Текст книги "Морские повести"
Автор книги: Николай Панов
Жанры:
Военная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)
– Жаль, ушли самолеты! – сказал рядом голос вахтенного офицера.
На вахте был лейтенант Лузгин, командир зенитной батареи; Снегиреву запомнилось его высоко запрокинутое лицо, вцепившиеся в черную гладь бинокля пальцы, суставы, побелевшие от напряжения.
– Ударить бы всеми стволами, открыть бы по ним огонь! – горько сказал Лузгин.
– А вы не понимаете, почему мы не открыли огня? – обычным своим бесстрастным голосом ответил Ларионов. Он стоял близко к открытому шкафчику с микрофоном и как бы ненароком его голос донесся до каждого боевого поста. – Видели ли они пирс с кораблями? Едва ли. Ракеты горели недолго, не над самой базой. А открой мы стрельбу – запеленговали бы нас по вспышкам. Мы не стреляли, но комендоры «Громового» всегда успели бы во-время открыть огонь. Понятно, лейтенант?
– Так точно, понятно, – сказал лейтенант Лузгин.
Они стояли почти рядом в густой, черной, морозной тишине. «Осторожность и расчет, только расчет и холодная осторожность – вот он весь капитан-лейтенант!» – думал с неприязнью Лузгин. Это ему было не по душе. Он недавно приехал на флот, ему хотелось ярких подвигов, хотелось видеть горящие, падающие в море самолеты, пылающие вражеские корабли…
– Стой! Кто идет? – спросил часовой у трапа.
– Свои. Филиппов, Афонин, Зайцев, – ответил торопливый голос Зайцева. Трое сбежали по сходням, бросились к своим боевым постам.
Они просидели с Москаленко все время тревоги, не видели осветительных ракет над крышами базы. А потом бежали на корабль в полной темноте, в неизвестности, в тревоге: не случилось ли чего-нибудь с «Громовым»?
Афонин прошел на мостик, стал на свой наблюдательный пункт.
– И не разу не ударили по гадам? – сказал Афонин с болью и обидой в голосе, стирая с лица пот. – Подбить бы пару самолетов, заказать им летать сюда. Почему не стреляли?
– А ты не понимаешь почему? – услышал он рассудительный голос Гордеева. – Недолго горели ракеты, не над самой базой. А открой мы стрельбу – запеленговали бы нас по вспышкам. Теперь понятно тебе это дело?
ГЛАВА ПЯТАЯСкалы, ущелья, ледники… Неустанные белые вихри крутятся над обрывами черных, отшлифованных ветром вершин. В ущельях лежат снега, тянутся пологие подъемы и скаты. И снова сопка огромными ступенями устремляется в туманное облачное небо, и снова блестят ледники, как широкие, взметнувшиеся к небу реки.
А внизу глухой рев океана, вспененная дикая вода, штормовые туманные дали, неустанный прибой бешеного Баренцова моря.
И опять сопки, как снеговые миражи, уходящие вдаль, громоздящиеся друг за другом, озаренные артиллерийским и ракетным огнем.
Кольский полуостров, хребет Муста Тунтури, Рыбачий и Средний – линия Заполярного фронта.
Сюда в первые часы войны двинулись из Скандинавии фашистские горно-егерские части. Они карабкались по скалам, прокладывали в сопках дороги, спускались с парашютами, поддерживаемые бомбежками воздушных армий. Тренированные в баварских и австрийских Альпах, одним броском захватившие Крит, оккупировавшие норвежские порты, несущие на рукавах черные свастики и на кепи – желтые цветы эдельвейса. Гордящиеся медалями за взятие Нарвика и Крита.
Жестокие, тяжелодумные, выносливые парни, привыкшие повиноваться, привыкшие легко побеждать, они приучились презирать врага, они легко били французов, норвежцев, англичан.
Им дали приказ: форсировать полярные горы, занять Мурманск, захватить базы Северного флота, одним ударом кончить войну в Заполярье.
И они уверенно двинулись вперед, прошли несколько миль и сшиблись с советскими войсками – надменные фашистские головорезы. Их подымали в психические атаки. Они шли во весь рост, сомкнутым строем, с автоматами, прижатыми к животам. Шли в зеленеющих теплых долинах, под солнцем короткого полярного лета.
Но наступило то, чего еще ни разу не испытывали они за все месяцы фантастически легкой войны в Европе и в африканских пустынях. Их отбросили назад. Одна долина, усеянная их телами, так и стала с тех пор называться Долиной смерти.
Их отбросили назад, и они стали окапываться на горных вершинах, строить долговременные укрепления, готовиться к жестокой полярной зиме. И они сидят там месяц за месяцем, забившись в гранит, прикрытые накатами бревен, минными полями, рядами колючей проволоки под высоким напряжением…
Высота Черный Шлем. Когда Калугин ездил к разведчикам на передовую, он видел издали эту высоту: гранитную, повитую туманами сопку, с вершиной, закрытой облаками. Ее назвали Черным Шлемом потому, что весь снег зимой, всю зелень летом с нее сорвали залпы батарей, от разрывов снарядов закоптились и почернели ее отвесные склоны.
И вот теперь идет новый штурм этой высоты. Решающий, беспощадный штурм. Высота Черный Шлем – вот сейчас цель для ударов советской пехоты и корабельной артиллерии…
Калугин читал корреспонденцию Кисина. Пахнущие свежей типографской краской строки на развернутом газетном листе:
СЛАВА МОРСКОЙ ПЕХОТЕ!
Третьи сутки над занесенными снегом сопками, в ясные, короткие дни и в лунные вьюжные ночи полыхают зарева от минометных и артиллерийских залпов, смешиваясь на горизонте с фонтанами трассирующих снарядов и пуль.
Я пишу эти строки под плащ-палаткой, растянутой между сугробами, во время короткого отдыха части автоматчиков, которые сейчас снова пойдут на штурм высоты. Идет артиллерийская подготовка. Вьюга заносит Черный Шлем, и снова снаряды обнажают его гранитные склоны.
С моря бьют наши эсминцы, с занятых нами отвесных скатов – легкие орудия и минометы. И таким же огнем отвечают нам немцы. Уже несколько раз переходили из рук в руки вершины Черного Шлема, вчера форсированные нашими разведчиками. Об этом внезапном ударе с моря будут писать поэмы и песни, но сейчас я хочу рассказать о нем в торопливых корреспондентских строках.
Разведчики шли в одних гимнастерках. Плащ-палатки в скатках через плечо, в руках автоматы, вокруг пояса у каждого несколько гранат, неизменный кинжал для рукопашного боя.
Это было ночью, и в лунном зеленоватом свете огромная сопка вставала, как отвесная стена. Фашистский гарнизон спал. И в голову не приходило фрицам, что в такую лунную ночь наша армия начнет наступление!
Разведчики решили форсировать сопку с почти отвесного, неприступного ската. Двухсотметровая высота – это как десять шестиэтажных домов, поставленных друг на друга! И в то время, как автоматчики подкрадывались с пологой стороны, шли в сугробах, порой проваливаясь в снег по пояс, разведчики стали карабкаться по скользким, обледенелым уступам.
Один поскользнулся, повис над пропастью. Но он не вскрикнул, не позвал на помощь.
– Осторожнее, друзья, – шептал командир, – главное – застать их врасплох…
Вот первый разведчик вскарабкался наверх, приник к камням, невдалеке от часового. Это был сержант Николай Петров, пехотинец, бившийся с немцами под Минском, под Смоленском, под Москвой, а теперь переброшенный на Север. Рядом с ним полз Павло Москаленко – моряк с эсминца «Громовой». Серые очертания блиндажей и землянок вырисовывались перед ними.
– Вер да? – всматриваясь в ночь, крикнул немецкий часовой. Он услышал шорох. Напряжение и страх были в его голосе.
Петров бросил гранату. Ослепительным, дымно-красным пламенем полыхнула ночь.
– Североморцы, за мной! – крикнул командир.
Из блиндажей началась беглая стрельба. Длинные языки пламени взвивались из-за каменной кладки.
– Вперед, русские матросы! – крикнул Павло Москаленко.
Разведчики ворвались в блиндажи. В пламени выстрелов блестели широкие стволы орудий, черные крылья одноглавых орлов мелькали на шинелях немецких артиллеристов… В это время с другой стороны автоматчики ворвались на высоту.
Высокий артиллерист ухватился за автомат красноармейца Акопа Акопяна, схватил Акопяна за горло. Сзади бежал корабельный кок Виталий Мартынов: в кулаке финка, ремень автомата на шее. Его шерстяной подшлемник окружал разгоряченное лицо. Он сразмаху ударил фашиста в скулу, его финка вонзилась в тело врага.
Разведчики и автоматчики соединились на высоте.
И с тех пор непрерывно длится бой. Несколько раз ураганный огонь противника заставлял наших бойцов откатываться вниз, но они снова захватывали блиндажи. Сейчас автоматчики отошли, готовясь к новому штурму. Враг подтягивает все новые силы, но наши воины уверены в победе. Мы знаем: мы вырвем у врага высоту Черный Шлем.
Вокруг меня товарищи осматривают оружие, готовят к бою гранаты. Снова гудят над нами снаряды североморских кораблей, заставляя немцев прижиматься к камням, расчищая нам дорогу вперед.
– Вперед, к победе! За Родину, за Сталина! Вот лозунг, под которым сейчас мы снова пойдем в атаку. Слава морской пехоте!
Так кончалась корреспонденция, подписанная: «Л. Кисин».
Калугин прошелся по комнате. Присел к столу, вчитывался в свои торопливые записи. Там, в сопках, продолжается бой, пурга заносит могилу с телом Кисина, здесь он должен помочь друзьям оружием слова…
Спустя полчаса он сидел возле машинки, рядом с Ольгой Петровной. Разложил перед собой черновик. Она вложила бумагу в каретку.
– Можно начинать? – спросил Калугин.
– Пожалуйста! – она сидела очень прямо, положив на клавиатуру тонкие, бледные пальцы.
– Заголовок: «Залпы с моря», – сказал Калугин. – Текст:
«Эсминец стал на якорь в небольшой продолговатой губе. Скалистые берега поднимались в сумрачное небо. Только что светило яркое солнце, но вот низкое облако закрыло берег, подул мокрый ветер, закружился тяжелый снег, оседая на палубе и на длинных пушечных стволах.
Орудийные расчеты были на своих местах. Краснофлотцы нетерпеливо смотрели на берег. Капитан-лейтенант Ларионов вышел из штурманской рубки и взглянул на повернутые к берегу орудийные стволы…»
Калугин перестал диктовать. Стук машинки прекратился.
– Зачеркните «капитан-лейтенант Ларионов». Напишите: «командир корабля».
Она искоса взглянула на него, как будто хотела что-то спросить, но молча стерла строчку, вписала новые слова.
– «…Командир корабля глядел на ряды снарядов и зарядов, лежащих у элеватора, на блещущую смазкой сталь стреляющих приспособлений, на внимательные, строгие лица комендоров.
«Эти не подведут», – подумал он о старых боевых товарищах. Он нетерпеливо ждал сигнала с берега. Ответственная и почетная задача стояла перед кораблем в этот день…»
Снаружи завыл буксир. Воздушная тревога! В коридоре хлопали двери. Дежурный заглянул в комнату.
– В убежище, товарищ капитан!
– Сейчас пойдем, – сказал Калугин.
Старшина прикрыл дверь. Калугин взглянул на Крылову. Она сидела попрежнему, положив пальцы на клавиши, смотря прямо перед собой, может быть, прислушиваясь к начинающейся стрельбе.
– Ну, пойдемте в убежище?
– Пойдемте, – сказала она не двигаясь.
– А может быть, сперва докончим статью? Тут немного.
За окном били зенитки. Буксиры перестали реветь. «Еще успеем добежать до скалы, – думал Калугин. – Это три минуты хода. Но нужно быстро сдать очерк».
– Давайте быстренько докончим статью…
– Давайте докончим, – охотно согласилась она.
– «Там далеко на берегу, – диктовал Калугин, – метр за метром наши бойцы отвоевывают у врага родную советскую землю. И кораблям нужно стрелять так, чтобы орудийный огонь, выжигая врага из его нор, не поражал своих. Нужно накрывать пункты, точно намеченные корректировщиками.
С берега дали корректировку. Прозвучала команда. Первый залп полыхнул в сторону вражеских укреплений. И уже краснофлотцы подхватывали новые снаряды и заряды, подавали к орудиям, снова и снова артиллеристы посылали врагу смерть за линию береговых скал. «Врага не видим, но бьем его насмерть!» – говорят комендоры «Громового».
Крылова вынула из каретки законченный лист, вставила новую бумагу. Стрельба снаружи усиливалась. Калугин видел, как слегка трепещут пальцы, поправляющие бумагу. Его сердце тоже начало биться быстрее.
«Сосредоточиться, сосредоточиться, думать только о статье! Я ведь тоже выполняю боевое задание! Нужно больше чувства, больше боевой ярости!» Он уже почти не смотрел в черновик, более яркие, более точные выражения сами приходили на ум.
– Можно продолжать? – спросила Ольга Петровна.
– Продолжаем, – сказал Калугин.
«– Ну, как дела? – спросил в аппарат командир корабля.
– Хорошо, накрываем, еще давай! – слышался далекий голос боевого товарища, следящего за результатами стрельбы. – Один больше, пять вправо!
Снова корабль содрогался от залпов, снова скользили снаряды в пушечные лотки.
– Дай десяточек еще! – слышался голос в телефоне. Как ненавидел командир корабля этих фашистских зверей, истребляемых залпами корабля, этих убийц женщин и детей, убийц его лучшего боевого товарища и друга, капитана третьего ранга Крылова…»
Машинка внезапно замолчала. Калугин опомнился: «Что я говорю, этого же не было в моих набросках…» Он взглянул на Ольгу Петровну. Она сидела очень прямая и неподвижная, казалось – побледнели даже ее губы.
– Пожалуйста, вычеркните слова: «капитана третьего ранга Крылова», – сказал смущенно Калугин.
– Нет, пусть остаются, – тихо попросила Ольга Петровна.
– Хорошо, пусть остаются, – быстро сказал Калугин.
Он продолжал диктовать.
– «Час за часом корабль вел огонь. Высшую скорострельность дали моряки «Громового». Они хорошо понимают: каждая сэкономленная при подготовке выстрела секунда – лишний шанс победить врага. Недаром у нас говорят: «Кто первый накрыл цель в море, тот и победил!» А моряки «Громового» экономят на каждом выстреле от четырех до пяти секунд!
В перерыве между двумя корректировками командир артиллерийской части старший лейтенант Агафонов прошел к первому орудию. Уже давно наступило обеденное время.
Михаил Старостин снова подготовлял орудие к выстрелу. Невысокий, ловкий первый снарядный Широбоков с поразительной легкостью принял у второго снарядного тяжелый снаряд, со звоном послал его в лоток. Снаряд дослан в ствол, следом скользнул заряд, Сергеев вставил запальную трубку, захлопнул замок. Расчет ждал ревуна.
– Ну как, устали? – спросил старший лейтенант. – Сейчас покушаете, – подадут к орудию обед.
– Товарищ старший лейтенант, – умоляюще произнес Старостин, – разрешите пока не обедать. Весь расчет просит!
– Мы-то поужинаем потом, – добавил один из комендоров. – Зато вот этот снаряд сейчас дадим фрицам на первое, этот на жаркое, а следующий им за компот сойдет.
И вновь гремели залпы. Ничто не могло нарушить меткости и скорострельности огня. Старший лейтенант Снегирев тут же сообщил на орудия результаты обстрела.
– С корректировочного поста передают – хорошо стреляете! Накрыт вражеский дот. Горит командный пункт. Прямое попадание в скопление противника на сопке!
И когда из-за скал появились вражеские самолеты, комендоры едва взглянули на них. Это дело зенитчиков – встретить врага точным заградительным огнем, не подпустить к кораблю.
– Мусоршмитты идут! – лишь пробормотал Сергеев, затыкая в свой широкий пояс новые запальные трубки…»
– «Мессершмитты»? – перестав писать, спросила Ольга Петровна.
– Не «мессершмитты», а мусоршмитты. От слова «мусор», – сказал нетерпеливо Калугин. Он продолжал:
«Сегодня наша газета печатает рассказы моряков с орудия Старостина – о том, как они овладевали своим мастерством, завоевали честь считаться лучшим орудийным расчетом корабля. Вы увидите из этих рассказов, что ни одного лишнего движения не должно быть в работе у пушки.
– Уже в момент наката, при непрерывной стрельбе, – рассказывает первый снарядный Широбоков, – я успеваю принять снаряд. Едва досылаю его в лоток, как второй снарядный вновь подает мне очередной снаряд. Каждый снаряд нужно досылать без лишнего усилия, но до отказа, в притирку к заднему срезу лейнера.
– У меня рассчитан каждый шаг, – рассказывает замочный Сергеев. – Сделаешь лишние полшага в сторону – и уже нарушишь непрерывность движения товарищей. При подготовке выстрела ходить нужно буквально по пятам друг за другом, тогда довольно полуоборота, чтобы принять у соседнего номера снаряд или заряд. Этим экономим время и силы.
Не мало поработали артиллеристы первого орудия, чтобы добиться теперешних результатов. Каждый глубоко и всесторонне изучил материальную часть пушки. Раньше установщики прицела не совсем ясно представляли себе взаимодействие отдельных частей вертикальной и горизонтальной наводки. Командир боевой части провел ряд занятий у орудия, по чертежам разъяснил комендорам взаимодействие механизмов.
Сейчас любой боец первого орудия может заменить товарища. Перед замочным Сергеевым была поставлена задача усвоить обязанности установщика прицела. Старостин часами отрабатывал с ним действия на боевом посту, помог отлично изучить оптику, навыки установщика прицела…
Зорко следят на «Громовом» за готовностью орудий к бою. В одном из зимних походов корабль попал в большой шторм. Волны заливали верхнюю палубу, обледенело стреляющее приспособление первого орудия. Комендоры, несмотря на шторм, тут же разобрали «стрелялку», очистили ее ото льда. А теперь так укрывают казенную часть пушки, что при любом шторме ни капли воды не проникнет к механизмам.
Часто в походе командир корабля приказывает дать сигнал учебной боевой тревоги. Гремят колокола громкого боя. Расчеты бегут к орудиям, работают с приборами наводки. В густой тьме на скользкой, качающейся палубе молниеносно подносят боезапас. Иногда волны обдают людей с головой, но они так же четко продолжают работать.
А когда корабль возвращается в базу, краснофлотцы часами – иногда в густой морозной мгле – упражняются на стенке, у тренировочного станка заряжания. Тяжелые болванки, каждая весом с орудийный снаряд, перелетают из рук в руки, скользят в лоток тренажера. Этим еще больше улучшается четкость работы орудийных расчетов, слаженность движений, доведенная до автоматизма.
Расчет Старостина берет от замечательной нашей техники все, что она может дать, ведет за собой остальные орудийные расчеты «Громового». Комендоры других кораблей! Перенимайте опыт артиллеристов Старостина! Пусть знают бойцы сухопутья: моряки не жалеют сил, чтобы помочь героическим действиям наших армий, приблизить срок окончательного разгрома врага!»
– Все, – сказал Калугин. – Поставьте подпись.
Ее легкие пальцы еще раз пробежали по клавиатуре, и она стала вынимать лист из каретки.
Калугин не смотрел на нее. Молча сложил страницы, просматривал, положив на край стола.
– Много ошибок? – рассеянно спросила Ольга Петровна.
– Нет, ничего… Тут буквы заскакивают…
– Это такая машинка. Ее уже на свалку пора. С ней только я обращаться умею.
Она встала, подошла к затянутому черной бумагой окну, слушала треск зениток.
– Ну, теперь пойдем в убежище.
– Теперь уже поздно, – сказал Калугин. – Меня комендантский патруль задержит.
Он попрежнему не смотрел на нее, правил статью с подчеркнутым вниманием. «Дернуло меня за язык упомянуть о ее муже! После того как обещал Ларионову… после того как узнал всю эту историю!»
– Ну, спасибо за перепечатку, Ольга Петровна. Нужно нести очерк майору… Вы бы отошли от окна… Если поблизости бомба, ударит осколками или воздушной волной…
Она молчала, повернувшись к окну. Калугин быстро вышел в коридор. Майор, верно, тоже не пошел в убежище, готовит материал в номер… И точно: в большой комнате боевого отдела майор сидел, склонившись над столом, что-то старательно писал на полях перечеркнутой страницы.
– Вот очерк, товарищ майор.
– Давайте!
Не глядя, майор протянул руку, положил листки рядом с собой.
– Кончу обрабатывать это гениальное произведение и примусь за ваше. Вы почему не в убежище?
– Писал, а теперь, верно, скоро отбой тревоги.
– Когда объявляют тревогу, все военнослужащие, свободные от вахт, должны быть в убежище, – наставительно сказал майор. – Теперь на корабль, за аттестатом?
– Нет, побуду еще здесь.. Нужно редактору показать стихи… моего автора… Я думаю, «Громовой» простоит здесь ночь?
– Не знаю, – угрюмо сказал майор. – А если бы и знал, не сообщил бы.
Навалившись на стол, нагнув колючий затылок, он тщательно перечеркнул очередную страницу, стал выписывать на полях новую объемистую фразу.
Калугин вышел в коридор. Старшина – дежурный по пожарной охране – взглянул на него с упреком:
– Воздушная тревога, товарищ начальник. В помещении быть не положено.
«Выйду наружу, постою у крыльца, – подумал Калугин. – Да, фуражка! Фуражку оставил в машинном бюро…»
Ольга Петрова попрежнему стояла у окна. Калугин надел фуражку.
– Что вы знаете о капитане третьего ранга Крылове? – вдруг спросила она.
Калугин остановился. Она резко повернулась к нему, ее глаза глубоко ушли под изогнутые, густые ресницы, во всей позе был требовательный, страстный вопрос.
– Вам рассказал об этом капитан-лейтенант Ларионов?
– Вы напрасно обидели капитан-лейтенанта, – медленно сказал Калугин. Не хотел нарушить слово, данное командиру «Громового», но нужно было ответить на прямо поставленный вопрос.
– Да… напрасно обидела… – как эхо, отозвалась Ольга Петровна.
Она оперлась рукой на столик машинки, слегка откинулась назад. Узкий кружевной воротничок свободно охватывал хрупкую шею. На фотокарточке она была полней и моложе, но большая одухотворенность жила теперь на худощавом, бледном лице.
– Вы знаете, сколько времени я ждала мужа? Больше всего меня мучила мысль, что товарищи оставили его одного, что он остался один, раненый, на поверхности ледяного моря. У меня в голове не умещалось: как в такой момент у Володи не было одного желания, одной единственной мысли – рискнуть всем, но во что бы то ни стало спасти лучшего друга!
– Капитан третьего ранга был не только другом Владимира Михайловича, но и его командиром, – сказал, волнуясь, Калугин. – Ларионов получил приказ и должен был выполнить его не колеблясь. Так говорит корабельный устав, это въелось в плоть и кровь наших моряков… Кроме того, Ольга Петровна, им владела одна страсть…
Чуть вздрогнув, с внезапным испугом в глазах, она повернулась к нему. Калугин понял, что употребил не то слово.
– Им владела общая с вашим мужем мечта – уничтожить как можно больше врагов, помочь делу победы. Конечно, я уверен: будь Ларионов только вдвоем с вашим мужем, наедине, ну, скажем – после гибели корабля, он безусловно пожертвовал бы собственной жизнью для спасения друга…
Она благодарно кивнула, не отрывая взгляда от его губ.
– А что пережил капитан-лейтенант, когда получил этот приказ и должен был мгновенно исполнить его… – начал было Калугин. Но она не слушала, говоря будто сама с собой:
– Я обдумала, проверила все. Я без конца расспрашивала, была ли хоть малейшая возможность все же спасти Бориса. Подводники рассчитали мне все по секундам. Промедли Володя хоть немного – вода залила бы лодку сквозь люк или миноносец разрезал бы ее пополам. Меня даже провели на лодку, показали комингс: высокий стальной барьер вокруг рубочного люка. Втащить раненого в такой люк… Я ни в чем не могу упрекнуть Володю…
Она помолчала.
– Я хотела извиниться, написать ему, но не нахожу слов… Все время вспоминаю лицо Володи, когда в тот день он уходил от меня… Но теперь мне просто необходимо поговорить с ним… Скажите, он, наверное, очень одинок?
– Вы знаете, сначала мне показалось, что да… – раздумчиво начал Калугин. – Но это было лишь первое, обманчивое впечатление… Его действительно угнетают эти воспоминания, он трогательно тревожится о вас… – Он приостановился, обдумывал, как лучше выразить свои впечатления. – Но капитан-лейтенант так полон интересами корабельной жизни, мыслями о боевых операциях… живет в такой дружеской среде по-настоящему любящих и уважающих его моряков… Нет, его никак нельзя назвать одиноким.
Ему сперва хотелось просто успокоить ее, но вдруг почувствовал, что высказал какую-то большую, глубокую правду.
Она слушала с нетерпеливым, досадливым выражением.
– Нет, вы не правы, он, разумеется, одинок. Я знаю: у него никого нет на берегу… А корабль, служба, боевые друзья – это еще не все…
Она приостановилась, задумалась, решительно взглянула на Калугина.
– Я хочу рассказать вам одну вещь. Почему мне необходимо поговорить с Володей по очень неотложному делу… Я не нуждаюсь ни в чем… но боюсь еще больше обидеть его… У меня есть старая сберегательная книжка. Еще Борис как-то открыл для меня отдельный текущий счет. «Если понадобится тебе на одеколон и конфеты», – сказал он мне со своей чуть-чуть строгой улыбкой. Он всегда относился ко мне немножко как к ребенку, как к балованному ребенку… – Она усмехнулась жалобно и нежно. – Деньги никогда не залеживались там. Я совсем забыла об этой книжке. Перед гибелью Бориса на ней не оставалось почти ничего… Недавно понадобилось купить какой-то пустяк, я вспомнила, что у меня есть там несколько рублей. Я пошла в сберегательную кассу. Когда мне вернули книжку, в нее была вписана очень крупная сумма. Подумала, что это ошибка… Потом – что, может быть, Борис сделал вклад перед самым уходом в море…
Она замолчала, борясь с волнением, глядя в пространство темносерыми, сухо горящими глазами.
– Я обратилась к контролеру: оказывается, каждый месяц какой-то краснофлотец приносит им деньги и делает вклад на мое имя.
– Краснофлотец? – переспросил Калугин.
– Да, белокурый, большеголовый краснофлотец. Мне показали подпись на бланке. Гаврилов.
Горло у Калугина сжалось, и вдруг увлажнились глаза. Как на картине, увидел он перед собой солидного, обстоятельного Гаврилова, входящего в сберкассу, бережно вынимающего, кладущего перед собой аккуратную пачку – деньги своего командира.
– И вы не знаете, кто вам посылал эти деньги?
– Разумеется, знаю, – сказала Ольга Петровна. – В сберкассе хорошо помнят этого краснофлотца. У него на бескозырке ленточка с надписью «Громовой».