Текст книги "Мятежный капитан (СИ)"

Автор книги: Николай Прокудин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Растерянная Ольга приняла гостей и стала с нетерпением дожидаться супруга. Эдик с порога попал в медвежьи объятия приятеля. Сразу прошли на кухню, за столом, судя по лицу, сидела женщина с «биографией», и явно бурной молодостью за плечами. Выпитое, выкуренное и прочие-прочие излишества, отложилось неизгладимой печатью на красивой в прошлом мордашке, на которую в данный момент был наложен толстый слой грима. Полные крупные губы, наведенные ярко-красной помадой, почти не выпускали изо рта сигарету, и выпивала она наравне с мужчинами.

– Жанна, – устало произнесла новая Сашкина подруга, и больше за весь вечер почти ничего не сказала, а вместо неё без умолку трепался возлюбленный. Афанасьев под разговор выгрузил содержимое продуктового баула (порадовал друга, ведь в городе и гарнизоне – было ещё безденежно и оттого довольно голодно), завалил стол солёными и маринованными грибами, солёной и вяленой рыбой, икрой, салом, копчёным мясом и прочими дарами Сибири и Дальнего Востока.

– Ты такой водки не видел! – похвалился Сашка голландским напитком, и водрузил в центр стола литровую бутылку, названную в честь австрийского императора и с его портретом на этикетке. – Сейчас оценишь продукт…

– У нас с этим добром нынче проблем нет, не то, что раньше при Советах! Надо только добежать до ларька, – отмахнулся Эдик. – С тобой ведь литром не обойдёшься…

– Ну как тебе Жанна? – спросил Саня, когда друзья пошли в ларёк за водкой и сигаретами. – Скажи, что хороша!

– Ну, хороша…

– А без ну?

– Не мне с ней спать. Признайся честно, сколько ей лет?

– Тридцать шесть… тридцать семь или тридцать восемь… Её дочке исполнилось семнадцать, потом надо будет уточнить, да всё как-то неудобно…

– Потом будет поздно, – усмехнулся Громобоев. – А тебе сколько стукнуло?

– Двадцать девять… и что с того?

Эдик покрутил пальцем у виска и вздохнул.

– Мне ничего, а вот тебе… Тебе бы лучше её дочку посватать, чем саму Жанну! Маманя знает о ней? В курсе?

– Приблизительно… Отвезешь нас утром в посёлок?

– У меня есть выбор? Конечно, отвезу, недавно купил «Жигулёнка». Если машинёшка заведётся. Аккумулятор – дрянь…

Вернулись, немного поговорили и спать. Голландский напиток в тот вечер не попробовали, обошлись ларёчным «Распутиным».

«Жигулёнок» не подвёл, завёлся, и они рванули с утра пораньше, чтобы Громобоев мог успеть вернуться в часть до построения. Жанна мирно посапывала, полулёжа на заднем сиденье, а Афоня вновь много болтал, с гордостью рассказывал, как побил предыдущего мужа-комбрига, как увёл пассию из дому, о новой дочке, с которой они уже подружились, о службе, об охоте и рыбалке. Эдуард торопился, и под болтовню проскочил знак с ограничением скорости, с поста им наперерез побежал, помахивая жезлом толстозадый милиционер. Громобоев начал притормаживать, но Афанасьев опустил стекло и громко заорал:

– Серёга, ослеп? Это я – Афоня! Уйди с дороги, не мешайся!

Милиционер растерялся, и замер на месте, но признал земляка и машину задерживать не стал. Вскоре они благополучно домчали до Сашкиного родного дома. На подъезде к посёлку молодые занервничали и в конце пути почти беспрестанно курили.

– Твоя маман меня прогонит и на порог не пустит, – переживала Жанна, – наверняка скажет – разлучница приехала.

– У меня замечательная мама, не бойся, – успокаивал её и себя Афоня.

Сашкина мама их не прогнала, обняла сына и его новую женщину, явно смирившись с выбором сына. Или сделала вид. Обратно Эдик уехал один. А как-то под вечер, примерно через десять дней счастливые Сашка и Жанна заскочили за оставленными вещами.

– Утром закинешь нас на вокзал? Отпуск уже кончился.

– О чём разговор… конечно…

– Пить будешь? – Афанасьев водрузил на стол свою обычную литровую дозу. – Сам я пас, если честно, нет сил…

Громобоев тоже отказался, ведь с утра предстояло сесть за руль. В семь утра он подогнал авто к подъезду, посигналил и с ветерком доставил приятеля и его сожительницу прямо к поезду.

– Жди через год! – пообещал Афоня. – Приедем, погостим пару дней, а то всё на бегу, да в суете и не поговорить по душам…

– Ловлю на слове, – усмехнулся Эдик, – только за это время опять жену не смени…

Когда вечером после окончания рабочего дня Эдик поставил машину в гараж и пришёл домой, то решил наконец-то попробовать разрекламированную голландскую водку. Но его ждал сюрприз.

– А пить нечего, – развела жена растерянно руками.

– Как это нечего! – рассердился Громобоев. – Когда я утром в гараж поехал – литр на столе стоял!

– Мало ли что в шесть утра у вас мужиков когда-то стояло… Гости с подъема едва глаза продрали, закурили по сигаретке, жахнули по стакану, и снова закурили. В общем, закусили всё той же курятиной! Потом допили оставшееся питьё, тут и ты подъехал… Я чуть дара речи не лишилась! Ладно, твой Афанасьев, он здоровый мужик, но она-то женщина. Уверена, бурная жизнь твоему приятелю обеспечена…

– Да-а-а… – только и нашелся, что сказать Эдик.

* * *

Больше Громобоев живым Афанасьева не видел, а только в гробу, на похоронах (новая жена высосала всё здоровье, сама пила и загубила парня алкоголем, и даже похороны прошли без неё). В последний путь Афоню провожали всей родной деревней, там, на похоронах Эдуард свиделся с его бывшей женой Татьяной и познакомился с подросшим Сашкиным сыном. Всплакнули вместе, погоревали, повспоминали. А ведь Афанасьеву в тот год исполнилось всего лишь тридцать три, но у него уже болели желудок и печень, отказала поджелудочная (да и врачи в госпитале поставили неверный диагноз – воспаление лёгких). Сгубила проклятая водка! Эх, какой замечательный парень скончался в расцвете сил…

Глава 12. Талон на TV

Глава, в которой повествуется, что «блудный сын», вернувшись в старую семью, к прежней жене, погружается в быт, его с радостью прощают и принимают, и как он бьётся за приобретение дефицитных товаров.

Как уже было сказано ранее, некоторое время, покутив и покуролесив, Эдик вернулся к прежней жене и его простили и приняли. Возвращение далось трудно морально и психологически. Первые недели прошли с упреками, слезами, рыданиями. Особенно в постели некоторое время было неуютно, успели отвыкнуть друг от друга. Эдуард в первый раз зажмурился, сжал зубы и заставил себя исполнить супружеский долг, но затем притёрлись и дело пошло полегче.

Итак, Громобоеву дали второй шанс из-за совместного ребёнка, дочь подрастала, и ей нужен был отец. В конце концов, решили всё прошлое перечеркнуть и забыть. Шаг за шагом, день за днём совместная жизнь налаживалась, и радостей было больше чем печали…

* * *

Дело было в середине осени, семья сидела на кухне в тесной квартирке родственников: старой-новой тещи и старого-нового тестя. Мужчины неспешно пили пиво, рассуждая на разные темы, в основном о политике, женщины слушали и ворчали, требуя внимания.

Громобоев не любил засиживаться у них в гостях. Он вовсе не был настроен против них, ничего такого, но сам прискорбный факт наличия живущих рядом нескольких родственников, и особенно родственниц (был ещё семейный довесок в виде злющей старой девы – старшей сестры Екатерины) отнюдь не радовал, а скорее удручал. Жили бы подальше, в глуши, в другом регионе, примерно за Уралом, глядишь, и свой домашний очаг был бы теплее и прочнее.

Кормить две семьи Эдику было тяжело, но невольно приходилось, так как жена тихонечко, но активно помогала своим, чем могла. У всех родственников персональные «тараканы» в голове: тёща как по расписанию посещающая по средам и пятницам театры и кинотеатры со старинными фильмами, злая свояченица с неустроенной личной жизнью, не просыхающий ни на день тесть. Вроде никто не в тягость, каждый сам по себе, и в квартире сидят по своим норам. Это только со стороны забавно наблюдать за ними, но не жить рядом.

Евгений Павлович молчун, самодостаточен как аутист, «человек в себе». Кроткая тёща Анна Филипповна, та вообще жила и передвигалась тихо, словно тень, будто блокада города ещё не завершилась. Только сестра жены, перезрелая девица вся в своих проблемах, ну так не замечай её, и не трогай. Не мешаются, но все равно…

Правда, в присутствии тёщи, капитан Громобоев частенько ощущал себя почти лимитчиком (хоть особо и не бубнила в быту, но жутко кичилась своим классово чуждым происхождением, её бабушка была незаконнорожденной, ребёнком, прижитым кухаркой от царского генерала), поэтому и не желал Эдик долго находиться под одной с ней крышей. Приехали, отметились визитом вежливости, поговорили на общие темы и укатили восвояси.

Ни перед уходом на войну, ни сейчас после возвращения, Эдик так и не ужился с женской половиной семейства, не нашёл с ними точек соприкосновения, ему частенько казалось, что в глазах коренной петербурженки в четвертом поколении, словно бы стоял по отношению к нему немой укор – понаехали тут…

С толстяком-тестем общаться было проще – обычный работяга: токарь, слесарь, сварщик, жестянщик, в общем мужик на все руки мастер. Довольно крепко пьющий, но не скандальный и безвредный. Обычно Евгений Павлович пребывал в одном из трёх состояний: либо с похмелья, либо мучился в ожидании выпивки, либо уже сидел за рюмкой. Проблема одна – требовалось регулярно поддерживать компанию, но так как Палыч мелкую посуду не признавал – приходилось пить только из стаканов. Тесть и зять друг другу жить не мешали, а для родства душ совместно пили в основном только пиво, потому что употребляемые Палычем дозы водки, для Эдуарда были бы смертельными. Объемы горячительных напитков, поглощаемые пролетарским организмом, не поддавались никакому разумному объяснению, и по всем медицинским показателям, тесть давно должен был «сыграть в ящик».

Эдик поражался его феноменальной живучести. После распития двух бутылок водки или разведенного спирта, уже глубоко за полночь, Палыч обрушивался еле живой на топчан, потом до утра стонал, булькал горлом, храпел, синел лицом и почти умирал, хоть реанимацию вызывай и заказывай панихиду. Но нет, не брала его к себе костлявая! Встанет задолго до рассвета, шумно шаркая тапочками и держась за стену, доберётся до холодильника, хлобыснёт до дна трехлитровую банку молока несколькими жадными глотками, и затем, тяжко и жалобно охая, дисциплинированно шагает на завод. Холодное молоко было любимым опохмелятором Палыча, даже рассол не признавал. Тесть напоминал Громобоеву паровоз: такой же большой, шумно пыхтящий и столь же малоэффективный.

Тёща в питье была полная противоположность мужу: от первой рюмки сразу косела, много смеялась, от второй валилась с тощих ног, так как её хрупкий организм чудом выжившего в блокаду ребёнка, почти не переносил спиртного. И сколько Эдуард ни пытался её откормить, хотя бы до пятидесяти килограммов, ничего из этого не выходило, эта балерина на пенсии ни на грамм не поправлялась. Такая вот была парочка, словно из рассказа Чехова «Толстый и тонкий», лишь с одной поправкой – толстый и тонкая. Их семейная пара естественно была несчастна и тёща этого не никогда скрывала.

Как Анна Филипповна умудрялась прокормить этого «бегемота» на свою убогую зарплату без халтур и постороннего навара, Эдик не мог ума приложить, свои-то кровные заработанные Палыч в основном пропивал. Громобоев помогал по мере возможности, но самим приходилось выкраивать и экономить. Двухлетняя военная командировка в Афган семье достатка не прибавила, потому как Эдуард все накопления спустил на стороне. Лишь когда был в отпуске, то привёз жене джинсовую юбку, кожаный плащ и косметику, а себе дубленку и японский двухкассетник. Но когда это было…

Итак, в семейную жизнь ближайшей родни Эдик не встревал, тестя воспитывать не пытался, гостить старался реже, чтоб не травить организм кислым пивом и плохой водкой, но иногда в городе бывать всё же приходилось, так как новая квартира была почти пустой, с минимумом мебели.

«Но ничего, куплю телевизор, холодильник, стиральную машинку, новую мебель и наши посещения столичной квартиры родственников сократим до минимума», – с надеждой размышлял Громобоев. А пока они были вынуждены каждую субботу и воскресенье наносить визиты вежливости к родне.

Последние иллюзии о жизнеспособности социалистической экономики, о верном курсе страны, которые насаждались Эдуарду в школе и в училище, уничтожал повальный дефицит. С каждым месяцем жить становилось хуже. Наступила эра дефицита всего! День за днем исчезали последние крупицы симпатии к покрытым плесенью и вбитым в башку марксистско-ленинским идеалам. Истерические протесты догматов-демагогов в ответ на разумные предложения молодёжи по реформированию экономики Громобоева возмущали. Марксисты-теоретики новые идеи сходу отметали и лишь болтали: «За что же отцы и деды кровь проливали! Не отдадим завоевания!» Этот трёп Громобоева уже не вдохновляли, и он давно перестал их поддерживать.

Так вот, в тот затянувшийся вечер, вновь ставшие родственниками мужчины, сумели скушать полтора литра водки (огненную воду в основном употребил полуторацентнеровый Палыч), и Эдуарду пришлось поддержать эти ритуальные посиделки с риском для здоровья, хотя ему хотелось смотреть футбол. Когда пиво и водка закончились, тесть убежал в павильон за добавкой, а в это время назло семейству, Громобоев шумно болел за вражеский для Питера футбольный клуб: орал, переживая за пропущенные его любимой командой мячи, нервно вскакивал, матерился, и бурно радовался успехам своих. Но тесть не задержался, знакомые ханурики пропустили без очереди, поэтому вернулся довольно быстро и с полным бидоном разливухи. Пришлось прервать фанатские страсти и плестись на кухню, ведь следовало продолжать налаживать родство душ. Однако же если вернулся в примаки – терпи…

«Это не человек! Это какой-то верблюд! – порою в сердцах восклицал Громобоев, обращаясь к жене. – Скажи, ну куда в твоего папашу столько помещается огненной жидкости?»

Купленная в «стекляшке» водка тоже закончилась, легально уже не приобрести, поздно (в магазинах продают до девятнадцати часов), и Палыч пару раз намекнул анне Филипповне, что неплохо бы добавить, достать поллитровку из заначки, но тёща делала вид, что не слышит.

Параллельно разговору мужчин, шумовым фоном работала радиоточка, стоящая на окне. Болтовня диктора совсем не мешала собутыльникам, наоборот, время от времени появлялись новые темы для разговора. Радиоприёмник они слушали в пол уха, но вдруг уловив что-то интересное, принимались обсуждать тему.

Новости были какие-то не радостные, не оптимистичные: про очередные вспышки национальной розни в удаленных районах огромной Советской империи, о ликвидации последствий землетрясения, о катастрофе на железной дороге… Оба сопереживали, сочувствовали, но события эти проходили стороной, и их особо не касались.

Как вдруг, словно невзначай, по радио объявили о начале записи на цветные телевизоры и прочие товары ветеранам. Эдик не успел уловить, где и когда будет распродажа дефицитов. Своего цветного телика у Громобоева на данный момент не было, после возвращения в бывшую семью вовремя приобрести не сумели, а теперь любые бытовые товары были по записи.

– Эй, а ну повтори, что ты сказал! – велел Эдуард радиоприёмнику, но диктор не послушался и монотонно бубнил о погоде и спорте.

– Надо прослушать через час, – посоветовал тесть.

– Нет, ну не сволочи ли? – вспылил капитан. – И где мне эту очередь искать? Как в нее попасть?

– Эй, ты, гнида говорящая, – поддержал тесть недовольного зятя, – повтори информацию!

Но приёмник уже изливал классическую музыку.

– Гнать надо этого диктора в шею с радио! Понабрали козлов, блеют враньё! – рявкнул Палыч. – Ты посмотри, деньги ему платят хорошие, а работать не хочет! И наверняка гомик!

Тесть залпом выпил стопку водки и продолжил.

– Нет, ты мне скажи, зять, куда товары в стране деваются? Где эти закрома Родины? Делаем, добываем, выращиваем, а всё исчезает в какой-то прорве!

– Сам удивляюсь, да и не по адресу вопрос, я ведь не по этой части, я танкист, сторожу безопасность границ!

– Но, ты ведь человек политический! При высокой военной должности!

– Евгений Палыч, я тебя умоляю, какая у меня высокая должность!

– По сравнению с моей рабочей – очень даже значимая! Хоть немного да ближе к партийному начальству!

– Знал бы, где в закромах лежит – давно бы взял и принёс! – отрезал Эдик и начал прислушиваться к новостям.

Итак, надо было срочно разузнать подробности о записи и самому заняться добычей дефицитов, ведь жена или старая-новая теща в таких делах не подмога, их либо в толпе затопчут, либо деньги из рук украдут, либо они талон потеряют, либо что-нибудь экстравагантное отчебучат.

* * *

Молодому читателю трудно понять (да и тем, кто тогда жил, сейчас уже сложно представить и вспомнить) как можно обходиться в здравом уме без мобильной связи, без компьютера и интернета? Как существовали люди? Ага, именно существовали. Нельзя сообщить вовремя важную информацию, трудно в городе без уговора встретиться. Люди разговаривали по обычному телефону и писали письма на обычной бумаге! Каменный век какой-то! Хотя в этом времени и было романтическое: забытый ныне любовный эпистолярный жанр, или томления влюблённого в неизвестности в назначенном для свидания месте (придёт – не придёт)…

* * *

На службе Громобоев поделился новостью о продаже дефицитов с другом капитаном Захаром Сергеевым. Оказалось, тот тоже слышал, что ветеранов решили побаловать бытовой техникой, и даже разузнал адрес.

– Записывай адрес: магазин на Средней Охте, на набережной. Будет работать один на весь город, говорят, завтра формируются списки на покупку телевизоров и прочей бытовой техники. Решили одарить нас благами цивилизации, надо только справки собрать.

– Какие справки? – удивился Эдик.

– Из части о прохождении службы в Афгане, потом из собеса подтверждение льгот, о прописке…

– Я не знал…

– Чудак, а я уже приготовил документы, с утречка поеду. Жена хочет купить новый двухкамерный холодильник, – пояснил приятель. – За мои тяготы и лишения двух лет в Джелалабаде, хотят откупиться малой «кровью». Ну да ладно, с нашего любимого государства, как с паршивой овцы, хоть шерсти клок…

– Ну а моими родственниками уже целый список составлен! – ухмыльнулся Громобоев. – Мне на две семьи нужен целый набор! Возьму всё то, что дадут!

– Какой ты стал примерный семьянин, – ухмыльнулся Захар. – Видимо от пары уколов в жопу в психбольнице твоё сознание круто изменили! Так на посторонних баб ты и вовсе глядеть перестанешь!

Громобоев криво ухмыльнулся. После его кулачной любовно-романтической эпопеи с последующей доставкой в психушку военного госпиталя, полковые приятели нет-нет да подтрунивали над подвигами и приключениями Эдуарда.

– Это ты зря! Не до такой же степени! Если бы меня там продержали несколько месяцев и провели полный курс – то да! Пожалуй, даже ты тогда меня б уже не привлекал! – пошутил капитан.

– Но-но, полегче! Ты меня вообще не привлекаешь! Набрался, понимаешь ли, новых веяний массовой культуры…

– А ты не злорадствуй и не подначивай, не то я поспособствую твоему исправлению! Кое-какие связи у меня теперь в мозгоправных кругах имеются!

Захар громко заржал, и хлопнул Эдика по плечу.

– Буду иметь в виду! Ладно, до завтра. Место встречи изменить нельзя: утром у входа в «Невские берега»…

Сергеев направился к себе в казарму, а Громобоев поспешил собирать справки.

Эдик вновь заночевал у родственников, слишком долгой была дорога от гарнизона до Охты. А от тёщи наоборот – рукой подать. В городе хорошо ночевать для свершения разных дел, и наоборот, если ночуешь у родственников, то чтоб не опоздать на службу, приходилось вставать чуть свет, в пять утра. Спешка и нервотрепка! Громобоев накануне предупредил комбата о своей задержке, но пообещал явиться к обеду, часов в двенадцать.

С трудом поднявшись с диванчика, примерно без десяти пять, чуть приоткрыв левый глаз, Эдик пошёл умываться. Затем влез в брюки, надел рубашку, китель, плащ-пальто, нахлобучил поглубже фуражку и, не позавтракав, растолкал жену. Та что-то пробурчала спросонья и отвернулась.

– Да просыпайся, соня! Ольга, ты так всю жизнь проспишь!

– Что случилось? – пробурчала сонная и плохо соображающая супруга.

– Забыла? Телевизоры раздают ветеранам! Я помчался в магазин, дверь за мной закрой! – велел капитан и ринулся на трамвайную остановку.

Утро выдалось промозглым и сырым. Моросил мелкий дождик, пришлось поверх пальто надеть плащ-накидку. Думал оказаться в первых рядах в такую рань, поэтому помчался со всех ног, прыгая через лужи.

«Успеть бы, пока народ не набежал, когда позже соберётся толпа – не протолкнешься…» – размышлял Эдик.

Уже на остановке вблизи торгового центра сделалось тревожно – со всех сторон по направлению к заветному магазину спешили пожилые ветераны и ветераны помоложе. Это шли его побратимы, вояки последней малоизвестной войны. Громобоев прибавил шаг, приказав совести молчать, и обогнал нескольких старичков и инвалидов, не хотелось долго стоять в очереди.

Надежды оказаться в первых рядах были напрасны, едва выйдя на набережную, Эдуард обомлел: далеко на подходах к магазину растянулась толпа, стоящая в нестройной очереди в колонну по три-пять человек. Окинув народ взглядом, оценил количество желающих приобрести дефицит примерно в три-четыре тысячи.

«Интересно, когда же они успели? Ведь метро только открылось, а мосты ночью были разведены» – подумал капитан и спросил в хвосте очереди крайнего.

– Запись уже началась?

В ответ – тишина, никто не отозвался.

– Что молчим? Кто крайний?

– Да мы все тут крайние! – буркнул седовласый дедок. – Набежало вас сопляков видимо-невидимо. До чего бессовестный народ! Телевизоры продают ветеранам, а вы зачем припёрлись? Тоже наверно, заместо хитрожопого деда пришёл?

– Я сам за себя, – буркнул Эдик. – Я тоже ветеран.

Седой дед с сомнением покосился.

– Ветеран чего? Просмотра кинофильмов? Или вино-водочного фронта? Житья нет от вас прохиндеев! За водкой толпа, за сахаром – толпа, за мылом и стиральным порошком тоже давка! Дожили!

– А я зачем в танке горел? – пробубнил помятого вида пожилой мужик, – чтоб под дождем мокнуть в очередях?

– Не мокни, топай домой! – буркнул всё тот седой ветеран с офицерской выправкой.

– Я бы пошёл, коли телик мне на дом доставят.

– Ишь, барин… а говоришь бывший танкист…

– Я с сорок четвертого танкист, механик-водитель! А ты кто?

– А я летчик! Штурмовая авиация. С сорок третьего, Второй Украинский.

– Ну а я – Второй Белорусский. Почему сразу барин? Разве мы не заслужили уважение? Могли бы на дом талоны прислать. Неужели трудно составить списки в Совете ветеранов? Обзвонить по квартирам и пригласить за покупкой ко дню Победы.

– Может ещё и на такси к магазину подвезти? И чтобы подарки Председатель исполкома вместе с секретарем райкома лично вручали?

– А почему бы и нет? Ведь эти секретари и председатели работают благодаря тому, что мы с тобой кровь проливали… – продолжил бывший танкист. – Проныры, они вовремя в партию вступили, теперь речи льстивые толкают! Этим гнидам всё преподносят на тарелочке с голубой каемочкой, а нам встань в очередь!

– Партию не троньте, – встрял в разговор третий статный старик вооружённый массивной тростью. – Мы за партию на смерть шли! А молодёжь этого не ценит, теперь стоят и морду при слове партия воротят!

Этот ветеран так переживал что, пожалуй, мог вот-вот получить удар. Эдик даже испугался, как бы старика кондрашка не хватила.

– Дедуля, войны в нашей стране хватило на всех…, – сказал Эдик примирительно.

– Какой я тебе дедуля! Ты кто по званию?

– Капитан…

– А я полковник запаса… Разговорчивые все стали… Сталина на вас нет! – рявкнул холёный, статный ветеран.

– В… вашего Сталина! – буркнул матом Эдик и тут же едва не схлопотал тростью по голове.

– Что ты сказал сморчок?! Да я, таких как ты вражин, в сорок втором, к стенке ставил партиями! – вскричал бывший полковник и задрожал всем телом. – Разговорились! Не тронь имя святого вождя! Я за него кровь мешками проливал…

Эдик слегка уклонился и примерился, как бы перехватить это орудие ближнего боя и утихомирить разбушевавшегося пенсионера, но дрожащую трость с набалдашником перехватил крепкой рукой другой дедок, с лицом, покореженным багровым шрамом от уха, через правую щеку и до подбородка.

– Не лезь к парнишке, гнида тыловая! К стенке он ставил! Наверное, в заградотряде геройствовал? Не свою ты, да и не вражескую кровь проливал! Простых мальчонков-несмышленышей гробил? Повтори, что ты сказал, на каком фронте ты мешками кровушку проливал? Может на Юго-Западном? Да, я тебя сейчас тут и кончу, за твоих Сталина и Берию…

– А ты кто такой? – чуть стушевался статный ветеран.

– Командир противотанковой батареи капитан Иволгин! Жаль, что вас прихлебателей вместе с Лаврентием не шлёпнули в пятьдесят третьем!

Дедуля со шрамом говорил не столько старому чекисту, сколько обращаясь к Эдику и другим очередникам.

– Выходит, пока я «Тигры» расстреливал прямой наводкой, ты из укрытия мне в спину целил из пулеметов?! Народ безвинный расстреливал! Кровопийца! Я сам раз чуть под расстрел не попал, снаряды кончились, танки прорвались, а я под трибунал! Хорошо немец тогда на нас так шибко попёр, не успели приговор привести в исполнение, а потом в меня и стрелять было уже некому, сам трибунал сбежал в тыл. В ночном бою чудом выжил – ранило меня в лицо, оклемался в госпитале и вновь продолжил немецкие танки уничтожать! Ещё два года воевал с неснятым приговором! Ну, что молчишь, старый хрен? Так где ты воевал?

Но оказалось, что танкист уже обращается к пустоте. Ветеран НКВД бочком-бочком двинул в сторону, и умело растворился в огромной толпе ветеранов. Спустя несколько минут артиллерист, танкист и лётчик уже распивали из фляжки спирт.

– За знакомство! Петр! – сказал танкист.

– Федор! Будем здоровы! – провозгласил артиллерист отхлебнув.

– Василий! – ответил лётчик. – Эй, молодой, пить будешь? Слышишь капитан, тебе говорю…

Громобоев чуть поморщил нос, размышляя, но согласно кивнул, решил пригубить, чтобы успокоить нервы. Всё одно до возвращения на службу дух выветрится.

– Давайте!

Танкист пустил фляжку по кругу: авиатор хлебнул и передал Эдику, тот хорошенько приложился, протянул артиллеристу со шрамом, а Иволгин глотнул и вернул хозяину. Танкист себя не стал ограничивать и допил содержимое.

В очереди разрасталась дискуссия, но уже не о том, настоящие ли ветераны войны воины-интернационалисты или нет, дебаты пошли о Сталине, о коммунистах и Советах, о выборах и демократии, о Ельцине и Лигачеве, о Горбачеве, о талонах на водку, мыло, стиральный порошок… Говорили все, кто о чём, собеседников каждый находил себе среди соседей по интересам, и союзников, и противников. Политика в последнее время крепко захватила людей, которые долгие годы были инертными и ко всему равнодушными, мирно и покойно дремавшие в застойные годы массы вдруг пробудились, заволновались, начали размышлять, обсуждать, переживать.

То тут, то там возникали дискуссии, перерастающие в словесные перепалки, грозящие перейти в мордобой. Одни ветераны материли, на чём свет стоит нынешнюю власть, вспоминали счастливую молодость, другие костерили матом и прежних, и давних, и нынешних. Разгоряченные разговорами и спиртным, ведь многие предусмотрительно прихватили с собой фляжки и фуфырики, чтобы стоя в очереди не замерзнуть и не простыть, хватали друг друга за грудки.

Громобоев решил больше ни с кем из стариков не связываться, молча стоять в очереди. Потихоньку накатывала злость, потому что понял – выстоять предстояло до позднего вечера, хорошо ещё, если до закрытия в магазин успеешь зайти внутрь! Но успокаивало то, что и позади толпа напирала примерно таким же числом, как и впереди. Значит всем хватит, иначе народ разнесет витрины, ежели всех не обслужат.

Рядом пристроился молоденький парнишка с обожженным лицом.

– Слышь, командир, а по сколько теликов на руки будут давать? – спросил он у Эдуарда.

– Сколько унесёшь, – пошутил капитан.

– Такси может заранее заказать? – размышлял вслух парнишка.

– Зачем тебе столько?

– Маме, сестре, брату, свату. И себе конечно…

– Держи карман шире! Радуйся, если хоть один достанется, – фыркнул Эдик. – Ты в каком полку служил, такой шустрый?

– В шестьдесят шестой бригаде, в Джелалабаде. Сержант разведки.

– Знакомые места, я там тоже бывал…

Эдик хотел поделиться, как он бился в окружении в Черных горах, как на границе с Пакистаном свои сначала бомбили авиацией, а потом артиллерией накрыли его роту (было, что вспомнить общего), но в этот момент очередь заволновалась и пришла в движение, в голове колонны были слышны маты и крики, а к ним подбежал молодой крепыш в потёртой афганской дубленке, дёрнул Громобоева за рукав плаща и закричал:

– Братцы, там бандюки и деловые барыги лезут! Надо оцепление создать из своих, а то они без очереди хотят прорваться. Беспредел начинается, мафия и тут орудует! Айда, пошли, порядок наведем.

– Товарищ командир, пойдёмте, поможем, – предложил обожжённый парень.

Громобоев оценил ситуацию: впереди не менее пяти тысяч, и позади тысячи желающих, а народ всё прибывал. Жулики и барыги, действительно, могут нарушить работу магазина, поэтому согласился пойти вперёд. Парень с ожогом и еще человек пять помоложе вышли из очереди.

– Двери вот-вот откроют, сейчас начнем продвигаться, – оживился бывший танкист. – К обеду дойдем! Берлин взяли, и этот сраный магазин тоже возьмём!

– Иди, капитан, иди! Сынки, вы уж наведите порядок, не дозволяйте беспредельничать, – выкрикнул противотанкист Иволгин.

– Не боись, папаша, – заверил парень с ожогом, – мы их мигом уделаем!

Эдик и его новые товарищи подошли вплотную к магазину, вокруг входа клокотало бурное людское море и бушевали не театральные страсти. Какой-то старичок колотил тростью молодых мордоворотов, они в ответ отмахивались, но достать ловкого деда не могли. Вокруг очереди стояла плотная цепь молодых ветеранов, человек тридцать, которые держались за руки и не давали наседавшим проходимцам прорваться в магазин. На них напирало стадо «деловых», примерно полсотни бугаёв.

– Давай, мужики, вставай в оцепление, – обрадовались подмоге ребята-афганцы.

Громобоев и его новые дружинники, влились в строй: Эдик схватил соседей справа и слева крепко за предплечья и живая заградительная цепь укрепилась. До открытия магазина оставались считанные минуты. За стеклянными витринами уже вовсю сновали продавцы и товароведы, включали освещение и кассы, затем одна из женщин отворила дверь и резко отскочила. Людской поток хлынул в магазин.

Эдик пытался упираться ногами и руками, обожжёный сосед как мог тоже сопротивлялся, но их прижали к дверям. Неугомонный дед с клюкой обругал Громобоева и даже попытался плюнуть, но промахнулся мимо капитана и попал в какого-то другого деда, за это получил в ответ по носу и затих. Дальнейшее сопротивление дружины было бессмысленным, в считанные минуты гомонящий народ впихнул эти два жидких ряда оцепления внутрь магазина, вместе с первыми очередниками. Всё смешалось, очередники, нарушители, дружинники.