Текст книги "Братья Святого Креста (СИ)"
Автор книги: Николай Шелонский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
IV
Каким смущением была объята душа Аменописа по возвращении от Ненху-Ра!.. Я шел туда, надеясь положить конец моим терзаниям, и возвратился, еще более обуреваемый сомнениями… Великий жрец служил Единому Богу! Мог ли я допустить ранее подобную мысль!.. В чем же будет состоять мой грех, если я по-прежнему буду поклоняться Тому, Кто заповедал моему народу поклоняться Ему Единому?..
Да, но Он вместе с тем дал закон. Этот закон должен быть соблюден, ибо презренны и ненавидимы от Бога преступающие закон! Но ведь и соблюдение закона возможно, если я сделаюсь учеником Ненху-Ра… Обряд?.. Но не прав ли Ненху-Ра, говоря, что обряд – для народа, что он лишь выражает внутренний закон?..
А дивная, таинственная наука жрецов! А чудный жребий жизни и смерти, предсказанный ею мне, Аменопису…
И вот, вспомнил я, как говорил Ненху-Ра о духах, свободных от тела, возвращающихся в родную обитель, незримую и неведомую, или же витающих с надземной сфере…
Ее дух мог быть близок ко мне… Способна ли загадочная наука Ненху-Ра вызвать этот дух пред моими очами, убедить меня в его существовании?..
О, если так, то тогда она истинна! Тогда велика наука жрецов!.. Следуя ей, я буду приближаться к истине!.. Я постигну скрытое от всех, и пред моим прозревшим сознанием восстанет ее образ, с которым по воле дивной судьбы сочеталась моя душа…
И чем больше я, Аменопис, мечтал о неведомом и несбыточном для людей счастии общения с отшедшей из телесного образа душой – тем с большей жаждой охватывало меня желание приобрести власть знания и помощью ее подчинить себе, вызвать к земному проявлению скитавшихся в надземной сфере духов…
Закон и Давший его, заветы патриархов, судьба избранного народа – все стало казаться мне далеким и чуждым. Новый мир развертывался передо мной, и в его чудном просторе, в его непознаваемом на земле бытии мне чудилось необъятно-великое и необъятно-грозное в своей неизвестности…
Вот он – символический язык жреческой науки!.. Я уже начинал читать его…
Мои мысли давили меня, теснясь одна за другою, вызывая за собой новые мысли… Нескончаемая вереница образов, сравнений и новых образов горячила мое воображение…
Я не заметил, как, миновав бесчисленные здания храма, я вышел к первым пирамидам, принадлежавшим общественному кладбищу Мемфиса.
Черное небо уже прояснялось, окрашиваемое светлыми лучами восходившего Ра, и супруга его Изида[4]4
Озирис (Ра) – по понятиям египтян – бог солнца; супруга его – Изида – богиня луны.
[Закрыть] блекла пред его славой. Ни одним дуновением не смущал покоя природы вечный враг могучих божеств – Тифон1. Наступал час поклонения жрецов Ра восходящему животворному светилу[5]5
Тифон – жгучий ураган Сахары, олицетворенный египтянами в злое божество.
[Закрыть][6]6
Служители Ра (то же, что Озирис) приветствовали восход солнца пением гимнов, прославлявших «животворное начало, дающее плодородие земле». Отсюда явились гимны пифагорейцев.
[Закрыть].
Мемфис покоился, объятый сном. Сыпучие пески пустыни дремали в ожидании жгучих лучей «властелина земли». Я проходил мимо восточных врат Мемфиса, священного создания Менеса[7]7
Менее – по преданию, первый фараон Египта, построил г. Мемфис.
[Закрыть]. Тут стояла статуя правившего фараона Сетоса, принадлежавшего к числу учеников верховного жреца Ненху-Ра.
– Сетос – великий Сетос, посвященный во все тайны служения Озирису!..[8]8
Сетос (от 713 до 671 г. до Р. X.) сделан был фараоном по выбору жрецов, к касте которой принадлежал. Эго не единственный пример выбора фараона из касты жрецов, помимо прямых наследников.
[Закрыть] – воскликнул я в душе моей. – Ты, бывший верховным служителем Ра, ты, сам некогда изощренный в чтении звездной книги! ведомы ли тебе грядущие судьбы твои?.. Знаешь ли ты, где будет обитать дух твой, освобожденный от телесной оболочки? открыла ли тебе твоя наука будущее?
Мне, устремлявшему взоры в бездонную глубь неба, казалось, что там, в невидимых сферах, витают тьмы незримых духов, из которых каждый некогда был человеком. Там невещественная обитель, о которой вещал мне Ненху-Ра. Среди духов, отлетевших от земной сферы, парит и ее дух, зрящий меня своими бесплотными очами… Он так же близок мне в своем новом бытии…
В новом бытии!..
Но что это за бытие?..
О, какая неизмеримость отделяет меня от него, и вместе как легко, как неожиданно перейти человеку через эту неизмеримость!.. Та же участь ожидает и меня… Что сказал мне Ненху-Ра об этом новом бытии?.. Мое земное существование освящено моим сознанием; я чувствую его, я существую, потому что сознаю… Меня могут страшить и горе и муки, – но я знаю их… Там же – все неизвестно, все несоизмеримо с земным, там тайна, сокрытая от века… И что же может примирить меня с необходимостью этого перехода в неведомый мир – и немыслимым сознанием образом? Что может избавить меня от страха смерти?
Учение Ненху-Ра?
Нет, оно мертво и ничего не говорит моей душе…
Так мыслил и мучился Аменопис, направляя взор свой в надзвездное, вместе живое и молчаливо-мертвое пространство.
И вот, внезапно душа моя почувствовала присутствие Его, Незримого и Всемогущего, и там, в надзвездной лазури, и здесь, везде, вокруг меня, в бытии земном.
Я вспомнил слова Ненху-Ра, произнесенные им от лица Всемогущего:
– О, сын Адама! общее между Мною и тобою суть твои молитвы ко Мне…
Я пал на колени и, воздев руки к небу, воскликнул:
– О Всемогущий, Невидимый и Незримый, но истинно Сущий!.. О Бог Израиля, грозный во гневе и великий в милости!.. Как приблизиться к Тебе? Душа моя содрогается от ужаса перейти грань земного бытия!..
И, как бы в ответ на мою молитву, издали до меня донеслись тихими, звучными аккордами слова, еще недавно переданные мне Ненху-Ра:
– Поклоняйся Мне!..
Я пошел на звук этого пения, потрясшего мою душу: жрецы Изиды, в белых одеждах, занимали высокую кровлю здания и согласным пением приветствовали ожидаемое появление живительного Ра, ибо близился уже восход солнца. Долина Нила, и пески пустынь, и самый Мемфис были погружены еще во мрак, но с высоты портика видны были уже багровые лучи, первые провозвестники появления лучезарного светила…
О, некогда, много спустя, на этом же месте гимнами встречали восход солнца другие люди, принявшее свое учение от жрецов Озириса: – то были люди, поклонявшиеся гармонии мира, стремившиеся в числах выразить сущность бытия вселенной!.. Их великий учитель Пифагор по духу своему был близок мистическому учению египетских жрецов… Теперь мне вспоминаются ясно и отчетливо эти два видения моего далекого, бесконечно далекого прошлого… И не только эти видения, но и многие другие тревожат и давят мою измученную душу…
Я обогнул восточный фасад здания и направлялся к южным вратам Мемфиса, замедляя шаг в ожидании, пока стража протяжными криками не возвестит дозволения войти в город.
В темноте, уже сереющей и полупрозрачной, я увидел фигуру, двигавшуюся ко мне по направленно от здания.
Я пригляделся ближе и узнал по одеянию одного из прислужников при священном здании.
Не меня ли он ищет, чтобы призвать к Ненху-Ра? Я приблизился к нему.
– Аменопис! – воскликнул, узнав меня, служитель, – прав был великий Ненху-Ра, сказав мне, где тебя найти… Поспеши: верховный жрец Озириса тебя ожидает!..
Внезапно было для меня это требование, – я еще не знал, убедил ли меня Ненху-Ра и что сказать ему в решительный ответ.
Но должно было повиноваться, и я последовал за служителем.
V
Ненху-Ра ожидал меня на этот раз не на кровле, как я предполагал, но во внутренних помещениях, в комнате, прилегавшей к хранилищам папирусов.
В этом обширном, увенчанном сводами, поддерживаемыми рядами колонн, помещении не было проделано окон, и солнечные лучи никогда не озаряли его внутренности.
Высокий светильник горел посреди комнаты и мерцающим пламенем отражался на расписанных иероглифическими изображениями сводах и стенах и на барельефах колонн.
Ненху-Ра, со свитком папируса на коленях, сидел в высоком кресле, протянув руки вдоль колен. По неподвижности его можно бы было принять за мумию, приготовленную к погребению, если бы не его блестящий, огненный взор, устремленный на меня.
– Аменопис! – воскликнул он, – я не стану говорить тебе более о вере отцов твоих и законе, данном Иеговой избранному народу! Оставайся сыном Израиля и поклоняйся Богу Авраама, Исаака и Иакова!.. Но, сын мой, закон твой не запрещает и не может запретить тебе искать утешения в снедающей тебя скорби и пытливым умом проникать в тайны создания, поскольку они доступны земному пониманию…
Тяжелое бремя спало при этих словах с моей души.
– О, отец мой! – воскликнул я, – великим счастьем сочту я быть учеником твоим, но, прости меня, никто не может утешить скорби, разъедающей мою душу…
– Не говори так, Аменопис, – прервал меня Ненху-Ра, – помни: умирающий не исчезает, ибо дух его витает в незримой обители. Жизненная сила, о которой я говорил тебе, может способствовать этому духу вновь принять свою телесную оболочку… Не возражай мне, – добавил он, видя, что я пытаюсь заговорить, – я покажу тебе нечто, что убедит тебя в том, что наша наука не суетна и беспомощна. Будь внимателен и постарайся думать о той, по которой страждет твоя душа! Садись!..
Он указал мне на низкое каменное сиденье, стоявшее около его кресла.
Сесть в присутствии верховного жреца, бывшего кроме того воспитателем царствовавшего фараона и возведшего его на трон!.. Это казалось мне невозможным, ибо воспитание заставило меня усвоить многие привычки, свойственные египтянам.
– Не смущайся, Аменопис, и садись! – повторил Ненху-Ра, видя мое замешательство. – В повиновении должно выражаться наиболее уважение к старшим. Садись и думай о той, которая ближе к тебе, чем ты можешь себе вообразить!
Я повиновался и занял указанное мне место.
Ненху-Ра взял светильник и отнес его в глубину комнаты, поместив в нише, образованной сводами и колоннами. И странно, – только что он поставил светильник, как пламя, до той поры поднимавшееся высоким, длинным языком кверху, теперь склонилось, и на заднем углублении стены, находившемся от него на расстоянии трех-четырех шагов, обрисовалась дрожащая, светлая пелена.
Ненху-Ра отошел и стал позади меня.
– Смотри, Аменопис, смотри вперед и думай о том, что тебе дороже всего и что видеть ты хотел бы всей силой твоей души.
Я устремил взоры на световое изображение; мерцающие отблески играли перед моими глазами, напряженно всматривавшимися в одну точку. Чем пристальнее я смотрел, тем постепенно все более и более я чувствовал, как странное, непонятное оцепенение сковывает мой ум и мое тело.
Я не видел Ненху-Ра, но чувствовал, что он стоит близко-близко позади меня, и что какая-то непонятная сила, исходящая от него, подчиняет меня ему, отдает во власть, лишая меня моей собственной воли.
Я сознавал, что, какие бы усилия я ни употребил, мне не удастся ни встать с места, ни крикнуть, если не позволит тот, недвижимо стоящий позади меня.
Пламя светильника то разгоралось и поднималось к сводам, то низко падало. И тогда клубы дыма поднимались от чаши и застилали световой хорал стены.
Я действительно думал о ней, но ее земной образ не восставал в моем воображении: мысль моя стремилась проникнуть в незримую обитель, где теперь витал ее дух. И я, Аменопис, взывал к этому духу, моля его приблизиться ко мне, если на то дана ему власть и позволение, и поведать мне о неведомом, таинственном бытии, испытать которое некогда надлежит и мне.
Скорбь о невозвратной потере, моя мучительная скорбь о потерянном земном счастье отлетела и расплылась пред неизмеримым величием чудной судьбы, предназначенной в удел каждому человеку.
Внутреннее созерцание, охватившее меня, захватило все мои чувства: глаза мои не видели ничего, хотя были раскрыты, слух мой, кажется, не внял бы и грому, если бы он раздался под высившимися надо мной сводами.
Но вот какое-то необъяснимое сотрясение заставило меня вздрогнуть и возвратиться к земному бытию.
– Смотри, Аменопис! – в то же время тихо, но внятно прозвучал позади меня голос Ненху-Ра, – смотри, и ты увидишь то, что должен видеть!..
Глаза мои направились к светильнику, но пламени его уже не было видно: клубы дыма застилали его и сплошной стеной стояли между ним и все еще освещенной нишей.
Но эта стена, образованная дымом, казалась мне живой: она двигалась, ее клубящиеся завитки переменяли место: то подходили один к другому, то раздвигались; то они сгущались в одну плотную завесу, то казались прозрачными, освещаемые сзади мягким светом.
– Смотри, Аменопис! – еще раз прозвучал голос Ненху-Ра.
И в то же мгновение дымчатая завеса упала и облаками заклубилась по полу, вплоть до моего подножия. А там своды в глубине раздвинулись и открыли за собой бесконечную даль. Знойные солнечные лучи освещали раскаленные пески пустыни, и только громада высившейся пирамиды отбрасывала трепетную тень. Освещаемые жгучим солнцем, желтели прибрежные заросли Нила, и легкий пар поднимался над водами священной реки, уносясь легкими клубами к прозрачной и тоже дрожащей синеве неба.
– Смотри, Аменопис!.. – снова прозвучал голос Ненху-Ра, но на этот раз он звучал уже хрипло, точно говоривший с трудом переводил спиравшееся в груди дыхание.
Невидимым велением взор мой снова приковался к открывшейся мне знакомой перспективе. На этот раз я увидел в тени, отбрасываемой пирамидой, дорогой мне образ, живым виденьем восставший предо мной по воле мудрого Ненху-Ра. Она стояла в той же позе, в какой видел я ее впервые. Чудные черты ее лица сияли красотой, румянец играл на смуглых щеках; обнаженные руки опущены были вдоль тела; головка грациозно склонилась на грудь. Ее взоры были опущены, и только длинные ресницы слегка вздрагивали.
Я, Аменопис, сразу схватил весь ее образ и созерцал его, полный трепетного восторга. О, как хотел я, чтобы глаза ее раскрылись и взор ее встретился с моим!..
Но – увы! – ее веки по-прежнему были опущены, и ни одна черта ее лица не дрогнула, хотя я взывал к ней всей силой моего существа!
– Ты видишь ее, Аменопис, – заговорил Ненху-Ра, – видишь такой, какой видел ты ее впервые здесь, в этой жизни! Ты не можешь увидеть ее в том бытии, в каком находится она сейчас! Но ты услышишь ее и почувствуешь! Приготовься, сын мой! Внемли, Аменопис!..
С последним словом Ненху-Ра видение исчезло, огонь светильника погас, и меня окутала тьма.
Я почувствовал холод, охватывающий мое тело. Мрак, окружавший меня, – чудилось мне, – расширяется, растет, обнимает меня со всех сторон, обращается в бесконечную, безграничную, чуждую мне бездну. В этой бездне нет ничего, я чувствую это. Она так же пуста и безгранична, как небытие…
И я уже не ощущаю своего тела – оно исчезло, уничтожилось, и освобожденный дух мой парит свободно в бесконечной, безграничной сфере мрачной бездны…
Так вот оно – небытие! Мертвый покой, незримая и невидимая бесконечность, вечная холодная ночь, без выхода, без цели! Да и какая цель может быть у небытия?..
– Возвратись, Аменопис!.. – слабым звуком долетело до меня из глубины бездны.
И вот, я сознаю, как телесное существо мое возвращается ко мне. Тот же мрак окутывает меня, но я чувствую, что он уже не простирается в бесконечность: это мрак вещественный, а за ним скрываются своды и стены комнаты.
Оцепенение по-прежнему сковывает мои члены. Я не могу двигаться, не могу по-прежнему произнести ни слова. Но я могу ощущать, ибо чувствую себя в вещественной телесной оболочке. Я сознаю и присутствие Ненху-Ра, стоящего за мной.
Тишина и мрак не рассеиваются, и даже замерло самое биение моего сердца.
Но вот недвижимый воздух как бы заколебался, и легкое, едва ощутимое, прохладное дуновение коснулось меня…
Что это?..
Или струя извне прорвалась в замкнутую каменную твердыню?..
Нет!.. Трепет охватил меня при этом незримом прикосновении, а тело мое содрогнулось от хладного дыхания…
Но только тело: душа почувствовала неизъяснимое блаженство и отозвалась на призыв…
Снова коснулось меня хладное дуновение, снова содрогнулось мое тело, и слабый, как бы из отдаления донесшийся до меня шепот коснулся моего слуха.
– Я возвращусь к тебе, мой Аменопис!.. Мрак смерти окутает тебя, и когда вновь душа твоя возвратится к земному бытию, ты увидишь меня еще более прекрасною, чем видел раньше!..
Холодное дуновение коснулось уст моих, и все вокруг меня снова погрузилось в тишину и безмолвие.
Светильник возжегся и смутно озарил своды и стены. Ненху-Ра стоял около меня, и я чувствовал, что снова стал тем же Аменописом, каким был до появления дивных видений, вызванных таинственной силой умудренного недоступными знаниями верховного жреца.
Он глядел на меня с кроткой полуулыбкой, слегка подернувшей его сухие старческие губы.
– Что скажешь ты, Аменопис? – проговорил он. – Не согласишься ли ты с тем, что наша наука – не пустой звук, и что она способна была дать утешение твоему страждущему сердцу?.. Вспомни: твоя душа витала в незримой обители… Что скажешь ты, Аменопис?..
Что мог сказать я?.. Мое тело ослабело, и усталость смежала мои веки. Действительно, правду вещало мне – мнил я – предвещание Ненху-Ра.
Так объяснил я тогда, вместе с мудрым Ненху-Ра, предсказание судьбы и бывшим со мной видением объяснил его исполнение.
О, как ошибались оба мы – и мудрый Ненху-Ра и непросвещенный светом знания юный и полный жизни Аменопис!..
Иное исполнение суждено было дивному предсказанию… И оно исполнилось, исполнилось как и все, предначертанное человеку велениями неисповедимых судеб!..
– Что могу сказать я, отец мой? – ответствовал я старцу. – Я знаю теперь, что жива ее душа…
– И что она вновь явится в телесном образе, как обещала тебе, ибо духи не лгут! – добавил Ненху-Ра. – Но ты устал, сын мой, и отдых нужен твоим силам. Когда живительный сон подкрепит тебя, я приду к тебе, и ты увидишь далекую будущность, предстоящую тебе, доныне сокрытую даже и от моих взоров. Следуй за мной, Аменопис!..
Я пошел за Ненху-Ра, едва двигаясь от усталости и всем телом ощущая потребность отдыха.
Ненху-Ра провел меня скрытыми переходами в каменную катакомбу, предназначенную, вероятно, для того, чтобы со временем служить усыпальницей кому-либо из жрецов, ибо посреди нее высился изваянный из гранита саркофаг.
Так показалось тогда с первого взгляда мне, Аменопису, и слова Ненху-Ра подтвердили мою догадку.
– Здесь никто не потревожит тебя, Аменопис, – сказал жрец: – это место предназначено для того, чтобы надолго, если не навсегда, сокрыть мое тело, после того как дух мой отлетит от него… Спи покойно, сын мой; я возвещу тебе час, когда надлежит тебе восстать и сделаться свидетелем новых дивных видений, в которых начертается предстоящая тебе судьба!..
И Ненху-Ра удалился.
Я бросился на каменное ложе, и крепкий сон сковал мне вежды.
О, если б мог я знать, чем послужит для меня эта гробница, если бы я мог предполагать, что она надолго сделается нерасторгаемой тюрьмой моего тела и местом мучения для моего духа!..
Но и ближайшее будущее часто скрыто от глаз человека… И Аменопис сладким сном забылся на ложе, которое должно было послужить в скором времени гробницей для верховного жреца, могущественного Ненху-Ра.
Захлопнулась каменная глыба, служившая дверью, скрылся мерцавший светоч, и все погрузилось в тишину и безмолвие…
VI
Я спал тяжелым, странным сном… Как будто меня поглотила глубокая бездна, и тьма охватила меня… Я погружаюсь, лечу, несусь со сказочной быстротой, а тьма захватывает меня и давит железными объятиями… Я задыхаюсь; грудь моя судорожно поднимается; я хочу крикнуть и не могу…
Страх, подобный чудовищному кошмару, охватывает меня; тьма нависает, черным покровом надвигается на меня, – и вдруг, с последним содроганием, я чувствую, как душа моя отделяется от тела… Она снова, как тогда, в видениях, вызванных Ненху-Ра, парит в мертвом холодном мраке, но парит уже свободно, не связанная с телом…
Холодная тьма окружает ее…
И вдруг тьма осветилась… Яркий, до боли в глазах яркий солнечный свет… Горячие лучи так и пронизывают воздух; но они не согревают меня, не доходят до меня…
Развертывается голая, пустынная равнина, кое-где перерезанная песчаными холмами…
Ветер не колыхнет стеблей пересохшей, местами поднимающейся травы, и знойный покров навис над пустыней.
Я – или мой дух – взирал на эту картину, напоминавшую что-то знакомое…
Но вот спокойная гладь горизонта замутилась клубами пыли… С юга двигалась стройная рать, блистая вооружением, сверкая копьями!..
Я с удивлением взирал на эту рать: ее вооружение было не похоже на когда-либо виденное мною, ибо воины были закованы с головы до ног в железные доспехи…
Стройно, в порядке двигалась рать, и тучи песка, подобно дыму, окутывали ее со всех сторон…
Но вот и от востока задымилась пустыня, и оттуда сверкнуло оружие: навстречу первой двигалась другая рать, и ее доспехи, ее вооружение были более знакомы египтянину.
Ближе и ближе сходились клубы пыли, – одна на другую двигались враждебные стороны и, подобно урагану, сошлись на пустынной равнине…
Все смешалось в диком хаосе сечи, но ни один звук не нарушал безмолвия; падали люди и кони, отряды воинов переносились с места на место, песок вздымался тучами и красным светом окрашивал солнечные лучи…
Восточная рать уступала: местами воины в сверкающих доспехах уже прорывали ряды прикрытых кольчугами воинов и вносили в их среду смерть и опустошение…
Два витязя выделялись из всех: ярко горели их брони, высоко вздымались окровавленные мечи и их разъяренные, покрытые потом и пеной кони победно носили их из конца в конец…
Моя душа как бы приковалась к этим воинам и с трепетом следила за ними…
Дрогнула восточная рать и побежала…
О, что это было за дикое, беспорядочное бегство!.. Какое страшное преследование!..
Всюду, по всей равнине рассеялись бегущие и везде настигали их и поражали закованные в блестящие панцири воины!..
Солнце уже близилось к закату, равнина темнела, но два воина, к которым прикована была моя душа, виднелись далеко впереди, преследуя бегущих, и по-прежнему неутомимо разили их победные мечи…
Как вдруг, в мгновение ока, высокий витязь с львиной шкурой на плечах поверх панциря, с медным сияющим щитом, внезапно обернулся и ударом палицы поразил одного из витязей… Неустрашимый воин зашатался и пал из седла на землю… Пал и поразивший его от удара меча другого воина, тотчас склонившегося к своему товарищу.
Прошла секунда, – и вот я, или дух мой, Аменописа, узрел нечто дивное: железная броня, прикрывавшая лица обоих витязей – лежавшего и склонившегося над ним, поднялась и открыла лица Аменописа и ее, Ревекки!..
Лежавший был я, Аменопис… Склонившийся витязь она – Ревекка!..
Лицо лежащего витязя было смертельно бледно, и глаза закрыты… Тщетно усиливался его товарищ вдохнуть в него жизнь, тщетно устремлял на него полные тоски и мольбы взоры!..
Недвижимо лежал мой двойник… Но тут сзади склоненной к нему фигуры витязя-женщины, паря над землей, освещенной лучами солнца сверху, и окутанный поднимавшейся от земли мглою, явился в дивном видении близкий и дорогой Аменопису образ: она, в железе и стали, склонилась над умирающим, и она же, она, но такою, какой знал ее Аменопис, парила в видении!..
И лицо умиравшего витязя вспыхнуло румянцем жизни… Взор его открылся… Но в то же время картина задернулась и покрылась мраком…
Я ощутил присутствие моего тела и уже как-то странно, но сознавал, что сплю, сплю глубоким сном…
И во время этого сна я пытаюсь объяснить себе дивные видения, представшие моему оторванному от тела духу – пытаюсь и не могу: сон сковывает меня, ум отказывается мыслить, и власть над собой отнимается.
…Явился в дивном видении близкий и дорогой Аменопису образ…
Я чувствую, как холодный липкий пот покрывает мой лоб, грудь тяжело вздымается, я хочу проснуться – и не могу…
Меня тянет куда-то далеко, в непроглядную тьму, и я ухожу в нее, влекомый неведомою силой. И вдруг тьма осветилась… Из ее глубины доходит до меня слабое сиянье… Ко мне идет – нет, плывет, несется женская фигура с распущенными черными волосами, с закрытыми глазами…
Я узнаю ее: то она, в непостижимых видениях дивным образом являющаяся мне…
Но вид ее поражает, пугает мою душу: мертвенная бледность покрывает черты ее лица, и страшен вид ее полузакрытых, недвижимых глаз…
– О свет души моей!.. – пытаюсь я воскликнуть, – зачем так страшно, так загадочно вперяется в меня твой взор?..
И видение ответствует мне: оно проносится надо мной, и до слуха моего доносится невыразимо-гармоничный голос:
– Аменопис!.. Время настало!.. Вставай!..
– Аменопис!.. Восстань!.. – снова раздается голос, но уже не ее.
Я открываю отяжелевшие веки, но все еще не могу дать себе отчета – где кончается сон и где начинается действительность… Светоч слабым светом озаряет усыпальницу и падает на лицо стоящего надо мною Ненху-Ра…
Но что это за лицо!.. Я узнаю его, но как страшно, непостижимо оно изменилось!.. Блестящие глаза ушли далеко вглубь, черты обострились, и, вместо спокойной величавости, ужас, смертный ужас напечатлелся на лице верховного жреца жизнедавца Ра!..
Я поднялся с ложа и, наполовину не давая еще себе отчета, где сон, где действительность, в крайнем сожалении взирал на Ненху-Ра.
– О Аменопис! – вскричал верховный жрец, – я видел ее, видел и чувствую!..
Ужас звучал в голосе старца, – тот же ужас, который был напечатлен и на каждой черте его лица.
– Кого видел ты, отец мой? – едва мог я произнести от изумления.
– Смерть!..
Ненху-Ра опустился на край каменного саркофага и закрыл лицо руками, как бы стараясь укрыться от грозного, невидимого мне призрака.
Мгновенный ужас, обуявший Ненху-Ра, сообщился и мне: в полутрепетном свете могильного склепа, в переливах огненного языка, вздымавшегося из чаши светильника, в полутемном пространстве мне чудился тот же страшный, неведомый призрак, и казалось, что его образ, почти вещественный, окутанный в белые, широкие покровы, подобно трупу, предназначенному для бальзамирования, восстает и близится к нам, заставляя содрогаться тело и холодом наполняя душу…
А Ненху-Ра, с закрытым лицом, все недвижимо сидел на краю приготовленного для его тела саркофага… Я видел, как пот смачивал пряди седых волос, стиснутых между скрюченными пальцами, как ниже и ниже клонилась его голова, бессильно падая на хладевшие руки…
А тот, в белых трупных одеждах, в образе человека, но с прикрытым белым же покрывалом лицом, надвигался на нас все ближе и ближе…
Я схватил Ненху-Ра за плечо…
Ощущение человеческого тела, присутствие живого человека возвратило мне самообладание: я видел теперь перед собой только пораженного ужасом старика, и таинственный призрак в белых одеждах уже не пугал моего воображения.
Видимо, и Ненху-Ра немного пришел в себя от моего прикосновения.
Он поднял голову и устремил на меня мутный взгляд.
– Отец мой, – проговорил я, – здесь душно, выйдем на свежий воздух!..
– Выйдем!.. – со стоном скорее прошептал, чем сказал Ненху-Ра, – мы никогда не выйдем отсюда…
– Ненху-Ра потерял рассудок! – такова была моя первая догадка.
Но нет, в омраченном взоре, устремленном на меня, светилась живая мысль. Только ужас омрачал этот взор и не позволял могучему уму придти в себя.
Но воля мало-помалу возвращалась к Ненху-Ра, и взор его прояснялся.
– Аменопис, – тихим голосом произнес он, – не там, не тогда, а теперь должен исполниться твой чудный жребий… Вспомни, что сулила тебе твоя звезда: в ней жизнь и смерть, дивным образом соединенные вместе… Но жизнь в ней сильнее смерти, и из объятий мрачного призрака ты выйдешь более сильным и более жизненным, чем теперь… Но я не завидую тебе, Аменопис!..
Ненху-Ра снова опустил голову на руки, а я почувствовал, как холодный трепет прошел чрез все существо мое: Ненху-Ра говорил не только о себе, но и обо мне!.. Его видение, смерть, являвшаяся ему, и ко мне протягивала свои объятия!..
Еще немного времени тому назад дух мой стремился в незримую обитель, где витал неземной образ ее, манивший меня к себе!..
И как жаждал я перенестись в эту новую сферу!.. Но вот – час настал, и смущение, и страх, и трепет объемлют меня!..
– Что говоришь ты, отец мой? – воскликнул я, – почему не хочешь ты последовать моему совету и выйти отсюда?..
– Увы, Аменопис! – отвечал Ненху-Ра, поднимаясь с места и жестом руки указывая мне на каменную стену: – как хочешь ты выйти отсюда?..
Я посмотрел по направлению, указанному Ненху-Ра, и смутно припомнил, что здесь должна была находиться дверь, через которую мы проникли в усыпальницу.
Но теперь взгляду моему представлялась лишь сплошная массивная стена.
– Что случилось, отец мой? – с тревогой спросил я.
– Знаешь ли ты, Аменопис, – с грустью проговорил Ненху-Ра, – что по обычаю тела фараонов и верховных жрецов должны сохраняться в неприкосновенности, никем не тревожимые и не оскверняемые, дабы мог возвратиться в них вновь дух, оторванный от них тем, что мы называем смертью?
– Мне известно это, отец мой!
– Также должно быть тебе известно и то, что первой заботой фараона и верховного жреца должна быть забота о приготовлении себе скрытого и недоступного времени телохранилища. И я когда-то, в первые годы моего служения, предавался этой суетной заботе. В скрытых твердынях храма я тайно приготовил саркофаг, куда скрытно должно было быть положено мое тело после смерти… Тут же, рядом, находится и хранилище папирусов, к которым только я имел доступ… Ты, Аменопис, теперь находишься здесь, в саркофаге верховного жреца!..
– Я знал это, отец мой! – отвечал я, все еще не понимая, в чем дело.
– Но, Аменопис, нам обоим не суждено выйти отсюда!.. – вскричал Ненху-Ра. – Только одному человеку известно место, приготовленное мною для моего тела, и только ему одному известен способ, которым можно проникнуть сюда! Отсюда, изнутри, никак нельзя поднять каменную глыбу, служащую дверью и внезапно опустившуюся за мной!.. Мы погребены, сын мой, мы живые мертвецы!..
И Ненху-Ра снова простер руку к тому месту, где находилось входное отверстие, теперь наглухо закрытое каменной твердыней.
Теперь я понял, в чем дело. Но вначале страх не потряс моего юного сердца так, как отразился он в много претерпевшей душе великого Ненху-Ра.
– Ты говоришь, отец мой, – возразил я, – что есть человек, которому известен вход в приготовленный тобою склеп?
– О, сын мой, – с горькой улыбкой отвечал Ненху-Ра, – ко всему, что служит людям наслаждением в земном существовании, ко всему примешивается горечь отравы – ты знаешь меня, как верховного жреца, ты видишь почет, которым окружен я в глазах народа, ты уверен в том уважении, которое питают ко мне подчиненные мне жрецы!.. Но, сын мой, каждый из них считает себя достойным занять место верховного служителя Ра!.. И человек, которому известно место, предназначенное для упокоения моего тела, более всех рассчитывает заместить меня!.. Скажи же, сын мой, какая цель ему открыть место, где против моей воли – и, может быть, даже согласно его желанию, я скрылся навеки от мира?.. О, я знаю, как объяснит он мое исчезновение!.. Он скажет, что великий Ненху-Ра взят Озирисом и вместе с собою взял своего излюбленного ученика!.. Нет,
Аменопис, нам нет выхода отсюда!.. Да совершится воля Всесоздавшего!..
Замолчал Ненху-Ра и с грустью поник убеленной сединами головой, с покорностью принимая выпавший на его долю рок.
