Текст книги "«Философия войны«» в одноименном сборнике"

Автор книги: Николай Головин

Соавторы: Антон Керсновский,Алексей Баиов,А. Мариюшкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Часть третья
О ведении войны

Глава X
Принципы ведения войны. Глазомер, Быстрота, Натиск

К бессмертной формулировке Суворова нельзя ничего ни прибавить, ни убавить. Глазомер, Быстрота и Натиск были, есть и останутся тройным принципом как ведения войны, так и ведения боя. Эти три элемента всесильны и в Политике, и в Стратегии с Оператикой и в Тактике.

* * *

Первое место Суворов отводит Глазомеру. Глазомер – замысел. Оценка обстановки. Быстрота и Натиск – выполнение. Использование обстановки. Первенство Глазомера тем явственнее, чем шире данный элемент войны. Чрезвычайно важный уже в Тактике и Оператике, он царит самодержавно в Стратегии. Что же касается Политики, то вся она – не что иное, как глазомер правителя. Глазомер без быстроты и натиска – сражение вничью. Это – зимняя кампания Бенигсена 1807 года. Это – медлительность Потемкина, давшая нам Очаков, но упустившая Царьград. Быстрота и натиск без глазомера – непоправимая катастрофа. Это – малороссийский поход Карла XII. Это – безрассудный наскок Гитлера в 1939 году. Следующий после Глазомера элемент – Быстрота – приобретает особую ценность в Оператике.

Наконец Натиск – добродетель по преимуществу тактическая. В Стратегии натиск иногда излишен, ибо может мешать Глазомеру. В Политике же часто гибелен, затмевая Глазомер, как то трагически показывает опыт Гитлера – азартного игрока и мистика – отнюдь не государственного человека.

Глазомер – природная добродетель, развиваемая практикой. Быстрота во многом зависит от технических возможностей (сети дорог и состояние этих последних). Что касается Натиска, то это качество – само по себе природное – находится в прямой зависимости от тактики данной армии и данной эпохи. Французская армия, проявившая исключительный натиск в Крыму и Италии, в кампанию 1870 года держалась пассивно благодаря принятому ею за два года до того уставу.

Гармония между Глазомером, Быстротой к Натиском не всегда удается и военному гению. Бонапарт в Италии, Наполеон в 1805 и 1806 годах дал классические ее образцы. Тот же Наполеон в кампанию 1813 года показал полное отсутствие глазомера, раздробив и разбросав свои силы по крепостям Германии и приняв Лейпцигскую битву в исключительно невыгодной обстановке. Подобного рода промахи можно наблюдать и у других мастеров военного дела (причем всегда страдает Глазомер). Один только Суворов дал нам непревзойденный образец этой гармонии за все время своего орлиного полета от Столовичей до Муттенской долины.

Глава XI
О коалиционной войне

Основным правилом Политика в коалиционной войне должна быть полная свобода действий. Государство должно вести войну поскольку это требуют его интересы. Оно обязано прекратить военные действия и выйти из состава коалиции лишь только продолжение войны окажется невыгодным и его интересы не соблюдаются союзниками. Никогда не следует заключать предварительных соглашений и составлять торжественные декларации о незаключении сепаратного мира. Этим мы связываем себе руки (самая большая ошибка, которую может допустить плохой политик) и лишаем себя драгоценнейшего орудия дипломатического давления – отказываемся от главного козыря и подписываем бланковый вексель, на который недобросовестные соратники могут затем записать все, что им вздумается.

Петр Великий, воюя со Швецией в союзе с Англией, Данией, Пруссией и Польшей и видя, что союзники стремятся загребать жар русскими руками, немедленно выступил из состава коалиции в 1717 году и стал продолжать войну на свой счет. Он даже предложил Швеции мир и союз (не состоявшийся за смертью Карла XII). Это – политика, достойная великого монарха великой страны.

Сазонов закабалил Россию Лондонским протоколом в сентябре 1914 года, связал ей руки и обратил Русскую Армию в пушечное мясо для чужестранной выгоды. Нельзя было действовать хуже.

* * *

Стратег, подобно Политику, должен хранить за собой полную свободу действий. Не связывать себе рук предварительными «военными конвенциями». Эти конвенции столь же нежелательны в Стратегии, как декларации о незаключении сепаратного мира нежелательны в Политике. Никаких цифр, никаких сроков, никаких формальных обязательств.

Обещать немногое. Но все обещанное сдерживать свято.

Предъявлять счет за каждую оказанную услугу – и в свою очередь платить немедленно за услугу союзника. Если по ходу военных операций нам придется таскать из огня каштаны, то потребовать от союзников огнеупорных перчаток.

Выручая Верден в марте 1916 года, мы положили у неразбитой немецкой проволоки у Нарочи двести тысяч русских офицеров и солдат, надорвали свои силы на весь остаток кампании и не получили от союзников даже простой благодарности – не то что какой-либо компенсации. А итальянский главнокомандовавший ген. Кадорна, когда союзники от него в декабре 1916 года потребовали решительных действий в предстоявшую кампанию, заявил им, что не сдвинется с места, пока они ему не пришлют 400 тяжелых батарей. Этот сильный язык был понят и уважен.

Полководец – полный хозяин своей вооруженной силы и своих решений. Он должен принимать к сведению пожелания своего союзного коллеги и сам при случае доводит до его сведения свои пожелания. Но он ни в коем случае не должен терпеть непрошеных советов и сам обязан воздержаться от подачи таковых.

Два с половиной миллиона павших со славой русских воинов Мировой войны диктуют нам эти основные правила коалиционной борьбы.

Часть четвертая
О военном человеке

Глава XII
Качества военного человека

Воинские добродетели можно разделить на две категории: качества вообще необходимые воину, чтоб с честью носить свое звание при всяких обстоятельствах, и качества, необходимые ему при выполнении определенных его обязанностей, как в мирное время, так и на войне. Иными словами – качества основные, общие и качества вытекающие, специальные.

Основных воинских добродетели три: Дисциплина, Призвание и Прямодушие. Храбрость, которую иные ошибочно полагают главной воинской добродетелью, – только производная этих основных, главных качеств. Она заключена в каждом из них. Часть и люди, сохраняющие дисциплину под огнем, тем самым уже храбрая часть, храбрые люди. Солдат по призванию, твердо и пламенно верящий в это свое призвание, – уже не может быть трусом. Наконец прямодушие – открытое исповедание своей веры, своих взглядов, своих убеждений – откровенность и прямота – гораздо выше храбрости – уже по той причине, что это – храбрость, возведенная в квадрат. Храбрость «сама по себе», так сказать «голая храбрость» – малоценна, коль скоро она не соединяется с одной из этих трех основных воинских добродетелей, которые и рассмотрим по порядку. экзерциция, дисциплина – победа, слава, слава, слава…

* * *

Субординация, Бессмертные слова бессмертной «Науки Побеждать».

Суворов дает пять понятий в их гениальной простоте и гениальной последовательности. Сперва субординация – альфа и омега всего Воинского естества. Потом – экзерциция – упражнение, развитие, закалка. Это дает нам дисциплину, слагающуюся из элементов субординации и экзерциции – чинопочитания и совместного учения. Дисциплина дает победу. Победа рождает славу.

Мы различаем по форме – дисциплину наружную и дисциплину внутреннюю, по естеству – дисциплину автоматическую и дисциплину осмысленную. По форме – дисциплина всех организованных армий сходственна, по естеству же – глубоко различна. По форме – наружная дисциплина заключает в себе внешние признаки чинопочитания, внутренняя – степень прочности этой дисциплины.

Естество дисциплины различно, смотря по армиям, народа и степени духовности этих народов. Мало того, различным историческим эпохам соответствует различная дисциплина. Русской Армии соответствует дисциплина осмысленная по существу, но жестокая по форме. Для сохранения драгоценного содержания стенки сосуда не мешает иметь сколь можно более твердыми. Для сохранения качества дисциплины необходима известная доза автоматизма. Отношение автоматизма к осмысленности – то же, что науки к искусству, лигатуры к благородному металлу.

* * *

Что касается второй воинской добродетели – пламенной веры в свое призвание – то в отличие от дисциплины – добродетели благоприобретаемой – она является врожденной. Пусть молодой человек, колеблющийся в выборе карьеры, посмотрит на растерзанные полотнища знамен. Он сможет разобрать, или угадать, славянскую вязь: «За отбитие знамен у французских войск на горах Альпийских»… «За подвиг при Шенграбене, в сражении отряда из пяти тысяч с корпусом из тридцати тысяч состоявшим»… «За отличие при поражении и изгнании врага из пределов России в 1812 году»… «За Шипку и двукратный переход через Балканы»… Если слова эти не покажутся ему райской музыкой, если он своим «внутренним оком» не увидит тут же рядом с собой сен-готардских мушкетер, шенграбенских гусар, бородинских егерей, не почувствует себя в их строю – тогда, значит, военного призвания у него нет и в Армию ему идти нечего. Если же он увидел кровавый снег Муттенской долины и раскаленные утесы Шипки, если он услышал «ура» последних защитников Орлиного Гнезда, если он почувствовал, что это ему Котляревский крикнул: «На пушки, братец, на пушки!»– тогда это значит, что священный огонек ярко вспыхнул в его груди. Тогда он – наш.

Любить военное дело мало. Надо быть еще в него влюбленным. Эта любовь – самая бескорыстная. Военная профессия – единственная, не приносящая дохода. Она требует все, а дает очень мало. Конечно, в материальном отношении: в моральном это «малое» – огромно.

Но и быть влюбленным в военное дело недостаточно. Надо еще верить в свое призвание, каждую минуту ощущать в тяжелом ранце фельдмаршальский жезл – быть убежденным, что именно тебе, вверенным тебе роте, полку, корпусу надлежит сыграть главную роль, произвести перелом в критическую минуту – уподобиться Дезэ при Маренго, пусть даже и заплатить за это тою же ценой.

* * *

Третья воинская добродетель – Прямодушие. Подобно второй – Призванию – она природная, и ее можно испортить превратным толкованием первой воинской добродетели – Дисциплины. Начальник – деспот, грубо – не по-офицерски – обращающийся с подчиненными, терроризирующий их безмерно строгими взысканиями, может погубить эту добродетель в своих подчиненных.

Угодничанье (в сильной степени – подхалимство) – худший из всех пороков военного человека, единственно непоправимый – тот отрицательный сомножитель, что обращает в отрицательные величины все остальные достоинства и качества. Казнокрад и трус терпимее подхалима. Те бесчестят лишь самих себя – этот же бесчестит всех окружающих, особенно же того, пред кем пресмыкается. Воровство и трусость не могут быть возведены в систему в сколько-нибудь организованной армии. Подхалимство и его неизбежное следствие – очковтирательство – могут. И тогда – горе армии, горе стране! Не бывало – и не может быть случая, чтобы они смогли опереться на гнущиеся спины.

Мы можем видеть, что если Дисциплина имеет корни в воспитании, а Призвание вытекает из психики, то Прямодушие – вопрос этики.

* * *

Из качеств специальных на первое место поставим личный почин – Инициативу. Качество это – природное, но оно может быть развито – или, наоборот, подавлено – условиями воспитания, быта, духом уставов, характером дисциплины (осмысленной либо автоматической по естеству) данной армии.

«Местный лучше судит, – учил Суворов, – я вправо, нужно влево – меня не слушать». Эти слова касаются наиболее болезненной и наиболее «иррациональной» стороны военного дела, а именно – сознательного нарушения приказания – конфликта инициативы с дисциплиной.

Когда следует идти на этот конфликт и когда не следует? Ведь если «местный лучше судит», то часто «дальний дальше видит». Всякого рода схематичность и кодификация в данном случае неуместны. Все зависит от обстановки, от средств, имеющихся в распоряжении частного начальника, а главное – от силы духа этого последнего. Это – как раз «божественная часть» военного дела.

На рассвете 22 мая 1854 года Дунайская армия князя Горчакова готовилась к штурму Силистрии. Минные горны были уже взорваны, турецкая артиллерия приведена к молчанию, войска ожидали условной ракеты – как вдруг фельдъегерь из Ясс привез приказ Паскевича снять осаду и отступить. Князь Варшавский был преувеличенного мнения о силе турецкой крепости. Горчаков, как «местный», мог бы лучше судить, но не дерзнул ослушаться грозного фельдмаршала. И отступление из-под Силистрии, пагубно повлияв на дух войск, свело на нет всю кампанию, ухудшив положение России и стратегически и политически. Иначе поступил за полтораста лет до того под Нотебургом князь Михайло Голицын. Три наших штурма были отражены, и войска, прижатые к реке, несли громадный урон. Царь Петр прислал Меньшикова с приказанием отступить. – «Скажи Государю, – ответил Голицын, – что мы здесь уже не в царской, а в Божией воле!» И четвертым приступом Нотебург был взят.

В последних числах января 1916 года ген. Юденич решился на штурм считавшегося неприступным Эрзерума, несмотря на отрицательное отношение Великого Князя Николая Николаевича (не верившего в возможность овладения турецкой твердыней, да еще в зимнюю пору).

Когда же в октябре 1919 года командовавший 3-й дивизией Северо-Западной Армии ген. Ветренко отказался выполнить приказание идти на Тосну и перерезать сообщения красного Петрограда – то этим он не проявил инициативу, а совершил преступление. Свернув вместо указанной Тосны на Петроград, ген. Ветренко руководствовался исключительно мотивами личного честолюбия – и этим своим своевольством сорвал всю петроградскую операцию Юденича.

То же мы можем сказать про своеволие ген. Рузского, пошедшего в чаянии дешевых лавров на не имевший значения Львов вопреки приказаниям ген. Иванова и упустившего разгром австро-венгерских армий. Совершенно то же мы наблюдаем и у фон Клука, систематически игнорировавшего директивы Мольтке: прусские генералы 1870 г. – Камеке, фон дер Гольц, Альвенслебен – своей инициативой сослужили фон Клуку плохую службу. В октябре 1919 года Московский поход был сорван прорывом Буденного от Воронежа. В это же время 1 арм. к-с ген. Кутепова разбил под Орлом последние силы красных, прикрывавшие московское направление.

У ген. Кутепова было 11 000 отличных бойцов. Он мог устремиться с ними, очертя голову, на Москву, бросив всю остальную армию, бросив тылы, не обращая внимания на прорвавшегося Буденного. Но он подчинился директиве Главного Командования и отступил, «сократив и выровняв фронт». И Кутепов, и его подчиненные были уверены, что это ненадолго, что это – лишь до Курска…

Впоследствии ген. Кутепов сожалел, что не отважился на первое решение – и не пошел от Орла на Москву. Психологический момент в гражданскую войну всесилен, взятие Москвы свело бы на нет все успехи Буденного. Но кто посмеет упрекнуть Кутепова в нерешительности? В его положении один лишь Карл XII, не задумываясь, бросился бы на Москву. Но это – как раз полководец, опрометчивостью погубивший свою армию. Отступить временно на Курск сулило, конечно, большие выгоды, чем прыжок с зажмуренными глазами в пространство. Ведь в случае весьма возможной неудачи гибель была совершенно неизбежной – и погибло бы как раз ядро Добровольческой Армии – ее цвет.

Из всех этих примеров видна вся невозможность провести точную грань между дозволенной инициативой и гибельным своеволием.

Мы можем указать эту грань лишь приблизительно.

Инициатива – явление импровизационного характера. Она уместна и желательна в Тактике, с трудом допустима в Оператике и совершенно нетерпима в Стратегии. Всякая импровизация – враг организации. Она допустима в мелочах, изменяя их к лучшему (в приложении к военному делу – в Тактике). Но в сути дела (в военном деле – в Оператике и в Стратегии) – она вредна. 29-я пех. д-ия ген. Розеншильд-Паулина и 25-я ген. Булгакова решали под Сталлупененом тактические задания. Частный почин Розеншильда, выручавшего соседа, – целиком оправдан, это – блестящее решение. Дивизия же ген. Ветренко под Петроградом решала (в условиях гражданской войны) стратегическую задачу – никакая инициатива там не была терпима. Воспитанный на примерах тактической инициативы лихих бригадных командиров 1866 и 1870 годов, фон Клук перенес инициативу в область Стратегии, что оказалось печальным для Германской армии.

Достоинство для тактика, Инициатива превращается в порок для стратега.

* * *

Отметим честолюбие и славолюбие. Желание вечно жить в памяти потомства вообще доказывает бессмертие духа. Со всем этим, и честолюбие, и славолюбие сами по себе – пороки. Подобно тому как яд в небольшом количестве входит в состав лекарства, так и эти два порока в небольшой дозе могут принести пользу в качестве весьма действительного стимула.

Упомянем еще про храбрость. Мы знаем, что сама по себе (не входя составным элементом в какую-либо из трех основных воинских добродетелей) она особенно высокой ценности не представляет.

Суворов это сознал. Он учил: «солдату – храбрость, офицеру – неустрашимость, генералу – мужество» – предъявляя к каждой высшей категории военных людей высшее требование. Это – три концентрических круга. Неустрашимость – есть Храбрость, отдающая себе в полной мере отчет о происходящем, храбрость в сочетании с решимостью и сознанием высокой чести командовать, вести за собой храбрых. Мужество есть неустрашимость в сочетании с чувством ответственности.

В общей своей массе люди – не трусы. Те, кто способны под огнем идти вперед, – уже не могут называться трусами, хоть настоящих храбрецов, которым улыбнулся с неба святой Георгий, быть может, пять человек на роту. Остальные – не храбрецы, но и не трусы. Пример неустрашимого командира и храбрых товарищей могут сделать из них храбрецов, отсутствие этого примера обращает их в стадо, и тогда гибельный пример открытой трусости может все погубить. При этом следует, однако отметить, что среди трусов преобладает вполне исправимый тип «шкурника». Настоящие же, неисправимые трусы – явление, к счастью для человечества, – редкое.

Глава XIII
Военная этика и воинская этика

Под военной этикой мы разумеем совокупность правил и обычаев – как кодифицированных, так и некодифицированных, – которыми противники должны руководиться на войне. Под воинской этикой – правила и обычаи, которые члены военной семьи соблюдают при сношениях друг с другом – и вся военная среда в сношениях с невоенными.

* * *

Конец XVII века и почти весь XVIII – с их «кабинетными войнами», веденными за государственные интересы профессиональными армиями, – были золотым веком человечества. Война велась без ненависти ко врагу – да и «врагов» не было – были только противники, упорные и свирепые в бою, учтивые и обходительные после боя, не терявшие чувства чести в самом жарком деле.

После битвы на Требии Суворов приказал вернуть шпаги взятой в плен 17-й полубригаде из уважения к двухсотлетней славе и доблести Королевского Овернского полка, из коего она была составлена. За полстолетие до того, при Фоншенуа, шотландцы сблизились на пятьдесят шагов с Французской Гвардией, продолжавшей безмолвно стоять. Лорд Гоу крикнул французскому полковнику: «Прикажите же стрелять!» – «После вас, господа англичане!» – ответил французский командир граф д’Отрош, учтиво отсалютовав шпагой. Залп всем фронтом шотландской бригады положил сотни французов. Это «Apres vous, messieurs les Anglais!» стало нарицательным. Свою роль в истории двух народов эпизод этот сыграл – о нем сто семьдесят лет спустя напомнил Фошу маршал Френч, когда та самая шотландская бригада пожертвовала собой, прикрывая отход французов в критическую минуту под Ипром.

Современная военная этика – лишь бледная тень той, что была выработана поколениями воинов за полтораста лет кабинетной политики и профессиональных армий. Всего того запаса чести, отваги и учтивости хватило и на полчища Первой Республики – полчища, предводимые офицерами и унтер-офицерами старой королевской армии, смогшими привить своим подчиненным традиции и дух, в которых сами были воспитаны. Революция 1789 года с ее вооруженными «массами» нанесла жестокий ущерб военной этике. Уже столкновения вооруженного французского народа с вооружившимися народами испанским и русским воскресило картины варварских нашествий и религиозных войн. Профессиональные (и полупрофессиональные) армии сообщали войнам оттенок гуманности, впоследствии совершенно утраченной. Крымская и Итальянская война были последними из больших войн, веденных джентльменами. Уже война 1870 года и поведение в ней германского вооруженного народа показали всю несовместимость правил морали и воинской этики с интеллектом вооруженных народных масс. О безобразных бойнях 1914 года – позоре Динана и Лувена, зверствах в Сербии, развале Русской, Германской и Австро– Венгерской армий и отвратительных явлениях, этот развал сопровождавших, – нечего и говорить. Заменив профессиональные «воспитанные» армии свирепыми народными ополчениями, человечество заменило бичи скорпионами, усугубило бедствия войны. Вместе с тем, война неизбежна, как неизбежна болезнь, – от нее не избавишься никакими бумажными договорами. Следовательно, человечеству надо устроиться так, чтобы сделать войны легче переносимыми, избавиться от гангрены морального разложения, болезненный процесс которой длится долгие годы после самой войны. Народное просвещение не может здесь помочь. Тысяча умственно развитых индивидуумов дадут при соединении невежественную и свирепую толпу. Лувенские поджигатели и динанские палачи принадлежали к самой грамотной нации в мире. Решающий фактор здесь – воспитание. И в этой области (как и во всех других областях военного дела) воспитание господствует над учением. Изжив психоз «вооруженного народа», придав вооруженной силе характер сколь можно более профессиональный и сообщив нашей жизни сколько можно более церковный дух, мы освободимся от петли, наброшенной на нашу шею доктринерами 1789 года и их последователями. Войне можно будет тогда придать характер «доброкачественной язвы» вместо злокачественного фурункула и можно будет опять говорить о военной этике.

* * *

Воинская этика – это совокупность правил – писаных, но, главным образом, неписаных, – которыми члены военной семьи руководствуются при сношении друг с другом.

Полноправными членами военной семьи – так сказать «достигшими совершеннолетия»– можно считать лишь солдат по призванию – офицерский корпус, сверхсрочных и охотников. Только к ним поэтому надо предъявлять требования воинской этики во всей их строгости.

Отношения младших к старшим, подчиненных к начальникам в достаточной степени очеркнуты уставами – «писаными» правилами воинской этики. Гораздо менее ясна область отношений старших к младшему.

Каждый начальник, какую бы должность он ни занимал (до Верховного Главнокомандующего включительно), должен всегда помнить, что он не просто «командует», а имеет честь командовать. Он это обязан помнить как в мирное время, уважая в Подчиненном его воинское достоинство, так – и особенно – на войне, когда с честью вверенной ему роты, корпуса либо армии неразрывно связана и их личная честь, их доброе имя в глазах грядущих поколений.

Общее оскудение народного духа в продолжение второй половины XIX и начала XX века повело к постепенному, но чрезвычайно ощутимому снижению воинской этики – и мы имели в Мировую войну сдачу командира XIII корпуса ген. Клюева, сдачу командира XX к– са ген. Булгакова, сдачу в Новогеоргиевске ген. Бобыря, бегство командира VI к-са ген. Благовещенского, бегство командовавшего Кавказской армией ген. Мышлаевского, бегство коменданта Ковны ген. Григорьева.

Исследуем с точки зрения воинской этики наименее тяжелый из этих случаев – сдачу ген. Клюева.

Ген. Клюев, по справедливости, считался блестящим офицером Генерального Штаба и выдающимся знатоком германского противника. Его настоящим местом был бы пост начальника штаба С.-З. фронта. В июле 1914 года он командовал Кавказским к-сом в Карсе и был вызван по телеграфу в Смоленск для принятия XIII к-са, командир коего, ген. Алексеев, был назначен н-ком штаба Ю.-З. фронта. Свой корпус он нашел уже в пути. Ни начальников, ни войск он не знал, управление корпусом обратилось для него в решение уравнения со многими неизвестными.

Сильно распущенный предшественниками ген. Клюева, корпус вообще не пользовался хорошей репутацией. Мобилизация окончательно расстроила его, лишив половины и без того слабых кадров и разбавив на три четверти запасными. По своим качествам это были второочередные войска – невтянутые и неподтянутые. В недельный срок ни Клюев, ни Скобелев не смогли бы их устроить. Вся тяжесть боев 2-й армии легла на превосходный XV к-с ген. Мартоса. XIII к-с, до самой гибели не имевший серьезных столкновений, пришел с начала похода в полное расстройство. Ген. Клюев – только жертва своего предшественника. Он оказался в положении дуэлянта, получающего у самого барьера из рук секундантов уже заряженный ими совершенно ему незнакомый пистолет. Проверить правильность зарядки он не может, бой пистолета ему совершенно неизвестен… И вот, заряжен он был небрежно, и вместо резкого выстрела получился плевок пулей. Стрелок совершенно невиновен. Но если он затем смалодушничает под наведенным на него пистолетом противника – пусть пеняет на себя.

А это как раз то, что случилось с ген. Клюевым. Он сдался, совершенно не отдавая себе отчета в том, что он этим самым совершает, в том, как повысится дух противника и понизится наш собственный при вести о сдаче такого важного лица, как командир корпуса. Он знал, что командует корпусом, но никогда не подозревал, что он еще имеет честь командовать. Чем выше служебное положение, тем эта честь больше. А командир корпуса – человек, при появлении которого замирают, отказываются от собственного «я» десятки тысяч людей, который может приказать пойти на смерть сорока тысячам, – должен эту честь осознать особенно и платить за нее когда это придется – платить, не дрогнув. Когда за шестьдесят лет до сдачи ген. Клюева, в сражении на Черной Речке, командир нашего III к-са ген. Реад увидел, что дело потеряно, что корпус, который он вводил в бой по частям, потерпел поражение – он обнажил саблю, пошел перед Вологодским полком и был поднят зуавами на штыки.

Честь повелевала ген. Клюеву явиться в Невский полк храброго Первушина и пойти с ним – и перед ним – на германские батареи у Кальтенборна. Он мог погибнуть со славой – либо мог быть взят в плен с оружием в руках – как были взяты Осман-паша и Корнилов. Беда заключалась в том, что он слишком отчетливо представлял себе конец своей карьеры без сабли в крепостном каземате и никак не представлял его тут же – на кальтенборнском поле. Подобно Небогатову он сдался «во избежание напрасного кровопролития», не сознавая, что яд, который он таким образом ввел в организм Армии, гораздо опаснее кровотечения, что это «избежание кровопролития» чревато в будущем кровопролитиями еще большими, что Армии, Флоту и Родине легче перенести гибель в честном бою корпуса либо эскадры, чем их сдачу врагу.

* * *

Мы подошли теперь к вопросу о капитуляциях. Лучше всего этот вопрос был разработан французскими уставами после печального опыта 1870 года. За сдачу воинской части в открытом поле – все равно, при каких бы обстоятельствах и на каких бы условиях она ни состоялась, – командир подлежит смертной казни.

Что касается капитуляции крепостей, то у нас есть два примера: безобразная сдача Новогеоргиевска ген. Бобырем и почетная капитуляция ген. Стесселя в Порт-Артуре. Не будем бесчестить этих страниц описанием преступления Бобыря. Рассмотрим лучше сдачу Порт-Артура.

Общественное мнение было чрезвычайно сурово к ген. Стесселю, обвиняя его в преждевременной сдаче крепости со всеми запасами боевого снаряжения. Если бы гарнизон состоял из металлических автоматов, крепость, конечно, могла бы продержаться еще, до истощения всех запасов, но это были люди – и притом люди, бессменно выдерживавшие восемь месяцев блокады и шесть месяцев осады, неслыханной в Истории.

В том, что японцам был сдан материал, виноват не Стессель, а Устав, допускающий такую очевидную несообразность, как «почетная капитуляция». Дело в том, что, при заключении таковой, победитель первым и непременным условием ставит сдачу в полной исправности всей артиллерии и снаряжения и в обмен на воинские почести – на салют саблей – получает сотни орудий и миллионы патронов.

Мы считаем, что единственным выходом из положения может быть не «капитуляция» – т. е. договор, заключаемый парламентерами, – а просто сдача без всяких условий, но, предварительно, со взрывом всех верков и приведением в полную негодность всего вооружения. Так поступил в Перемышле ген. Кусманек – благодаря чему наш Ю.-З. фронт не смог воспользоваться богатым перемышльским арсеналом в критическую весну 1915 года – тогда как немцы долгие недели гвоздили французские позиции на Изере артиллерией Мобежа, а новогеоргиевскими пушками экипировали свой эльзасский фронт… Благородный противник отдаст воинские почести и в этом случае. А от неблагородного почестей вообще принимать – не след. Они лишь оскорбили бы нашу честь. Защитники форта Во и крепостцы Лонгви отказались принять свои шпаги из рук динанских убийц. Наравне с капитуляцией следует вывести из воинского обихода такое издевательство над присягой, как согласие на привилегированное положение в плену за честное слово не бежать. Это придумал сибарит для сибарита, а не офицер для офицера.

* * *

В общем, воинская этика «снизу вверх» – подчиненных в отношении начальников – заключается в соблюдении «писаных» правил. Сверху вниз – от начальников к подчиненным – в соблюдении правил «неписаных». Соблюсти требования воинской этики начальнику труднее, чем подчиненному: с него больше спрашивается, ибо ему и больше дается.

Два качества лучше всего выражают сущность воинской этики: благожелательность к подчиненным – таким же офицерам, как начальник, – и сознание величия «чести командовать».