Текст книги "Мятежный капитан (СИ)"

Автор книги: Николай Прокудин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– Алкоголь и старая военная травма.

– И контузия, полученная в Афганистане…

Злоумышленники в два голоса настойчиво уверяли госпитального доктора в верно поставленном диагнозе, врач в ответ что-то невнятно бормотал.

Больше Эдик ничего не услышал. В палату вошёл хмурый здоровяк-санитар, вколол ему в бедро какую-то гадость и пациент Громобоев опять провалился в глубокий сон.

Утром Эдуарда развязали под обещание не буянить (а он и раньше не буянил), затем сводили на утренний моцион. Вначале была осуществлена экзекуция помывки под жёсткими холодными струями из большого шланга, почти брандспойта, потом запустили в обычный душ, и наконец проводили на завтрак.

«Я – в психушке, – осознал Громобоев и приуныл. – Значит, дело плохо!»

Еда в психиатрическом отделении была столь же скудной, убогой и невкусной, как и в любом другом военном лечебном учреждении, да впрочем, в невоенных больницах кормят не лучше, а скорее даже хуже.

Эдуард не стал объявлять голодовку, чего кочевряжиться-то, ведь чай не политический заключённый. Он мужественно съел жидкую не симпатичную на вид кашу-размазню, неприятную на запах, да и на вкус отвратительную. И если бы Громобоев предварительно тщательно не поперчил жижу, то в рот эта гадость не полезла бы ни за что. Соседи же по столу уплетали эту дрянь, с аппетитом, жадно чавкая и чмокая.

«Наверняка настоящие шизики, раз им нравится это есть», – смекнул Эдик.

Капитан мужественно запил кашицу жиденьким сладковатым чаем цвета детской мочи, а кусочек белого хлеба с маслом на завтрак явно был деликатесом.

В палату он вернуться не успел, услышал, как медсестра назвала его фамилию, и санитар повел на пост.

– Громобоев! Пациент Громобоев!

– Я здесь!

– Ну, что, особое приглашение нужно? По сто раз вызывать?

– Я сразу ответил, – огрызнулся Эдик. – Да я и не один пришёл, а с ангелом под ручку.

– Пошути мне ещё, – грубо одернул его хмурый санитар.

– А, ну, не пререкаться! Не то таблеток дам и укол сделаю, – пригрозила «цербер в юбке». – Тебе повезло, шеф лично хочет пообщаться, а он у нас добрячок, душа-человек. Веди себя с ним прилично, вежливо…

Необъемная в талии, огненно-рыжая, конопатая, некрасивая лицом медсестра, злобно зыркнула заплывшими щелочками глаз на Эдуарда и строгим голосом пригласила пациента на аудиенцию к начальнику отделения.

Капитан понуро поплелся вслед за ней по длинному выкрашенному в зелёный цвет коридору. Ничего хорошего от встречи с этим полковником он не ожидал, мало ли чего болтает санитарка о доброте шефа! Может быть, это с ней он мил, добр и обходителен, а вот в общении с пациентами окажется тираном, злодеем, садистом, хозяином современной «палаты номер шесть»!

Книги о нравах старых и современных психбольниц Эдик читал, да и фильмы видел. Проходя медкомиссии, Громобоев несколько раз сталкивался в жизни с психиатрами, после чего стал сомневаться в их полной адекватности. Конечно же, общение со своеобразным контингентом не может не накладывать отпечаток на психику здоровых людей. Видимо поэтому доктора, ежедневно вынужденные по долгу службы работать с душевнобольными, становятся с ними почти родственными душами. Как говорится: «с кем поведёшься, от того и забеременеешь», а в случае с психиатрами – от того и наберёшься! А тут не просто психиатр – главный психиатр! Да ещё и полковник…

Медсестра тихо поскребла ноготками дверь, осторожно вошла в кабинет, доложила шефу. Капитан, чуть помедлив, без приглашения проскользнул следом. Кабинет «главного по психам» был довольно просторный, но с минимумом мебели: стол, стул, шкаф. За белым казенным столом восседал худенький седой врач в белом халате поверх форменной рубашки. Эдуард за годы службы выработал стойкую аллергию на генералов и полковников, тип взаимоотношений «я начальник – ты дурак», сидел уже в «печёнках»! Правда, до сей поры, эта неприязнь распространялась в основном на старших политработников, да на дубовоголовых и по пояс деревянных командиров, а медики в этот перечень пока что не входили.

Пациент внутренне, непроизвольно напрягся: ладони вспотели, под мышками стало сыро, ноги сделались ватными, в животе неприятно похолодело.

– Садитесь, пожалуйста! – произнёс тихим, доверительным голосом начальник и пробежал глазами по бумагам. – На что жалуемся, пациент? Что у вас болит?

– Жопа жутко болит от уколов! Руки ноют! – честно признался Эдик. – И ноги тоже. Уж очень крепко меня скрутили вчера и приковали к кровати. А зачем? И главное – за что?

– А, действительно, за что? – вкрадчиво переспросил его ласковый полковник. – Обрисуйте подробно ситуацию. Поделитесь своим видением всей этой странной истории. Скажу честно, вы крайне неприятно выглядите в рапорте вашего начальства и в эпикризе полкового врача. Итак, я вас слушаю…

Громобоев помолчал минуту, громко выдохнул воздух через нос, и начал, аккуратно подбирая слова, волнуясь, подробно расписывать вчерашний вечер. Эдик даже вспотел от волнения и напряжения, но затем осмелел и начал говорить быстрее. Рассказал без утайки: возвращение домой с полигона, постельную сцену, драку, секс, приезд медиков, увлёкся, даже руками размахивал при этом.

– Странно, у меня написано, что это у Вас посттравматический синдром, связанный с контузией и тепловым ударом. Да вдобавок на фоне систематического злоупотребления алкоголем. А последствия контузии могут выражаться по-разному. Контузия действительно была?

– Была. Больше года назад, но без последствий…

– Это Вам так кажется. Без последствий ничего не бывает. Я вот, вижу у Вас, лицевые мышцы чуть повело, глаза немного разные стали.

– Один правый, другой левый? – натужно улыбнулся капитан.

Нет, разноколиберные: один больше, другой поменьше. Вчера много пили?

– Ну, хряпнул полстакана коньяка после третьего раза. Чтобы успокоиться…

Полковник в удивлении вскинул узкие седые бровки.

– Не понял…

– М-м-м…ну когда я Ирку в третий раз отоварил…

– Били?

– Да нет же, – Эдик поморщился на непонятливость психиатра. – После третьего э-э-э полового акта…

– Силен! Точно не врешь?

– А чего врать, если я могу! Потом ведь был и четвертый, а в пятый раз отодрать не успел, меня с неё эти серафимы-херувимы стянули и спеленали! Эта тварь и её хахаль меня бесстыдной демонстрацией порнухи так сильно разозлили и завели…, тем более я месяц выдерживал паузу…

– Батенька, да вы монстр! С таким здоровьем вас надо студенткам на курсе сексопатологии показывать! Да на расстоянии. Ай, силен! Н-да… даже жалко такого молодца на привязи держать. Вообще-то, при желании мы можем любого здорового человека сделать больным и наоборот, больного выдать здоровым… И на бумаге, и в жизни…

После этих слов психиатра у Громобоева внутри всё буквально оборвалось.

«Ну, вот, так и знал! Дёрнуло за язык похвалиться, позавидовал докторишка потенции. Теперь залечат, упрячут так, что белого света не увижу, и никакие ордена и медали не спасут, и не помогут боевые заслуги. Вон как оборачивается, даже контузию фронтовую в вину ставят».

Пауза затянулась и оба замолчали. Доктор бегло писал бумажки латинскими каракулями, а Эдуард молчал и нервно размышлял.

«Может деньги предложить за свободу? Чеков триста? Отдам, что осталось от запасов после Афгана…»

– Как я понимаю, тот ваш шельмец остался жив и здоров? – оторвался от записей полковник.

– Конечно, я же говорю, капитан Лаптюк хоть и хромал, но своими ногами домой утопал. Правда, босиком. Я ему сапоги забыл вышвырнуть вслед с балкона. Он видно отмылся и вызвал скорую. Понимаю, это его грязные делишки, его происки! Кто же ещё! Он сюда вчера приезжал, диагноз диктовал.

– Погоди, дорогой! Так-так-так…Начмед полка это твой соперник? Фамилия Лаптюк, говоришь? Забавно… значит, сначала трахнул жену, а потом мужа в дурку? Вот твое медицинское заключение, читал, ну прям психологический триллер. И написал его, говоришь, твой «молочный брат» Лаптюк! Верно, подпись его стоит, документ датирован вчерашним числом.

– Ах, подонок! Выйду – грохну!

В глазах полковника промелькнуло что-то такое, что Эдик сразу прикусил язык.

– Это я к слову. Не собираюсь я больше с ним х…, пардон, членами меряться… Подлец Серега! А еще в друзья набивался… Да-да… Выпить заходил несколько раз, тоже мне собутыльник. Друг семьи, скажем так, навязывался несколько раз в гости… Зараза! Моя жена, теперь уже думаю бывшая, в полковом медпункте у него в подчинении, медсестрой служит. Вот мы и начали общаться, вроде даже стали дружить. То сам с шампанским зайдет, то с вином, то с коньяком. Выпьем, поговорим, шашлычок сварганили раз на природе. Купаться на озеро ездили, в карты играли, в нарды.

– Он холостой?

– Ну, в гарнизоне – да, холостякует, тут он один живет, а семья его в Карелии пока что. Вот и приблудился к нам, присосался. Блудун, проклятый!

– Весело, ничего не скажешь. А я-то думаю, в честь чего Вы вдруг буянить вздумали. Такая героическая личность и столь безобразное поведение! И выходит, по вашим словам неудавшийся Ромео жив и невредим?

Громобоев хотел было сказать: «к сожалению, жив», – но вовремя одумался и сказал более мягко и обтекаемо.

– Жив и явно здоров! Сумел же мерзавец написать на меня пасквиль, организовать доставку в ваше учреждение, создать мне невыносимые условия существования: уколы, таблетки, смирительную рубашку, путы! И есть такая вероятность, что он сейчас в моей койке барахтается. Хотя… очень на это надеюсь, на месяц-другой блуд я ему отбил!

Эдик криво усмехнулся, вспомнив удар сапогом сзади в промежность Лаптюку.

– По-вашему, я неправильно поступил, вышвырнув подлеца с балкона?

– А как же он выжил?

– Так всего и лететь-то было… три метра… второй этаж…

– А если бы десятый?

– Тогда я бы не у вас сидел, а в другом месте…

– Понятно. И не раскаиваетесь в содеянном?

Эдик отрицательно покачал головой.

– Даже если после разговора посчитаете меня буйным – ни капельки и ни чуточки! Если б раскаивался – тогда б я был точно ваш пациент!

– Ну, что же… – доктор встал со стула и обошел стол. Раздевайтесь! Давайте-ка, голубчик, я Вас осмотрю для порядка. Не повредит.

Полковник заставил Эдуарда приседать, пройти по комнате, встать на цыпочки, достать, зажмурив глаза, по очереди пальцами левой и правой руки кончика носа, поводил молоточком перед лицом, велев следить за движением, постучал обратным концом молоточка по рукам, ногам, груди… Затем Громобоев снова приседал, вновь ходил по прямой, опять приседал попеременно на одной ноге. Капитан терпеливо выполнял требования врача: всё делал четко, без протестов, без насмешек и иронии. По завершении физкультуры врач включил лампу и заглянул в глазные яблоки, потрогал голову, помял затылок, основание черепа, осмотрел темечко… И ещё много чего… Эдику было забавно, но он сдерживался и помалкивал.

– Ну, ладно. А что бы ты сейчас с ним сделал, с этим Лаптюком, если всё вернуть обратно, во вчерашний день? – полюбопытствовал доктор, завершив колдовать над пациентом.

– Снова вышвырнул бы из квартиры, так же с балкона или лучше спустил бы с лестницы. Это было бы ещё больнее… – тихо и обречённо ответил Эдик, понимая, что возможно тем самым подписывает себе психиатрическое заключение, своеобразный медицинский приговор.

– Всего-то? А я бы – убил! – сурово произнёс седой полковник, сверкнул глазами стального цвета и достал из ящика стола два гранёных стакана.

«Ну, вот, как я и думал! Психопат!» – подумал Эдик, не отводя взгляда от колючих глаз полковника.

Затем психиатр извлёк из тумбочки початую бутылку водки, шоколадку, нарезанный хлеб и банку огурчиков.

«Вот это другой разговор!» – Эдик даже повеселел, он никак не ожидал такого резкого разворота в своём деле.

– Давай хоть познакомимся! Всеволод Васильевич! – врач пожал руку пациенту. – Ща выпьем по первой и можно просто Сева!

– Эдуард!

– Я в курсе, – ухмыльнулся доктор, скосив глаз в медкарту, и подмигнул.

Выпили по полстакана, и полковник, занюхав корочкой, продолжил развивать тему.

– Знаешь, у меня молодая и красивая жена. Я её страстно люблю и сильно ревную. В последнее время нутром чую… Ну, да ладно… С любовником не ловил, но если негодяя поймаю…, то тоже выброшу с балкона! Причём не как ты, жалостливо поступил, а обоих. И у меня ситуация суровее, у меня восьмой этаж!

Офицеры, не чокаясь, молча, выпили по второму разу, в тишине пустые стаканы звякнули о столешницу. Эдик закусил шоколадкой, полковник огурцом. Повторили за здоровье, потом третий тост – молча.

– Сева, так ведь если что, тебя на долгий срок посадят!

– Не посадят, не забывай – я же профессионал! Высококлассный специалист! Я такой шикарный диагноз себе организую, ни одна медэкспертиза не подкопается. У себя же в отделении оклемаюсь, а потом и выйду…

Эдик не удержался и улыбнулся.

– Ты чего? – набычился полковник.

– Прям по Антон Палычу… Палата?6… Санитары порадуются…

– Чудак, я ж отделение не сдам, так и буду командовать… Ладно, чуть выпили и несём всякий бред! Хватит болтать! Перейдём к нашему делу.

В голосе полковника послышался металл, а в глазах холодок. Эдик напрягся.

– Топай-ка ты, брат, домой, но только больше не хулигань! Выпущу под свою ответственность. Как я понимаю, начальство за тебя решило не заступаться и даже наоборот, топит подобными характеристиками…

Ничмед подтолкнул рукописный листок Эдику. Он пробежал глазами по тексту, взглянул на подпись. Понятно, начальник политотдела Орлович подстраховался. С такой характеристикой и в тюрьму не возьмут…

– Уроды! Крысы тыловые! – сжал кулаки Эдик. – Вернее – крыса политическая!

– Кстати, я тоже был в Афгане в восемьдесят первом, работал в Кабуле, в госпитале, а потом защитил диссертацию по патологиям. Я тебя выпускаю под честное слово не шалить, не буянить и не бузить. Даёшь?

– Даю!

– Вещи заберёшь в приёмном отделении. Ступай. Удачи, капитан! Не подведи меня…

Полковник подписал справку, поставил штамп и протянул бумажку.

– Спасибо, Всеволод Васильевич! – Громобоев сглотнул слюну и крепко пожал руку психиатру.

Эдик вышел из кабинета и направился к выходу. У дверей сидела дородная злая санитарка.

– Ку-у-уда?! – рявкнула она.

– Я? В приёмное… На выход…

– А ну назад. Кто сказал? Отойди по-хорошему!

Громобоев растерялся. Неужели полковник подшутил?

Но нет, Всеволод Васильевич выглянул из кабинета, кивнул головой.

– Галина, этого пропусти…

Суровая бабища окинула худощавую фигуру Громобоева взглядом полным сожаления, тряхнула связкой ключей, отворила дверь.

– Ну что ж, гуляй пока что…

Свобода! Сердце капитана бешено колотилось от радости, он вихрем спустился с третьего этажа, прыгая через три-четыре ступеньки и буквально меньше чем через минуту, помчался прочь из отделения. Сырой прохладный октябрьский ветер ударил в грудь и лицо. Эдуард запахнул посильнее госпитальный халат и, помчался на выписку, перемахивая через лужи, рискуя потерять больничные тапочки на бегу.

Глава 9. Увлечение политикой

Глава, в которой наш герой начинает увлекаться политической деятельностью, решает послужить стране на новом поприще.

Ну и куда же умному и энергичному человеку после выхода из психушки и общения с сидельцами психиатрического отделения военного госпиталя податься? Да к тому же успев прежде начитаться продвинутых текстов на ночных дежурствах по полку, типа: «В круге первом», «Один день Ивана Денисовича», «Доктор Живаго», «Чевенгур», «Колымские рассказы» и прочих откровений об истории правящей партии и жизни родного государства? Всё верно – прямой путь просвещенному в политику, к бунтарям.

С нелегальной и неформальной политической деятельностью страны Эдуард впервые пересёкся именно в тот день, когда железные двери мозгоправной лечебницы распахнули перед ним свои жадно-гостеприимные ворота и с сожалением выпустили наружу невинно пострадавшего сидельца. Настроение было паршивым, и Громобоев решил не спешить в родной гарнизон, а прогуляться по узким улочкам и переулкам исторического центра.

Капитан бесцельно и бездумно брёл по старым улочкам, вышагивая то по асфальту, то по брусчатке, и одновременно глазел по сторонам на старые дома, разглядывал пыльные, и давно не мытые окна, мансарды с ржавыми крышами, рассматривал лепнину, барельефы и прочие архитектурные излишества, смотрел на корявые водостоки, и обваливающиеся скульптуры, на висящие в воздухе, и удерживающие на честном слове массивные балконы. Он шёл наслаждаясь жизнью и свободой. Великолепный в прошлом город (это было заметно и невооружённым глазом), стремительно ветшал, причём рассыпалось всё: падали балконы, фронтоны, балюстрады, с грохотом, вместе с намёрзшим льдом срывались водоотводные трубы, ежедневно прорывало трубопроводы, обваливались подоконники, стены домов и порой, словно от прямого попадания авиабомбы рушились сами здания. Историческая часть Северной столицы хирела и медленно умирала. Стены памятников архитектуры посерели из-за оседавшей на них слоями многолетней пыли, от копоти, осыпавшейся на город сажи из сотен заводских труб и многочисленных ТЭЦ и котельных, от выхлопных труб сотен тысяч чадящих автомобилей. Да, наверное, в Северной столице жителям гораздо легче дышалось, когда по мостовым передвигались лишь на каретах и печи топили дровами!

Впрочем, агонизировали и новостройки: во дворах скапливались горы мусора, регулярно отключалась электроэнергия, то тут, то там происходили разрывы на сетях горячего теплоснабжения, и в кипящих озерах тонули и варились заживо, случайные невезучие пешеходы, случалось даже, что в промоины проваливались целиком грузовые и легковые машины с пассажирами.

Но в тот момент, шагая, под накрапывающим дождиком Громобоев не слишком переживал о здоровье города, он радовался своему чудом сохранённому физическому и психическому здоровью, свободе, глубоко вдыхал воздух, радостно смотрел по сторонам, и жизнь виделась ему по-новому. Взгляд фиксировал разные мелочи: бесчисленные небрежные объявления на дверях, на стенах, на водосточных трубах. Над окнами и дверями магазинов висели грубо налепленные вывески и плакаты. Много было наклеено на водостоках всякой всячины: то информация о продаже собачек, то крик о помощи (пропал и разыскивается котик), то амурное (кто-то искал себе мужа или любовника), то предлагали запчасти для автомобиля (скорее всего украденные), а ещё о снятии порчи, о ворожбе, приворотах и заговорах, об исцелениях от всех болезней (в последнее время такой бред часто стал встречаться в объявлениях).

Дождик шёл летний, тёплый, поэтому Громобоев не прятался от него, а наоборот, долго и неторопливо брёл вдоль старинной гранитной набережной. Дошёл до моста, перешёл через него и двинулся по Петроградской стороне. Капитан заходил в магазины, в какие-то бесцельно, а в другие в поисках продуктов на ужин, снова замечал на стенах доски объявлений и его глаза от нечего делать, пробегали по рядам объявлений.

Именно тогда ему и попалось самое первое воззвание демократов. Объявление болталось на ветру, на ржавом и кривом водостоке, и заинтересовало «психа-вольноотпущенника» своей необычной темой. Написано оно было ручкой, торопливым неровным почерком, писавший его человек явно спешил сделать много копий. Прокламация состояла в основном из лозунгов и призывов типа: необходима борьба с кровавым и реакционным, антинародным, человеконенавистническим коммунистическим режимом. Неизвестный оповещал о съезде Народного фронта и призывал всех неравнодушных вливаться в его ряды. Вторая часть объявления была чьей-то рукой оборвана. Ни адреса, ни телефона.

Эдик усмехнулся, быстро пробежав глазами по тексту воззвания, и пошлёпал дальше, хлюпая ботинками по бесконечным лужам. Он уже основательно промочил ноги и решил завершить первую прогулку на свободе. Те два часа, которые Громобоев провёл, гуляя под дождём, он беспрерывно размышлял, как ему жить дальше. Пока в голову ничего путного не приходило. На душе и сердце было муторно.

Возвращаться в квартиру к подлой изменнице Ирке не хотелось, уж слишком сильна была обида за то предательство, которое она совершила! И ладно бы только изменила, но ведь ещё и содействовала заточению в психбольницу (хотя бы тем, что не возражала и не выручала), а потом помалкивала и не раскрывала друзьям места его заточения! Хорошо, что у Эдика хватило ума и выдержки, чтоб не начать буйствовать в отделении, иначе не миновать многомесячного курса отупляющих уколов, сильнодействующих таблеток и смирительной рубашки.

«Но куда же податься теперь? Может в казарму? Там всегда найдётся свободная койка…» – подумал капитан.

Взгляд Эдика упал на очередную петицию, прилепленную к столбу и написанную всё тем же неровным почерком. Снова популистские лозунги, снова призывы, но вот на этом листочке помимо призывов была и содержательная часть:

«…мы, организационный комитет, оповещаем о проведении в ДК имени…учредительного съезда Народного фронта». В конце текста указывались и дата и время проведения.

А вот это уже важная и ценная информация! Который месяц Громобоев искал, с кем можно было пообщаться по душам, излить наболевшее, но как найти единомышленников с неприязнью относящихся к правящим кругам. И вот они сами нашлись! Призывают встретиться и сплотиться.

«Действительно, надо бы посетить сборище неформалов», – подумал Эдик.

Громобоев огляделся, а вдруг провокация КГБ: повесили прокламацию, а сами ищут диссидентов и ловят на живца! Нет, вроде бы никто не следил, ни один подозрительный субъект не косился на него тайком из засады. Капитан аккуратно отлепил бумажку от ржавого металла и сложил в карман. Надо поразмыслить и попробовать попасть на это мероприятие. Но в качестве кого на него попасть? Прохожим, заглянувшим на огонёк? Не прогонят? Да и если в зале случайным гостем сидеть, то тогда выступить не дадут. А язык у Эдуарда в данный момент чесался, и очень хотелось поговорить о злоупотреблениях в отечественной психиатрии, о бесправии военнослужащих. А если попытаться выбраться делегатом? Интересно, какова норма представительства и порядок выдвижения?

Громобоев нырнул в подземку, домчался до конечной станции метро, поднялся, сел в автобус, который довёз его до окраины города, пересел на другой, доставивший в пригород, а затем как обычно третий пересадочный автобус вывез в область.

В опостылевшую квартиру естественно не пошёл, а направился в казарму. Солдаты батальона ничего не подозревали о заточении своего замполита в лечебницу для военных душевнобольных, никто Эдуарда ни о чём не спросил, как будто капитан и не отсутствовал некоторое время, а так, словно вышел на минутку из части за спичками. Да и солдатам ведь всё равно где начальство – лишь бы скорее окончился срок службы, тем более лозунги у бойцов неизменны: чем меньше командиров – тем лучше, главное дело – подальше от начальства – поближе к кухне!

Батальон только-только вернулся из столовой после ужина, в казарме стоял шум и гам. Эдик заглянул в Ленинскую комнату, и лишний раз убедился – общий бардак, который творился вечером в подразделении, присутствовал и тут: несколько солдат подшивали воротнички, один чистил сапоги, одного подстригали машинкой. Капитан выгнал полураздетых разгильдяев в бытовку, великодушно оставив тех, кто писал письма и читал подшивку газет. В бытовке всегда было тесно: бойцы брились, чистились, стриглись, гладили форму, поэтому отдельные хитрецы и находили себе места спокойнее – поближе к идейным и идеологическим ценностям. Впрочем, в казарме был вечер как вечер, ничего особенного – обычная казарменная суета.

Эдуард прошёлся по кубрикам, заглянул во все двери. В прокуренной каптёрке второй роты в ворохе портянок и кальсон рылся старшина прапорщик Еремеев: то ли сортировал, то ли считал. С этим прапорщиком у капитана Громобоева сложились хорошие, товарищеские отношения, а не просто взаимоотношения начальника с подчиненным.

– Фу! Ну, накурили, черти мазутные! Хоть топор в воздухе вешай! – возмутился капитан. – А ну-ка, живо проветривайте помещение!

Узбек-каптёр, знавший неприязнь замполита к курению, метнулся к окну и распахнул створки настежь.

– Молодец, военный! – одобрительно похлопал Эдуард солдата по плечу. – Иди пока погуляй, а мы со старшиной о делах поговорим…

Каптёр для подтверждения приказа скосил глаза на старшину, Еремеев сурово в ответ сдвинул брови, и солдат схватив пилотку, ремень и папиросы, метнулся на выход.

– Нарушаешь, старшина, не выполняешь приказ Министра обороны номер сто пятьдесят, запрещающий курение в помещениях.

– Ой, Эдуард Николаевич, да я весь в делах, не обратил внимания, что бойцы курили…

– А свой дымящий бычок тоже не заметил?

Еремеев хмыкнул в ответ, крепко воткнул окурок в пепельницу и с улыбкой спросил:

– Так хорошо?

– Гораздо лучше, чем его долгое тление и канцерогенный вонизм…

Старшина не стал ничего возражать, деловито открыл металлическую шкатулку, достал два граненых стакана, фляжку и спросил:

– Пить будете Эдуард Николаевич?

– Буду, – грустно вздохнул капитан и звучно дунул в пустой стакан. – Чем нынче угощаешь?

– Спирт!

– Чистый?

– Вчера выменял у кума и развел пополам. За качество приготовления напитка отвечаю! Спирт хороший, вкусный, медицинский, а не какой-нибудь технический или питьевой!

Громобоев, услышав о медицине, вздрогнул и невольно оттолкнул стакан от себя пальцами.

– Извините, товарищ капитан, болтнул нечаянно не в тему, но это же, не из запасов начмеда, этот спирт мне выдал мой кум – начальник аптеки.

Старшина живо накрыл служебный стол газеткой, и на ней, словно по щучьему велению появились нарезанное сало, хлеб, лук, чеснок, солёные огурчики и банка кильки в томате. Валера, хитро прищурив глаз, налил себе и капитану ровно по полстакана.

– Ты меня поджидал что ли? – удивился Эдик.

– Чувствовал, что придёшь. Я всегда готов и рад встрече с хорошим человеком, – усмехнулся Валера. – С возвращением! Ну, что… чокнемся?

– Да уж, спасибо на добром слове, я за эти дни действительно едва-едва не чокнулся… Вернее было бы сказать, чокнутым чуть не сделали…

– Чуть не считается! Тогда – вздрогнули!

Сослуживцы стукнулись стаканами, выпили, хрустнули огурцами, пожевали сало. Эдик шумно вздохнул.

– Тяжко пришлось? – с сочувствием спросил старшина.

– Не сладко и не весело, – кивнул в ответ Эдуард и покосился на фляжку.

Старшина с готовностью и пониманием отвинтил крышку и налил вторую порцию напитка. Снова выпили и закусили.

– Поделитесь впечатлениями?

– Да о чём говорить? Ничего интересного: связанным спал, ел, пил, гадил, потом беседовал с врачами, смотрел телевизор и читал газеты! Курорт! Хочешь туда? Помочь с направлением?

– Нет, спасибо…

Еремеев внимательно посмотрел в усталые и грустные глаза замполита, и рука непроизвольно вновь потянулась к фляжке.

– Третий тост! – строго объявил Эдуард и встал.

Прапорщик поддержал капитана, поднялся со стула и тоже молча выпил. Громобоев окинул взглядом стол – вместе с быстрым уменьшением количества животворящего напитка катастрофически сокращалась и закусь. Покачал головой, после госпитальных харчей и прогулки на воздухе у него проснулся волчий аппетит. Четвертую рюмку пили, заедая луком и остатками роскоши.

– Ну, а теперь поговорим, – произнёс Громобоев, давая добро на задушевную беседу. – Что в полку говорят обо мне старшина?

Еремеев пожал плечами, тактично прокашлялся и ответил:

– Да ничего такого особенного, никто толком ничего не знает, в основном шушукаются, мол, рецидив контузии…

– Что ж, будем придерживаться этой версии. А где этот гондон Лаптюк? Надеюсь, морда у него ещё не зажила?

Еремеев громко рассмеялся и хлопнул ладонями по коленям.

– Вот уж не в бровь, а в глаз! Официально он находится в отпуске, но говорят, что в строевой части уже выписано предписание – после отпуска появится и сразу убывает служить на север. Командир полка за одни сутки добился перевода его к новому месту службы. Ходят слухи, Плотников обращался лично к Командующему! Требовал перевода, чтоб местных курочек не топтал и в чужие курятники не лез! Сам я его помятого лика медика не видел, но начальник аптеки мне по секрету описал: левый глаз заплыл в узкую щелочку, нос распух как картошка, рожа в порезах и царапинах, наложили на неё десятка два швов, да ещё нога вывихнута и рука ушиблена. Говорят – закрытый перелом!

– Жаль не открытый…

– А как там эта сучка Ирка?

– Никак! Взяла отпуск, и они уехали в Чуркистан знакомить Лаптюка со своей мамашей, а потом поедут на курорт, жопы греть. На Чёрное море там как раз начинается «бархатный сезон»…

– И шут с нею! Значит, и не женой была! Вычеркиваю из жизни и из памяти. Может, перегреются и в море утонут? – буркнул Эдик и настойчиво побарабанил ногтями по стакану. Последние капли «горючего» вытекли в гранёные ёмкости и, не успев нагреться даже на долю градуса, быстро очутились в желудках собутыльников. Надо было уйти от этой неприятной темы и о чём-то поговорить. Громобоев вспомнил про объявление.

– Валера! Помнишь наш с тобой недавний разговор о необходимости перемен в стране и приходе народовластия?

– Конечно! А что-то изменилось в понимании этой проблемы? После курса уколов согласился с необходимостью настоящих выборов?

– Старшина, ты не утрируй и не ёрничай! Нехорошо! Я и раньше был «за», но ты заявляешь, что надо выбирать Советы только из народа, а твой критерий народа – беспартийность? Ты за Советы без коммунистов?

– Именно! – с жаром воскликнул прапорщик.

– Так ты же сам коммунист, – громко рассмеялся Эдик. – По-твоему выходит и тебя к власти допускать уже нельзя?

Прапорщик опешил и на секунду замешкался, хотел что-то возразить, но тут ему на помощь пришёл капитан Лукавенко, который шумно ввалился в каптёрку и выручил слегка растерявшегося прапорщика. Добродушный артиллерист, командир батареи сегодня был дежурным по полку, совершал обход казарм, и случайно узнав, что Громобоев уже на свободе, сразу решил засвидетельствовать ему своё почтение. Юрик пришёл в казарму танкистов, узнал, где находится репрессированный, и ворвался без приглашения.

– Здорово арестант!

– Я уже вышел по амнистии…

– Свобода – это же здорово! – вскричал Юра, крепко сжимая плечи приятеля и хлопая его по спине. – Что пьете, психи? Ваш трёп слышен даже на лестнице, а ну умерьте звук! Хотите в дурку загреметь, но уже вдвоем, чтоб не скучать? Харэ политику разводить! Упекут! Советы им без коммунистов подавай!

– Подслушивал?

– Случайно! Вы же орете на всю казарму – честных и законопослушных узбеков крамолою пугаете. Правильно говорит старшина, конечно же, надо Советы без коммунистов, точнее – без коммуняк: парторгов, политотдельцев, обкомовцев. А нас рядовых – можно избирать! Мы безвредные. Что пьете?