Текст книги "Зимовка на «Торосе»"

Автор книги: Николай Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Получилось что-то совсем непонятное. «Малыгин» был передан на всю навигацию нашему Управлению для выполнения гидрографических работ в проливе Вилькицкого. Тяжелая ледовая обстановка вынудила пароход изменить свой план, но появление его у острова Вилькицкого было совсем загадочным. Между тем, «Торос» поравнялся с бортом «Малыгина» С обоих судов раздались крики взаимного приветствия, покрытые громким голосом в мегафон, раздавшимся с мостика парохода:

– Николай Николаевич, здравствуйте! Сегодня во время ледовой разведки от острова Диксона к мысу Желания исчез самолет с ледокола «Садко». На самолете два человека, запас горючего был только на два летных часа. Прекращайте работу и следуйте на розыски по курсу 330°. Пройдите 60 миль и, если ничего не обнаружите, возвращайтесь к Диксону. Сообщите о случившемся на все встречные суда. Несите непрерывную радиовахту.

Новость была далеко не из приятных. «Торос» сейчас же изменил свой курс и полным ходом пошел на северо-запад. В наблюдательной бочке на фокмачте появился штурман, высматривающий в бинокль злополучный самолет.

Невольно закрадывалась мысль, что наши поиски были похожи на розыск иголки, затерянной в стоге сена. Но в данный момент это была единственная возможность оказать помощь гибнущим, и ее надо было использовать до конца.

На горизонте стали появляться отдельные льдины, очень напоминавшие стаи лебедей, сидящих на глади какого-нибудь озера. «Торос» временами менял свой курс, чтобы убедиться, что на воде действительно плавает льдина, а не самолет. Мостик и борта «Тороса» были усеяны людьми. Каждый отчетливо понимал, что при малейшей невнимательности можно не заметить среди плавающего льда крошечную точку самолета, что неминуемо повлечет за собой гибель людей. Наконец, пройдены и заданные нам «Малыгиным» 60 миль. Вокруг только беспредельное море, усеянное сверкающими на солнце льдинами. Начался довольно свежий ветер. Настроение падало вместе с падением барометра, предвещавшего усиление ветра, а следовательно и увеличение опасности для затерянных в море людей.

В эфире носились радиограммы с извещением о несчастьи. «Нерпа», почти заканчивавшая суточную гидрологическую станцию, прекратила работу и тоже устремилась на поиски. С «Малыгина» пришло распоряжение повернуть к острову Диксона и продолжать поиски. Попутный ветер позволил поставить паруса, и «Торос» десятимильным ходом пошел на юг. Вскоре на горизонте показалась «Нерпа», также идущая по направлению к острову Диксона.

Вдруг эфир принес еще одну телеграмму:

«Полученным сведениям самолет Ш-2 найден острове Диксона зпт следуйте своему назначению тчк Благодарим за помощь счастливого плавания».

Эта телеграмма сразу успокоила всех, но и вызвала одновременно чувство досады. Оказалось, что «исчезнувший» самолет и не вылетал никуда. «Садко», стоя в бухте острова Диксона, направляет на разведку льдов самолет, дает ему горючего на два часа полета и никого не извещает об этом. За самолетом никто не следит. Проходит три часа. Самолет не возвращается. Руководство экспедиции на «Садко» поднимает тревогу, срывает с работы корабли… после этого обнаруживает, что самолет и не улетал, собственно, никуда с острова. Чувствовалось, что в организационном отношении экспедиция на «Садко» заставляла желать много лучшего.

Подойдя к берегу для уточнения своего местоположения, «Торос» возобновил прерванные работы.

Первая схватка со льдом

Наша тактика. Переход к острову Попова-Чукчина

Шестого сентября, закончив шестую гидрологическую станцию, «Торос» подошел к кромке сплоченного льда, расположенной в 30 милях к западу от островов Скотт-Гансена. Из наблюдательной бочки, носящей у моряков название «воронье гнездо», были видны сплоченные торосистые льды по всему горизонту, за исключением его юго-западной части. По направлению к югу сплоченный лед разрежался до 7—8 баллов. Линия выбранного нами гидрологического разреза и промерного галса случайно уперлась в залив во льду, вытянутый к востоку. Сейчас «Торос» остановился в самой вершине этого залива, т. е. в наиболее восточной точке, до которой можно было добраться без форсирования льда. Дальнейший путь на восток был закрыт. К сожалению, расположение льда не давало нам также возможности выполнить промер в интересовавшем нас районе по галсам, расположенным нормально к берегу. На восточной и северной частях небосклона всюду был виден белесый отблеск – явный признак того, что там простирался сплошной лед. Из сводок о движении судов мы знали, что «Седов», являвшийся передовым разведчиком всего флота Главсевморпути в западной половине трассы, не может пробиться на восток дальше архипелага Норденшельда. Путь к архипелагу «Седов» проложил с огромным трудом в тяжелом льду.

Ледокол «Ермак» с караваном из четырех судов все еще бился к северо-западу от полуострова Михайлова.

Единственное, что нам можно было еще предпринять при создавшейся ситуации, – это сделать попытку пробиться к югу к берегу материка, где, может быть, существовала так называемая «береговая полынья».

Обычно, после того как сплошной зимний ледовый покров взламывается, под берегом открывается узкая полоса чистой воды, обязанная своим происхождением приливно-отливным колебаниям моря и стоку с береговых возвышенностей талой снеговой воды. В том случае, если отсутствует ветер с моря, береговая полынья может служить для прохода судна, имеющего небольшую осадку. При наличии ветра лед очень быстро подходит вплотную к берегу, и судно, идущее полыньей и не принявшее во-время мер предосторожности, может оказаться в весьма трудном положении. Таким образом, плавание «береговой полыньей» является достаточно рискованным предприятием, но нам необходимо были испытать и это средство, прежде чем отказаться от похода на восток. Сдавать свои позиции без боя мы и не могли и не хотели.

Как бы в подтверждение нашего намерения произвести разведку в прибрежных льдах нами было получено из Гидрографического управления телеграфное распоряжение: «В случае улучшения ледовых условий подойдите к острову Попова-Чукчина для розысков остатков экспедиции геолога Русанова, исчезнувшего вместе со своим кораблем «Геркулес» в 1912 году». Не теряя времени, «Торос» повернул на юг и вошел в семибалльный крупнобитый торосистый лед. Я с большим нетерпением ждал этого момента, так как впервые видел работу деревянного корабля во льдах.

Поведение «Тороса» превзошло все мои ожидания. Несмотря на то, что перемены ходов с переднего на задний и обратно у нашего мотора требовали времени гораздо больше, чем на паровых машинах, «Торос» прекрасно маневрировал и медленно, но верно прокладывал дорогу к берегу материка. Техника плавания во льдах еще не нашла своего отражения в виде исчерпывающих указаний в каких-либо навигационных руководствах, и, пока что, обучение этому искусству у моряков идет по методу изустной передачи опыта от поколения к поколению. Любопытно, что и американские морями, также как и мы, не удосужились составить какое-нибудь капитальное пособие по ледовым плаваниям, но настоятельно рекомендуют в своих полярных лоциях всем новичкам как можно больше проводить времени на мостике идущего во льдах корабля, для накопления соответствующего опыта. В нашей печати можно встретить только отдельные замечания по вопросу о тактике борьбы со льдом.

В частности, в «Лоции Карского моря» имеется небольшой раздел под названием «Плавание и управление судном во льду», дающий несколько весьма ценных указаний по этому вопросу. Однако этот раздел имеет немало и опорных положений. Там совершенно не рекомендуется управлять судном во льду из «вороньего гнезда», так как с этой высоты «…лед кажется сильно раздробленным и сравнительно легко проходимым, тогда как с мостика вахтенный начальник лучше ориентируется, какая льдина подается от натиска судна, которая остановит его, куда рыскнет от толчка о льдину нос судна и как ему будет лучше развернуться между льдинами»…

Весьма возможно, что указанное положение может иметь место при управлении нашими крупными ледоколами, имеющими высокие мачты и, следовательно, высоко расположенные наблюдательные бочки. Что же касается управления обычными судами и, в особенности, такими, как «Торос», судоводителю безусловно удобнее находиться как можно выше. Из «вороньего гнезда» гораздо отчетливее можно представить себе, куда именно надо направить корабль, чтобы продвинуться на нем дальше. При управлении с мостика горизонт наблюдения сокращается, и может оказаться, что штурман будет ударами форсировать лед, в то время как в 50—100 метрах в стороне можно пройти в том же направлении по открытому разводью. С высоты мачты виден эффект удара, и судоводитель может сразу принять необходимое решение в зависимости от новой создавшейся обстановки; при наблюдении с мостика результат удара не виден, так как форштевень закрыт от наблюдателя, и весьма благоприятный момент для развития успеха может быть упущен. В общем, на «Торосе» мы выбрали иной метод управления судном, нежели рекомендованный «Лоцией», и наше «воронье гнездо» имело всегда наблюдателя при плавании во льдах.

В данный момент мы имели дело со льдом, долгое время находившимся под действием солнца. Ледяные поля, хотя и имели толщину в несколько метров, были покрыты многочисленными проталинами, что способствовало их сравнительно легкому раскалыванию. Если бы вместо «Тороса» здесь был ледокол, он смог бы итти, как говорят, ходом. Нам приходилось значительно тяжелее. «Торос» выбирал на своем пути наиболее слабое поле, ударял в него, двигаясь обычным средним ходом, и сразу же после удара давал полный ход. Лед либо раскалывался, и тогда судно шло по образовавшейся трещине, расталкивая края ее в стороны, либо льдины толкались судном вперед до тех лор, пока впереди не образовывался ледяной затор и движение останавливалось. «Торос» отходил для разгона немного назад и вновь бросайся в атаку. В момент удара корабль вздрагивал от клотиков до киля, иногда вползал на лед, кренился и все же, в конечном счете, раздавливал льдину. Работа была тяжелой. Особенно опасным был момент отхода судна для нового разбега. Мощные льдины, раздвигаемые корпусом, сейчас же сходились за кормой, и при заднем ходе как руль, так и винт были под постоянной угрозой опасного удара. Очень важно, чтобы при работе машины назад руль был поставлен в положение «прямо», так как это как бы сужало его площадь, движущуюся навстречу льду.

„Торос“ в бухте Заостровной на острове Таймыре.

Иногда удавалось находить довольно длинные извилистые разводья, по которым мы шли малым ходом, чтобы избежать слишком сильных ударов об лед при крутых поворотах на извилинах разводья. «Торос» был перегружен и поэтому имел чрезвычайно большую инерцию, в чем мы имели уже случай убедиться при посадке на мель в Лямчиной губе. Эта инерция помогала нам форсировать лед, но она же могла явиться причиной настолько сильных ударов, что они уже были бы совсем небезопасны для корабля. Прошло часа четыре, как началась наша первая схватка со льдом. Берег заметно приблизился, и в том месте, куда пробивался «Торос», как будто бы виднелась вода. До цели предстояло еще пробить мили 3—4 сплоченного льда, как вдруг опрометчивая неосторожность едва не сделала одного из наших товарищей калекой.

«Торос» отходил малым задним ходом перед разбегом для удара в большое ледяное поле, которое закрывало нам проход в длинное разводье, тянущееся почти по всему нужному нам направлению. Находясь в «вороньем гнезде», я слышал, как прозвонил машинный телеграф; повидимому, был дан сигнал приготовиться к переднему ходу. Судно по инерции двигалось назад. Вдруг, почти одновременно, я почувствовал, как «Торос» мягко стукнулся кормой об лед, и в тот же момент услыхал громкий крик и падение чего-то тяжелого на мостике. Взглянув вниз, я увидел лежащего на палубе у входа в рулевую рубку вахтенного матроса Васю Шунгина. Поза лежащего была неестественно скорчена, обе руки обхватывали голень. На мостике уже появился лекпом Толстиков.

– Что случилось там?

– Рулевого выбросило штурвалом из рубки, ногу, кажется, сломало.

Несколько человек осторожно снесли с мостика раненого; на руль стал боцман.

– Будем продолжать, Николай Николаевич, руль в порядке! – прокричал мне в мегафон капитан.

– Есть. Бей в ту же льдину!

«Торос» упорно наскакивал на большое ледяное поле, почти сплошь покрытое грунтом, что явно говорило о его прибрежном происхождении. Размеры поля были таковы, что от удара судна оно почти и не вздрагивало. Обойти это препятствие не было никакой возможности. После пяти или шести ударов стало ясно, что «Торосу» этого барьера не преодолеть.

– Стоп, Владимир Алексеевич, надо за аммонал браться.

Подрывание льда зарядами аммонала или какого-нибудь иного взрывчатого вещества довольно часто применяется в практике ледовых плаваний. Однако, должен сознаться, что большого эффекта от взрывов обычно не наблюдается. Дело, конечно, опять-таки в том, что мы не успели еще выработать каких-нибудь определенных правил, как именно надо подрывать лед. Каждый судоводитель действует обычно по своему усмотрению, и в результате противники применения во льдах взрывчатых веществ имеют много оснований к утверждению, что «подрывается не лед, а авторитет подрывника». Подрывание ровного льда совершенно аналогично действию винтовочной пули на стекло, если она встречает его прямо на своем пути: получается отверстие без всяких трещин. Отсюда напрашивается вывод, что если судно не может преодолеть ровного ледяного поля, то и взрывчатые вещества ему почти не помогут. Иное дело, если приходится прокладывать путь в битом торосистом льду различной крупности. В этом случае часто получается так, что какой-нибудь один торос, заклинившийся в проходе между двумя ледяными полями, останавливает движение судна. Форсирование его ударами не дает положительных результатов и только сильнее вколачивает льдину в проход. При таком положении взрывы дают прекрасные результаты. Из нескольких сотен случаев применения аммонала для прокладывания пути судна во льдах, я вывел заключение, что хорошие результаты зависят не столько от веса заряда, сколько от удачно выбранного места взрыва. Второе заключение – это полная безрезультатность «открытых» взрывов, когда заряд взрывается просто на поверхности льда или при небольшом его углублении. Наилучший эффект получается в том случае, когда подрывается во льду как раз то место, которое сдерживает всю массу битого льда, причем взрыв делается на глубине около 1 метра под нижней поверхностью льда. Чрезвычайно важно отметить еще и то, что если лед находится в процессе сжатия, то никакими взрывами нельзя освободить корабль от ледяных тисков. Подрыванием небольших патронов можно только размельчить лед у бортов судна, для того чтобы создать «ледяную подушку» и тем самым избавить борта от давления краями сходящихся ледяных полей. Эту работу надо проделывать очень быстро и по возможности до того момента, как края ледяного поля уже вошли в соприкосновение с бортом корабля.

В нашем случае «Торос» встретил на своем пути обломок многолетнего ледяного поля, вклинившегося между большими пространствами почти невзломанного льда. Толщина поля была такова, что, когда судно выскакивало да него носом, поле почти не кренилось и «Торос», осев кормой, просто соскальзывал с него назад. Подрывание поля аммоналом могло дать положительные результаты, так как структура поля была не однородной и, следовательно, под действием моментального толчка большой силы слабые места поля должны были растрескаться.

– Распорядись-ка приготовить парочку зарядов, Владимир Алексеевич, а я пока навещу Шунгина.

В свое время рулевым было отдано распоряжение: когда дается ход назад – ставить руль прямо без команды. Это распоряжение выполнялось, а вот Шунгин, для ускорения дела, решил только немного перевести руль из положения «на борт», и перо натолкнулось на льдину в положении пол-борта; удар стремительно потянул штуртрос, штурвал пришел в быстрое вращение, рукоятками подхватил Шунгина и выбросил его из рубки…

В лазарете я нашел Васю, обложенного холодными компрессами. Первые приступы острой боли уже прошли, и пострадавший, увидев меня, сделал попытку улыбнуться, что, однако, удалось ему с трудом.

– Вот ведь какая оказия получилась!.. Стою, значит, руки на штурвале, вижу – капитан застопорил машину, ну, значит, сейчас, мол, «полный вперед» и руль «вправо на борт», на заднем-то ходу мы все влево укатывались. Я это уже начал вправо перекладывать помаленьку, а он вдруг, дьявол, как рванет… меня по ногам да по боку. Подняло немного – и в дверь.

– Больно? Шевелить ногами можешь?

– Шевелил, пробовал, а сейчас не могу. Как лежишь спокойно – ничего, а чуть начнешь ворочаться – аж дух захватывает.

– А ты и не ворочайся. Сейчас лед рвать будем, так ты не пугайся.

– Чего его пугаться? На фронте не пугались, а страшнее было.

– Ну, поправляйся. Как встанешь, ребятам накажи, чтобы слушались, когда говорят. Как у него дело, товарищ доктор?

– Ничего, Николай Николаевич, «колеса» целы, через неделю в футбол играть будет, – улыбнулся лекпом Толстяков.

Оптимизм медика был чисто напускной. Выйдя со мной из лазарета, Серафим Федорович сообщил, что Шунгин сможет стать на работу не раньше чем через месяц, так как у него очень сильный удар пришелся по коленной чашечке, т. е. месту, особенно трудно поддающемуся лечению.

На корме гидрологи открыли, на разостланном брезенте, «завод» по изготовлению подрывных зарядов. Аммонал легко взрывается специальными капсюлями и не требует для этого особой хитрости. Важно только, чтобы в заряд не проникла вода. Наиболее простой способ изготовления заряда для подрывания льда следующий: аммонал насыпается в литровую бутылку, слегка утрамбовывается в ней деревянной палочкой, и ею же в прессованном аммонале делается углубление для вкладывания капсюля и бикфордова шнура. После того как капсюль со шнуром вставлены в бутылку, ее горло затыкается промасленной паклей и густо смазывается тавотом. Для помещения заряда на месте взрыва к горлу бутылки мы привязывали веревку длиной чуть больше метра. Второй конец веревки прикрепляли к краю льдины, которую надо было взрывать, после чего шнур зажигался и бутылка опускалась в воду. Длина бикфордова шнура выбиралась такой, чтобы «подрывнику» дать возможность после зажигания заряда отойти на безопасное расстояние от места взрыва. Всю эту операцию нам удалось проделать очень быстро. Секунд через 30 после того как был зажжен шнур, раздался глухой удар взрыва, на нос «Тороса» посыпались мелкие куски льда, и… дорога судну была почти расчищена. Ледяное поле растрескалось в нескольких направлениях, но каждый из получившихся кусков был настолько велик, что «Торосу» предстояла немалая работа.

Снова возобновились атаки корабля. Части поля, одна за другой, раскалывались под ударом окованного форштевня. «Торос» выходил победителем, но победа давалась ему ценой сильно поцарапанных бортов. На льду остались следы краски, а кое-где виднелись и крохотные ворсинки дерева от ледовой обшивки. Потери были невелики, но было бы лучше, если бы борта остались совершенно гладкими. Самое незначительное повреждение обшивки, простая царапина были уже началом откалывания от нее целых щепок. Говорят, однако, что «волков бояться – в лес не ходить». Помня это мудрое народное изречение, мы продолжали наш путь к берегу. Еще несколько сильных ударов, и мы на чистой воде широкого и длинного разводья. Вырвавшийся из плена «Торос», казалось, стрелой понесся мимо ледяных берегов полыньи. Гладкие, сверкающие в лучах заходящего солнца волны симметрично разбегались в стороны от судна. Проходя мимо нашей химической лаборатории, я встретил Сергея Александровича.

– Ну как? Увидели теперь лед?

– Видел, – хмуро ответил химик.

– Понравилось?

– Век бы его, чорта, не видать! Разве это плавание? Из рамок на полках повыпрыгивали банки с реактивами, побились, все смешалось в какой-то винегрет.

– Вперед наука, Сергей Александрович, зато дома будет рассказов на год – вы ведь мастер представить все в натуральную величину.

– Вы вот смеетесь, а нет, чтобы предупредить, что «Торос» превратился в трамвайный вагон, сошедший с рельсов.

– Ну, не грустите, пойдем чайку выпить, сегодня еще предстоит много работы.

Удивительно быстро меняется погода в Арктике. Когда я уходил с палубы, стоял мертвый штиль. Небо было почти без облачка, видимость замечательная. Приближавшийся берег, освещенный заходящим солящем, показывал все свои складки: песчано-каменистую прибойную полосу, отдельные валуны, разбросанные кое-где на склонах холмов. Сами берега были мало интересны. Необъятные ледники когда-то сгладили рельеф суши, и теперь все многочисленные острова так называемых шхер Минина были как бы причесаны под одну гребенку. На первый взгляд даже казалось, что собственно и островов-то никаких нет, а просто тянется ровный материковый берег. Только пристально всмотревшись, можно было различить что-то похожее на длинные и извилистые заливы, глубоко врезавшиеся в прибрежные холмы.

Не успел я рассказать в кают-компании о знакомстве нашего гидрохимика с полярными льдами, как вахтенный матрос передал мне просьбу капитана притти на мостик.

– Что, лед опять?

– Нет. Туман наваливает.

– Как туман? Откуда?

– Вроде будто прямо из воды. Враз все закрывает.

Ничего не понимая, тороплюсь наверх. Вахтенный был прав. Берег еще виднелся хорошо, но в море уже стояла непроницаемая стена тумана, и все небо затянуло низкими серыми облаками.

– Поздравляю, товарищ начальник, с новым представлением, – встретил меня Владимир Алексеевич. – Впереди вон ледяная перемычка, дальше бережок с неизвестными глубинами, а сзади напирает туманчик. Все как по заказу.

– Я думаю, что надо скорее форсировать лед, до того как навалит туман, а то совсем в темноте придется к берегу подходить, если во льду задержимся.

– Есть. Срочно долбить лед.

Из «вороньего гнезда» открылась унылая картина. Пробив перемычку, мы могли подойти к острову Попова-Чукчина, но на восток от него сплоченный лед был вплотную прижат к самому берегу. «Береговая полынья», да которую я рассчитывал, не существовала. К западу от острова лед имел сплоченность в 6—7 баллов. В общем, мы находились на краю такого барьера, преодолеть который было не под силу нашему кораблю. «Торос» медленно подошел к краю ледяной перемычки и, ткнувшись носом в лед, дал полный ход. Вся перемычка шириной метров в 300 была пройдена почти без остановки. Начинало темнеть, пошел мелкий дождь.

– Боцман! Одну смычку каната в воду! Вахтенный, на лот! – скомандовал капитан, когда «Торос», оттолкнув последнюю льдину, вышел на чистую воду, простиравшуюся до самого берега.

Малым ходом, буквально ощупью, мы подходили к незнакомому берегу. На карте он был нанесен достаточно верно по последней съемке нашего Западносибирского отдела, но промер здесь еще почти не делался, если не считать нескольких рекогносцировочных галсов. В лоции рекомендовалось подходить к острову Попова-Чукчина с его западной стороны. Владимир Алексеевич, держа руку на машинном телеграфе, внимательно следил за уменьшавшимися глубинами, сообщаемыми ему вахтенным. До берега оставалось меньше нескольких десятков метров. Рука перевела телеграф на «стоп». Судно по инерции медленно двигалось. На баке боцман вопрошающе посматривал на мостик, ожидая привычной команды «отдать якорь». Вдруг телеграф опять оказался поставленным на «малый вперед». «Торос» ускорил движение. Снова на телеграфе – «стоп».

– А Владимир-то Алексеевич и здесь, видно, своей швартовкой удивлять всех думает, – услышал я разговор между штурманами, собравшимися у шлюпки в ожидании распоряжения приступить к ее спуску.

– Он может! Только вот если на камни сядет – пусть не пеняет. Сюда к нам никто на подмогу не подойдет.

До берега уже было не больше 30 метров.

– Что же, Николай Николаевич, обидно ведь на якорь становиться. Я прямо к берегу пойду.

Я невольно улыбнулся. Ясно, что Владимир Алексеевич пойдет дальше. Другой бы капитан за милю отдал якорь – спокойнее, мол, да и шлюпки есть, а то, что матросам придется выгребать по часу – ну, что же, на то и матросы существуют. У нашего капитана установки были несколько иными. Матрос пригодится для другой работы, а раз глубины позволяют, значит можно итти и на судне.

– Якорь на грунте, – предупредил боцман.

– Трави канат!

В клюзе загремели звенья цепи. Под самым берегом оказался припай шириной метров в пять. «Торос» подошел вплотную к припаю.

– Подать швартовы на берег! – весело крикнул капитан. – Станция Попова-Чукчина, стоянка не более одного года!

– Что ты, голубчик, год здесь собираешься делать?

– Всяко бывает, товарищ начальник. Место зимовки нам определено в бухте Провидения, но раз его сиятельство лед дальше не пускает – я… подожду, но отступать не буду.

– Ладно, утро вечера мудренее. Иди, отдыхай, Владимир Алексеевич, а мы пока обшарим твою «станцию». Как кончим – разбужу. А к берегу ты хорошо подвалил.

– Нельзя, брат, иначе. Знаешь, тут время – деньги, а то возись со шлюпками – канители не оберешься. Хорошей работы! – пожелал нам Владимир Алексеевич и, отдав распоряжение вахтенному помощнику, ушел к себе в каюту.

На берег были заведены швартовы, закрепленные за громадные валуны. Наши собаки с визгом и лаем носились по острову, получив, наконец, возможность размять свои лапы. Дождь усилился… Перед тем как сойти на берег, я получил из Управления грустную телеграмму: «Оставление «Тороса» в Карском море с зимовкой в Архангельске решено окончательно»…

Это было уже отступление, вызванное тем, что на календаре стояло 11 сентября. Телеграмму я решил до поры до времени не оглашать экспедиции. Мы только что взялись за работу, и вдруг… Надо было подождать крепких южных ветров.