоне, используя давление атмосферы в качестве двигательной силы…

По-видимому, Броун был столь же отличным коммерсантом, как и инженером. Ему удалось образовать промышленную компанию, взявшуюся за постройку его машин для трех надобностей: перекачивания воды, приведения в движение механических экипажей и лодок.

13. Вот и тот год, когда я пришел в Париж, – 1838. Опять англичанин – Вильям Барнетт. Он трижды патентовал свою двигательную машину. Эта машина содержит столько новых деталей, что ее, по-моему, нельзя не рассматривать как новый этап в развитии двигателей подобного рода».

Здесь снова была сделана пометка на полях:

«Опять та же ошибка, уже совершенная ранее Лебоном: Барнетт усложнил конструкцию ради предварительного сжатия смеси? Что оно дает? Эти вопросы для меня неясны…

29. Последним по счету документом, который мне удалось достать, является сообщение об американском докторе Дрэке, выставившем свой двигатель в Филадельфии в 1843 году. Машина его поистине замечательна. Я никак не мог предполагать, что по ту сторону океана существуют люди, способные к столь продуманному изобретательству.

В горизонтальной машине Дрэка употреблялся обычный светильный газ, смешанный с девятью или десятью объемами воздуха. В дальнейшем машина переделывалась и работала даже на керосине…

Прежде чем приступить к самостоятельной работе, мне совершенно необходимо разобраться в наследстве, полученном от предшественников. Из наследства, несомненно, можно извлечь пользу. Но для этого необходимо его прежде всего как следует изучить».