Текст книги "Мятежный капитан (СИ)"

Автор книги: Николай Прокудин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

А Громобоев вовсе не наглел, он просто оттягивал неприятную минуту встречи с грозным генералом… Но так или иначе, а дорога от клуба до казармы не резиновая, её не растянешь, поэтому пришли быстро.

В батальонной Ленинской комнате стояла гнетущая тишина. У входной двери в одну шеренгу стояли начальник политотдела полка, его заместитель, партийный и комсомольский вожди, чуть поодаль топтался и крутил носом без вины виноватый комбат подполковник Туманов. Больше в казарме не было ни одной живой души, даже дневального убрали с тумбочки. Едва Громобоев вошел в Ленинскую комнату, комбат погрозил ему кулаком и на цыпочках выскользнул прочь, подальше от опасного места. На высокопоставленный политический аппарат у подполковника Туманова была давняя и стойкая аллергия.

Капитан нервно потоптался с минуту у входа, но сумел подавить дрожь в коленках, сделал пару шагов вперёд и начал наблюдать за противником. Эдик ощущал себя тореадором на арене, а генерал Никулин виделся ему огромным разъяренным быком или даже скорее этаким Минотавром. Не помешало бы, заполучить красный плащ, как положено тореро для корриды, и главное дело шпагу, чтобы поединок был безопаснее. Но, увы, не было ни того ни другого, а голыми руками сражаться с огромным человекобыком смертельно опасно, ввиду неравенства весовых категорий.

Для рукопашной Никулин был крепким противником: статен, широкоплеч, грудь и шея борца, крупный череп, большие кулаки. Конечно, чуть полноват, для своих сорока пяти лет, но не хотел бы Эдуард вступить с генералом помимо словесного – в кулачный поединок. Хотя если бы провести дуэль на пистолетах или автоматах – это ещё, куда ни шло…

Генерал переходил от одного плаката к другому, от щита к щиту, молча читая лозунг за лозунгом. Пауза слишком затянулась и атмосфера в маленьком закрытом помещении всё более накалялась. Наконец, начальник не выдержал и обратил на Громобоева гневный взор. Капитан в ответ смело посмотрел на Никулина, выдержал взгляд, но во рту и даже в горле невольно пересохло. Генерал-майор ещё раз огляделся и вновь уставился, не мигая, глазами налитыми кровью, прямо как удав на кролика. Его лицо побагровело, и казалось, ещё чуть-чуть, и Никулина либо действительно хватит удар, либо генерал не выдержит и хищно бросится на капитана. Порвёт руками или загрызет!

– Что это? – с дрожью в голосе, еле сдерживая очередной нахлынувший приступ гнева, спросил Никулин. – Капитан, я Вас спрашиваю, что это такое?

– Ленинская комната, – обреченно ответил Эдуард. Минута бравады окончилась, наступил час расплаты.

Ноги вновь начали невольно подрагивать, по волосам к шее, и далее под рубашкой, медленно поползла мерзкая и липкая капелька пота, которая заскользила по позвонкам и устремилась вниз к копчику. Громобоев поёрзал, передернул плечами и решил, что пора отвлечься. Лучший способ – это шевелить пальцами ног. Этот приём отвлечения от неприятностей ему рассказал в училище замечательный преподаватель тактики и настоящий боевой полковник Богданов, который, будучи лейтенантом, в свою очередь позаимствовал этот способ у шутника-приятеля.

Эдик довольно быстро постиг тактику нервной нейтрализации и систематически её реализовывал: сначала надо пошевелить большими пальцами обеих ног, затем мизинцами, потом оставшимися тремя, снова мизинцами, а в завершение мизинцем и безымянным и так по кругу. Громобоев не успел дойти до третьего упражнения, как генерал не выдержал эффектного молчания и взорвался, словно термоядерная бомба.

– Это не Ленинская комната, это сарай! Это даже не сарай, а хлев! Кто замполит батальона? – задал генерал ехидный и одновременно глупый вопрос, ведь он и без того знал ответ. – Где он? Бездельник!

– Капитан Громобоев, замполит этого батальона, – вякнул фальцетом пропагандист полка.

– Молчать! – рявкнул генерал. – Я не Вас спрашиваю!

– Ну, я замполит батальона, – потерянно ответил Эдик.

– А без ну!

– Я! Заместитель командира танкового батальона по политической части капитан Громобоев.

– Ах, так это и есть тот самый демагог!!! Болтать все мастера, а вот дело делать, на это Вас нет! – и генерал ткнул указательным пальцем размером с хорошую сосиску в грудь Эдуарда, как раз в его орденские планки. Ноготь уперся в награды и генерал, поморщившись, посмотрел на колодку с двумя орденами и медалями. Медаль «За отвагу» видимо особенно бесила Никулина.

«Ишь, какой отважный нашелся! – мелькнула генеральская мыслишка. – Да я тебя в порошок сотру! В бараний рог сверну!»

– Почему это хлев, товарищ генерал? У нас в Афгане всё было гораздо скромнее и хуже…, – начал оправдываться Эдик.

– Молчать! Хватит прикрываться своими боевыми заслугами! – яростно визжал Никулин, брызгая слюной. Ему было неприятно, что у него, такого видного, крупного мужчины, год уже как генерала, не было ни одной боевой медали, кроме нескольких юбилейных и за выслугу лет, не говоря уже об ордене. А у этого молодого худосочного выскочки – даже несколько боевых наград.

– Стены и столы покрашены, стулья отремонтированы, новые плакаты на прошлой неделе переписали.

Генерал уперся тяжелым взглядом в капитана, как на пустое место, и смотрел, словно, не понимал, что пытается объяснить ему этот никчемный человечек.

– Подполковник! – обратился Никулин к начальнику политотдела. – Даю две недели, нет – неделю, на полное переоформление наглядной агитации. Вам ясно?

– Так точно! – подобострастно ответил Орлович.

– Мне приказ не ясен, – буркнул Громобоев.

– А, Вас, капитан Громыхалов…

– Громобоев, – поправил генерала Эдик.

– Какая разница, да хоть Громодуев! А если приказ будет не выполнен, громыхнешь с должности. Я тебе так громовдую!

– Не Вы назначали меня, – буркнул Эдик, – не Вам и…

– А я сниму! – заверил Эдика красномордый генерал. – Поверь! Каков наглец! Неделя срока и ни днём больше! Полетишь с должности под фанфары и с барабанным боем!

Генерал хотел было еще раз ткнуть Громобоева в грудь, но передумал упирать пальцем в боевые орденские колодки, и чуть сместив направление, ткнул в пуговицу кителя.

На Эдика внезапно нахлынуло, сердце бешено заколотилось и в висках запульсировала кровь, его переполнило желание дать в морду, с размаху, с оттягом, завалить на пол и запинать этого мордатого и холеного начальника, брызгающего слюной. В мозгу промелькнула шальная мысль:

«Эх, справиться с таким кабаном в честном поединке было бы нелегко, и если по-честному, то практически совсем не реально, но если неожиданно ударить хорошенько коленом по яйцам, и одновременно врезать справа с короткого замаха кулаком по носу, да подсечкой свалить с ног, то может быть, всё получится. Но, пожалуй, за мордобой, за драку с генералом, судом чести офицеров не отделаешься – наверняка посадят!»

Эдик подавил внезапно нахлынувшее желание и лишь крепче сжал кулаки.

«А если просто послать на….? Беззлобно, как само собой разумеющее? Сказать небрежно: да пошёл ты… И всё. И самому почти сразу пойти тоже, или куда-нибудь подальше, например, обратно в Афган! Ах, досада, война для полка завершена, недавно вывели в Термез родной горнострелковый, возвращаться-то уже некуда… Но можно просто послать, хлопнуть дверью и уйти на гражданку, правда выслугу на пенсию жалко, ведь осталось всего несколько лет потерпеть этот дурдом…»

Генерал не был ясновидящим, потому не мог прочитать мыслей и заметить нахлынувших чувств распекаемого им капитана и продолжал яростно бушевать.

– Исполнять! Немедленно! Подполковник Орлович, оставайтесь и работайте, можете меня не провожать! – рыкнул генерал в сторону начальника политотдела, хлопнул дверью, и громко топая каблуками сапог, покинул казарму.

В помещении повисла напряженная тишина, такая, что был слышен полёт последней мухи под потолком, слишком зажившейся почти до зимы. За окном продолжал громыхать громогласный голос Никулина, который за что-то распекал поспешивших за ним подручных прибывших вместе с ним с Дворцовой площади.

Начальник политотдела и весь политический аппарат уставились на Эдика.

– Что скажешь? – спросил подполковник Орлович. – Наговорился? Довыступался? Теперь исполняй приказ! И какой чёрт дернул тебя болтать о внутрипартийной демократии? Ведь я читал твои краткие наброски, в них не было ни слова…

– Экспромт! Не удержался… Так вышло…

Эдуард снял фуражку, почесал затылок и оглядел недавно приведенное в порядок помещение. Как раз именно то, что тут было раньше, могло называться сараем и бардаком, ведь предшественник, почти пенсионер ленился и ничего не делал. А теперь после ремонта тут вполне приличная обстановка! Кстати, эскиз Ленинской комнаты утверждал подполковник Орлович сам лично. И теперь этот начпо растерянно озирался и нервно теребил ухо.

– Ну, смотри говорун, думаю, теперь тебе войдет ниже спины! Ладно, будем пытаться спасать ситуацию. Так, так, так… Что делать, что делать! – подполковник схватился за голову. – Ну! Что молчишь? С чего начнешь-то?

– С денег, – ответил Громобоев. – Средства на ремонт есть?

– Нет!

– А на нет и суда нет. У меня тоже нет, – Эдик демонстративно вывернул карманы галифе. – Хрен с ним, пусть снимает…

Политотдельцы осуждающе покачали головами и засеменили к выходу, начпо Орлович матюгнулся и тоже вышел из казармы. А Эдуард в сердцах пнул стул стоящий возле тумбочки дневального, и побрел ремонтировать недавно полученную служебную квартиру.

Неделя пролетела со скоростью экспресса. Громобоев велел солдатам покрасить с обеих сторон дверь, надраить мастикой полы, помыть столы и стулья, обновил подшивку газет, принёс из дома шахматы. На этом косметика завершилась.

Комбат всю неделю хмурился и нервно курил, ждал повторного приезда генерала, начальник штаба Шершавников теребил свой большой нос и успокаивал Эдика, мол, ничего страшного, ну сошлют тебя обратно в Афган, так ведь, это не страшно, не в первой, тебе ведь воевать привычно. Громобоев в ответ ухмылялся, часами размышлял, что можно предпринять, но умные мысли в голову не приходили. Делать было нечего, и ожидая разъяренную толпу проверяющих, капитан привел в порядок документацию, ведь они в первую очередь, сунут нос туда, полезут рыться в бумажках. На седьмой день его вызвал подполковник Орлович.

– Что будем докладывать? – спросил он Эдика.

– Доложите, что Ленкомната приведена в надлежащий порядок. Я сейчас велел подкрасить ножки стульев, вымыть пол, ну и вчера освежили побелку стен.

– А стенды?

– А что с ними? Наглядная агитация в соответствии с требованиями ЦК КПСС. Даже новое руководство повесил…

– Ого! – ухмыльнулся начпо. – Лихо ты, говори, да не заговаривайся!

– Портреты членов Политбюро вывесил, – поправился Громобоев.

– А я уже забеспокоился, было, кто тебя знает….

Начальник политотдела снял трубку с аппарата и доложил в Политуправление округа о выполнении поставленной задачи. Дежурный ответил, мол, понял, передам генералу Никулину и на этом разговор завершился.

Следующим утром в полк примчалась комиссия из округа и ретиво принялась «выкручивать» руки всем, но Эдику особо. Начпо собрал офицеров, положил фуражку на стол, выразительно повел глазами в её сторону и сам же первым положил в нее червонец. Политотдельцы поняли, не маленькие. Эдуард бросил двадцать рублей, но его заставили добавить еще пятерку.

Застолье, конечно, вряд ли бы спасло Громобоева от скорой расправы. Выручило эхо войны – догнал третий орден «Красной звезды», который свалился, как снег на голову. В канун празднования Дня Советской Армии и Военно-Морского Флота СССР из управления кадров сообщили о награде и велели вручить в торжественной обстановке, пригласить школьников и армейскую прессу. Опять повезло!

В клуб собрали весь полк, Громобоев пригласил бывшего подчиненного, Героя Советского Союза сержанта запаса из своего батальонного разведывательного взвода Юрку Жукова. Проверяющие политуправленцы были как раз на месте и старенький полковник, кривя губы, бормоча что-то дежурное, лично вручил Эдуарду орден и даже обнял.

– С тебя причитается, капитан, – пробормотал ненавязчиво проверяющий, пожал руку и похлопал по плечу.

– Служу Советскому Союзу! – ответил Громобоев, сказал несколько слов благодарности Правительству и сел на своё место. Героический сержант запаса Жуков тоже немного поведал о том, как воевал батальон, ему долго хлопали, особенно бурно старались солдаты, а потом полчаса фотографировались с Героем. Затем торжественная часть плавно перешла в неофициальную: командование и заслуженные боевые офицеры полка отправились в полковую столовую на банкет. Эдуард решил проверяющих к застолью не звать, чтоб не давать повода наутро снять с должности за пьянство.

В офицерском кафе командир полка налил полную кружку водки, положил в неё новенький орден.

– Пей, капитан! До дна!

Громобоев вздохнул, выдохнул, хорошенько отхлебнул и отставил кружку.

– Я же сказал – до дна! – не согласился полковник Плотников и велел допить. Пришлось подчиниться. Затем пошли тосты сослуживцев, и далее было всё как в тумане. Завершилось мероприятие полным провалом памяти.

* * *

Таким образом, орден подоспел вовремя, снятие с должности начальники приостановили, вернее сказать, отложили до лучших времен…

Глава 5. Сумасшедший Новый Год

Глава, в которой Эдик в очередной раз убедился, что армия – это большой сумасшедший дом.

До чего же тяжёлый день второе января! Хуже любого понедельника! Да как же ему не быть тяжёлым, ведь двое суток подряд население страны беспробудно пьёт, чревоугодничает и безумно веселится: взрослые, словно дети малые, загадывают желания, совершают глупые поступки, шалят и чудят. Но затем бурное веселье сменяется унынием с подсчётом убытков и размышлениями, как дотянуть до январской получки. Каждая семья идёт на заметные траты: ведь накануне 31 декабря народ делает подарки родственникам и друзьям, сметает с прилавков магазинов всё съестное, а затем поглощает за праздничным столом годовую норму дефицита. Съедаются примерно полмиллиона тонн салата «оливье», миллион тонн колбасы и мяса, полмиллиона тонн мандаринов и столько же яблок, выпивается двести миллионов бутылок шампанского (сначала одну бутылку под бой курантов, а вторую ближе к обеду первого января – ожить, опохмелиться), примерно столько же вина и коньяка, а водки употребляется – тройная норма. Если слить горячительные напитки, выпитые за сутки в один водоём – наверняка получится приличное озеро!

Эти нехитрые вычисления Эдик производил на листе бумаги, сидя за столом в батальонной канцелярии, подсчитывал на спор с начальником штаба, доказывая тому, почему весь остальной год – триста шестьдесят четыре дня в Советском Союзе (за исключением номенклатурных спец. распределителей), пустые прилавки и повальный дефицит. Громобоев умножал в столбик количество населения и примерный расход продуктов исходя из рациона своего новогоднего стола, принимая его за среднестатистический показатель. Эти бессмысленные вычисления, делались, чтобы отвлечь от похмельных страданий майора Шершавникова, а также для поддержания разговора и ради пустого время провождения. Какой дурак будет работать второго января? Просто убивали время, курили, болтали.

Начальник штаба был ещё тот выпивоха, меры в питье абсолютно не знал и мог самостоятельно, за один присест употребить пусть не ведро водки, но отхлебнуть как минимум примерно четверть. И теперь майор, у которого «горели трубы» и массивный нос распух, словно слоновий хобот, а опохмелиться, и сбить головную боль и повышенное давление было нельзя (служба!), стоял второй час подряд у приоткрытой форточки, и охлаждал ноющий лоб о наледь на стекле, мечтая о банке прохладного и пенного пива.

Ох, тяжко было Ваське, в принципе не ему одному, полстраны мучились общей болью. Ну, а если второе января выпало как в этом году ещё и на понедельник, и передышка будет не скоро, аж в субботу, то Шершавников пребывал в настроении вдвойне пакостном, и ощущения испытывал крайне тягостные.

– И почему второе января не выходной день! Кто удумал заставить огромную страну имитировать работу? – бубнил, держась двумя руками за виски, Василий. – За что нам такое наказание? Нет бы, опохмелить население, подойти к людям с душой и по-хорошему. Эх, сейчас бы два-три стакана водочки скушать, с селёдочкой, да с солёным огурчиком, да под хрустящий груздочек! И запить рассолом!

– Не пробуждай желания! – нахмурился Громобоев.

– Какого хрена лысого, я должен сидеть в канцелярии и рассматривать ваши гнусные физиомордии…, – продолжил стонать Василий.

– А ты не смотри, отвернись. Или закрой глаза и не гляди, – буркнул зампотех Изуверов. – Мне твоя рожа сегодня тоже не нравится, но я, же мирюсь с тем, что вынужден тебя опухшего и синюшного лицезреть.

– Закрыть глаза я не могу. Едва закрываю – у меня всё в голове кружится и вертится, и я невольно начинаю терять равновесие. Это какая-то инквизиторская пытка. И какая же мерзкая сволочь и изуверская тварь придумала второго января выходить на службу.

– Не склоняй, пожалуйста, мою фамилию! – строго сказал зампотех и продолжил. – Это всё партия и правительство придумали, будь они не ладны, – пояснил Изуверов, встав рядом с приятелем-собутыльником и тоже приложившись лбом к холодному оконному стеклу. Глаза у зампотеха заплыли, и для обзора остались лишь тонкие щелочки. – Во всём виноваты гадкие замполиты! – Ехидный зампотех скосил глаза на Громобоева, но Эдик не захотел лишний раз открывать рот и парировать выпад, поэтому решил промолчать, тем более, что сам пытался отвлечься от мигрени, занимаясь дурацкими подсчетами.

– Ты тоже в этой партии, – буркнул Эдик после долгой паузы и погрозил кулаком.

– Я не по велению души, а волею обстоятельств! Для должности…

– Тогда сиди в клетке и не чирикай!

Начальник штаба в очередной раз схватил графин с водой, жадно отхлебнул половину и громко заорал:

– Дневальный!

Солдат примчался на зов и заглянул в канцелярию.

– Принеси ещё живой водицы!

Боец метнулся в умывальник и принёс полный графин. Васька снова хорошенько отхлебнул и приложил графин ко лбу.

– О, горе мне, горе! Зачем же я пил вчера с Изуверовым?!

– Мне тоже тяжело, но я ведь не выступаю, – продолжил беззлобно переругиваться зампотех, поняв, что замполита раздразнить не удастся. Изуверов обнял Шершавникова за плечи.

– Терпи! Я молчу как настоящий военный! Стойко переношу тяготы и лишения военной службы и тебе советую не бубнить. На мозги отрицательно действуешь. Сейчас посидим часик и рванём опохмеляться.

Громобоев слушал их речи, ехидно ухмыляясь и даже злорадствуя. Вчера он не усердствовал, ограничился, выпил в обед лишь несколько бокалов шампанского, а вечером бутылку сухого вина, потому был более менее свеж. Конечно, чувствовал себя не как огурчик, но терпимо.

– Смотри, какая противная и самодовольная морда у замполита, – произнес сердитым голосом Шершавников.

– Злорадствует, сволочь! – согласился с приятелем зампотех. – Дать бы ему в харю!

– Купил машину и ведет трезвый образ жизни. Васёк, да ведь он издевается над нами!

Эдуард скорчил им в ответ мерзкую рожу и ушёл из канцелярии. Капитан прошёлся по спальным помещениям, по каптеркам, вышел на мороз, подышал и обратно. Так в трезвости офицеры и промучились до обеда, в обед остограммились, осталось протянуть до ужина и бежать по домам, доедать салаты.

Громобоев от нечего делать и чтобы как-то занять себя, перебирал в шкафу бумажки, избавляясь от ненужного бумажного мусора.

– Эдик! Сгоняй в посёлок за пивом, – умоляюще пробубнил зампотех. – Я тебе ключи от своей «Волги» дам! Конец рабочего дня, скоро все магазины закроются – опоздаем!

– Я выпив не вожу авто и тебе, Женя, не советую!

– Разве ж это пили? Понюхали! А до Песков сегодня свободно и пост ГАИ не выставлен. Поверь мне, не заметут! Тебе тоже кружка-другая пива не повредит.

– Неохота, на дороге гололёд!

– Да если что, моя «тачка» крепкая, как танк, любое дерево снесет.

Действительно, его «Волга» двадцать первой модели была уже легендой, и своим бампером снесла уже не одно дерево в округе, а Женя регулярно выпрямлял затем, то крыло, то капот, то паял пробитый радиатор. Но зарок – не пить за рулём и не садиться за баранку поддатым – есть зарок, и Эдик вновь отказался и не поддался на мольбы зампотеха.

– Сам езжай!

– Я б поехал, да руки-ноги дрожат, – тяжко вздохнул Изуверов. – Боязно…

В этот момент взревела громкая сирена, и офицеры бросились к окну, чтобы взглянуть, что случилось в полку. Тревожное гудение в районе штаба быстро прекратилось. Сквозь заиндевелое стекло был виден заснеженный плац, как в новогодней сказке: тишина, полное безветрие и медленно падали крупные снежинки.

– Это что за чертовщина? На пожар не похоже! – воскликнул зампотех, вглядываясь в сумерки. – Не видно ни хрена! Не люблю зиму – больно короткое светлое время! Всего лишь шесть вечера, а за «бортом» тьма, хоть глаз выколи.

Внезапно на плац въехала машина с зажжёнными фарами и мигалкой.

– Ну вот, милиция за кем-то прибыла, – изумился Изуверов. – Надеюсь, не за нами. Мы вчера дома пили, а когда пускали ракеты, то вроде бы никто не засёк. Мы с Васей точно не могли за собой хвоста привести. Политрук, а ты вчера ничего не сотворил хулиганского?

Громобоев в ответ только усмехнулся.

Офицеры вглядывались в темноту, но ничего нового не увидели. Машина стояла и с места не двигалась, сигналила и ревела мотором, мигала как светофор, но из неё никто не выходил.

– Вот! Даже техника свихнулась! Этот «бобик» явно сбежал от хозяина, поэтому рычит и гудит! «Уазик» – призрак!

– А может быть, Тщедушкин опять кого-нибудь изнасиловал? – выдвинул версию начальник штаба. – И наряд милиции приехала за ним.

– Типун тебе на язык! – обругал его Громобоев. – Хватит нам с ним уже предыдущих ЧП.

Дело в том, что командир взвода старший лейтенант Тщедушкин недели за две до Нового года подцепил на танцах молоденькую девушку, привел её к себе в общагу и несколько раз подряд вступил с ней в половой акт разными способами. Девица оказалась несовершеннолетней. И пусть до восемнадцати лет ей не хватало лишь двух месяцев, но эти два месяца грозили стать роковыми. Обвинение в изнасиловании не на шутку испугало Сергея Тщедушкина, ведь малолетка в околотке заявила, что пошла к офицеру послушать музыку после дискотеки, а вместо музицирования он овладел ею, причем один раз в крайне извращенной форме.

Девушка некоторое время пыталась изобразить невинность и целомудренность, скандалила вместе с мамой в штабе полка и в милиции, но версия похода в общагу в два часа ночи умиляла своей глупой наивностью даже самых яростных защитников и поборников девичьей чести.

Кроме того, в деле появились смягчающие обстоятельства – невинная девушка умудрилась заразить Тщедушкина нехорошей болезнью. Необъяснимый парадокс! Старший лейтенант предъявил командиру части и следователю медицинскую справку, после чего забрить в арестанты взводного стало проблематично. А тем более офицера с боевыми заслугами и наградами. Встал вопрос: так девушкой она была или уже не девушкой? В общем, и она, и Тщедушкин друг друга стоили! Подхваченный триппер стал палочкой-выручалочкой, спасением взводного, невинность партнёрши удалось оспорить.

А для бравого вояки, всего лишь за год после возвращения с афганской войны этот случай приобретения триппера стал уже пятым или шестым, хотя по этому поводу он особо не переживал. Для улаживания проблемы Тщедушкину (после этого случая получившего прозвище Триппашкин) пришлось подарить «жертве» и импортный кассетный магнитофон, и расстаться с последними деньгами, заработанными в Афганистане.

– Ну, если этот ходячий триппер снова начудил, то я его урою! – пообещал обозлённый Громобоев. – Сколько можно выручать дурака из разных передряг?

– Сгною в нарядах, – поддержал Эдика начальник штаба, ему захотелось на ком-то сорвать злость за похмельный синдром.

Зампотех улыбнулся, сделал глубокую затяжку и, выпустив три кольца табачного дыма, произнес безо всякого осуждения:

– Да ладно. Серёга отличный мужик! Вы к парню предвзято относитесь. Он делает лишь то, что умеет. Тщедушкин не виноват, что у него ничего другого не получается, кроме как молодых девок портить, да разбитным бабам в трусы залезать!

Шершавников снисходительно посмотрел на Жеку.

– А ты уж лучше бы помалкивал, защитник нашёлся! Старый ловелас! По твоей вине едва международный конфликт не произошёл на сексуальной почве. Сам от Трипашкина недалеко ушел.

Женя на едкое замечание товарища совсем не обиделся, а лишь хитро улыбнулся, вспомнив былое.

– Вы о чём? – не понял Эдик.

Майор ухмыльнулся, выпустил ещё пару колечек табачного дыма и принялся рассказывать давнюю историю в цветах и красках…

* * *

…Несколько лет назад майор Изуверов, а тогда зелёный лейтенант, кутил с приятелями в дорогом ресторане и пристал в пьяном виде к ослепительно красивой брюнетке. Женщина словно сошла с обложки модного журнала: длинноногая, стройная, с острыми торчащими грудками, копна её искрящихся волос была чернее смоли. Дьяволица в короткой юбочке! Эту короткую тряпочку и юбкой было назвать трудно. Она стояла возле стойки бара вместе с невзрачным мужичонкой лет пятидесяти, пила коктейль.

Жека принял брюнетку за девушку лёгкого поведения, которая не прочь провести время за чужой счёт. Как раз накануне была получка, Изуверов был при деньгах, почему бы не потратиться на прелестную незнакомку? Он подошел поближе и заказал рюмку коньяка. Лейтенант присмотрелся к незнакомке. Особенно его поразили чёрные, словно маслины глазищи, и шальные жгучие искорки в них. Женька засмотрелся на красивый ротик, представил, как же она должно быть хорошо работает эротичным язычком и губками…

Её лысоватый спутник постоянно что-то шептал красотке на ушко, при этом девушка громко и заразительно смеялась. Женька не спуская глаз с обворожительной брюнетки, выпил первую порцию коньяка, потом повторил для закрепления, и чтобы набраться храбрости жахнул ещё целый стакан бренди. Соседка изредка поглядывала на молодого лейтенанта, заманчиво улыбалась, и как показалось Жеке, даже слегка подмигнула.

О чём девушка говорила с мужчиной, лейтенант не слышал, они общались вполголоса, да и музыка в зале гремела на полную мощность, но и так всё понятно, распутная девка – обрабатывает клиента! А чем Изуверов не такой же подходящий клиент? У него ведь полный карман денег! Вконец осмелев, он пригласил её на танец. Девушка что-то шепнула мужчине и согласилась.

Вначале танцевали молча: партнерша смотрела и улыбалась, а Женька тоже помалкивал, лишь напряженно стараясь попадать в ритм танца и не оттоптать красотке ножки. К стойке он её не возвратил, сразу начался второй танец, потом третий. Молодого лейтенанта, воздерживавшегося примерно месяца три, остро возбуждала близость гибкого женского тела, ароматный запах, взволнованное дыхание, обворожительная музыка, таинственный полумрак.

Изуверов стал действовать смелее, алкоголь подействовал, он что-то начал шептать партнёрше на ушко, что-то очень непристойное, затем погладил её талию, провел ладонью чуть вниз по бедру и сразу запустил сантиметра на три вверх под юбку, а другую ладонь положил на упругую задницу. Девушка слегка напряглась, но не сопротивлялась, и руки скользящие под юбкой по попке не отстранила.

Евгений прижался грудью покрепче, притиснулся к сосочкам, партнерша глубоко выдохнула, и тогда он провел пальцами между ягодиц…, почувствовал тонкие трусики. Правая ладонь сама собой оказалась ещё глубже под юбочкой (как было уже сказано, юбочкой это одеяние называлось с большой натяжкой), шасть – и шаловливые пальчики уже под трусиками, сначала побывали сзади, потом и спереди. Кровь и алкоголь ударили лейтенанту в голову, а когда ощутил на кончиках пальцев пушок и влагу, попёрла дурь – заработали инстинкты ниже пояса.

Словно племенной жеребец Изуверов был уже неудержим. Женщина что-то пробормотала непонятное, слегка картавя, и грассируя, но что именно он не разобрал. Захмелел! Тут рядом с ними очутился лысый злобный толстячок. Незнакомец попытался оттолкнуть лейтенанта, громко возмущался, пытался дать пощечину. Женька перехватил пухлую ручонку, потряс за грудки возмутившегося мужичка, и отпихнул в сторону. Вокруг наметившейся заварушки сгрудилась толпа зевак, кого-то они толкнули, кого-то слегка задели, шум, гам, вот-вот завяжется потасовка. Суетились и бармен, и официанты. Два приятеля лейтенанта вклинились в толпу, попытались помочь товарищу, распихивая народ.

Жека под шумок изловчился и умыкнул девицу в мужской туалет, где в тесной кабинке сладкий ротик красотки, показал ему высший пилотаж. Сделав свое дело, новая подружка вновь что-то непонятное пробормотала, попыталась вернуться в зал, но Изуверову показалось этого мало. Лейтенант хотел продолжения и, поломавшись чуток для вида, брюнетка согласилась.

Жека потащил её, вернее было бы сказать, это девица увлекла его на второй этаж, где они и укрылись с ней в её гостиничном номере. Партнёрша заперлась на ключ, в ураганном темпе они мгновенно разделись, разбрасывая одежду по комнате, и завалились на кровать. Однако, толком не успели завершить и одного раза, как дверь номера вскрыли снаружи специальным ключом, и несколько добрых молодцев выдернули Женьку из постели. Неизвестные подхватили полуголого лейтенанта под руки и увели в неизвестном направлении.

Дамочка даже не пискнула, лишь прикрылась простынкой и послала на прощанье воздушный поцелуй. Возбуждённый и неудовлетворённый Евгений попытался сопротивляться и вырваться, получил по почкам, по печени, по затылку и отключился. В итоге окончательно опьяневший и одуревший Изуверов очутился в какой-то кутузке.

Когда рано утром офицер очнулся и с трудом сумел разомкнуть опухшие веки, то обнаружил себя лежащим в мрачной камере, на жестких нарах. Голова ужасно болела и ломило всё тело. От соседей по каземату он с ужасом узнал, что находится в тюремном изоляторе управления КГБ. Вот влип, так влип!

Первое время лейтенант не находил этому объяснения. А в чем дело? Потом память слегка вернулась, и он с трудом, из обрывков восстановил вчерашний вечер. Что? Из-за проститутки в каталажку? Тогда бы его должен был замести отдел милиции, занимающийся борьбой за нравственность, а не спецслужбы! Вскоре вывели на допрос, и ситуация прояснилась. Героиня ресторанного романа оказалась женой французского то ли консула, то ли советника по культуре, а может военного атташе (этого толком не протрезвевший Женька так и не понял), ведь в момент близости ему было всё равно, что болтала девица и на каком языке: что русская речь, что польская, что французская.