Текст книги "Мятежный капитан (СИ)"

Автор книги: Николай Прокудин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Николай Прокудин
Мятежный капитан

Роман

Пролог

Он решил пойти на войну – и пошёл!

Он захотел узнать, что это такое – смерть – и узнал!

Он пожелал вернуться домой живым и невредимым – и вернулся!

И никто и ничто не смогли помешать возвращению!

Это судьба или провидение?

Да не возомни себя Богом!

А то окружающие подумают, что сумасшедший…

* * *

Сколько бы ни шла война – с любой войны солдаты всегда рано или поздно возвращаются домой, по крайней мере, те, кто остался в живых. Войну нельзя полюбить, это неправильно и аморально, но к ней можно привыкнуть.

Адаптация ветеранов – сложный процесс, и всякий его переживает по-разному. Каждый солдат – жертва войны, потому как она изменяет его сознание, характер и поведение. Происходит неминуемый надлом психики, ведь рядом с тобой ежедневно чья-то смерть и чья-то кровь, а возможность безнаказанно убивать, калечить, взрывать, крушить, ломать, жечь – разрушает и извращает личность. Впоследствии кто-то легко себя находит в мирной жизни, кто-то реабилитируется тяжело и мучительно, а кто-то так и остаётся в мыслях на войне до конца своих дней, переживая вновь и вновь минувшие мгновения былых боёв, и гибель друзей…

* * *

Эта история началась давным-давно…

…Ну, надо же, с первых слов прозы понесло в эпос! Конечно же, вру, и это обычное дело для беллетриста, ведь когда хочется написать что-то глобальное, эпохальное, для потомков, желательно на века, яркое и запоминающееся, то невольно тянет на былинный стиль! Не подумайте чего, я не такой уж и старый, считаю, что в полном расцвете лет, а в рассказах чистая правда, ну, может, лишь чуток привираю…

Ладно, уточняю: описываемые события происходили не так чтобы очень давно, всего-то в прошлом веке. И пусть прошлый век завершился чуть больше десяти лет назад, но до чего же чертовски красиво звучит – события происходили в прошлом веке!!! И каюсь, порою хочется показаться моим читателям этаким долго пожившим и многое повидавшим седым ветераном, ну а раз пишешь, что в прошлом веке, то и повествование принимает вид некоторого историзма. Я ведь действительно, не отказался бы (а какой автор об этом не мечтает?), чтобы роман вошёл в историю литературы.

Так вот, повторюсь, рассказываю вам, чистейшую правду, хотя события могут показаться неправдоподобными и невероятными. Читатель со скептическим складом ума скажет – сплошные выдумки, мол, враки, так не бывает, не может один человек везде побывать, многое повидать и во все неприятности вляпаться! Эх, бывает, да ещё как бывает! Знавал я парочку таких индивидуумов, которые способны были на такие проделки, ведь и сам невольно попадаю в «истории», причём частенько, словно меня магнитом тянет на «подвиги». Большинство людей, сидят себе тихо и мирно по квартиркам, живут-поживают и добра наживают, и их жизнь умещается в три строчки биографии: родился, учился, работал, умер, и не отыщешь о нём упоминания в архивных справках: ни с фонарем, ни с лупой, ни с микроскопом. А бывают неугомонные: и во всё-то и им нужно влезть, до всего-то им есть дело, этакие вечные правдолюбы и правдоискатели. И чего им не сидится на месте? Странный вопрос – таков характер! По-иному они не могут, иначе им жизнь скучна! Именно эти экземпляры постоянно вляпываются во всевозможные истории. Ведь знает, чертяка, что лучше смолчать в тряпочку и не перечить начальству, но нет же, обязательно вставит своё словечко – как же – не обойдутся без его мудрого совета! И если где-то происходит «заварушка», то вместо того, чтобы сидеть дома с женой у телевизора или у радиоприемника, получать информацию от диктора, этому деятелю надо непременно воочию убедиться, а еще лучше непосредственно поучаствовать, чтобы потом спустя годы нравоучительно друзьям и домочадцам говорить: «И я там был! Всё верно! Происходило именно так, а не по-другому, или наоборот заявить – лукавят политики и врут журналисты. Ведь я участвовал – знаю! Я – очевидец!»

Эх, вы, неравнодушные, неугомонные, неуёмные…

Глава 1. Прощание с войной

В этой главе читатель знакомится с героем книги и переживает последние дни его пребывания на войне.

С чего бы начать? Пора нам как-то идентифицировать главного героя книги дать ему имя и фамилию, а то как-то обезличенно: герой, да герой, ведь, по бумагам он никакой не Герой Советского Союза. Он обычный ветеран странной и бессмысленной войны, с переломанной судьбой, каких было десятки тысяч, но он мне симпатичен. А раз он герой моего нового романа, то я как автор дам ему красивое имя. Например, пусть он будет Эдуардом или для друзей – Эдиком.

А какую прописать ему в документах фамилию? Обычную? Типа Смирнов? Можно, ведь эта фамилия самая распространённая в смиренной России. Ой, нет, стоп, что я делаю?! (Смирновы – без обид!) Нет, не может главный, да к тому же ещё и героический персонаж, носить такую тихую и скромную фамилию, нелепо храбрецу зваться Смирнов или Сюськин, Тютькин, Путькин… Настоящая героическая фамилия должна звучать гордо и громко: Колоколов! Рокотов! Громов! Или Громобоев! Звучит? Конечно, звучит! Значит, быть ему Громобоевым! Прочие персонажи книги – это его сослуживцы, друзья, недруги, родственники и просто встречные или прохожие, случайные люди.

Итак, краткая биографическая справка главного героя. Родился наш Эдуард Громобоев в шестидесятые годы прошлого века, учился в одной школе, потом в другой, затем вновь учился в военном училище и стал офицером. Тогда наша большая держава вела малую войну в небольшой горно-пустынной стране под названием Афганистан. Огромная стотысячная Советская армия, совместно с афганской армией, уже несколько лет безуспешно сражалась с многочисленным повстанческим войском (в официальных документах и в прессе называемыми душманами – врагами, а во всем мире их называли повстанцами-«моджахедами»). Ввязались в чужую гражданскую войну. Сражения были тяжелыми, кровопролитными и без особой надежды на окончательный успех. Тысячи и тысячи солдат и офицеров погибли, и десятки тысяч были ранены и искалечены в ходе боёв, много горя жителям обеих стран, принесла эта война…

Если кратко описать его – то выглядел он примерно так: вполне обычный и ничем не примечательный молодой человек, не красавчик, и тем более никакой не супермен. Чуть выше среднего роста, примерно около метр восьмидесяти, спортивного телосложения, тёмно-русый, сероглазый, типичный русак. Офицер. Романтик и непоседа, искатель приключений, часто на собственную задницу, естественно, не мог не отправиться в Афганистан повоевать. Сам напросился. Служил в горных стрелках: сначала командиром взвода, затем секретарём комитета ВЛКСМ полка.

Кто не застал те времена и родился позже – поясняю, была такая общественно-политическая организация, которая называлась комсомол. Вот нашего Эдика и «избрали», вернее сказать – назначили возглавлять комсомольцев в мотострелковом (а по-простонародному – в мотострелецком) полку. Должность эту ему предложили после того, как он получил ранение и контузию и заслужил свой первый орден, а затем представили к медали.

Однако ковыряться в бумажках Эдуард ужас как не любил, и постоянно выходил (сбегал) на боевые задания, то с разведывательной ротой, то с саперами. Поэтому вскоре, на одной из операций вновь получил контузию и тепловой удар, и начальство, хочешь – не хочешь, а вынуждено было направить представление ко второму ордену. Но так как рутинная должностная, бумажная работа была безнадёжно запущена, да и поставку начальству девочек, работниц-комсомолок с торгово-закупочной базы капитан Громобоев не обеспечивал, то терпение полкового партийно-политического руководства скоро лопнуло, то вскоре Эдика отправили на повышение замполитом горно-стрелкового батальона.

Поясняю для молодёжи, была давно и такая должность в войсках, заместитель командира батальона по политической части, а сокращенно – замполит. Упрощенное наименование своей должности, Эдику не нравилось – было в ней что-то сродни клички или прозвища. Чем именно он должен был заниматься в батальоне, бывший строевой офицер Громобоев толком не знал, поэтому просто слонялся из роты в роту, болтал в курилке с солдатами, травил анекдоты в канцелярии с офицерами, пил чай в каптерках со старшинами.

Ну, и конечно, повоевать Эдуард никогда не отказывался, от выходов на боевые действия не отлынивал, и сам лез в каждую заварушку. В общем – «сорвиголова»! Только за это комбат его и терпел. Так и говорил: из всех четверых моих замполитов, хоть один попался боевой, пусть и не настоящий, а свежее выращенный из командиров, ну да ладно… Вскоре за боевые заслуги и храбрость его решили даже сделать Героем Советского Союза, причём дважды пытались, да не вышло, тогда комдив лично послал наградной на третий орден.

Тут подоспела замена домой – отмеренные сроком службы два года завершились.

Казалось бы, карьера складывалась удачно (пять лет службы – и уже почти майор!) на зависть многим, но с ним приключилась романтическая история, как раз под замену, наш капитан возьми, да и подженись… Поздней осенью во время рейда по Баграмской зеленке Эдика контузило, а заодно и нашпиговало осколками. Вначале он попал в медсанбат, а затем был отправлен в госпиталь в Кабул. Хирург вынул десяток мелких осколков, которые впились в мягкие ткани от кисти до предплечья, да десяток ещё более мелких так и остались не извлечёнными (да простят меня дамы за это уточнение), из ягодиц. Ранение было результатом подрыва на противопехотной мине, но капитану повезло, основные осколки приняли на себя два бойца сапёра, вот их-то нашпиговало крепко, усеяло ранами с ног до головы, ни один, ни другой в полк уже не вернулся. Чудо, что Громобоев в момент подрыва стоял к ним спиной, а повернись он на секунду раньше к ним передом? И куда бы все это железо влетело? Вот именно – туда! Эдик так радовался сохранившемуся хозяйству, что отлюбил почти всех медсестёр, которые были хороши собой и не противились возможности развлечься.

Ближе к выписке он и познакомился с очередной пассией, с новенькой медсестрой на отделении – с зеленоглазой блондинкой Ириной. Легкая ночная интрижка вскоре переросла в бурный роман. Эдик выздоровел, но умудрился проваляться в госпитале ещё пару недель. Как говорится, завёл себе ППЖ (походно-полевую жену).

После выздоровления Громобоев ещё не раз посещал свою пассию в госпитале: то проездом в колонне, то специально делая крюк, возвращаясь из рейда, а то и самовольно пересекал ночной Кабул, заскакивал на ночь. Время шло, и перед самой заменой его контузило, да так основательно, что неделю заикался и в глазах двоилось. Капитан опять попал в знакомый госпиталь, но, увы, Ирину накануне по замене перевели в Ташкент.

Тогда Эдик уговорил начмеда отправить долечивать неудачливую голову в глубокий тыл, в окружной госпиталь, всё равно до окончания срока службы в Афганистане оставался как раз последний месяц. В Ташкенте роман возобновился с новой силой, и любовная страсть поглотила Громобоева целиком. И хотя пассия была старше на пять лет, имела ребёнка, а самого Эдуарда дома ждала жена Ольга, и миленькая только родившаяся дочь, Ксения, эти обстоятельства развитию отношений не помешали, и от совершения необдуманных поступков не остановили. Ага, остановишь его, ведь эта чертовка в постели была страстной и изобретательной, как говорится: на всё руки мастерица. Вернее сказать, как раз совсем и не на руки. Видимо, Ирка провела бурную молодость, чем и нажила богатый жизненный опыт. Период восстановления после контузии пролетел как один день и в основном – в постели, можно отправляться в отпуск по болезни домой, но наш Ромео, увы, так и остался в Ташкенте.

А потом настал июль месяц – месяц замены. После госпиталя пришлось на некоторое время вернуться в часть для сдачи дел и финансового расчёта. За полгода до срока кадровик предложил выбрать два округа для предстоящей замены и Эдик себе выбрал неплохое место. Заменщик уже ждал его в полку, и оставалось только побыстрее сдать дела.

* * *

Провожали домой Эдика пристойно и даже торжественно: вначале официальная часть в клубе, после совещания у командира полка, где ему наговорили много теплых слов (ведь награды он заслужил в боях, а не на «паркете»). Так как воевал Громобоев честно, местное население не грабил, не мародёрничал, и у своих подчинённых тоже не воровал, но и кутнуть любил, потому добра не нажил и возвращался на Родину почти с пустыми руками.

…Ночь накануне отъезда домой была неспокойной, «духи» активно и не прицельно стреляли по Кабулу и выпустили примерно сотню «эРэСов», которые в беспорядке падали с завыванием на затаившийся во мраке большой средневековый город, раскинувшийся в котловине между горных хребтов. Взрывы в ночи раздавались то тут, то там, но Громобоев продолжал спокойно выпивать с друзьями в каптерке, ни он, ни собутыльники даже не подумали бежать прятаться в щель, вырытую между казармами-модулями, как это сделали штабные и молодые сменщики, только прибывшие из Союза. Мальчишество, конечно, ведь несколько реактивных снарядов рухнули в районе полковых складов, парочка упала на позициях зенитчиков, а один и вовсе неподалёку, в районе полкового плаца. Особенно глупо погибнуть в ночь перед заменой домой, но капитан упал бы в своих собственных глазах, ведь два года, когда в перерывах между операциями батальон возвращался на базу, он никогда не прятался от обстрелов в окопчике, а продолжал спокойно спать в комнате на своей койке. Да и каску с бронником ни в горы, ни в зелёнку Эдик никогда не брал, и на марше, сидя на БМП не надевал, а слепо верил в счастливую судьбу и удачу. Гусарская бравада? Ну да, конечно, но что поделать, такой характер!

Короче говоря, улизнуть в укрытие не подумал никто из ветеранов, да и разве можно оставить хорошее застолье? Прощальный банкет готовился тщательно: незадолго перед ужином прапорщик Гонза метнулся на склад и затарился дефицитной закуской, да и сам виновник торжества кое-что прикупил в полковом «дукане». Закадычный друг Афоня накануне заказал патрулю купить четыре литровых бутылки водки и две бутылки коньяка, их доставили прямо к столу – провожать уважаемого человека надо было соответственно, чтоб не бегать среди ночи по комнатам в поисках добавки.

После отбоя в каптёрке первой роты собрались приглашённые, из ещё остававшихся в строю друзей. Это были офицеры и прапорщики: Хмурый, Марабу, Афоня, Шерстюченко, Бершатский, Буланыч, Тарбеев, Халипов, Гонза, да вернувшийся из госпиталя по пути домой батальонный разведчик Монастырский, и заехавший в полк на пару дней. Пустой рукав гимнастёрки лейтенанта напоминал каждому о том, что смерть ходит где-то рядом. До чего же не повезло парню – первый рейд в зелёнку (он сменил погибшего предшественника) и крупный осколок разорвавшегося выстрела безоткатного орудия оторвал правую руку почти по самое плечо. Сейчас разведчик время от времени морщился (свежая рана побаливала) и через силу шутил: стакан, пистолет и ручку держать могу, поэтому обещали оставить в армии…

Свободного места на сдвинутых вплотную двух столах не было ни сантиметра: откупоренные банки шпрот, кильки, бычки в томате, лосось, маринованные огурчики и перец, помидоры в собственном соку, тушёнка, компот из персиков, баночки голландского шипучего лимонада «Si-Si». Открытые бутылки маскировались под столом, закрытые в сейфе – антиалкогольная компания в разгаре! Бершатский приготовил фирменное блюдо: голубцы в виноградных листьях.

Баб звать не стали, не тот день. И нового комбата к столу тоже не пригласили – недостоин. Моложавый майор был глуповат и ужасно не фартовый, при нём за три месяца батальон потерял уже шестнадцать человек убитыми и более пятидесяти ранеными! А при его предшественнике таких потерь и за целый год не понесли…

Тесно было не только на столах, но и вокруг – табуретки и стулья стояли впритык. Дежурному по роте сержанту-таджику велели попусту командиров не беспокоить, все вопросы решать с молодым лейтенантом-взводным, только прибывшим из Союза, накрепко закрылись – мало ли, вдруг парторг и пропагандист пойдут в антиалкогольный обход!

Поначалу проводы как всегда шли организованно – распорядителем выступал Шерстюченко, и Эдик внезапно взревновал его к своему батальону, хотя сам его рекомендовал командованию на своё место.

– Предлагаю тост за Эдурда Громобоева – будущего начальника Главного политического управления Советской Армии! – провозгласил тост Марабу.

– Спасибо, Санёк! Красиво, заманчиво, но не реализуемо, – улыбнулся Эдик. – Моё место здесь в окопах, а там я скорее всего буду лишним. Таких оболтусов и разгильдяев как я так высоко не пропустят…

Первые полчаса произносили красивые и складные тосты по очереди, по старшинству, потом закурили, зашумели, начался бардак. Старшина врубил магнитофон «Sharp» из которого полились отечественные хиты: «Лаванда», «Две звезды», «Есаул», «Казацкая»…

Хозяин каптерки прапорщик-азербайджанец, выпив несколько рюмок коньяка, расчувствовался, разговорился и напомнил Эдику, как он спас ему жизнь прошлой осенью. Этому говорливому и хвастливому Халипову, капитан Громобоев действительно был обязан жизнью. В октябре Рамзан единственный раз за год пошёл на боевую операцию. Напросился. Сумел уговорить молодого на тот момент (прежний погиб) командира роты Александра, по кличке Марабу, взять с собой в рейд. Халилов покинул каптёрку и, по его словам, оправился в поход за медалью. Опасаясь за свою драгоценную жизнь, нацепил на себя тяжёлый бронежилет и обшитую камуфляжем каску, чем вызвал многочисленные насмешки офицеров. Однако же старшина не оплошал и действительно пригодился: оказался в нужном месте и в нужное время…

…Дивизия проводила массированную зачистку местности в районе Мирбачакота: минировали местность, взрывали развалины, ломали дувалы, давили виноградники, задымляли колодцы-кяризы. Внезапно взвод саперов попал в засаду и был расстрелян мятежниками почти в упор из укрытий. Первая рота находилась рядом на отдыхе, и бросилась их спасать, а Эдик как старший от батальона побежал в «зелёнку» вместе с ними.

Почти сразу завязался жёстокий скоротечный бой. Громобоев укрывшись за большим деревом, пытался подавить огневую точку за арыком, как вдруг, позади, раздалась короткая очередь, и две пули впились в ствол ореха в считанных сантиметрах над головой. Эдуард обернулся и в груди похолодело. В двадцати шагах позади, раскинувшись в пыли, валялся мёртвый афганец. К убитому душману (выглядело это забавно, если бы не обстоятельства), то ползком, то вприсядку, то на четвереньках, подбирался старшина и что-то громко завывая, кричал на родном языке. Капитан выпустил ещё несколько очередей в сторону мятежников, опустошил весь магазин, и лишь потом подбежал к поверженному противнику. Он склонился над трупом, внимательно посмотрел на поверженного врага. Убитый лежал в луже крови, три пули в груди и в животе навылет, и был совсем мальчишка, лет тринадцати-четырнадцати, не больше, ему бы в школу ходить, да в футбол играть, а не воевать. Одной рукой безбородый «моджахед» всё ещё крепко сжимал автомат за цевьё, вторая рука была неестественно заломлена за спину.

Старшина стоял рядом, трясся всем телом, цокал языком и бормотал что-то невнятное. Затем чуть успокоившись, снял каску с головы и вытер пот со лба.

– Я не знал! – воскликнул Рамзан громко. – Стрельнул – он упал!

– Что ты не знал? – спросил командир роты.

– Не видел, что это малчык!

– Рамзан, все правильно! Ты спас замкомбата! Благодаря твоим метким попаданиям он стрелял в капитана уже убитым!

В груди Эдика похолодело: он понял и отчётливо представил – а ведь верно, ещё доля секунды и было бы поздно, душман расстрелял бы его в упор! Гибель была неминуема!

– Малчык! Сапсэм малчык! – охал, не переставая переживать старшина.

– Не убей ты его, тогда бы он убил Эдуарда! Виноват, товарища капитана Громобоева! – выкрикнул ротный. – А потом и тебя тоже грохнул бы, ни на секунду не задумываясь!

Командир роты разжал пальцы подростка, забрал китайский АК-47, срезал нагрудник с магазинами и гранатами, протянул Громобоеву. Эдик отрицательно покачал головой.

– Нет, пусть старшина себе забирает, это его трофей. Спасибо, Халилыч!

В тот день рота с большим трудом выбралась из огневого мешка – спас положение комбат танкового батальона, лично пробившись к ним на танке. Потеряв ранеными несколько человек (один солдат позже в госпитале умер от ран), прорвались к своим позициям.

По возвращению в полк, старшина повесил трофейный окровавленный «лифчик» в каптерке над столом и при случае хвастался перед друзьями прапорщиками, как он спас заместителя командира батальона. Через полгода Рамзан получил свою заслуженную медаль «За отвагу», а в рейды предпочитал больше не ходить и заниматься имущественными проблемами роты…

Громобоев довольно быстро захмелел, потерял нить разговора, хоть и пытался думать, но получалось плохо, поэтому он, то глуповато улыбался, то внезапно грустил и вытирал ладонью набегавшую слезу.

– Да, повезло тебе Эдик! Столько боёв и передряг, но выжил, – хлопнул по плечу ветерана начальник штаба батальона Тарбеев. – Поделись удачей!

– А ты в момент опасности плюй три раза по три раза через левое плечо, соблюдай нехитрые правила: не ходить в рейд перед отпуском и перед заменой, перед выходом на боевые не пей, и не ставь прививки в санчасти – тогда точно не заболеешь. И ещё у меня всегда был со мной амулет – на шее на цепочке личный номер. (Эдуард вынул номерок из-за пазухи и продемонстрировал друзьям.) Один раз его забыл и чуть не погиб!

– Чуть – не считается! – хмыкнул Афоня. – Но как можно забыть свой талисман?

– Да так вот! Накануне выхода на боевые в Баграмскую зелёнку драл я одну симпатичную «козу» – кладовщицу с торговой базы, а ей мой амулет всё время по носу стучал. Попросила убрать, мол, отвлекает и мешает получать удовольствие – я и снял. А потом, когда на следующий день в кишлаке по нам минами долбанули, и осколки вокруг кучно засвистели, я рукой хвать грудь – а там под тельняшкой пустота – нет номерка! Ну, думаю, Эдик, тут твоя смерть и пришла… Один осколок размером с половину ладони возле головы в дувал врезался, чуть башку мне не размозжил, я его потом еле-еле финкой из глины выковырял. Так вот едва-едва от меня удача не отвернулась. Чудеса, но опять повезло…

Приглашённые на проводы командиры чуть притихли, но выслушав рассказ, вновь загомонили, сдвинули стаканы, разлили спиртное и выпили за удачу. Несколько секунд помолчали, размышляя, но вскоре вновь вразнобой зашумели, заговорили. Вспоминали бои, забавные истории, хвалились подвигами. Как смогли, нестройно спели пару песен. Дойдя до нужной кондиции, друзья-приятели расползлись по комнатам примерно часа в три ночи. Проводы удались…

* * *

Раскалённое солнце, стоявшее в зените, прожаривало сухой кабульский воздух и свирепо обжигало лучами людей, не сумевших найти себе укрытие. Время от времени порывы ветра швыряли пыль, и даже мелкие камешки, словно шрапнель в лицо, и всюду проникающий мелкий песок хрустел на зубах.

Кабульский аэродром вблизи «Теплого стана» жил своей бурной и шумной боевой жизнью. Ежеминутно взлетали на бомбежку парами штурмовики «Грачи», через некоторое время, опустошив боезапас, уцелевшие возвращались на базу, вереницы вертушек уносили взвода и роты на очередную операцию в горы, в сторону Пагмана, а четверки «крокодилов» с километровой высоты, поливая «нурсами» горные хребты, как могли, прикрывали группы десантирующихся.

Горнострелковый полк рано утром ушёл на выполнение задачи, в батальоне остались лишь больные и выздоравливающие. Всё шло обыденно, и как говорится во французской поговорке: на войне как на войне! Одним предписано идти в рейд, других везут в госпиталь, а третьих уже упаковывают в «цинки». А самые счастливчики едут домой: в отпуск или по замене.

Эдуард прищурившись, неприязненно посмотрел на высокогорные ледники – сколько сил и здоровья оставил там! Величавые заснеженные горные вершины застывшие вокруг древнего города, были равнодушны к суетящимся у подножья людям. Да и стены древнего Кабула видели очень многое и если бы могли говорить, то поведали бы о набегах кочевников, о нашествии войска Александра Македонского, вторжения английских экспедиционных корпусов…

Капитан Громобоев с грустью на сердце прощался с друзьями на краю «взлётки», нынче он возвращался домой – два года беспрерывной войны успешно завершились. И хотя слегка был ранен, немного контужен, чуть подморожен зимой на высокогорном леднике и хорошенько прогрет на солнцепёке, но без увечий для здоровья и главное дело – живой. А могло быть гораздо хуже, за время боев он потерял несколько друзей: двух командиров рот, начальника штаба, взводного-сапёра, батальонного разведчика, замполита роты…

Провожающие то хмурились, то улыбались, и расставались с другом явно с неохотой. Старший лейтенант Сашка Афанасьев и прапорщик Вадик Гонза с нескрываемой завистью смотрели на уезжающего, им тоже хотелось домой, однако бодрились, громко болтали, смеялись и много пили. Дружная компания, покачиваясь на нетвердых ногах (ведь после вчерашнего возлияния, они добавили добрую новую порцию напитков), стояла полукругом возле капота запыленного «Уазика», превращенного в стол.

Импровизированный «достархан» был застелен основательно заляпанной жиром газетой «Правда», уставлен стаканами, открытыми банками рыбных консервов и тушёнки, а в алюминиевой солдатской тарелке лежали недоеденные вчерашние голубцы в виноградных листьях.

Вылет «борта» откладывался уже несколько раз и задерживался дольше четырёх часов. Пузатую громадину «Ил-76» неспешно грузили чьим-то добром, поэтому пассажиров не подпускали и держали на удалении. Приятели допивали бутылку «Арарата» и сожалели об отсутствии второй.

– Я же говорил, что будет маловато – этим не опохмелимся! – возмущался красавчик Вадик. Этот кудрявый и голубоглазый прапорщик был грозой женского модуля, обитательницы которого сдавались ему почти без боя и чаще всего «за так». И на халяву выпить он был тоже не дурак. – Надо было купить ещё одну…

– Так и купил бы! В чём проблема? Болтался целый час неизвестно где!

– Я бойцу помогал! – парировал упрёк Гонза. – Смотрю, стоит неприкаянный солдат на обочине, грустит. Жалко стало, спросил в чём дело. Оказалось наш, однополчанин, с заставы из третьего батальона. Вылечился после желтухи, за ним не приехали, а из госпиталя выписали, ему тыловые крысы сказали: иди и жди старшего. А этот старший где-то загулял. Может запил? Боец с утра стоял и не знал, куда ему приткнуться. Я его на попутку до Суруби посадил, а то не ровен час ещё пропадёт.

– Молодец! Хвалю за гуманизм. Но для нас почему всего бутылку одну взял? – недоумевал и одновременно возмущался Афанасьев, широко улыбаясь и демонстрируя два ряда ровных и красивых зубов. – Пошлёшь дурака за бутылкой – он одну и возьмёт…

Улыбчивый русоволосый старший лейтенант был почти двухметровым крепышом. Широкоплечий, длиннорукий, неуклюжий, похожий на медведя, однако добряк, просто так мухи не обидит. Со стороны Афоня казался богатырём, сошедшим с картины о русских былинах. Обычный граненый стакан в его ладони размером с лопату был едва виден, и больше походил на рюмку. Сейчас Сашка с сожалением смотрел на быстро пустеющую ёмкость и тяжко вздыхал.

– Сам дурак! Проблема в деньгах! – огрызнулся прапорщик после короткой паузы вызванной пережёвыванием большого куска мяса. – Дали мне двадцать чеков, на бутылку, я и взял одну, а не поскупились бы, не пожадничали – купил бы две или три.

– А свои добавить – слабо?

– Я же говорил, я – пуст! Ей-ей, не вру! – Гонза продемонстрировал отсутствие финансов, вывернув наружу карманы. – Чеки с получки в медсанбате спустил с командиром артдивизиона, славно покутили с медсестричками за неделю лечения. Не попади я тогда на выходе с задачи в засаду – мы сейчас были бы в шоколаде! Который день кляну себя последними словами – это надо же такая удача привалила – взял кассу банды! И всё бездарно прошляпил! И нет бы, сразу дать ходу из кишлака – решил ещё и боевые трофеи взять – погнался за орденом! И на хрен мне был тот сраный ДШК? Он нам не мешал, «духи» нас не видели, но, я же, як дурко, велел бойцам меня прикрыть, и полез забрасывать расчет пулемёта гранатами. Представляете, пополз с полным мешком пайсы!

– Эдик, он решил вместо тебя, героем стать! Хотел получить «Звезду Героя» посмертно?

– Ага, захотел второй орден…

– Конечно, получишь. Теперь дадут за ранение, в жопу – улыбнулся Афоня. – Полный мешок, говоришь… наверняка, врешь… Поди, нашел лишь горсть мятых «афошек», а трёпа на миллион!

– Первое, что я хочу сказать – ранение не в жопу, а в бедро! Второе. Миллион там был и не меньше! Ей-ей не вру! Подполз поближе, две гранаты швырнул, и вроде двоих из расчета пулемёта завалил, а охранение с двух стволов как по мне долбанёт! Я распластался как медуза, в землю вжимаюсь, пыль глотаю, молюсь Богу, прощаюсь с жизнью. Духам меня не видно, но вещмешок над землей торчит, словно мишень. По нему они и жахнули, очередь прошила рюкзак и порвала в клочья, смотрю – вокруг бумага летает, меня демаскирует. Я про ту «пайсу» и думать забыл, жизнь дороже, стянул с себя, отшвырнул его подальше…

– Ай, молодец! Дал ему на один рейд поносить счастливый лифчик-разгрузку на удачу, новый мешок, новый горник, новый маскхалат и что в итоге? Где всё вещи? Пошло прахом, ни одной военной шмотки у меня не осталось на память о войне…

Симпатяга Гонза насупился и покраснел.

– Хватит уже укорять, и так стыдно. Только и думать мне было про горный костюм в мешке. Но если б даже и вспомнил, то честное слово, деньги кинул бы, пропади они пропадом, а горник твой даже под пулями забрал бы…

– Да ладно, я не со зла… Ладно горный костюм и мешок, а где мой лифчик?

– В госпитале спёрли вместе с маскировочным халатом. Кстати, твой маскхалат мне жизнь спас, я слился с травой, пуля лишь чиркнула, а в хэбэшке меня б точно добили…

– Я ж говорю, ловлю на слове! Ты мой должник! – Громобоев хлопнул Вадима по плечу. – С тебя магарыч, готовь цистерну самогона!

– Приедешь в Жмеринку, налью! Короче говоря, отполз я в сторону, а духи по-прежнему лупят в тот мешок из всех стволов. Наверняка потом когда нашли денежные клочки – переживали! И вот, когда я почти отполз к разведчикам, духи долбанули из гранатомета по дувалу, стена рухнула – меня и присыпало. Хорошо бойцы сразу откопали! Легко отделался, бедро зажило быстро, голова пару дней поболела, лишь немного поблевал. Тебе-то в прошлый раз Эдик, досталось тяжелее, но теперь мы на равных, оба с контуженой башкой, я гол как сокол, и ты не богаче. Так что зря вы насмехаетесь – я не жадничаю. Пайсы – нет…