Текст книги "Мятежный капитан (СИ)"

Автор книги: Николай Прокудин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– Выпиваем, – уклончиво ответил Эдик, ставший в свете последних событий с подозрением относиться ко всем.

– Спирт?

– Разведённый… – виновато ответил старшина. – И уже нет ни капли.

– Да ладно, я и сам могу угостить, я не хвостарь.

С этими словами Лукавенко достал из-за пазухи бутылку водки и торжественно водрузил её на стол.

– А в кобуре солёный огурец вместо пистолета? – усмехнулся Громобоев.

Лукавенко снял и протёр запотевшие круглые очки, вновь водрузил их на свой курносый нос, и виновато хлопал ресницами, осознав промашку.

– Ладно, я сегодня нежадный, – примирительно заявил старшина и вынул из внутреннего кармана плаща, висевшего на стене, припрятанную банку тушенки. – НЗ! Домой детям нёс!

– Детей объедать не буду! – насупился Юра.

– А я буду, – решительно заявил Эдик. – Есть хочу, как волк!

– Про детей шучу, – улыбнулся старшина, – я знал, что на огонёк может заглянуть добрый человек – вот и припрятал.

Пиршество, не успев затихнуть, продолжилось.

– С возвращением в ряды умственно нормальных! – проникновенно произнес Лукавенко. – Мы скучали по тебе карбонарий…

– Ты ведь дежурный по полку! – с осуждением сказал Громобоев. – Смотри, потом не потеряй пистолет и ключи от сейфов!

– Ты погляди, он даже за рюмкой играет роль замполита! Не ссы, не потеряю. Рассказывайте, что нового, что вы задумали…

– Да вот хотим Советскую власть устанавливать! Вернее сказать – восстанавливать, возрождать! – начал прапорщик.

– Валера явно насмотрелся кинофильмов или интуитивно поднял на щит лозунг анархистов: «За советы без коммунистов»! – возразил Эдуард. – И нас он не пустит к управлению страной.

– Не нас, а вас! Не утрируй и не извращай, – ухмыльнулся Лукавенко.

– Я имел в виду – власть без нынешнего начальства, без партийных боссов, – уточнил старшина.

– Вот они, боссы, как только прознают, так вас и отимеют! – пригрозил капитан-артиллерист. – То-то Орлович обрадуется!

– Партноменклатуру – вон! Долой! – горячился Валера.

– А кто против? – с жаром воскликнул Эдик. – Но ведь это как посмотреть, может и я в твоих глазах партноменклатура?

– Ты? Нет! Просто жертва режима, оболваненная пропагандой.

– Я не оболванен! Ты сам болван! Я-то как раз думающий и сомневающийся!

– Ша, стоп! Не подеритесь! – начал успокаивать спорщиков Лукавенко.

– Я никогда не был оболванен, я и раньше много читал, а в последнее время столько всего нового узнал…, – оправдывался Эдуард.

– В психушке? – подмигнул Юрик закусывая огурцом.

– Не смешно! Столько новой информации за последний год хлынуло в прессу! От одного прочтения Солженицына теряешь остатки веры! Я самостоятельно пришёл к выводу о преступности самой природы существования нашего режима! Скольких замечательных людей уничтожили просто так! Расстреливали тысячами по разнарядке…

– Да, уж…даже сотни тысяч… – кивнул Валера.

– А такую цифру узнать, что истребили миллионы людей – не хочешь? – воскликнул Эдуард запальчиво. – Расказачивали, раскулачивали! По разнарядке: священников, купцов, офицеров, ученых! От Соловков до Магадана – стояла сплошная сеть лагерей. И началось это ещё при добреньком «дедушке» Ленине! Партбилет карман жжёт и мне стыдно, что я в одной партии с бериями, ежовыми, кобуловыми, андроповыми и прочими заплечных дел мастерами…

– Ерунда! Во всем виноваты евреи! – отмахнулся Лукавенко.

– Опять бей жидов спасай Россию? – покачал головой Эдик.

– Их, пархатых! Всех надо под корень, – кипятился подвыпивший Юра. – От них всё зло…

– Всех расстрелять или лучше перевешать? – уточнил Громобоев. – Или топить баржами? Или применить старое опробованное радикальное средство: травить газами! Уточни! И последний вопрос: сам будешь участвовать в травле газами, или ты у печей поработаешь? Или для этих задач наёмников найдешь?

Лукавенко опешил и вытаращил глаза.

– В газовые камеры отправим только мужчин? Или и женщин и детей тоже? – напирал Громобоев. – Или еврейских чернявеньких красоток оставим для утех?

Юра, что-то хотел произнести, но так и застыл, раскрыв рот, настолько неожиданным и прямолинейным был вопрос.

– А причём тут я? – Капитан-артиллерист явно смутился и растерялся.

– Конечно, ты же чистюля, сам пачкать ручки не станешь! Пусть другие грязную работу другие делают за тебя? Верно? Ты же только мастер языком молоть. Много вас демагогов! Итак, отвечай – детей и баб тоже поголовно истреблять?

– Стоп! Не надо мне навешивать фашистские ярлыки! Я вообще не говорю, что кого-то надо убивать!

– Тогда поясни! Каким образом ты думаешь решать вопрос? Бить жидов – это шлёпать их по щекам? Или дубинкой по голове? Или ногами по яйцам?

– Можно, всех этих сионистов выслать, – выдавил из себя Юра. – В Израиль, на родину, чтоб им.

– Сионизм – это возвращение на землю обетованную. А если они не хотят уезжать, а ты их сам выталкиваешь туда, то ты потакатель и подстрекатель к сионизму.

– В Америку, в Израиль, в Германию, в Аргентину. Да мало ли куда – земля большая…

– А если их Родина тут? А если они не захотят? Или кто-то не захочет? Вязать и паковать в ящики? С прощальной оплеухой и с ласковым пинком под зад?

– Типа того…

– А почему ты считаешь, что они во всём виновны?

– Потому! Все комиссары были евреи! И сейчас они по-прежнему, с тех пор как захватили власть, так и сидят в Кремле!

– Ой-ли? Русских комиссаров было гораздо больше! И сейчас ни одного еврея в правительстве! Но в вину ты им вменяешь по-прежнему и отсутствие водки, и отсутствие мыла, и то, что в кране нет воды…

– Ерунда! Я точно знаю, как они были у власти, так и остались! Комиссары!

– Все?

– Все!

– Я вроде бы тоже почти комиссар!

– Ты неполноценный, ты замполит батальона. А я говорю о больших начальниках: Троцкий, Урицкий, Свердлов, Ленин, Каганович, Мехлис! Это они организовывали массовые расстрелы русского народа! А их сородичи пусть отвечают по счетам…

– Ну, хорошо, с евреями всё понятно, быстро разобрались. Думаю, решим вопрос за неделю! А что потом? Кто станет новым врагом, если сразу жизнь не улучшится? Что скажешь?

– Улучшится!

– А если нет? Я уверен, дорогой Юрик, герои борьбы с еврейством, твои единомышленники, сразу же возьмутся за тебя, Лукавенко! И за таких же, как ты…

Капитан вытаращил глаза и, посмотрел, не мигая на своего друга.

– Это за каких интересно – таких?

– За очкариков! Вспомни Кампучию, дорогой товарищ! После прихода к власти полпотовцы первым делом перебили тех, кто носил очки! В очках – значит умный! Всех очкариков побили лопатами и мотыгами, потом взялись за других, уж не знаю по каким признакам, но три миллиона искоренили за три года! У нас в России если начать решать основной вопрос «коренным образом», то тремя миллионами не отделаемся. Никак не обойдёмся! Нам ведь размах нужен! Бери более – миллионов десять-двадцать! Обострим классовую и национальную борьбу в процессе углубления демократии! В том обществе, которое ты нам предлагаешь создать, умники ни к чему! Они просто не нужны! Но я думаю, ты до второй масштабной чистки не доживёшь, и даже до массового истребления очкариков не дотянешь! Ты попадёшь в самую первую волну: поймают на улице, обзовут мордой жидовской – и на фонарь. Старшина, неси циркуль! Сейчас мы Луке будем череп измерять! Что-то он мне своими размерами и формой доверия не внушает…

– За что ты меня так? – обиделся Юра. – Чего я тебе плохого сделал?

– А что лично тебе семиты плохого сделали? А их дети, в чём виноваты? В карман твоего кителя кучу навалили?

Прапорщик слушал перепалку на расовые темы двух подвыпивших капитанов и заливался ехидным смехом в уголке.

Лукавенко густо покраснел, обильно вспотел, и выругался.

– С вами умниками свяжешься – обязательно себя круглым дураком почувствуешь!

– А ты почувствуй себя дураком квадратным или прямоугольным. Будем тебя не катать, а валять. Круглым быть легко…

– Я не говорил об уничтожении и репрессиях! Я за власть русских в стране!

– А-а-а! Россия для русских? – живо отреагировал Эдик на очередной ляп артиллериста. – Так это уже было у ефрейтора Адольфа Шикльгрубера. Освежить память, чем завершилось?

– Опять ты передергиваешь! Я за строго-пропорциональное представительство во власти всех народов, особенно коренной, титульной нации.

– Нации или наци? Уточни…

– Да пошёл ты…

– А хохлов к власти допустим? – вновь усмехнулся Эдик и подмигнул. – Ровно одну пятую должностей хохлам, или чуть меньше? Кто будет вести подсчёт постов?

Капитан Лукавенко сопел и молчал.

– А я наоборот выступаю за демократию без ограничений по национальному признаку! – продолжал Громобоев. – Пусть народ сам изберёт, кто должен быть в Советах. А вы всё время пытаетесь провести люстрацию: то без коммунистов, то без евреев, то без очкариков, то без хохлов.

– Не ври, об украинцах речи не велось, – буркнул Лукавенко.

– А мне, например, они не нравятся! У нас в Питере сало кончилось – это они пожрали! Поэтому я считаю с хохлами надо тоже решить коренным образом, – продолжал издеваться и ёрничать Эдик.

– Нет, хохол хохлу рознь! – авторитетно заявил Еремеев. – Бывают западные, бывают – восточные, есть бандеры, а еще есть одесситы. А ты, Юрик, какого замеса хохол?

– Я – русский! Решительно произнёс Лукавенко. – Я родом из Сибири и долго жил на Дальнем Востоке, у меня и в паспорте записано – русский.

– Повторяю: мы будем бить не в паспорт, а в морду. Подставляй! Вернее – будут бить наши, чистокровные русские арийцы, – рассмеялся Эдик и разлил остатки водки по стаканам. – Ладно, мир! Не сердись, Юрик, но не болтай лишнего, не подумавши хорошенько. А то много вас мастеров заявлять: всех убить, повесить, расстрелять, перебить… Ты сначала сам себя представь в роли вешателя, в расстрельной команде с автоматом, перед тобой толпа баб и детишек, и какая-то сволочь тебе командует – пли! И что сделаешь? Выполнишь преступный приказ?

Если готов – тогда продолжай трепать языком, но эта болтовня не от большого ума. И учти, что в этом случае я тебе больше не друг! Сейчас провокаторов-говорунов развелось – сотни тысяч! Призывают массы: захватить, покорить, истребить, сослать. А начнёшь с таким демагогом беседовать, то у него самого на дело кишка тонка. Сам этот деятель в горы с автоматом кишлаки зачищать идти не готов, за его бредовые идеи должен биться дурной дядя. Дурным дядей, вернее мальчиком-солдатиком, больше быть не желаю. Да, ты раскинь мозгами, и так судя по нашей доктрине, мы со всем миром готовы враждовать! И на западе, и на востоке и на юге. А разве можно воевать с целой планетой, да ещё с нашей столь отсталой экономикой? Мы ведь технологически плетемся в хвосте цивилизованного мира, опаздываем лет на двадцать! С дубинкой на танки? Ура-ура? Средства связи – дрянь, радиоэлектроника – дерьмо, техника собирается при помощи кувалдометра и ёппанной матери! Я не уверен, что в случае чего ракеты упадут в заданном районе на территории противника, думаю, половина рухнет у нас в тайге, в тундре, и на свои города! А сидя в курилке, предлагать показать американцам кузькину мать – несусветная дурость!

* * *

…Вечер не то чтобы был испорчен, но перестал быть душевным. Спиртное закончилось и приятели, насупившись, разошлись недовольные друг другом.

Глава 10. Съезд народного фронта

Глава, в которой Громобоев знакомится с современными либералами и демократами, и находит в них своих единомышленников.

После бурной дискуссии в каптёрке капитан Громобоев ещё более утвердился в необходимости найти единомышленников и пообщаться с ними. Следующим вечером Эдик позвонил по телефону, указанному в листовке: узнал порядок регистрации и представительство на форум. Выяснилось: один делегат выдвигается на съезд от пяти человек из местных отделений оппозиционеров. До начала мероприятия оставалось две недели.

Через пару дней за игрой в нарды Громобоев рассказал комбату об увиденном воззвании, осторожно прозондировал почву, интересна ли эта новость Туманову.

– Конечно, после психушки, тебе Эдуард теперь прямая дорога на митинги и собрания. Чего не хватало медикам, чтоб закрыть тебя надолго? Диагноза! Сходи, поболтай, а как засветишься перед чекистами и необходимый диагноз тебе сразу обеспечен. Мой совет – не лезь в политику!

Эдуард выслушал совет старшего товарища, ухмыльнулся, промолчал, но с маниакальным упорством всё проделал с точностью до наоборот. Он предпринял новую попытку найти компаньона, поделился своим желанием попасть на мероприятие с недавним собутыльником, постоянно философствующими недовольным властями прапорщиком Еремеевым. Угадал! Валерка воспринял предложение с восторгом, и товарищи тут же в каптёрке составили протокол фиктивного собрания, включили в него для численности офицеров роты, без указания воинских званий, подписались и выдвинули себя делегатами съезда. Дело было сделано!

В субботу Эдуард отвез протокол по указанному адресу в какой-то НИИ, получил из рук старушки бумажку с приглашением и адресом. Всё гениальное – просто. Выходит на съезд мог попасть любой! В принципе никакого преступления, они же не к государственной кормушке лезли, и не на съезд КПСС устремились, где раздают должности и тёпленькие местечки. Да за одно участие в подобном мероприятии легко могут дать и по шапке, и по голове, и из армии погнать с «волчьим билетом».

На съезд военные делегаты пробирались соблюдая все правила революционной конспирации: добрались на метро, огляделись, прогулялись пешком три автобусные остановки, затем чуть постояли, снова осмотрелись, прошли мимо «явки», вернулись назад, опять сделали круг. Местом для проведения сходки организаторы выбрали старый Дом культуры с обшарпанными серыми стенами. Примерно за сотню метров, ещё на дальних подступах к ДК наши военные конспираторы увидели группы людей интеллигентной внешности, которые что-то горячо обсуждали, и активно жестикулировали. К ступеням парадного входа было не подступиться.

Народ тусовался приметный и экстравагантный: практически каждый с косматой бородищей, с окладистой бородой, или хотя бы с аккуратной бородкой, с усами или усиками, многие были длинноволосыми словно хиппи семидесятых годов, хотя отдельным гражданам с растительностью не повезло, но те экземпляры были с обличием типичных мудрецов – с крутыми сократовскими лбами. Одеты делегаты по большей части тоже были занятно: в мятые, засаленные свитера и пуловеры, кое-кто попадался в косоворотках, группа анархистов в кожанках, встречались мужчины и в кургузых пиджаках. Нигде не было видно чиновного люда при пиджаках и галстуках, и застёгнутого на все пуговицы от пупа до подбородка.

Громобоев и Еремеев заняли очередь на регистрацию, встав в хвост толпы, и постоянно и тревожно озирались по сторонам, ожидая неминуемого милицейского налёта или чекистской облавы. Но демократы вокруг в отличие от них бродили с независимым видом, свободно спорили о вещах, за которые, не то что могли, а просто обязаны были расстрелять ещё пару лет назад. Дискутирующие непринуждённо обсуждали такие запретные темы как: за сколько миллионов марок Ленин и большевики устроили переворот в России, сифилитик ли был Ильич, а Сталин параноик или просто патологический садист, как безболезненно и эффективно ввести частную собственность на средства производства и превратить землю в товар. Много чего криминального за полчаса топтания в очереди услышал Эдик. Военные заговорщики психовали, косились по сторонам, отворачивались от съемки видеокамерами, беспрестанно оглядывались. Видео и телевизионных камер было много, и явно половина из них вела оперативную съемку.

– Чую, что нас гэбэшная контора пишет! – пробормотал прапорщик. – Не успеем до полка доехать, наши снятые на камеру лица уже опознают, и турнут из рядов Вооруженных Сил СССР…

– Не дрейфь, кому ты нужен, с твоей деревенской мордой! – пробурчал в ответ Эдик. – Не узнают! Мы ведь в гражданке! Если опасаешься, тогда прикрой фэйс газеткой или вон той большой прокламацией партии анархо-синдикалистов.

Еремеев так и сделал – развернул огромную прокламацию и уткнулся в неё носом. Наконец их очередь к столу подошла. Эдуард и Валера зарегистрировались делегатами и торопливо поднялись на второй этаж. Громобоеву не понравилась, что много курящих на лестнице и в коридорах – не продохнуть! Фойе было прокурено до такой степени, что казалось, подними топор, отпусти руку, и он повиснет в сине-серой дымке. Некурящего капитана поташнивало в этой губительной для организма атмосфере, а курили почти все делегаты мужчины, и даже большая часть женщин. Дымили молодые и старые, люди неопределённого возраста, а революционные дамочки, стоя в углах, в проходах, в закутках, ругались, спорили, и курили наравне с мужчинами. Дышать возле туалетов было абсолютно нечем.

Слышны были громкие возгласы переговаривающихся демократов:

– Марина Салье приехала и будет председательствовать!

– А я слышал, что Филиппов! Говорят, что он будет вести собрание…

– Вчера Саша Щелканов сказал, мол, приедет к нам выступить с приветственным словом!

– Ну и что? Приедет и ладно. Пусть приезжает. По твоему если Толя Собчак сюда не заглянет, то нам заплакать по этому поводу?

– Вы не понимаете! На этом историческом событии должны присутствовать все лидеры демократического движения!

– Уймитесь! У всех свои лидеры! Нестеров, Рыбаков, Амосов – вот наши лидеры!

– А как же «кадеты» и христианский народный союз? А социал-демократы? А Демократический союз?

– Бэлла Куркова обещала сделать большую передачу о съезде!

Эдик чуть затормозил, «погрел уши», уловил много полезной информации и пошёл дальше. Среди толпы свободомыслящих в гражданском, особо выделялись колоритные личности: один выряженный в казачью форму с Георгиевскими крестами на груди, другой в форме полковника белой гвардии периода гражданской войны. Прямо таки барон фон Унгерн.

– А вот и ряженые, – иронизировал Валера.

– Как же без них? – ухмыльнулся Громобоев. – Артисты погорелого театра…

Чуть в сторонке, кружком, стояли несколько мужчин и женщин в одеждах под старину, типа хора имени Пятницкого, современная речь этой этнографической группы постоянно перемежалась старославянскими словечками, они старательно окали и говорили нарочито тягуче, почти нараспев.

– Северные напевы… наши… поморы, – предположил прапорщик.

Громобоев и Валера набрали раздаваемых на всех углах газет, листовок и брошюр разных политических течений от анархистов до монархистов, затесались в людской поток, и их понёсло в зал. В зрительном зале сотоварищи выбрали место в центре помещения посредине ряда. Небольшая организационная суета еще некоторое время продолжалась, наконец, всё успокоилось, и форум понемногу начался. Однако и после открытия народ продолжал прибывать, и вскоре не только сидячие места, но и проходы были заполнены. Опоздавшие теснились в дверях, зал примерно на восемьсот человек был давно переполнен и те, кому не досталось стула, сидели на полу либо подоконниках.

Громобоев крутил головою, оглядывался, смотрел во все глаза. Попадались знакомые лица: народный артист, известный писатель, несколько тележурналистов, телеведущая. Ход мероприятия в зале тоже снимало более десятка камер, многие работали, словно прицеливаясь, рассматривая лица и медленно двигая объективами по рядам.

– И тут нас пишут, – прошипел Еремеев. – Вот гады! Зачем же их впустили ведь это явно наружка!

Эдику тоже показалось, что три или четыре оператора с камерами работали не на телевидение, а на различные правоохранительные структуры и спецслужбы, готовя клиентов для посадки в камеры. Сосед, с седой окладистой бородой, услышав фразу прапорщика, усмехнулся, а в ответ на немой вопрос во взгляде Валеры заявил:

– Ага, конечно же гэбуха! Фиксируют, чтобы зарегистрировать для картотеки. Надеются, в случае чего на футбольном стадионе нас сумеют собрать как в Сантьяго. Хрен с ними, пусть пишут, недолго им осталось, скоро разгоним к чертовой матери всех чекистов! Дайте время, прикроем их контору…

Громобоев хмыкнул, сомневаясь в столь скорой победе демократии, поэтому каждый раз, когда на него наводили объектив или глазок фотоаппарата, либо отворачивался, либо прикрывал лицо листовкой, либо наклонялся. Прапорщик Валера следовал примеру старшего товарища, лишние неприятности, даже ему простому старшине роты ни к чему, и он тоже старался не попадать в число фигурантов фото сессии «органов». Как говорится, береженого Бог бережёт.

Тем временем начало работы форума затягивалось. Один за другим к микрофонам в зале и на сцене прорывались ораторы обоих полов, решали процедурные вопросы, в основном по порядку ведения и по составу президиума, спорили, скандалили. Миновало два часа, но съезд не сдвинулся с мертвой точки. Что поделать, вот она настоящая демократия!

Поначалу было интересно и забавно. Необычно! Но вскоре словоблудие, излишнее умничанье утомило. Эдик успел поговорить с соседом, полистать прессу, перебрать прокламации, даже вздремнуть.

Примерно к полудню повестка дня и рабочий президиум были сформированы, дело сдвинулось с мертвого якоря. Но едва начинали говорить по существу, как на сцену выбегал очередной умник и сбивал всех с толку, другой орал с места из зала, и перебивая ведущего, требовал слова, вновь добиваясь изменения регламента или для оглашения экстренного объявления.

Контуженная на войне голова Громобоева опухла и загудела от шума.

– Валера! Может, пойдем, пообедаем? Иначе я умру от голода! Я с шести утра на ногах, четыре часа сидим в зале, но пока, ни одного интересного доклада не услышал. Ни тебе призывов на баррикады, ни тебе спасительных для страны экономических программ. Ну, идем?

– Идем, – согласился старшина.

Соседи на них косо посмотрели, кто-то даже сердито шикнул. Оба военных делегата принялись выбираться из зала. Опять пришлось пройти мимо курилки, по-прежнему переполненной философами и ораторами, тут продолжали спорить до хрипоты те, кому не досталось места в зале. Агитаторы от каких-то организаций на выходе всучили им пахнущие свежей типографской краской листовки. И вот, наконец, долгожданный свежий воздух.

Дворик у входа был заплёван, замусорен и забросан окурками, тут тоже махорили диссиденты, а из углов резко несло мочой. Громобоев брезгливо поморщился, но промолчал, не желая дискредитировать своими идейно незрелыми осуждающими репликами, ростки зарождающегося демократического движения.

– Эдуард, сколько же тут демагогии! Сплошь потоки пустых слов. Ох, достали эти записные краснобаи и говоруны. Пойдем лучше пока пивка глотнем, я по пути сюда приметил на углу забегаловку, – предложил прапорщик. – Хотел сегодня высказаться по проблемам военной реформы, но разве тут слова дождёшься?

– Может завтра получится… – предположил Громобоев и военные демократы направились к замеченной пивнушке.

Войдя в заведение, они заказали по две кружки пива, по два беляша, тарелку сушек. Чокнулись кружками за успех, отхлебнули. Пиво оказалось кислым, как и вся нынешняя жизнь, беляши с обильным луком и едва присутствующим вкусом и запахом мяса, а сушки твердокаменными. Валера матом обругал жуликов-торгашей и обложил по батюшке и матушке всю вороватую систему советского общепита.

– Ну, ничего, даст Бог, скоро свернем шею бюрократам и партократам – тогда заживем как в Европе! Наступят светлые деньки – и мы хорошего пивка попьем, как в Чехии или Германии! Не все красным жировать…

– Слепой сказал, посмотрим…, – философски ответил Эдуард.

Наскоро перекусив, товарищи вернулись в ДК, показали на входе свои мандаты казакам из охраны, пробрались в слегка поредевший зал и нашли свободные места. Наконец-то начались дельные доклады и выступления. Многие ораторы были близки Эдику по духу и идеям, он тоже желал проведения свободных выборов, многопартийности, чтобы в политическом спектре страны присутствовали помимо коммунистов, и социал-демократы, и анархисты, и христианские партии, и либералы.

– Регистрация и разрешение на деятельность любым партиям кроме фашистов! – восклицал с трибуны какой-то делегат.

Свободомыслие выступающих ораторов, капитана пьянило, однако не со всеми он был согласен – некоторые пламенные трибуны были яростными антикоммунистами, а ведь сам Громобоев был пока ещё членом этой, как они выражались – «преступной организации». С этим сердце и душа Эдуарда не могли согласиться, иначе, следуя рассуждениям самых отчаянных демократов, выходило, что и они с Еремеевым тоже преступники! Лично себя Громобоев преступником не считал.

Соратник-прапорщик сидел в кресле как на иголках и торопливо писал в блокнот конспект своего выступления, как он выразился – речь человека из народа!

– Я сейчас им скажу! Я им такое скажу! Что они знают про народ и о жизни? Они в деревне жили в многодетной семье? Сплошные городские интеллигенты! Эдик, запиши меня в очередь к трибуне! Они хотят услышать народ – сейчас услышат!

– В чём проблема, хочешь сказать – говори!

Еремеев передал записку в президиум, и примерно час ожидал предоставления слова. Прапорщик ёрзал на стуле, бурно реагировал на понравившиеся высказывания делегатов, и ещё более бурно – на не понравившиеся. День прошёл в полемике, но Валеру к трибуне так и не пригласили. Он попытался пробиться к микрофону стоящему в проходе, продекларировал несколько сбивчивых фраз, дама из президиума велела ему говорить по существу, в ответ Еремеев потребовал не перебивать и не мешать представителю простого народа, раздались смешки и шиканье, кто-то крикнул, мол, тут все народ.

Валера стушевался, что-то опять выкрикнул и был оттеснен от микрофона экзальтированной грудастой дамочкой. Старшина плюнул в сердцах и насмерть разобидевшись, выбежал из зала, громко хлопнув дверью.

* * *

Политика довольно авантюрное занятие, часто даже опасное, связанное с риском для свободы, а то и самой жизни. В неё идут либо наивные бессребреники и романтики, типа Дон Кихота и Че Гевары, либо глубоко порочные циничные людишки, желающие обогатиться и выстроить свою карьеру. Из-за подобных типов занятие политикой и называют грязным делом. Естественно так было всегда, недаром же говорится, что революцию делают романтики, завершают прагматики, а плодами пользуются закоренелые негодяи.

Эдуарду не были свойственны черты жулика, поэтому ввязавшись в политику, он интуитивно присоединился к самым слабым политикам, у кого не был ни малейшего шанса на успех. Что можно считать вершиной успеха в политике? Конечно, приход к власти! Вот именно к реальной власти либералы и демократы из Народного фронта, не смогли бы прийти ни при каких обстоятельствах в России, уж слишком глубоко было пропитано сознание населения коммунистическими идеями. Однако в те дни «НФ» пёр на власть как моська на слона. И хотя этот слон был туповат и староват, но его обслуживал многомиллионный чиновничий аппарат, он имел многочисленную свору сторожевых псов госбезопасности и милиции, подпольную армию провокаторов, стукачей, сексотов, и настоящую боевую армию.

«Всякая власть лишь тогда чего-то стоит, когда она умеет защищаться», – говорил картавый «вождь мирового пролетариата», а советская власть очень хорошо научилась защищаться от собственного народа. Пресса, телевидение, радио клеймили позором молодое демократическое движение, обзывали их платными агентами «запада», ЦРУ, «Моссада» и прочих спецслужб. Выдающихся общественных деятелей типа академика Сахарова публично поносили и освистывали, грязно ругали…

Хотя в эту компанию демократов Громобоев и затесался с небольшим обманом и с чёрного хода, но отсутствие корысти оправдывало его поступок. После фиаско у микрофона на съезде Народного фронта, сотоварищ по движению прапорщик Еремеев охладел к митингам и манифестациям, а вот Эдуард, наоборот, с каждым днем всё более креп в своих новых убеждениях.

Довольно часто ему приходилось нести службу в нарядах по полку, ночи были тихи и длинны, и в это тёмное время суток он регулярно читал, да и днем удавалось, хоть и урывками но читать. Капитан постепенно пристрастился к поглощению толстых литературных журналов, которые в тот год печатались многомиллионными тиражами. И если раньше он был, лишь убежденным антисталинистом, считавшим, что рябой тиран-диктатор извратил великие идеи мировой революции, присвоил себе плоды завоеванные романтиками, честных большевиков уничтожил, убил Льва Троцкого. Теперь же прочитав бессонными ночами многотомные творения Александра Солженицина «Архипелаг Гулаг» и «Красное колесо», Эдуард окончательно разочаровался в марксизме и понял: не было никаких честных коммунистов и кристально чистых героев-чекистов. Оказалось, распропагандированные революционные идолы были с душком: жулики, проходимцы, а часто просто бандиты и убийцы.

Переосмысленный расстрел царской семьи теперь выглядел не актом возмездия самодержавию со стороны трудового народа, а элементарным и подлым убийством без суда и следствия, большой семьи, включая женщин и детей. Кровная месть за старшего брата вождя. А когда Громобоев прочитал о требованиях Лениным новых массовых репрессий, казней, о развёрнутом кровавом терроре, о рассекреченных декретах, подписанных «самым человечным человеком», то остатки иллюзий полностью рассеялись.

Эдуард, честно говоря, и ранее не был верным марксистом-ленинцем, он в юности себя числил троцкистом, восхищался Че Геварой, и считал идеи мировой революции преданными Сталиным и современными вождями. Но теперь оказалось, тот же Троцкий, не меньший негодяй, как и прочие вожди революции. В юности Громобоев любил смотреть фильмы о революции и гражданской войне, о честнейших людях – чекистах.

Фильм «Офицеры» буквально затянул в ряды Советской армии, а актеры Юматов и Лановой, словно вербовщики заманили его в казарму. А уже потом, он добровольно отправился нести пламя мировой революции в отсталый, но трудолюбивый Афганистан. Раздувать из искры пламя…

Если бы в госпитале в ходе задушевной беседы на приеме у главного психиатра он поделился хоть десятой долей своих воззрений, то куковать бы и лечиться нашему капитану в тех стенах не один год…