Текст книги "«Философия войны«» в одноименном сборнике"

Автор книги: Николай Головин

Соавторы: Антон Керсновский,Алексей Баиов,А. Мариюшкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Воспитывать надо не только словом, но и делом – каждым требованием, предъявленным подчиненному лицу, и каждым шагом самого начальника (примером). Всего этого в России не было.

* * *

Не было ясного сознания задач и назначения армии (о ходячей формуле я уже говорил); не было и общих интересов у ее работников; не было и должных отношений между ними, как между сотрудниками, связанными общими целями и общими законами. Был виден отчетливо офицер – барин и солдат – мужик, со всеми оттенками классового различия; но и среди офицеров ясно различались люди разной «кости». Не было мастеров и подмастерьев – работников одного дела, а искусственно соединенные привилегированные и непривилегированные люди.

Это – моральная сторона дела. А с материальной стороны, со стороны обучения были многочисленные, безыдейные и часто несогласованные уставы, инструкции, наставления, правила и другая объемистая литература, в которой трудно было разбираться и которую, впрочем, никто и не старался поглотить и усвоить, направляя свою энергию и силу на начальственные «коньки». Один любил помпезную «встречу» и красоту парадов, другой – чистоту в кухне, разновесы, мерные ведра, машинки для чистки картофеля, доски с «раскладкою», ящики для «порций» и т. п., третий увлекался «подготовкой учителей для молодых солдат», четвертый просто любил «посидеть в доброй компании»… И подчиненные знали все эти «коньки» и в соответствующем направлении «натаскивали» вверенные им войска.

Возьмите приказы о смотрах за старое время, и вы увидите все ничтожество предъявляемых войскам требований. Все вертятся вокруг формы и внешности и больше того – вокруг мелочей строя, а иногда (очень часто) – только парада, для коего существовал целый кодекс правил, на незнании коего «проваливались» многие почтенные и боевые офицеры! Интервалы, дистанции, равнение, салютовки, рапорты, форма одежды – занимают главное внимание начальства. Оно не старается научить подчиненных делу, передать им свои знания и опыт, изучить подчиненных, направить их на работу… Смотры в большинстве случаев были – «отбыванием номера» или «наезжанием протонов» для одной стороны и «очко-втиранием» для другой. Внешность доминировала во всем и везде. Главное забывалось в заботах о мелочах, форме и всякой «видимости».

Дело уходило далеко на задний план в погоне за карьерой, которая делалась связями, протекцией, знакомствами, угодливостью, формой и внешностью.

Если вы возьмете список старших начальников (от начальника дивизии и выше) в какой-нибудь период? то вы увидите все людей с большими связями или средствами (хотя бы растраченными уже) и преимущественно из привилегированных войсковых частей. Если же встретится вам исключение из этого общего правила, то проследите их службу, и вы увидите, что вся карьера этих «счастливцев» есть сплошное непротивление злу, угождение начальству или жестокая преданность мелочам и внешности.

При таких условиях, в такой атмосфере не было никакой возможности работать продуктивно: всякая энергия, всякое понимание грядущего возмездия разбивалась о существующие порядки и тенденции.

А критиковать их открыто дерзали очень и очень немногие, да и те, конечно, не были услышаны, вернее – голосу их не вняли…. Результаты ныне налицо.

Да, военного дела, понимаемого широко, с приложением к народному хозяйству и воспитанию всей нации, – в России не было. Не удивительно, что его не знал – ни стяжатель Ос….ий, занятый хозяйственными соображениями по увеличению своего состояния; ни «блестящий» О…в, ездок и коннозаводчик, опытный «парадер» и весьма слабый воспитатель и учитель подчиненных; ни скромный, честный, но мало способный Д.; ни все их «верхи», допускавшие явное втирание очков себе в глаза.

Не знали его и все те многочисленные представители военного мира, с которыми я встречался на службе и вне ее за долгую мою жизнь!

* * *

Чтобы ближе обрисовать эту фатальную область всеобщего незнания своего дела – я брошу беглый взгляд на прошлое, начиная с впечатлений, оставленных мне Академией Генерального Штаба.

Начну с персонала Академии.

Начальником Академии Генерального Штаба в мое время был генерал Г.А. Леер – военный мыслитель, аналитик, систематизатор и обобщитель. Ему многие обязаны серьезными знаниями и толчком к анализу военных явлений, преимущественно в области применения войск на театре войны, т. е. в стратегии. Но, к сожалению, генерал Леер был только теоретик, никогда не имевший случая применить проповедуемые им принципы на практике, а потому не чувствовавший, что все стратегические принципы – ничто без надлежащего морального состояния войск (без воли к победе), достигаемого воспитанием, общностью интересов или иными возбудительными причинами; а потому он и не сумел вызвать в слушателях ясного понимания и твердого убеждения, что всякие знания хороши, когда они прилагаются на практике для совершенствования своего дела (вообще – жизни) и что приложение стратегических и тактических принципов на войне требует соответствующей подготовки войск и прежде всего их воспитания в духе добросовестности, мужества и готовности жертвовать собою ради достижения общих целей! Прежде всего воспитание (или другой возбудитель духа, двигатель воли), а потом уже стратегия, тактика и проч… Так должны начинаться все военные лекции, дабы слушателям было понятно место излагаемого предмета в общей системе военного дела.

?

Такую статистику дважды я помещал в журнале «Разведчик».

Но лучший профессор Академии и ее начальник был только кабинетный человек, отвлеченный мыслитель в области одного лишь отдела военной науки. Что же сказать о других? Интересны как лекторы были: полковник Орлов, полковник Ридигер и полковник Золотарев. Но все они излагали теорию без указания на применимость ее в русской практике т. е. без критики существующих порядков в целях их улучшения. Об остальных не стоит и говорить.

Для офицеров слушателей Академия, вернее – окончание ее было мечтою, потому что это окончание Академии давало им лишний чин и патент на открытие дверей во все области служебной карьеры, конечно, при добропорядочном поведении носителя патента, т. е. при полной приспособляемости его к существующим порядкам.

Критика существующих порядков, стремление к улучшению их считались в Генеральном Штабе «бестактностью», неумением себя держать и т. п., кто дерзал критиковать и говорить мало приятную верхам правду, подвергались всяким гонениям, служебным обходам и даже исключению со службы.

Что же выносили из Академии ее слушатели, кроме служебных преимуществ?

В области воспитания – ничего, если не считать некоторой дозы «хлыщеватости» и высокомерия, особенно в обращении с серой «армейщиной». В области знаний – очень мало. Немного казенной истории, т. е. истории, не очищенной от нанесенного на нее слоя реляционной лжи и патриотических прикрас. Немало теоретических выводов и принципов по разным отделам военной науки, но принципов, не одухотворенных общею картиною военного дела, т. е. без указания их места в этом деле и условий, при которых они могут быть применены с пользой.

Академия не дала масштаба для оценки исторического материала. Она не научила разбираться в фактах прошлого с целью извлечь из них надлежащее поучение для будущего. Она не указала идеалов, к коим надо стремиться, в области подготовки войск и влияния на них, а область применения войск, в виде деяний великих полководцев излагалась слишком поверхностно, без выяснения всех главнейших условий этого применения. Она не показала – как далека русская действительность в прошлом и настоящем от идеалов и что надо сделать, чтобы приблизить ее к идеалам. Она не зажгла сердец своих учеников горячим желанием внести в русскую военную жизнь свет правды и энергию к совершенствованию. И как она могла зажечь это желание, когда сама не знала русской действительности – русского солдата, русского офицера, русского генерала, русской канцелярии, русской халатности и прочих милых качеств… А если и знала кое-что, то не помышляла говорить, помня, что за критику не похвалят.

Да и зачем критика, если – «велик Бог земли русской»; если – «ничего, да небось, все образуется»; если – «что русскому здорово, то – немцу смерть»; если можно жить спокойно и веселиться в ожидании «грома побед»?… Такова была общая психология, общее настроение русских верхов, даже после поражений на полях Маньчжурии.

* * *

А между тем Академия должна была дать следующее:

Усвоение военной доктрины. Изучение ее принципов и указаний, начиная с идеи существования армии, ее задач и принципов подготовки и кончая принципами применения войск на войне.

Офицер, окончивший Академию, должен быть проникнут чувством долга перед Родиной и сознанием, что военное дело требует от него полного напряжения всех сил и способностей, что главный инструмент, на коем должен уметь играть всякий начальник, есть душа человека, что за ошибки и промахи придется на войне платить человеческими жизнями.

Будем продолжать учиться, будем передавать свои знания другим, но прежде всего – будем хотеть отдать все наши силы тому делу, за которое взялись, коему себя посвятили! Отдать потому, что дело это – наше общее. Оно нужно для обеспечения спокойного труда русского народа, который содержит армию именно в этих целях. Критика обязательна; она открывает пути к улучшениям; она заставляет работать мысль в направлении совершенствования дела.

Так должна говорить всякая военная школа, а тем более Академия Генерального Штаба.

Она должна указывать идеалы, как в образцах военных операций (по всем отделам военного дела, а не только по стратегии и тактике), так и в типах людей, руководивших этими военными операциями и подготовлявшими все средства для них. Ученики Академии должны глубоко запечатлеть в себе эти идеалы и приобресть непреодолимое желание приблизиться к ним.

Анализ таких человеческих типов, как Великий Император французов, Густав Адольф, Тюрен, Фридрих Великий, Суворов, Великий Петр, – раскрыл бы тайну их успехов и дал бы ученикам Академии ключ как для подготовки орудий войны, так и для применения их на войне.

Даже беглый перечень свойств этих людей указывает на их идентичность, а следовательно, ясно говорит – куда должно быть направлено внимание и силы военного при соображении своего поведения и в чем именно следует подражать великим людям (хотя бы только «стремиться» подражать).

Подвижность и выносливость физическая, умственная и моральная давала всем великим полководцам возможность везде быть, всюду поспевать, все видеть и все знать. Простота личной жизни, нетребовательность в пище, одежде; ограниченность в потребности отдыха (сна), отсутствие ритуала в деловых сношениях – давали в их распоряжение значительное число часов для продуктивной работы. Этими часами они и пользовались, не только для чтения бумаг и приема докладов (кабинетная работа), но для знакомства с действительным положением вещей и для поверки исполнения отданных распоряжений и для личного влияния на подчиненных, и для влияния на ход событий в решительные моменты.

Возьмите, например, Императора Наполеона I-го в период Аустерлицкой, Иенской и даже Бородинской операций. Когда все спят – Император (не просто – генерал) бодрствует! Только что поднимается солнце над горизонтом (Аустерлиц, Бородино), а он объехал уже всю позицию! А между тем еще вчера он был на этой позиции поздно ночью, поверяя службу передовых частей и знакомясь с настроением войск (переходил от костра к костру)! Под Иеной (1806 г.) Император выезжает (не в коляске, а верхом на коне) вечером на перекресток дорог и под сильным дождем руководит лично выходом войск на указанные им участки позиции! Только поздно ночью он возвращается в избу, спит на соломе, а в 4 часа утра он вновь среди войск!

Помилуйте, говорят мне на это, – тогда были совсем другие условия войны и боя: тогда армия в 100 тысяч занимала по фронту 10–12 верст, а ныне она занимает 60–120 верст. На это отвечаю: для ударов (для прорывов) и ныне армии не занимают больших фронтов; но если принять во внимание всю обстановку нынешнего боя, то Императора Наполеона можно приравнять в его операциях хотя бы к нынешнему командиру корпуса? Но за три года мировой войны, побыв на всех участках русско-германского фронта, я не видел ни одного командира корпуса, который проделал хоть раз то, что делал Император французов много раз.

Так же поступали и другие великие полководцы и просто хорошие генералы («les grands capitaines»).

У нас любили хвастать Петром Великим, Суворовым и Скобелевым. Но как обидно должно быть великим людям – когда произносят их имя, не изучая существа их дел и не следуя их примеру?!

Суворовскими афоризмами пестрели стены казарм – для вящего умиления начальства. Но никто даже не пытался вникнуть в сущность поведения этого Великого Полководца, в его систему воспитания войск, обучения их, влияния на них и пользования ими на войне!

Если Суворов не имел таких блестящих операций и в таком масштабе, как Наполеон, то только потому, что не имел его «возможностей», работал и жил в иных условиях, но в деле воспитания войск и воздействия на них Суворов не уступает нисколько Великому Императору французов. Он знал солдатскую жизнь не понаслышке и не по наблюдениям издали; он знал ее по личному опыту, а потому – умел держать себя с солдатом, завоевывая его при каждом своем появлении; знал, что солдату нужно, как он реагирует на все явления жизни. Суворов знал русского солдата и душою был близок ему. Солдат был предан своему вождю и верил ему, верил в его заботливость о подчиненных, верил в его знания, предусмотрительность и искусство. А потому солдат «суворовский» творил чудеса, и если погибал, то – с верой, что гибнет не напрасно!

В жизни и на службе Суворов был прост до крайности; он ненавидел бездушный формализм и в частности – пошлый конек всей русской военной власти – форму обмундирования, с ее несметными тонкостями и нелепым педантизмом, считавшимся признаком выправки и дисциплины! Он весь был в духе и сердце (стремление, желание, воля). Все знания его были четные, т. е. извлеченные из действительных событий, и соответствовали действительной жизни, а не лживым преданиям и сказкам о ней. Вся наука его сводилась к трем словам: «быстрота, глазомер и натиск». Но сколько надо работать над собою и над своими подчиненными, чтобы развить в себе и в них «глазомер», т. е. умение видеть и понимать виденное (разбираться в обстановке и верно оценивать ее факторы)! Сколько энергии и упорства нужно, чтобы передать другим свою решительность и быстроту во всем или чтобы приучить подчиненных к стремительному и настойчивому проведению раз принятого решения?!

Военный, понимавший обстановку, способный быстро находить решение и настойчиво проводить его в жизнь, готов к войне. Если при этом он умеет подготовить орудие войны и понимает назначение армии – он верный страж Государства, охранитель его существования и развития.

Если бы русские верхи изучали бы только одного Суворова, если бы Академия и вообще школа вложила бы в сердца своих питомцев искреннее восхищение перед деятельностью только своих великих людей – Петра, Суворова и Скобелева – и горячее желание им подражать – мировая война не дала бы массовых отрицательных образцов на верхах русской военной власти; мы не имели бы такой бездны поражений на Германском фронте; мы были бы в Берлине уже в 1914 году и мы не имели бы никакой революции!.. Это мое глубокое убеждение… Но вернемся к Академии.

Кроме идеала полководца и высокого начальника Академия должна была бы показать и тип среднего начальника – командира полка, командира батальона, и тип меньшего начальника – командира роты и взвода, и тип унтер-офицера и солдата. А параллельно с этим исследовать и показать с надлежащими пояснениями всю действительную жизнь русской армии и направления, в коих должно идти ее совершенствование. Суть ведь в том, чтобы подготовить своей армии успех в будущем. А этого можно достигнуть только при правильном знании действительного положения вещей и сопоставлени его с идеалом. Академия должна была внедрить в сознание своих слушателей, что залог успеха на войне, центр всей науки «побеждать» – находится в сердцах солдат (подчиненных). Путь к сердцу солдата очень прост, но требует отказа от эгоизма и эпикурейских замашек, ибо отнимает и время и силы и энергию, уводя все это в сторону забот о подчиненных, в сторону строгого наблюдения за собой и самоусовершенствования во всех отраслях военного дела. Тщательною и постоянною заботливостью о подчиненных приобретается их преданность и даже любовь. Особенно это верно в отношении солдат. А знанием своего дела начальник импонирует подчиненному, приобретает его уважение, веру в себя и даже восхищение перед собой. Это опять-таки особенно верно относительно солдата. Но если первое (заботливость) может дать полные результаты и в мирное и в военное время, то второе – вера в начальника – особенно возрастает на войне, когда подчиненные воочию убеждаются в мужестве, искусстве и предусмотрительности начальника… Я не собираюсь излагать здесь системы воспитания и воздействия на подчиненных, особенно на солдат; однако не могу не подчеркнуть, что заботливость должна выражаться во всем обиходе жизни и службы. Не одна только кухня, одежда, казарма и лазарет должны занимать начальника. Надо позаботиться о полезных развлечениях, об обучении грамоте, о письмах к родным солдата; надо пользоваться всяким случаем, чтобы расспросить солдата о его житье дома, побеседовать с ним, как беседует отец с сыном; передать ему все необходимое понимание службы и ее требования. Начальник должен настойчиво проводить мысль, что на службе ничего не исходит от усмотрения, произвола начальника, а все диктуется законом и явными интересами дела; что все – работники одного дела и только закон возложил на некоторых работников, имеющих особенную подготовку, – особенные обязанности и права. Все требования службы и все свои действия начальник должен объяснять подчиненным, дабы все на службе было всем понятно и логично и чтобы дело не расходилось со словом. Заботливость свою он должен простирать на все, начиная от тщательного оберегания полкового имени, во всем – в знании дела, в мобилизационной готовности, в поведении офицеров и солдат, и кончая – заботами о сбережении сил солдат, также во всем: в нарядах на службу, в занятиях, в работах… Во всем ничего лишнего, ничего ненужного. Но там, где идет полезная, необходимая для дела работа, там надо требовать полного напряжения сил и физических и умственных и моральных, дабы всякая задача исполнялась наилучшим образом, всеми доступными средствами и приемами.

Уважение и доверие приобретается знанием своего дела. Хорошо, если начальник, обучающий солдат, все может не только рассказать, но и показать сам. Необходим пример, пример и пример – в обучении и в воспитании. Вот почему офицеры не должны позволять себе в присутствии солдат, а начальники в присутствии подчиненных того, что запрещено законом или вообще – что предосудительно и некрасиво, например, пьянство, оргии; бесшабашные кутежи, брань, ссоры и т. п., что, увы, было весьма распространено в России. Начальник – от мала до велика – должен крепко держать в руках вверенную ему часть. Он должен знать все, что касается его части. Все должно идти от него и через него. Все повинуется ему и равняется по нем. Но он и за все ответствен. Так должна учить военная школа, особенно Академия Генерального Штаба, своих учеников.

Мало учить: не учить, а – внушать, внедрять в сознание и волю, чтобы все идеалы, указанные ученикам, слились с их существом и светили бы им всю жизнь как путеводная звезда. Ничего этого в действительности не было.

Офицер, окончивший Академию, уносил с собою весьма легковесный багаж знаний теории военного дела, легкую практику в съемке и слабое представление о движении войск на карте, как на шахматной доске, т. е. без вопросов снабжения и без всех тормозов и осложнений тыла и действительной обстановки военной жизни.

* * *

По окончании Академии я избрал местом своего служения Н-й военный округ, как находящийся на важнейшем фронте и как округ, пользовавшийся репутацией «боевого» округа.

Действительность опять не оправдала моих надежд. В качестве «причисленного» к Генеральному Штабу, я был назначен исполнять обязанности старшего адъютанта в Штабе одной из кавалерийских дивизий.

В штабе этой дивизии велась обычная, «текущая» канцелярская переписка, вялая, больше похожая на отбывание номера. Начальник Штаба – милый, воспитанный и галантный офицер – службой себя не утруждал, а на жизнь смотрел с точки зрения: «не волнуйтесь – все образуется». Это был типичный офицер Генерального Штаба из лучших, т. е. незаносчивых, но в то же время умевший всегда держать себя с большим достоинством. Но дело, военное дело в существе его, в глубинах своих, интересовало его мало.

Вновь прибывшего подчиненного он не взял в «обучение», не только в области кавалерии, но и в области канцелярского дела. Пришлось, как и другим новичкам в Генеральном Штабе (как большинству), нащупывать пути деятельности самому. Я подчеркиваю это обстоятельство, ибо считаю, что не только начальник, но и всякий старший обязан учить и направлять новичков службы и вообще своих подчиненных, должен делиться с ними своими знаниями и опытом, должен приобщать их к своим идеалам, к своим понятиям о службе и о всей совокупности военного дела.

Это ведь так естественно: когда человек занят серьезно и искренно каким-нибудь делом, думает постоянно о нем – он делится своими мыслями с окружающими. Как же не поделиться начальнику с подчиненным мыслями о том деле, служить коему они оба призваны «не за страх, а за совесть»? Но за долгую мою службу я не встретил большого числа начальников, которые считали своим долгом учить каждого прибывающего к ним офицера и делиться с ним всеми своими знаниями и опытом, начиная от распорядков в канцелярской работе, краткого писания бумаг и четкой подписи и кончая основами воспитания войск и применения их на войне.

Первое мое «полевое» занятие как офицера Генерального Штаба в кавалерии было – расстановка «линейных» для резервного порядка дивизии перед началом учения. Представьте себе кавалерийскую дивизию, которая становится в резервный порядок по «линейным»! Мало того, лицо, носившее громкий титул «помощника командующего войсками по заведованию кавалерией», утверждало, что расстановка линейных – важное занятие и что от правильности первоначальной постановки дивизии в резервный порядок зависит все дальнейшее учение. Хороши взгляды старого кавалерийского генерала с репутацией «выдающегося» кавалериста!

Правда, впоследствии взгляды эти сильно эволюционировали в сторону подвижности и гибкости строя. Но по существу они остались все же линейными, фигурными и мало пригодными для современной войны. Кавалерия, перешедшая с 1895 года в руки Великого Князя Николая Николаевича, в течение 10 лет проделывала то, чего она не может делать в современной войне и вряд ли делала это и прежде, если не принимать Фридриховских «плацевых» упражнений, коими он развлекал иностранцев, за боевую действительность. Но критика в военном мире не процветала, а тем более критика действий Великого Князя. А потому кавалерия бросилась в 1895 году ревностно изучать требования Великого Князя – Генерал-Инспектора кавалерии. На смотры его посылались делегаты, кои привозили в свои части: чертежи перестроений с командными словами, разные сноровки, а также особенности Великокняжеских требований. Уже летом 1895 года по рукам ходили и были нарасхват в кавалерии листки и целые тетради с чертежами «немых» учений полка, бригады и дивизии. Начальники всех рангов изучали с трепетом эти чертежи, команды и сноровки, чтобы «потрафить» грозному Инспектору. А Великий Князь действительно держал себя сурово и неприступно, как человек не от мира сего, как полубог, но и как единственный носитель каких-то кавалерийских истин и откровений.

Впоследствии для меня было ясно (особенно после Англо-Бурской войны), что наша кавалерия идет ложным путем, увлекаясь плацевыми картинками, совершенно неприменимыми в современном бою. Но тогда я заразился общим трепетом, тем более понятным, что мне, как артиллеристу, кавалерийское дело было известно только по книжкам. Помню, с какою неуверенностью я выехал на первое учение кавалерийской дивизии, как священнодействовал, расставляя «линейных», с каким волнением ждал начальства и начала учения. Мне хотелось проверить мои теоретические познания и поучиться приложению теории на практике. Это было тем более легко на первых порах, что по своей должности адъютанта Штаба дивизии я был скорее простым наблюдателем учения. Но каково же было мое удивление, когда я скоро заметил, что при всем моем невежестве в кавалерийском деле вообще и в дивизионном учении в частности из всех присутствующих на учении чинов я – самый знающий!

Не помню – порадовало ли меня тогда это открытие; но хорошо помню, что я хотел учиться, а не учить других.

Как сейчас вижу себя, штабс-капитана конной артиллерии, причисленного к Генеральному Штабу, в центре группы начальников объясняющим перестроения резервного порядка.

Вспоминаю это не с гордостью, а с горечью, тем более что такое явление, такая необходимость преследовала меня без перерыва всю службу? Почти 25 лет, из года в год, изо дня в день я наблюдал невежество верхов! И какое невежество? Не только то, о котором я говорил выше, т. е. отсутствие военной доктрины и широкого понимания сути военного дела, но даже невежество узкое «уставное»!

Одной простой, бесхитростной добросовестности было достаточно, чтобы овладеть делом, сделаться хозяином и господином положения.

И так во всех случаях, на всех должностях!…

Мне скажут: «ну вот, и хорошо: значит добросовестный и деловой человек мог и вершить все дела и улучшать их во всех случаях?»

О нет, это далеко не так. Старшие (начальники) подчинялись младшим, как пассажиры подчиняются шоферу автомобиля – пока он везет их по избранному пути к намеченной цели. Подчинялись ради своих удобств и благополучия, видя, что дело идет хорошо и что они избавлены от той работы, которая требует иногда значительной энергии и беспокойств. Но критика верхов и вообще все то, что могло вносить неудобства жизни и тем более риск для карьеры, не допускались.

«Хотите ломать себе шею – ломайте сами, но меня не вмешивайте: наше дело – исполнять приказанное».

Так обыкновенно говорил начальник тому ретивому подчиненному, который подстрекал его на протест, возражение, доклад о существенных потребностях войск! Подчинение, вернее – отдача себя в руки младших, наблюдалось в русской армии очень часто. Стоило младшему быть ретивее к делу, как он тотчас же «седлал» своего вялого, ленивого, эпикурействующего или легкомысленного начальника. Явление это приписывалось особенно офицерам Генерального Штаба. Но это не совсем верно: такое явление было везде, где начальник хуже подчиненного знал свое дело и положение вещей во вверенной ему части. Так брали своих начальников «в руки» господа заведующие хозяйством в полках, адъютанты, делопроизводители и другие шустрые и деловитые люди. Особенно часто это бывало с командирами – «гастролерами», т. е. теми, кои командовали полками короткое время или были очень молоды и неопытны в жизни и службе (офицеры Гвардии и Генерального Штаба), или просто были ленивы, или легкомысленны и не занимались, как следует, служебными делами. Так или иначе, но это явление было очень распространено в русской армии и свидетельствует о начальническом неведении даже в узкой сфере своих прямых обязанностей…

После Манчжурской войны многие обрушились на офицеров Генерального Штаба, как на «мозг» Армии. Я же решительно стал защищать их и в печати, и на специальных докладах в Штабе Н-го военного округа.

Я говорил, что Генеральный Штаб есть кость от кости, плоть от плоти всей русской Армии; что для улучшения Генерального Штаба надо изменить в корне все условия жизни и службы Армии и позаботиться об улучшении качеств строевых начальников, кои должны быть учителями и руководителями подчиненных им офицеров Генерального Штаба, а не их учениками и «пешками» в их руках.

* * *

В апреле 1896 года я был переведен в Генеральный Штаб и назначен старшим адъютантом штаба одной из кавалерийских дивизий, стоявших близ австрийской границы. Здесь я прослужил 5 лет, настойчиво отказываясь от иных должностей: я желал овладеть делом, на которое стал, и хорошо изучить все местные условия, дабы быть действительно полезным для тех войск и начальников, при которых служил и которые мне доверяли вполне. Частые переводы, перемены мест, столь практиковавшиеся в Генеральном Штабе, не дают возможности хорошо ознакомиться с положением вещей на каждом месте службы и способствуют дилетантизму на службе. Кроме того, штаб дивизии и есть ближайший к войскам штаб, а я хотел быть ближе к войскам. Наконец, служба в провинции и близ границы более приближает работу войск к вероятной будущей их работе на войне. Я не раскаивался, что отказался от Севастополя, Варшавы и тем более от Главноштабского табурета. Сидя 5 лет на одной должности, постоянно посещая полки дивизии, я хорошо познакомился не только с областью строевого дела в кавалерии, но и с бытом войск, их нравами, хозяйством и всеми особенностями службы армейского офицера и солдата. Мало-помалу я сделался хозяином положения в дивизии, не только в канцелярии штаба, но и в поле на смотрах, на учениях дивизии и на смотрах – экзаменах моего начальства перед лицом грозного Генерал-Инспектора кавалерии.

Если бы я писал сейчас личные воспоминания, я должен был бы рассказать целый ряд курьезных фактов, как, например, в поле, на первом же смотру Великого Князя в 1896 году – дивизией командовал (в прямом смысле слова) не Генерал-Лейтенант Н., а капитан Генерального Штаба! То же было и на маневрах, предшествовавших этому смотру и протекших весьма удачно для Генерала Н.

Радоваться такому явлению не приходится. Я вспоминаю часто Генерала Н., и всегда с чувством нежной любви, как брата, как друга, как сына, но не как учителя в ратном деле.

Это был «поэт любви», человек, благоговевший перед женщиной: рыцарь по воспитанию и увлекающийся юноша по натуре. Я мог бы рассказать о нем много хорошего как о человеке общества, компанейском офицере, добром сослуживце и удивительно скромном начальнике, устранявшем от себя все похвалы за успехи на смотрах и маневрах. Но с точки зрения оценки военных знаний и способностей русского командного элемента, как двигательного центра того организма, который именуется Армией и который составляет не забаву «верхов», а – страховую часть народного хозяйства – с этой точки зрения ни генерал Н., ни кто-либо другой из встреченных мною на службе начальников не были типами положительными, образцовыми в военном смысле, хотя среди них были люди с большими достоинствами.