Текст книги "Братья Святого Креста (СИ)"

Автор книги: Николай Шелонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

XII

Между тем осуществление задуманного мною плана – создания единого мусульманского царства, видимо, находило для себя благоприятные условия. Со всех концов Египта и из отдаленной Персии сходились на поклонение мне последователи учения измаилитов. Имя мое и чудесная весть о моем появлении привлекала ко мне даже многих из суннитов. Халиф Египта Мостансер отказался от титула верховного имама, который он носил до сих пор, и предоставил его мне. Он не мог, даже если бы и захотел искренне, передать мне светской власти, так как многие из его подданных не разделяли учения измаилитов, и в их глазах я, во всяком случае, являлся лицом довольно загадочным. Но обладание Египтом и не было мне нужно сейчас: взор мой обращался в другую сторону, туда, где гремела слава христианского оружия, где несколько лет тому назад цветущее и сильное Иерусалимское королевство расшатывалось под ударами мусульман. Иерусалим уже пал, но многие из основанных крестоносцами княжеств еще держались. Мне, считал я, надлежало взять Иерусалим и сделать его столицей нового царства…

Я посылал приближенных мне проповедовать измененное мною учение измаилитов в Персию. Проповедь имела успех, и новообращенных было множество. Весь Белуджистан почти принадлежал уже к числу последователей нового учения.

Но я все еще был халиф без трона, наместник Магомета без царства и столицы!

Мемфис не мне принадлежал, и я был в нем лишь гостем. Я посоветовался с Эль-Ассой и важнейшими из приближенных ко мне лиц. Все они разделили мое мнение, по которому надлежало приобрести в собственность какое-либо укрепленное место и сделать из него мою столицу и убежище для вновь обращаемых.

Мой выбор пал на область Рудбар, смежную с Казбином. Она принадлежала Мегди, именовавшему себя ибн-Алия, т. е. потомком Алии. Но если я, сын Алия, явился среди правоверных, то и наследие моего отца должно было принадлежать мне.

Однако, прежде чем прибегнуть к силе, я решил испытать хитрость. Я объявил Эль-Ассе, что желаю лично приветствовать халифа Мостансера и из Каира, где он имел пребывание, пройти в пределы Персии, где было множество измаилитов, чтобы явиться им.

Весть о том, что чудесным образом явившийся, согласно предсказанию, сын Алия, наместник пророка, намерен лично выступить на проповедь своего учения, быстро распространилась не только в Египте, но и за его пределами.

Одно за другим приходили ко мне три посольства от халифа Мостансера, чтоб выведать мои намерения, видимо, начинавшие беспокоить его.

Но я не счел нужным выяснять их и отвечал, что прошу только позволения приветствовать славного Мостансера, халифа египетского и моего родственника, на пути в Персию.

Видимо, мое намерение идти в Персию пришлось по душе халифу, так как вскоре я был уведомлен, что не имеется никаких препятствий к моему отъезду в Каир.

В это время у меня был уже отряд собственной гвардии, составленный из фанатически преданных мне людей. Начальство над ним я поручил Бедр-аль-Джемалу – искусному воину и человеку, знавшему о моем намерении завладеть областью Рудбар и основать в ней свою столицу.

Я побоялся возвратить своих жен их отцам, так как это было бы сочтено величайшим оскорблением, и мой гарем я брал с собой. Вместе с гаремом должна была следовать и Агнесса, за последнее время тщетно упрашивавшая меня отпустить ее в пределы христианских княжеств.

Эль-Ассу я оставил наместником своим в Мемфисе: здесь теперь находилась величайшая святыня измаилитов – место, в котором Измаил провел долгие годы своего заточения. Гробница Ненху-Ра, по моему повелению, была наглухо заложена, и осталась лишь небольшая ниша, служившая хранилищем папирусов.

Я не буду описывать нашего торжественного шествия по Египту: не только измаилиты и шииты, но и верные сунниты отовсюду стекались, чтобы видеть меня и принять мое благословение. Многие оставались, чтобы сопровождать меня, и когда мы приближались к Каиру, то, казалось, какая-то могучая рать двинулась войной против халифа Мостансера.

Наступил, наконец, и день моего торжественного въезда в Каир – памятный для меня день!..

Посланные от Мостансера встретили нас в пяти стадиях от города и, так как было уже поздно идти дальше, то вступление было отложено до утра.

Вид моих воинов, видимо, произвел впечатление на посланных, и по их совету халиф Мостансер решил принять меры предосторожности: по крайней мере, на другой день пришел к нам многочисленный отряд войска, присланный, чтобы служить в виде почетной стражи.

Но я хорошо знал, что эта стража предназначалась для того, чтобы воспрепятствовать мне захватить город, к чему представлялась полная возможность.

С самого вечера обширная равнина, на которой разбит был наш лагерь, покрылась толпами народа, вышедшего навстречу Измаилу-бен-Алия. Мои воины окружали палатки мои и моих жен и препятствовали натиску любопытных.

С наступлением ночи, множество костров на далекое пространство, почти вплоть до самого города, загорелось ярким пламенем. Глухой говор и шум многотысячной толпы нарушал безмолвие ночи.

Я вышел из палатки и долго созерцал красивую картину, раскинувшуюся передо мной. Тут только воочию постиг я, какая власть над людьми дана мне в руки, и почувствовал свою силу.

Да, благодаря этой вере в меня, я могу достигнуть всего, что захочу!..

Воображению моему уже рисовалась картина могущественного царства, где не было неравенства, не было несправедливости, не было зла; где борьба и внутренний разлад были чужды человеку, вполне подчинившемуся чужой воле, предоставившему ей искать истину…

И я был уверен, что сумею достигнуть этой истины!..

Я проживу еще долгие столетия… Я обладаю уже многими знаниями, но я увеличу их во сто крат… Мир раскроет передо мной свои законы, – и не только окружающий меня мир, но и область, таинственная область, лежащая за пределами его и за пределами земной жизни человека!.. И Агнесса – слабая, неопытная девушка, – осмеливается считать греховными и несбыточными мои надежды!..

Я подошел к обширной палатке, в которой заключены были мои жены и невольницы.

Вооруженные евнухи, стоявшие на страже при входе, распростерлись ниц.

Я откинул полог и позвал Агнессу. Она вышла ко мне, кутаясь в белую чадру.

– Смотри, Агнесса, – сказал я ей, указывая на тысячи огней, – вот отовсюду сошелся народ, видящий во мне своего властелина. Придут еще многие, и все сойдутся под мои знамена. Как говоришь ты, что несбыточны мои надежды?..

Девушка откинула покрывало и несколько секунд всматривалась в развертывавшуюся перед ней картину и прислушивалась к шуму и говору толпы.

С удивлением заметил я, как при этом лицо ее все более и более подергивалось грустью.

– Боже мой! – наконец, проговорила она с тяжелым вздохом, – снова прольются реки крови!.. Но да будет воля Твоя!..

– Что смущает тебя, Агнесса? – спросил я. – Ты видишь, что я не лгал, и что тысячи людей готовы идти за мной. Я создам сильное царство – сильное своим единством и своей верой… Не печалься – я скажу тебе еще… Смотри!

Я вынул из пояса сосуд финикийского сплава, взятый мною от Ненху-Ра, и показал ей.

– Ты выпьешь чудного эликсира, и жизнь твоя продолжится на столь же долгие годы, как и моя…

Я ожидал, что она в восторге бросится ко мне.

Но она отшатнулась в ужасе и вскричала:

– Не надо, Аменопис!.. Умоляю тебя – пощади!..

– Почему, Агнесса? – едва мог я выговорить от изумления.

– Потому, что только от Бога зависит жизнь человека! Я не хочу жить дольше, чем живут другие люди!..

– Перестань!.. Ты сама не знаешь, что говоришь! Ты сказала, что любишь меня?..

– Люблю… и боюсь, Аменопис!

– Бойся лишь раздражать меня!.. Я дам тебе долгую, бесконечно долгую жизнь – и ты разделишь ее со мной!.. Пей!..

Я протянул ей сосуд.

– Ни за что, Аменопис!..

– Ты выпьешь!..

Я обхватил ее одной рукой и другой поднес сосуд к ее губам. Она билась и защищалась с отчаянием. Ее сопротивление – бессмысленное и необъяснимое, как был уверен я – раздражило меня. Я крикнул сторожевых евнухов, велел им держать девушку, концом кинжала разжал ее плотно стиснутые зубы и заставил ее проглотить драгоценную жидкость. Знаком отослал я евнухов и, поддерживая ее, ввел в палатку.

– Останься одна, Агнесса, и одумайся!.. Помни, что нельзя противиться мне!..

Невольницы приняли почти бесчувственную девушку. Приказав уложить ее и не тревожить, я удалился к себе.

XIII

Лишь только солнце показалось над горизонтом и совершен был утренний намаз, как лагерь пришел в движение. Я сел на коня. Впереди меня несли священное зеленое знамя, и рядом с ним развивалось знамя моей дружины. Воины мои, в кольчугах, с блестящими щитами и копьями, ехали впереди меня, и их же отряд охранял повозки моего гарема. Многочисленные воины Мостансера стройными рядами двигались с боков и позади процессии.

Тысячи людей бросались сквозь ряды воинов, чтоб прикоснуться ко мне, и воздух дрожал от громовых кликов приветствия.

Солнце уже поднялось высоко, когда я подъезжал к южным вратам Каира. Здесь ожидали нас новые толпы и сам градоправитель Каира. Сойдя с лошади, он приблизился ко мне, пал на колена и поцеловал край моего халата.

В крепостных воротах произошла такая давка, что толпе удалось прорвать с боков ряды воинов Мостансера, и тогда началась неописуемая сцена! Толпы окружили меня, некоторые снимали свои одежды и бросали их под ноги моего коня, другие простирались перед ним сами. На изукрашенных балконах виднелись закутанные фигуры женщин, которым дозволено было взглянуть на Измаила-бен-Алия.

Солнце стояло уже на полдне, когда я, наконец, въехал во внутренний двор жилища Мостансера. Ворота захлопнулись и отделили меня от толпы.

Халиф Мостансер вышел из дворца навстречу мне и приветствовал меня, как верховного имама.

Две недели провел я в Каире, пользуясь гостеприимством Мостансера. Здесь свел я знакомство со многими последователями учения измаилитов, пользовавшимися большим значением. Самых фанатических приверженцев нашел я в лице Абу-Недим-Сарради и шейха Абдалмелик-бен-Аттаха, дая иракского. Этот последний был особенно полезен мне, так как ему известны были все дороги Белуджистана и Испагани. Кроме того, он знал лично и Мегди, владетеля Рудбара.

Абдалмелик бен-Аттах говорил мне, что если даже численность войска моего дойдет, вместе с его воинами, до шестидесяти тысяч человек, то и тогда нечего и думать покорить силой Рудбар, защищенный естественными неприступными твердынями. Но он одобрил мое намерение завладеть Рудбаром – это была центральная область между Персией, Египтом, Сирией и Палестиной. Владея Рудбаром, нам представлялась полная возможность направить наши силы в любую сторону, между тем как предполагаемая столица моего будущего государства – замок Аламут – был бы недоступен для вторжения, защищенный горами.

Персией правил в то время Мелик-шах и, хотя область Рудбар и ее правитель подчинены были Персии, но Мелик-шах был человек слабый, нерешительный, и можно было надеяться, что новое государство, мною основанное, успеет окрепнуть, прежде чем он решится нанести ему решительный удар.

Из Каира я направил свои войска во владения иракского дая, сам же, лишь в сопровождении Бедр-ал-Джемала, направился чрез Алеп и Багдад сухим путем в Кузистан, Езд и Кирман, всюду проповедуя свое учение, но называя себя лишь посланным Измаила-бен-Алии.

Мое странствование продолжалось долго, и только на шестой месяц я достиг, наконец, области Рудбара и стоял перед вратами неприступного замка Аламута. Слух о моем прибытии опередил меня, и Мегди принял меня радушно.

Замок Аламут высился на вершине неприступной горы. Отсюда открывался вид на далекое пространство, и сторожевые, расставленные на высоких башнях, всегда могли предуведомить вовремя о приближении неприятеля.

Я с половины пути отослал Бедр-ал-Джемала к иракскому даю с приказанием, чтобы мои воины, по два и по три человека, сходились к замку Аламут, как бы для того, чтоб видеть и услышать посланника Измаила-бен-Алии.

Это не должно было никого удивить, так как действительно по моем прибытии стеклись к замку многие даже из подданных Мегди и расположились обширным лагерем по склонам горы Аламут.

Сам я, между тем, решил ближе ознакомиться с местностью и в особенности с той системой, благодаря которой Мегди умел держать в слепом повиновении своих воинов. Об этом повиновении мне рассказывали чудеса, которым, однако, я не мог верить. Но ближайшее знакомство с Мегди заставило меня воочию увидеть пример подобного повиновения.

Я говорил уже, что Мегди принял меня с почетом. Это дало мне надежду, что, может быть, он согласится добровольно уступить Измаилу наследие отца его Алия. Я вел с даем долгие разговоры об учении Магомета и с удивлением замечал, что он, в сущности, не признает ни закона Магометова, ни то, что тот был посланником Единого Бога.

В одну из таких откровенных, дружеских бесед, когда мы вдвоем гуляли около стен замка, я решил заметить Мегди:

– Прости мою смелость, могущественный, но мне кажется, что ты не признаешь непреложности закона, данного пророком?

Сказав эти слова, я с тревогой взглянул на старика, боясь, что приведу его в гнев.

Но Мегди только улыбнулся и, остановившись, положил руку на мое плечо.

– Ответь мне ты, Гассан (так называл я себя), посланник великого Измаила-бен-Алии, – сказал он, – а ты сам признаешь за истину все, что сказано в Коране?..

Я потупился и молчал.

– Ответь мне, – продолжал старик, – ты веришь басне о том, что Измаил-бен-Алия, как называют этого человека, провел в заточении, без пищи и питья, несколько столетий?..

– Да, повелитель, – вскричал я, в упор смотря на Мегди, – этому я верю, потому что это я знаю!..

Мегди взглянул на меня с удивлением: тон мой был чересчур искренен, чтобы можно было в нем сомневаться и заподозрить меня в намеренной лжи.

– И ты также! – через секунду вскричал старик. – Этот человек сумел убедить и тебя! А право, я считал тебя умнее и ученее, чем ты есть!..

Эти слова задели меня за живое.

– Постой! – отвечал я. – Я не говорю тебе, чтоб я верил в подлинность Измаила, учение которого я проповедую, или в истинность этого учения, но я знаю, что он действительно провел в заточении долгие столетия, без пищи и питья, и вышел, чтоб возвратиться для жизни.

Мегди глубоко задумался.

– Откуда ты знаешь это? – спросил он после долгого молчания.

– Этого я не могу сказать тебе; но верь, что я знаю, а что я знаю, то истинно.

– Может быть! – с некоторым раздражением отвечал Мегди. – Но чего хотите достигнуть вы, проповедуя ваше учение? Не думаете ли вы, что за вами пойдут те, кто служит мне?

– Может быть! – вскричал я, забывая всякую осторожность.

Мегди пытливо взглянул на меня.

– Это хорошо, – сказал он, – что ты не скрываешь своих намерений. Я не стану мстить тебе за откровенность. Но вот что: решил ли ты, в чем заключается моя сила?..

– В твоем учении!..

– В моем учении!.. Не все ли равно – мое ли учение или твое?

После небольшой паузы Мегди снова обратился ко мне:

– Смотри же, Гассан, – воскликнул он, – гляди на этих полных жизни юношей!..

Он поднял руку по направлению к вершине башни.

Я увидел при этом жесте, как оба часовых перегнулись за ограду. Их белые одежды светлым призраком выделялись между зубцами.

Мегди махнул рукой – и один из часовых ринулся вниз с громадной высоты…

Я замер от ужаса…

Лишь только раздался глухой звук ударившегося об землю тела, как снова Мегди взмахнул рукой, и второй часовой последовал за первым.

– Скажи же, скажи твоему Измаилу, – обратился ко мне Мегди, – пусть он спорит со мной!..

Старец двинулся вперед, по направлению к воротам замка.

Я последовал за ним, не имея силы произнести ни слова.

Мы прошли мимо бесформенной массы, в которую обратились тела двух юношей.

В молчании приблизились мы к воротам, из которых уже выходили служители, чтобы убрать тела убитых.

– Приходи на пир ко мне, гость мой Гассан! – перед лестницей своего дворца сказал мне Мегди. – Я покажу тебе, и ты сам испытаешь, что такое блаженство, обещанное мною правоверным! Придешь?..

– Приду!.. – отвечал я.

…один из часовых ринулся вниз с громадной высоты…

Мегди поднялся на несколько ступенек, между тем как я, все еще не будучи в состоянии прийти в себя, оставался недвижим на одном месте. Я не мог оторвать взоров от этого старика: в одно и то же время в душе моей пробуждалась и ненависть к нему, безотчетная ненависть, и захватывающая злоба – и в то же время я готов был броситься к его ногам…

Таково обаяние могучей силы, в чем бы она ни выражалась.

А старик, поднявшись на несколько ступеней, вновь обернулся ко мне.

– А знаешь ли ты, Гассан, – спросил он, – кто были те юноши?

– Твои служители?..

– Мало того, – то были… мои сыновья!..

С этими словами он скрылся в дверях своего жилища.

XIV

Я вернулся в отведенное мне помещение. Я страдал и сомневался. Еще немного времени тому назад мне казалось ничтожным пролить человеческую кровь, пожертвовать многими жизнями для того, чтоб осуществить свои планы. Я думал, что для этого нужны только твердое намерение и сильная воля.

И вот я увидел лицом к лицу жертвы, принесенные неизвестно для чего.

Что это было?.. Жестокость, превосходящая всякие границы?.. Желание вызвать в другом удивление и тем потешить свое тщеславие?

Ни того, ни другого я не мог допустить со стороны Мегди.

Оставалось предположить, что в его глазах и его собственная жизнь, и жизнь всех людей не имела никакой цены. Для него – потому, что он не видел ее цели, и смысл ее был для него скрыт. Для других – потому, что он же, внушив им живую надежду на будущее, приучил смотреть на земную жизнь, как на досадное препятствие к вечному блаженству.

Теперь только понял я, сколько нужно веры в необходимость, в истинность и справедливость своих действий, чтоб спокойно жертвовать человеческой жизнью. Я содрогался и хотел было отказаться от всего, бежать от деятельности и в тишине и отдалении предаться науке, которая одна могла открыть мне путь истины…

Но тут в ушах моих как бы вновь прогремели приветственные клики толпы, торжественно встречавшей меня в Каире, и – таково сердце человеческое – жребий мой был безвозвратно брошен!..

Я с нетерпением стал ожидать вечера, когда Мегди обещал показать мне чары, которыми он прельщает своих последователей и рабски подчиняет их своей воле.

Все измаилиты, принимавшие учение Мегди и повиновавшиеся ему, как наместнику Измаила, сына Алия, разделялись на три класса: даев, рефиков и федаев.

Дай[10]10
  Dai (дай) – причастие арабского глагола, собственно значащее – призывающий.


[Закрыть] составляли первый и важнейший класс. На них, как и вообще у всех измаилитов, возлагалась обязанность распространять учение секты.

Они рассеивались по всем странам и всюду вербовали прозелитов. Между даями были еще свои подразделения: дай-элдоаты и дай-даи. Эти последние имели в своем распоряжении многих даев и были как бы начальниками миссионеров известной области.

Рафиками назывались все те, кто не имел определенной должности и лишь исповедовал учение измаилитов.

Федаи были именно те, кто находился в непосредственном распоряжении Мегди. Они-то именно были обязаны всецело, слепо подчиняться его воле, ее одну признавая за единственный, данный человеку закон. Исполнение воли повелителя влекло за собой достижение вечного блаженства – только это одно. Ничто другое, никакие подвиги, никакия молитвы не могли открыть для федая дверей рая.

Все войско Мегди состояло из федаев; их он посылал на службу к другим властителям, где они скрывали свою принадлежность к измаилитам, и чрез них знал все, что совершалось на всем Востоке.

Одного слова Мегди было достаточно, чтоб любой из повелителей Востока пал бездыханным под ударами находившихся у него на службе, но неизвестных ему, страшных федаев!..

Как достигал Мегди подобного презрения к смерти со стороны своих подчиненных?..

Я должен был это узнать и с замиранием сердца вступил в чертог, где готовился пир, на который был приглашен властителем горы Аламут.

С восточной стороны замка, где гора обрывалась неприступным обрывом, раскинуты были сады властителя, в которые запрещен был вход даже федаям. Эти сады обнесены были высокими каменными стенами. Кто жил за этими стенами, тот не имел никакого сообщения с остальным миром. С восточной террасы дворца, где было приготовлено место для пиршества, открывался вид на эти сады. Но и отсюда виднелись лишь кущи высоких деревьев да доносился чудный аромат цветов, но во внутренность таинственных мест не мог проникнуть ничей взор.

Когда служители провели меня на террасу, я застал уже там многих даев, возлежавших вокруг уставленного яствами низкого стола. Между ними я заметил белые одежды нескольких молодых федаев.

Мегди возлежал на отдельном возвышенном месте.

Он встретил меня ласковым приветом, и на лице его я не заметил ни малейшего смущения… Как будто не он сделался сегодня убийцей своих родных сыновей!..

– Здравствуй, Гассан! – милостиво сказал он. – Займи место за столом! Ты знаешь, что наши обычаи не вполне сходятся с обычаями, принятыми на Востоке!.. Жил некогда мудрый и прекрасной народ, которого ты, конечно, не знаешь – то были эллины!.. Они умели жить и умели пировать!.. На пирах они возлежали, увенчанные цветами – и мы следуем их обычаю!..

– И в Египте, повелитель, в древнем свободном Египте, был обычай возлежать на пирах – хотя, впрочем, он перешел туда действительно от эллинов, – отвечал я, занимая указанное мне место, в то время как прислужник осыпал мое ложе цветами и надел на мою голову венок из роз.

– Ты – образованный человек, Гассан! – с некоторым удивлением воскликнул Мегди. – Немногие из нас – даже едва ли кто-нибудь – знает о древних египтянах и эллинах!. Да, эллины обожали прекрасное и поклонялись ему!..

– Они сами, повелитель, – невольно заметил я, – были прекрасны, как день, а их песни звучали как музыка…

– Неужели ты знаешь по-гречески, по-древнегречески? – вскричал Мегди.

– Знаю, повелитель!..

– Воистину, ты учен, Гассан! Тогда спой нам одну из этих песен.

Служитель подал мне лютню, подобную той, на которой учили играть нас, «воспитанников Фараона».

Я взял аккорд и своим звучным, полным силы голосом запел грустную, но величественную песнь о гибели священного Илиона.

Мегди поник главою и слушал меня в молчании, но по лицу его было видно, что пение мое производит на него глубокое впечатление.

Остальные слушали меня скорее с любопытством, чем с удовольствием. Я пел рапсодию за рапсодией, и всякий раз, как я останавливался, Мегди кивал мне головой и с ласковой улыбкой говорил:

– Еще, Гассан, еще!..

Наконец, голос мой стал прерываться, и пальцы с трудом перебирали туго натянутые струны.

– Спасибо тебе, Гассан! – воскликнул Мегди, – ты умен и учен! Ты доставил мне истинное удовольствие!.. Оставь Измаила и живи у меня!.. Право, ты не раскаешься!..

Я улыбнулся этому желанию и с подобающим почтением отвечал:

– Благодарю тебя, повелитель, но я обещал служить тому, кому служу…

– Тебе должны служить, Гассан! – с ударением вскричал Мегди. – Впрочем, подождем, – что-то ты ответишь мне чрез два-три дня!..

Он усмехнулся, еще раз взглянул на меня, прищурив свои блиставшие умом глаза, и хлопнул в ладоши. По этому знаку прислужники тотчас поставили на стол дымившиеся блюда и наполнили кубки вином.

– Тебе придется довольствоваться водой, бедный Гассан! – воскликнул, смеясь, Мегди, – хотя ты и принадлежишь к измаилитам, но ведь и им запрещено употребление вина, – это только мы разрешаем себе пользоваться всем, что служит к услаждению жизни!..

– Нет, повелитель, – возразил я, подставляя свой кубок виночерпию, – Измаил бен-А. лия отменил неправильно введенный суннитами в Коран закон, по которому правоверным воспрещено употребление благородного напитка! Позволь же и мне осушить кубок во здравие твое и твоих верных сынов!

Я поднес было кубок к губам, но остановился, заметив, как внезапно нахмурился Мегди.

– Пей, Гассан, пей! – сказал он, заметив мое смущение. – Только, – к удивленно моему, прибавил он на чистом языке эллинов, – только теперь я начинаю думать, что называющий себя Измаилом действительно мудр и умеет играть страстями человека! Берегись, Гассан!.. Его мудрость может быть опасна мне, но еще опаснее она для него самого!.. Или, может быть, это ты направляешь поступки наместника Магомета?

– Я только советую, повелитель! – смиренно отвечал я.

– Тогда лучше оставайся при мне, Гассан!.. Впрочем, я спрошу тебя после!.. Пейте же!.. – закончил он по-арабски, обращаясь уже ко всем присутствовавшим.

С каждым осушенным кубком все большее и большее оживление проявлялось между пирующими. Всех возбужденнее казались молодые федаи. Их глаза блестели как у безумных, речи становились все несвязнее и страннее. К удивленно моему, я услышал, как один из федаев вполголоса спросил другого:

– Как ты думаешь, допустит ли нас сегодня повелитель перенестись в райскую обитель?..

– Я думаю, что так!.. – блистая радостным взором, отвечал другой.

Итак, подумал я, мудрый Мегди действительно умеет на земле показывать своим подданным рай, приготовленный для правоверных!.. Только где же этот рай?..

Не в этих ли таинственных садах?..

Взор мой обратился к высоким стенам, из-за которых выставлялись зеленые вершины деревьев, серебрившиеся при свете месяца, и откуда доносился до нас аромат цветов.

– Вероятно, там! – решил я, и, как бы в подтверждение моих слов, за стенами послышались звуки тихой музыки, и стройный хор свежих женских голосов покрыл говор пирующих.

Все смолкли при первых звуках. Молодые федаи были поражены больше всех: они замерли, веки их приковались к стенам сада, и грудь тяжело дышала…

Оживились при звуках этого пения и суровые, пожилые дан. На лицах их отразилось то же волнение, которое охватывало и полных жизни юношей.

Звуки музыки и пения становились все слышнее и слышнее, как бы приближаясь к нам. Служители вновь наполнили кубки, и Мегди, приподнявшись со своего ложа, воскликнул:

– Выпейте, дети!.. Вино услаждает жизнь!.. Пейте!..

Он сам осушил кубок, и все, в том числе и я, с громкими криками восторга последовали его примеру.

Мегди хлопнул в ладоши. В то же мгновение площадка, лежавшая перед террасой и примыкавшая к стенам, ограждавшим сады, осветилась множеством факелов. Девушки в белых одеждах сменили прислужников и осыпали нас дождем цветов. Среди ярко освещенной площадки забил высокий фонтан и рассыпался тысячами игравших всеми цветами и сверкавших брызг водяной пыли…

Я чувствовал, как голова моя начинает кружиться и от выпитого вина, и от одуряющего аромата цветов, и от яркого света, и от этого все громче и громче звучавшего усладительного нения.

Все начинало в моих глазах сливаться в одну чарующую, волшебную картину. Мои чувства как бы вдруг приобрели необычайную остроту, сердце судорожно билось, кровь обращалась быстрее и быстрее, и вместе с тем сладостное чувство жизни, какой-то беспричинной радости переполняло мою грудь и охватывало все мое существо.

Но вот высокая стена сада, ярко освещенная светом факелов, вдруг раздвинулась, и оттуда, из темной глубины, казалось мне, выпорхнул рой чудных видений… Одна другой прекраснее, в упоительном танце, носились перед нами толпы танцовщиц, сверкая золотом и драгоценными камнями, то сплетаясь в длинные вереницы, то разбиваясь живописными группами вокруг фонтана…

Мне казалось, что ноги их не касаются земли, что сами они реют в дрожащей воздушной сфере, что свет факелов не отражается от них, но как-то дивно проходит сквозь их одежды и тело…

Сладостный восторг охватывал меня все с большею и большею силой. Казалось, мое тело не имеет веса, и сам я точно несусь вслед за этими мелькающими передо мной прекрасными видениями.

Мелодия пения звучала все нежнее и страстнее. Тише становился и звон аккомпанировавших ей лютней, как бы замирая где-то вдали. Вместе с тем плавнее и тише делались движения танцовщиц…

С трудом оторвал я свой взор от чудной картины и взглянул на пирующих. О, какие лица увидел я!.. На каждом из них отражалась такая энергия, такое страстное одушевление, что даже пожилые дай выглядывали юношами: взоры их сверкали огнем, щеки горели румянцем, свежие венки из роз покрывали их раскинутые по плечам волосы…

Да, то был жизнерадостный праздник, на котором человек праздновал свою тесную связь с землей и не хотел знать ничего, кроме этой земной жизни и ее скоро проходящих, но захватывающих наслаждений!..

Юные прислужницы, блиставшие красотой, внесли чаши с благовонным курением. Наркотический дым облаками поднимался из чаш, расплывался в упоенном ароматами цветов воздухе и легкой синеватой пеленой заслонял пламя светильников.

Одна за другой танцовщицы оставляли площадку и, вбегая на террасу, опускались около ложа пирующих на ковры живых цветов.

Но музыка лютней по-прежнему звучала в отдалении, чаруя и убаюкивая слух…

Еще раз наполнились кубки и еще раз, как в тумане, прозвучал голос старого Мегди:

– Пируйте!.. Верных мне ожидает вечное блаженство, лишь слабый намек на которое дает вам настоящее.

Голова моя закружилась, в глазах потемнело, и я склонился к изголовью своего ложа.

Я не ощущал никакой боли, ни даже усталости. Какая-то сладкая истома охватила мое тело и лишила меня всякой воли над собой. В ушах моих раздавались звуки музыки, я обонял чудный аромат, но мне не хотелось двигаться… С каким-то сладким замиранием, чудилось мне, я быстро лечу вниз со страшной быстротой или точно качаюсь на мягких, колеблющихся, ласкающих меня волнах…

С трудом приподнимаю я веки, озираюсь вокруг – и не могу понять, во сне я или наяву: мягкий свет ласкает мои взоры, та же мелодия лютней звучит в ушах, но я уже не вижу пирующих, и перед глазами моими лишь высятся стены цветочного шатра…

Мое ложе тоже осыпано цветами… А там, вокруг меня, тихо двигаются в такт музыки, цветами же увенчанные, воздушные видения, то приближаясь ко мне, то отдаляясь от меня…

Весь полный неизъяснимого восторга, я простираю к ним руки…

И вот одна из них отделяется и приближается ко мне… Я приподнимаю голову и вперяю в нее свой пылающий взор…

– Агнесса! – восклицаю я, – моя Агнесса!..

Я беру ее за руку, вижу ее, ощущаю… И она тихо склоняется к моему изголовью…