Текст книги "Любой ценой"

Автор книги: Николай Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

– А вдруг я выиграю? – усмехнулся Думитраш, застегивая с помощью мадемуазель портупею.

– Ну как же вы выиграете? – мило улыбнулась Зи-Зи.

– Выиграю… – еще до конца не выветрившийся хмель заставил Думитраша упорствовать. – А то мне эти летуны надоели…

– Ну и выиграете… Ну и что… – с готовностью согласилась мадемуазель и тут же ласково заглянула в глаза Думитраша. – А разве вам со мной было плохо?

– Хорошо… – кивнул Думитраш, и они крадучись выбрались из комнаты в коридор…

* * *

В старых, обжитых поместьях есть свой непередаваемый шарм. Какой бы вычурной ни была новостройка, как бы ни стремился очередной нувориш перещеголять всех, его усилия все равно остаются тщетными, и пока вековая пыль не осядет на новых стенах строения, оно не приобретет ни респектабельности, ни шарма.

Как раз таким родовым гнездом было именье графа Сеньковского, и именно этот старый дворец облюбовал германский командующий под свой штаб. Самого графа, который перед войной построил на новом месте другой дом, заверили: его семейство может и дальше спокойно жить в своем палаццо с новомодно широкими «итальянскими» окнами.

Генерал – аристократ до мозга костей, офицер в седьмом поколении, терпеть не мог всяческих новшеств (хотя признавал их как решающую силу в новейшей войне и, больше того, весьма умело ими пользовался, снискав этим благоволение и награды кайзера), в ближайшем окружении стремился поддерживать дух уж если не Тридцатилетней, то хотя бы Семилетней Войны.

Вот потому-то у парадного подъезда застыли истуканами бравые егеря, а шустрые мотоциклетки и штабные автомобили, то и дело подвозившие связных и вызванных по случаю срочного совещания командиров частей, тесно грудились на заднем дворе, дабы не раздражать самим своим видом грозного генерала.

Что же до подъезжавших один за другим командиров, то они вынуждены были тут же на скорую руку приводить себя в соответствующий вид и, поминутно отвечая на козыряния штабных, шествовать вокруг дома, дабы чинно подняться по парадной лестнице вдоль застывшей шеренги егерского караула.

И как бы ни старались прибывавшие офицеры казаться спокойно-неприступными, все равно опытный взгляд угадывал в их облике тщательно скрываемую нервозность, поскольку вызов к самому командующему да еще в столь ранний час был явлением весьма исключительным…

Однако «орднунг» есть «орднунг», и ровно с последним ударом часов, пробивших точное время, германский генерал вошел в залу и под дружный треск каблуков приветствовавших его офицеров вбросил в глаз блестящий монокль.

– Господа… – начал он, и собравшиеся вокруг большого стола с расстеленной на нем картой командиры все как один превратились в слух. – Наша разведка, как всегда, оказалась на высоте, и этой ночью я получил сообщение о готовности русских к атаке…

Ни один мускул не дрогнул на лицах прусских офицеров, обращенных к своему генералу, ибо готовящееся наступление противника не было для них секретом.

– Уточним обстановку… – генерал шагнул к столу, и офицеры враз уставились в карту своими моноклями. – На семидесяти километрах фронта русские сосредоточили целых четыре ударных группировки, однако ни одна из них не в состоянии прорвать наш фронт. Сюрприз противника состоит в том, что они в последний момент готовятся объединить какие-то две группировки и их силами нанести главный удар. Естественно предположить, что одна из оставшихся группировок будет наносить удар вспомогательный и еще одна составит резерв…

Генерал пожевал губами и заключил:

– Таким образом, мы получаем три направления главного удара и четыре вспомогательных. На вспомогательных мы уже сконцентрировали пулеметы и создали огневые мешки, а для парирования главного удара нами создана артиллерийская группа. Трудность одна, – командующий строго сверкнул моноклем. – Узнать направление и момент удара. Но и такая возможность у нас имеется. А пока, господа, две превентивные меры. Приказываю поднять в воздух всю авиацию и следить за каждым передвижением русских колонн, и еще, поскольку наш штаб находится на одном из предположительных направлений русского наступления, я распорядился перевести его на новое место. Во второй фольварк этого графа… Как его?…

– Сеньковского, – с полупоклоном подсказал один из офицеров.

– Да, да, именно Сеньковского…

– Но вы же обещали ему, занимая этот фольварк, не беспокоить…

– Ничего. Я думаю, граф поймет, что штаб лучше, чем полевые части. Теперь же, господа, когда вы знаете главное, осталось проверить все на местах и ожидать моего приказа… Я думаю, все ясно?… Ясно… Выполняйте!

– Яволь! – щелкнули каблуками офицеры и дружно двинулись к выходу.

Генерал важно посмотрел им вслед и только в последний момент остановил начальника разведки:

– Герр оберст Кнопф!… Задержитесь…

– Слушаю, экселенц… – Кнопф возвратился к столу.

– Понимаете, Кнопф… – генерал вынул монокль. – Я все-таки опасаюсь, что наши летчики могут проглядеть сосредоточение русских… Леса…

– Понимаю, экселенц… – Кнопф наклонил голову. – Нами уже разработаны дополнительные меры…

– Какие?

– Мы забрасываем в тыл русских три группы.

– Я знаю, Кнопф. И все-таки…

– Важно, с чем мы их посылаем, экселенц.

– Ну?… И с чем же?

– С телефонами и радиостанциями, экселенц. А центральную, ту, что блокирует штаб русских, я приказал обеспечить легким аэропланом.

– Аэропланом? – генерал удивленно посмотрел на начальника разведки. – Как?

– Нашли подходящую площадку, экселенц.

– Значит, вы планируете…

– Да, экселенц, мы собираемся схватить гонца русских. Того самого, что выедет в пять утра.

– Но русские пошлют второго…

– Пусть посылают. Дивизия – не фельдъегерь. Ее не перекинешь на сорок километров за пару часов.

– А мы будем знать, где они собираются наступать, и заодно спутаем им планы, – генерал кивнул головой. – Гут. Что еще?

– Разработана операция «Цвай шпинне».

– Что? Два паука?

– Да. Это две другие группы, экселенц… Те, что с радиостанцией и телефонами. Мы не планируем резать линии русских. Мы к ним подключимся. И все разговоры шифром станем передавать сюда, в штаб. Причем офицер-шифровальщик будет анализировать обстановку на месте, по сумме переговоров, а шифровать и посылать в штаб сразу выводы. Тогда передачи будут короче.

– Гут… гут… – Генерал прошелся вдоль стола. – Шифр… Шифр… У русских ведь тоже будет шифр… А вы с ним справитесь?

– Я уверен, экселенц! Задержка будет минимальной.

– А сколько за это время успеют прошагать их дивизии?… Нет, дорогой Кнопф, нет… Одной уверенности мало. Надо предусмотреть все! С гарантией! Да, я решил!… Мы захватим штаб русского батальона и возьмем шифр! И еще, Кнопф. Как вы планируете переправить радиостанции через окопы и проволочные заграждения?

– Мы замаскировали их под русские санитарные повозки, экселенц. Сейчас ищем проходы…

– Вот! – генерал остановился и ткнул в карту пальцем. – Я думаю, Кнопф, пока мы с боем будем захватывать штаб русского батальона, ваши санитарные повозки пройдут в тыл к противнику беспрепятственно… А?

– Колоссаль, экселенц!

И донельзя довольные друг другом, оба они склонились над столом, принявшись увлеченно отыскивать место возможного проникновения в русские тылы…

* * *

После многообещающего заявления Тумановой и такого неожиданного решения штабс-капитана прапорщик Щеголев от расстройства чувств нахлестался вдрызг и теперь, с трудом оторвав от подушки тяжелую, как чугун, голову, попробовал оглядеться.

– Где я?… – парусиновая палатка поплыла перед глазами прапорщика.

– Так что тут, вашбродь, – захлопотал вокруг офицера неизвестно откуда вынырнувший денщик. – На аэродроме…

– К-какой аэродром?… – захлопал глазами прапорщик.

– Так что докладаю, вашбродь, как вы-с вчера были малость выпимшы, то изволили приказать везти вас прямо сюда. Поскольку как вы есть заступивший на боевое дежурство без сроку.

– К-как без сроку?… – вконец обалдел прапорщик. – К-кто п-приказал?

– Никто, вашбродь, – денщик недоуменно вытаращился. – Вы сами изволили… И промеж господ офицеров объясняли, будто решили вы этот… Как его?… А, той… Приз!… Всенепременно достигнуть… Вот.

– Приз?… – в мозгу прапорщика что-то забрезжило.

– Да вы примите, вашбродь, – засуетился денщик. – Примите… Вот, рассольчику… И стопарик… Враз полегчает.

Перед носом прапорщика замаячила большая, граненого стекла, рюмка.

– Отстань… – прапорщика аж воротило от сивушного духа.

– Примите, вашбродь, – не отставал денщик. – Пра слово, полегчает… Господа офицеры завсегда так делают.

Последний аргумент оказался неотразимым, и, зажмурившись, Щеголев опрокинул рюмку. Средство и впрямь оказалось действенным, так что через малое время прапорщик соображал уже весьма здраво.

– Значит, боевое дежурство… На аэродроме…

– Именно так, вашбродь… Именно… – обрадовался денщик. – И «ньюпор» ваш приготовить велели.

– Что, машина готова?

– А как же, вашбродь, всенепременно готова, – денщик заботливо приводил офицера в порядок. – И механик докладать прибегал. Только спали вы…

Конец фразы явно прозвучал упреком. Щегол ев крякнул и, щурясь на ширь аэродрома, выбрался из палатки. Все вокруг было пронизано свежестью раннего утра. В пронзительной синеве неба таяло перистое облачко, за летным полем желтели соломенные крыши ближнего хутора, а на аэродромной линейке, несколько прячась в тени подступающего леса, выстроились тупоносые «ньюпоры», ряд которых замыкал чудом сохранившийся «фарман-милитэр» с элеронами, свисающими, как слоновьи уши.

– Хорошо… – муть похмелья отступила, и Щеголев, довольно передернув плечами, прислушался.

– Летит!… Вашбродь, герман летит! – завопил чей-то голос.

Щеголев закрутился на месте и, сразу узнав характерный силуэт «таубе», закладывавшего вираж где-то над усадьбой Дзендзеевского, рванул на стоянку.

– Запускай!… – еще издали скомандовал прапорщик и, как лихой гусар, с разбегу запрыгнул в «ньюпор».

Обслуга уже суетилась кругом самолета и, пока прапорщик устраивался в кабине, ему на голову нахлобучили шлем, и механик, вцепившись руками в лопасть винта, крикнул:

– Контакт!…

– Есть контакт! – крутанул ручку магнето прапорщик, и мотор, словно ждавший этой команды, сразу заработал…

* * *

А тем временем делавший разворот германский аэроплан вызвал переполох и у обосновавшихся в усадьбе штабных.

– Герман!… Атакует!… Счас бонбы кидать зачнет!…

Все, кто был во дворе, попрятались, как могли, а унтер-офицер уже торчавший со своей «ФН» на обычном месте, просто нырнул под крыльцо, прикрывшись на всякий случай мотоциклеткой. В то же время несмотря на всеобщий гвалт два фейерверкера из обслуги зенитки тщетно пытались добудиться своего поручика.

– Вашбродь!… Вашбродь!… Вставайте!… Герман летит!

– Герман?… – последнее заклинание оказалось магическим, и поручика как ветром сдуло с кровати. – Огонь! Я счас!…

– Так той, вы ж наказали… – фейерверкеры недоуменно переглянулись. – Так вы ж наказали, чтоб без вас ни-ни…

– Какой ни-ни, мать вашу! – испуская проклятья и путаясь в шароварах, артиллерист поспешно натянул форму и рявкнул: – За мной, олухи!

Все вместе они вылетели к своему «уайту», зычная команда: «Ор-р-рудие!…» – тут же вернула обслугу к своему делу, и зенитка послушно бухнула, повесив высоко в небе белое облачко разрыва.

Словно в насмешку «таубе» закончил разворот возле облачка, затем послышался свист бомб, летящих к земле, и серия взрывов, пришедшихся точно поперек двора, заставила всех, кто еще находился поблизости, ткнуться носами в землю.

Сам командующий, спросонья высунувшийся из окна еще по первому выстрелу зенитки, воздушной волной был откинут в глубь комнаты и, выбираясь из-под кровати, свирепо повторял вслух химический рефрен юнкерской звериады.

Общая тревога, конечно же, подняла на ноги и расквартированных в имении летчиков. Но, пока они, кое-как похватав снаряжение, заводили автомобиль, «таубе» успел отбомбиться, и, когда командующий с опаской снова высунулся из окна, он увидел, как поручик-авиатор тычет кулаком в загривок шоферу, заставляя его гнать машину прямо через свежедымящиеся воронки.

Картина столь решительных действий взбодрила командующего, и он, погрозив кулаком нахальному «таубе», крикнул в сторону адъютантской:

– Авиацию в воздух! Немедленно! – после чего уже с полным достоинством выглянул через окно и тут же заметил, что немецкий аэроплан улепетывает во все лопатки, а в хвост ему заходит грозно рычащий «ньюпор».

– Молодцы авиаторы! Так его, паршивца! Разбудил, мерзавец эдакий…

Мысли командующего приобрели необходимую плавность, и он, подняв телефонную трубку, с привычно командирскими интонациями приказал:

– Дежурный! Узнайте, кто это так быстро взлетел. Что?… Уже знаете?… Прапорщик Щеголев?… Молодец прапорщик, надо наградить… – уже только для себя заключил командующий и удовлетворенно положил трубку на рычаг аппарата.

* * *

Вчерашний кутеж вкупе с бессонной ночью дали себя знать, и когда Думитраш наконец-то подъехал к расположению своей роты, он то и дело бессильно ронял голову на грудь. Возле блиндажа поручик мешком свалился с седла и к нему тут же бросился верный Денис:

– С прибытием, вашбродь!…

– А-а-а… – Думитраш в очередной раз поднял не желавшую повиноваться голову. – Это ты, раздолбай, мамай тамбовский… Вьюк доставил?

– А как же, вашбродь! В наилучшем виде. И разобрал. Как приказывали…

– Разложил, это хорошо… Как у нас, тихо?

– Тихо, вашбродь… Одно только – еропланы германские, как посказились, туды-сюды, туды-сюды, так и шнырят с утра…

– Аэропланы?… – сразу оживился Думитраш. – А ты из вьюка ружье достал?

– Всенепременно, вашбродь! Интересная штука! С трубой, а зачем не знаю…

– Я знаю… Тащи сюда, – приказал Думитраш, и Денис мигом выволок из блиндажа цивильную винтовку с длинным, во весь ствол, оптическим прицелом, приделанным сверху.

– Во, вашбродь! В целости и сохранности…

– Ага… – Думитраш быстро осмотрел затвор и, удовлетворенно щелкнув языком, распорядился: – Пули тащи, «Дум-дум» которые… Знаешь?

– Знамо дело, вашбродь! Сей секунд тащу!

Денис исчез, и тут же, как на зло, сверху начал наплывать близкий гул германского аэроплана. Всю сонливость Думитраша как рукой сняло, и он, завертев головой во все стороны, сердито рявкнул:

– Давай «Дум-дум», охламон!

Денис пулей выскочил из блиндажа и, на ходу разорвав упаковку, подал Думитрашу горсть медных, чуть тронутых прозеленью патронов.

– Звиняйте, вашбродь!… Не сразу нашел.

Думитраш торопливо загнал в магазин патроны с разрывными пулями, прицелился было в налетавший с тыла германский аэроплан и вдруг, зло выругавшись, опустил винтовку. Лицо Дениса, ожидавшего знатного развлечения, отразило явное разочарование, и он, недоуменно посмотрев на поручика, проводил взглядом и германца, и гнавшийся за ним русский «ньюпор», и почему-то круто завернувших в вышине два немецких «фоккера»…

* * *

Каких-то две минуты назад прапорщик Щеголев удачно подловил «таубе» над самым штабом и, стремясь сбить немца именно на глазах у всех, сразу пошел в атаку. Но пилот «таубе» оказался весьма опытным, и германский аэроплан, спикировав чуть ли не к верхушкам деревьев, на какой-то момент пропал из виду, а когда Щеголев заложил крутой вираж, вчерашняя пьянка дала себя знать, и у прапорщика, едва ли не в первый раз за всю службу в авиации, к горлу подступила внезапная тошнота.

Позже, выровняв аппарат, Щеголев справился с минутным недомоганием, но «таубе» уже нигде не было видно и только где-то вдалеке, чуть ли не за версту, угадывались черточки крыльев какого-то аэроплана.

Кляня себя на чем свет стоит, Щеголев устремился в погоню и довольно быстро догнал противника, но это был совсем не «таубе», а «альбатрос», стрелок которого, едва завидев атакующий «ньюпор», тут же послал навстречу Щеголеву упредительную очередь.

Для перестраховки прапорщик кинул взгляд на трос спуска, что тянулся наверх к пулемету и очертя голову кинулся в атаку. Но едва он поймал в прицел удиравший во все лопатки «альбатрос», как увидел, что с собственного гаргрота летят клочья.

– Ч-черт… – выругался прапорщик и, глянув через плечо, вдруг заметил, что его самого атакуют сразу два «фоккера».

Теперь было уже не до легкой победы и впору было самому уносить ноги. Не зная даже, в какую сторону улепетывать, Щеголев закувыркался в воздухе, пытаясь увернуться от неприятельской очереди. Но то ли он сделал ошибку, то ли пилоты «фоккеров» были опытнее, но буквально через минуту «ньюпор» Щеголева угодил в смертельные клещи. Пули засвистели совсем рядом, а стосильный «гном», до этого исправно гудевший, внезапно чихнул раз, другой и вдруг пустил из-под правой щеки полукапота черную струю дыма.

Щеголев еще попробовал было выйти из-под обстрела, но пули продолжали хлестать по приборам, гаргроту, плоскостям, ручка управления безжизненно болталась, и, поняв, что настал момент заботиться о душе, прапорщик в ужасе закрыл голову руками.

– Господи!… Спаси и помилуй, Господи!… Куда ты меня, Господи?… В рай или в ад?… В ад или в рай?…

В клубах дыма аэроплан рухнул на землю, дал страшного козла, зацепился крылом, полетел боком, с размаху ткнулся мотором в траву и чуть было не скапотировал, но, чудом удержавшись хвостом за ветви дуба, так и остался догорать под деревом гигантской свечкой…

От дикого удара привязные ремни лопнули, и прапорщик Щеголев, по-прежнему закрывая голову руками, влетел прямо в открытое окно спальни, угодив точно на кровать, в которой по утреннему времени нежилась юная дочь графа Сеньковского, – волею провидения злосчастный «ньюпор» рухнул прямо во двор графской усадьбы.

Увидев столь ужасную картину, графская дочь сначала отчаянно завизжала, потом, как была, выскочила из постели, с испугу метнулась к окну, за которым полыхал самолет, и наконец сообразив, что случилось, бросилась к кровати где, раскинув руки, валялся смертельно бледный прапорщик Щеголев.

– Вы… кто? – пролепетала она и осторожно потрепала по щеке прапорщика.

Щеголев открыл глаза и блаженным взором повел по комнате.

– Я?… Где?… Кто вы?… А… Я знаю… Вы – ангел… – взгляд Щеголева сполз с личика графской дочки, и прапорщик, умиротворенно вздохнув, погладил слабой рукой ее обнажившуюся грудь. – Какой милый ангел…

– Нахал! – взвизгнула барышня и, ухватив торчавшую рядом на подставке фарфоровую вазу, с размаху треснула Щеголева по летному шлему.

– Я так счастлив… Благодарю… – еще успел произнести прапорщик и провалился в беспамятство…

* * *

Из распахнутого окна в комнату струился свежий воздух, напоенный чудными ароматами. Они напоминали молодость, цветущий сад и незабвенное старое время. И потому, мурлыча бравурный марш, командующий с удовольствием крутил перед зеркалом густо нафабренные усы. Однако за тем же окном, на дворе усадьбы, часто, как сорвавшаяся с цепи собака, лаяла зенитка, и поэтому генерал сердито морщился. Наконец он не выдержал и потянул рукой за шнурок. Тотчас где-то там далеко за дверью прозвенел колокольчик и в комнату влетел вылощенный адъютант.

– Звали, ваше превосходительство?

– Звал, голубчик, звал, – генерал в очередной раз услышал выстрел и недовольно пошевелил усами. – Что там у вас за пальба?

– Стреляют, ваше превосходительство!

– Это я слышу. Кто стреляет? Почему стреляет?

– Все, ваше превосходительство! Германцы, надо полагать, забеспокоились. Ведут усиленную разведку по всему фронту.

– Унюхали что-то, колбасники… Ну-ну… – генерал вспомнил лихую атаку «ньюпора» и снова, теперь уже удовлетворенно, пошевелил усами. – Так, говоришь, гоняют их наши?

– Так точно, ваше превосходительство! Все палят! И авиаторы, и зенитчики, и даже пехота.

– А эти-то с какого дива? – генерал удивленно приподнял брови.

– Так вы ж главного не знаете… – Адъютант хихикнул и тут же вновь сделал строгое лицо. – Но это так, приватное дело.

– Что такое? – генерал вскинул голову. – На войне, голубчик, приватных дел быть не может. Да-с…

– Ну, может, не совсем приватное… – адъютант помялся, но в конце концов выпалил: – Видите ли, ваше превосходительство, мадемуазель Туманова господам офицерам себя в приз вчера объявила.

– Мадемуазель Туманова? В приз? – генерал закрутил головой и с сожалением пожевал ус. – М-да… Она, конечно, штучка… А приз-то за что?

– За сбитый германский аэроплан, ваше превосходительство!

– Ах, вон оно что! – рассмеялся генерал и, услыхав, как в очередной раз пальнула зенитка, одобрительно хмыкнул. – То-то они канонаду открыли… Мда-с… Самому пальнуть, что ли?… Из револьвера… Как по-вашему, голубчик, стоит?

– Стоит, ваше превосходительство, – адъютант оценил шутку и улыбнулся. – Только конкуренция сильная. Вон поручик Думитраш на своем участке тоже вовсю палит. Из винтовки. Потому как Щеголев прямо над ним воздушный бой учинил…

– Щеголев? Тот самый? Что «таубе» отогнал?

– Так точно, ваше превосходительство!

– А где он?

– Не знаю, – адъютант замялся. – На участке Думитраша в последний раз видели…

– Ну так найти! И доложить! Всенепременно!

– Слушаюсь!

Адъютант еще секунду выжидательно смотрел на командующего, но, поняв, что указаний больше не будет, сверкнул безупречным пробором и скрылся за дверью…

* * *

Раздетый до пояса поручик Думитраш удовлетворенно фыркал и с гоготом хлопал себя по плечам, когда стоявший рядом Денис в очередной раз обливал ему спину из ведра. При этом после каждой порции Думитраш еще и подгонял денщика:

– Лей, охламон… Не жалей!

– Да лью я, вашбродь, лью… – держа в руке полотенце, Денис послушно потянулся за вторым ведром, но на всякий случай заметил: – Только б вы кончали плескаться, а то вот и господин подпоручик до вас с делом…

– Где?

Думитраш перехватил у Дениса полотенце и повернулся к своему полуротному Древницкому, только что вылезшему из блиндажа.

– Ну, чего там?

Древницкий не спеша поднялся по ступенькам и, остановившись рядом с Думитрашем, вздохнул.

– Из штаба спрашивают, куда Щеголев подевался?

– А ты что, сам не видел? – Думитраш принялся энергично растираться. – Доложи: самолет Щеголева, преследуемый двумя германскими аэропланами, скрылся в сторону позиций противника.

– Уже докладывал… – отозвался Древницкий. – Не пойму только. Вроде интересуются, а не могли ли мы сами его подбить?

– Они там, в штабе, что, белены объелись? – Думитраш бросил полотенце Денису и зло передернул плечами. – По нему германцы из двух пулеметов били, а мы и вовсе не стреляли тогда. Мы что, по-ихнему, совсем лапти, своего от германца не отличим?

– Да оно-то так, однако ж спрашивают… – Древницкий сердито фыркнул. – И не разберешь еще – то ли всерьез, то ли в шутку. Вы, говорят, там нарочно Щеголева чекалдыкнули, чтоб он пари вашему не мешался.

– Ты чего? – Думитраш внимательно посмотрел на своего полуротного. – Серьезно?

– А хрен их там разберет! – выругался Древницкий. – Вроде как шутят, но, похоже, у них там через ваше пари в мозгах полный карамболь вышел.

– Карамболь!… Мать их!… – Думитраш принялся натягивать поданную Денисом рубаху. – Ты эти шуточки брось, по делу что?

– А по делу, беспокоятся, куда Щеголев подевался? Спрашивают, не видать ли нам отсюда чего?

Древницкий заглянул через бруствер, повернулся к поручику, молча развел руками и, ругнувшись вполголоса, снова полез в блиндаж. Думитраш проводил его взглядом и негромко, для одного себя заметил:

– Увидишь тут что, как же… – потом, обращаясь к Денису, быстро спросил: – Охламон, ты про мадемуазель Зи-Зи знаешь?

– А как же, вашбродь… – Денис понимающе ухмыльнулся. – Всенепременно… Я ж тогда вас, почитай, всю ночь дожидался…

Поручик оценивающе посмотрел на своего денщика и, коротко усмехнувшись, приказал:

– Сегодня ночью записку ей свезешь. Ответ живой ногой мне. Похоже, у авиаторов и впрямь какой-то карамболь вышел… Да еще и в штабе том наболтают черт те чего… – доверительно закончил Думитраш и вслед за Древницким полез в блиндаж…

* * *

Падение сбитого самолета прямо на графский двор учинило всеобщий переполох. Сначала дворня, испуганная полыхавшим как свечка «ньюпором», попряталась, со страхом ожидая немедленного взрыва, но потом, по мере затухания пламени, любопытство пересилило, и первым делом возник вопрос, куда же подевался летчик? Обнаружение же прапорщика Щеголева прямо в спальне у графской дочери вызвало немедленные кривотолки среди слуг и шок у достопочтенных родителей девицы.

Но, как бы то ни было, потерявший сознание прапорщик со всем бережением был перенесен в другую комнату, положен прямо в авиаторском облачении на кушетку и окружен всеобщим вниманием. Вокруг толпились чада и домочадцы и, пока спешно вызванный графский доктор глубокомысленно осматривал Щеголева, а сам граф, сокрушенно вздыхая, поглядывал через окно на все еще дымящиеся остатки «ньюпора», уже целиком одетая барышня, рдея, как маков цвет, в который раз пересказывала примчавшейся позже всех бонне подробности утреннего происшествия:

– Ах, мадам, мне так неудобно, так неудобно, но господин офицер со своего аэроплана перелетел прямо в мою кровать…

– О-о-о… – от удивления глаза бонны полезли на лоб, но она, подавив чисто женское любопытство, тут же занялась воспитанием: – Надеюсь, господин офицер вел себя прилично?

– О да… – барышня скромно опустила очи долу и, стыдливо затеребив оборку платья, добавила: – Но прежде чем потерять сознание, он успел назвать меня ангелом…

– Да, да, конечно… – важно кивнула безукоризненной прической бонна. – Настоящий офицер всегда галантен.

И она со вздохом устремила на Щеголева взгляд, в котором явно читалось сожаление, что удачливый прапорщик влетел не в ее постель. Однако скошенный глаз барышни мгновенно уловил это невысказанное желание, и графская дочка тут же ревниво одарила только что пришедшего в себя летчика взглядом, каким смотрят на законную собственность…

Суматоха в хозяйском доме так отвлекла дворню, что графу даже не сразу доложили, что во двор въехала немецкая автоколонна. Пока длинно-серые легковые автомобили, фырча, останавливались возле главного входа, прибывшая на грузовиках штабная охрана приметила догорающий «ньюпор» и подняла тревогу. Команда: «Ахтунг! Алярм!…» – вызвала решительнейшие действия.

Срочно останавливаясь где попало, грузовики охраны судорожно задергались, и солдаты, попрыгав через борта, вмиг разбежались по всей усадьбе, одновременно заполонив дом.

Только теперь узнав о внезапном вторжении, старый граф всплеснул руками и, в отчаянии воскликнув: «Езус Мария!…» – в сопровождении бонны и доктора помчался встречать незваных визитеров.

На какое-то время всеобщее внимание с русского летчика переключилось на прибывших немцев и, воспользовавшись моментом, барышня подошла к Щеголеву поближе и тихонько спросила:

– Вы на меня не сердитесь?…

– Помилуйте, сударыня, за что? – Щеголев расплылся в улыбке. – Это вы меня извините… Но я, ей-богу, не виноват!

– У меня к вам просьба… – от смущения барышня потупилась. – Пожалуйста, не рассказывайте никому про то… Ну, какая… Я…

– Сударыня! – с жаром воскликнул Щеголев и даже, пересилив себя, чуть приподнялся на кушетке. – Ваш образ навсегда запечатлен в моем сердце! Но об этом, я клянусь вам, не узнает никто!…

Но тут, как назло, сердечные излияния были внезапно прерваны немецким унтером, который бесцеремонно ворвался в комнату и оглушительно заорал:

– Ахтунг!… Руссише офици-ир!…

Перепуганная барышня отскочила в сторону, бравый унтер в избытке рвения чуть было не вцепился в Щеголева, но его тут же поставил на место примчавшийся сюда же начальник колонны, за которым растерянно семенил сам граф.

– Гут морген, – небрежно оттолкнув унтера, начальник колонны, лощеный гауптман, присел на край кушетки. – Кажется, это ви недавно падать на землю?

– Какой там гут морген… – Щеголев приподнялся, посмотрел вокруг себя и обреченно кивнул. – Да, это я свалился…

– И как ви себя чуйствовать? – натянуто улыбнулся гауптман.

– Да вроде ничего… – Щеголев снова опустился на кушетку.

– Очен карашо… Но я, понимайт, это «нитшево», понимайт… – на лице гауптмана даже возникло что-то похожее на сострадание. – Однако служба требовайт задать один, чисто дружеский вопрос… Ваши части уже готови наступайт, правда?

– Мы всегда готовы наступать! – Щеголев вскинул голову.

– О, я, я… – расплылся в улыбке гауптман. – Я ждать на такой ответ и я фсе понимайт. Ви будете доставляйт гофшпиталь, потом лагерь фюр официрен.

– Позвольте, позвольте… – неожиданно вмешался старый граф. – Герр гауптман, тут есть некоторые щекотливые обстоятельства…

– Что есть «обстоятельства»? – гауптман резко встал и строго посмотрел на графа.

– В некотором роде прапорщик найден в постели моей дочери, и ее доброе имя, и наша честь… В общем, я бы просил на некоторое время оставить господина прапорщика здесь… Вы понимаете?

На лице гауптмана отразилось полное непонимание, и он несколько растерянно спросил:

– То есть ви утверждайт, что руссише официр падать на землю и сразу полез к ваша дочка?… Так?

– Да не так, не так! – замахал руками граф. – Просто, когда самолет ударился о землю, господина прапорщика выкинуло из аэроплана, и он через окно влетел в спальню моей дочери.

– И альзо… – физиономия гауптмана расплылась в скабрезной улыбке. – Прямо кровать?

– Именно… Именно так… – сокрушенно вздохнул граф.

– Колоссаль!… – глаза гауптмана загорелись неподдельным восторгом, но он тут же попытался изобразить прежнюю строгость. – Гут. Я все объясняйт генералу. Я думайт, герр генерал разрешает руссише официир оставаться дом до некоторый выздоровлений. Но только под крепкий замок. Ви понимайт?

– Ну конечно же! Конечно… – согласно закивал граф и тут же добавил: – Скажите еще герру генералу, что мы будем рады пригласить его к ужину. Когда он занимал наш фольварк, он обещал…

– Дофольно! – гауптман бесцеремонно оборвал графские излияния. – Я знайт, что обещал герр генерал. Ви будете здесь. Изфольте перебраться в верхний комнат. К прислуга. И еще. Етс орднунг унд бефель. Для руссише официир отдельный комнат фнизу. На фаш усмотрений. А я приставляет зольдат для охрана. By компрене?

– Хорошо, хорошо, – с готовностью закивал граф. – Мы найдем подходящее помещение…

* * *

Под умелым руководством оберквартирмейстера германский штаб быстро обжился на новом месте. Автомобили, мотоциклы и все такое прочее привычно упрятали на задний двор, перед главным входом поставили часовых, догоревший «ньюпор», дабы не нарушать идиллию, растащили по кускам, а самого Щеголева запроторили в комнатушку полуподвала и приставили караул.

Все были при деле, поэтому появление на заднем дворе еще одного мотоцикла с лодочкой прошло незамеченным. Из лодочки вылез несколько утомленный офицер и, отыскав начальника разведки, без всякой помпы доложил:

– Герр оберст, пока все нормально…