Текст книги "Последнее лето"
Автор книги: Николай Почивалин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
– Могу, – неожиданно охотно согласился Быков. Выбритый до сининки, широкоплечий, в тонкой белой рубахе с расстегнутым воротом, он поднялся с рюмкой в руке, поочередно, собираясь с мыслями, оглядел всех и решительно тряхнул курчавой головой:
– Молодец, Саша!
Все расхохотались – речь оказалась еще короче, чем ожидали, хотя и правильной, по существу. Посмеиваясь, Тарас Константинович предложил:
– Ну, что ж, отвечай, именинник. Вон какое выступление обстоятельное!
– Я в два слова не уложусь, – засмеялся Забнев.
Придерживаясь рукой за край стола, он привычным кивком закинул назад густые светло-медные пряди. – А сказать мне хочется одно: спасибо вам всем. Прежде всего, Тарасу Константиновичу – за то, что заставил поступить и все эти годы терпел мои отлучки на сессии и зачеты...
– Ладно, ладно.
– Тебе, Андрей, – продолжал Забнев, – за то, что не донимал нагрузками, щадил...
– С октября кружок поведешь, – пообещал Быков.
– Николая Николаевича – за то, что с его отделением и забот я не знал. А супругу его – вас, Софья Емельяновна, – за то, что Саньку моего выучили, до техникума довели...
Малышев конфузливо покраснел, невзрачная худенькая Софья Емельяновна растроганно шмыгнула носом.
– Диплом я получил с вашей помощью. Вот за это и спасибо вам, закончил Забнев и, поклонившись, стоя выпил.
– А жену-то забыл! – хмыкнув, упрекнул Тарас Константинович.
– А жене, может, побольше, чем всем, спасибо, – просто сказал Забнев. Усаживаясь, он дотронулся до ее плеча, – Елена Сергеевна коротко, почти незаметно прижалась к его руке щекой.
И опять это была правда. Когда-то молоденькая медсестра выходила безногого комбата в тульском госпитале и потом, после войны, сама разыскала его – студента последнего курса техникума, тощим доходягой, на котором, как на вешалке, болталась вылинявшая гимнастерка. Она родила ему сына – второй в семье Александр гостил сейчас у бабушки в Туле, избавила вечно занятого мужа от всех обязанностей по дому и ухитрилась при этом остаться по-прежнему привлекательной; разрумянившаяся от скупой ласки мужа, от добрых слов и глотка коньяку, она благодарно смотрела на всех сияющими синими глазами.
Некоторая торжественность первых минут, хотя и смягченная шутками, рассеялась: мужчины, выпив и основательно закусив, разговорились, задымили папиросами, с ленцой посматривали на экран телевизора.
В дверь постучали; удержав на месте жену, Забнев вскочил, подхватил в углу костыли.
– Петр, наверно.
Подталкиваемый хозяином, Петр внес в растопыренных руках ящичек с клубникой "викторией", смущенно отказываясь:
– Да я на машине, спасибо. Во – как ляленьку...
довез!
– Не спорить! – весело прикрикнула Елена Сергеевна. – Штрафную ему, Саша!
– Давай-ка, Петр Петрович, держи. – Забнев вылил в фужер остатки коньяку.
Петр принял посудину, покосился на Тараса Константиновича, – тот, вроде бы случайно, наклонил кудлатую голову.
– Ну, с праздничком! – Петр прицелился и одним махом выпил, двинув большим, как все в нем, кадыком.
Ел он завидно, ворочая мощными челюстями, и все еще смущенно оправдывался:
– Оголодал я – без своей стряпухи.
– А если она не вернется? – словно невзначай спросил Забнев, незаметно, для шофера, подмигивая.
– Как так? – Петр начал жевать медленнее.
– Да как? Помоложе найдет.
Петр женился недавно – все присутствующие были у него на свадьбе и знали, что он немножко ревнует свою молоденькую жену: он был значительно старше ее. Похожая на девочку, плясунья и песенница, она уехала погостить к матери в город.
– Разыгрываете, да? – догадался Петр и успокоенно принялся за следующий кусок пирога.
Все улыбались, за Петра вступилась одна хозяйка.
– Дайте человеку поесть спокойно, вот привязались.
Ешьте вон лучше ягоды. Первые же!
Елена Сергеевна щелкнула выключателем – куполок абажура наполнился мягким зеленоватым светом, клубника в ящичке ярко заалела.
Забнев понюхал крупную, с белым бочком ягоду, съел ее, не очень одобрительно покачал головой.
– Нет, Тарас Константинович, – сорт менять надо.
Все-таки малосахаристая.
– Давай подумаем.
– А что? Съездим в Подмосковье. У них там "мице шиндлер" водится – куст почти полкилограмма дает. И вид, и вкус! Капризен к почве – так у нас земли не хуже.
Может, еще и получше. – Забнев, увлекаясь, тряхнул светлыми прядями. Или сорт "абрикос". В книгах так и указывают: исключительно высокие вкусовые качества!
– Саша, Саша, – попеняла жена. – Опять лекция? Не увлекайся.
– Это он по инерции, после экзаменов, – усмехнулся, украдкой позевывая, Быков.
– Ты свои обязанности хозяина забываешь, – напомнила Елена Сергеевна.
– Слушаюсь, исправляюсь! – Забнев наклонился, выудил из-под стола бутылку "столичной".
Сославшись на то, что ему еще нужно подумать о выступлении на завтрашнем партсобрании, Тарас Константинович, не слушая возражений, попрощался. Насчет выступления он, конечно, немного схитрил – такие вещи нужно делать утром, на свежую голову. Просто устал, сказалась и рюмочка коньяку, которую он теперь разрешал себе только в исключительных случаях. Да и не хотелось к тому же стеснять в такой день и других:
народ собрался молодой, крепкий, бутылочка армянского, как он убедился, была только началом...
Дома он сразу лег, с одобрением прислушиваясь к голосам за стеной и представляя продолжение застолья.
Жаль, что не досидел до песни – обычно ее начинают Малышевы, у них красивые голоса. Когда они садятся рядом, касаясь друг друга плечами, негромко и согласно заводят "Тонкую рябину", невыразительные их лица мгновенно преображаются. Потом в песню вольется высокий и ликующий – как трель жаворонка в майском небе – голос хозяйки, потом, повременив, сдержанный басок Быкова, а Петр, подперев голову огромными кулачищами, будет шумно и жалобно вздыхать. Славный народ!..
Взошла луна, четко очертив – в раскрытом окне – контуры березки; в комнате стало призрачно, серебристоголубовато. Голоса за стеной, оказывается, уже стихли, сколько Тарас Константинович ни вслушивался, тоже, значит, разошлись, всем вставать рано. Зато в тишине явственно обозначились другие звуки: сердитый девичий шепот и вслед за тем отчетливый шлепок: так обычно бьют по слишком настойчивой руке.
Все это было настолько похоже на свое, давнее, что Тарас Константинович тихонько засмеялся. Когда-то, еще при царе Горохе, он вот так же сидел под чужими окнами со своей девушкой. Она так же возмущалась, дралась, а потом, стихнув в его железных руках, сама впервые дала ему полураскрытые, пахнувшие парным молоком и семечками губы...
Возмущенный шепоток прервался, словно захлебнулся, – Тарас Константинович глубоко и удовлетворенно вздохнул. Жизнь шла своим чередом.
6
Заседали в помещении столовой. Все четыре окна были открыты, – на улице, за крышами домов, мягко закатывалось солнце; носились на велосипедах мальчишки, смешно подпрыгивая на педалях; тянулись к клубу принаряженные девчата.
Собственно говоря, доклада в его прямом значении не было: Тарас Константинович просто, обстоятельно рассказал собранию о том, что сделано по подготовке к уборке, и теперь внимательно слушал выступления. Говорили коротко, по существу – чувствовался стиль Быкова.
Стоя на одной ноге и придерживаясь рукой за край стола, – хотя, как и всякий раз, его дружно предупреждали: "сиди, сиди!" – Забнев кивнул в сторону заведующего центральным отделением:
– Мы с Николай Николаичем объехали нынче все участки. Прикинули. В среднем на круг яблони дадут по сто – сто десять центнеров с гектара. Так, Николай Николаич?
– Так, – смутившись оттого, что все оглянулись, подтвердил Малышев.
– Тогда помножьте эти центнеры на восемьсот пятьдесят гектаров наших основных садов...
Цифра по совхозу получалась почти астрономическая, по столовой поплыл шумок; с некоторым сомнением взглянул на Забнева и Тарас Константинович не перехватывает ли?
– Так, товарищи! – Перестав держаться за стол, главный агроном азартно взмахнул рукой. – Такого урожая мы еще никогда не получали. Теперь самое главное – собрать все это богатство.
Собрание, по всем признакам шедшее к концу, снова всколыхнулось. Опять заговорили о расширении упаковочного сарая, о таре – корзинах и ящиках, о стружке, лестницах, о плохих дорогах и о необходимости пересмотреть договоры на поставку яблок. Тарас Константинович, делая пометки, довольно посапывал; становилось ясно, что кое за ч-ем придется ехать в область цыганить, как называл он про себя такие поездки, – своими силами тут не обойдешься.
Летние работы в садах совпадали по времени с уборкой зерновых, разговорились и коммунисты других, иеплодовых отделений, или, как их в шутку называли в совхозе, сухопутных. Попросил слова и Игонькин. Притомившиеся от внимания люди оживились, как если бы перекур объявили.
Все выступали с места, – Игонькин, представительный и сосредоточенно-нахмуренный, вышел к столу президиума, налил в стакан воды и с видимым удовольствием выпил. Тарас Константинович посмотрел на него с легкой неприязнью и завистью одновременно. У самого у него давно во рту пересохло, а вот не догадался, не до того было...
– В дни, когда наша страна... – как всегда торжественно, с запева, начал Игонькин.
Кто-то вроде бы по необходимости выразительно кашлянул; Тарас Константинович не без интереса покосился на Быкова – они сидели плечом к плечу: по выбритой скуле секретаря катился, взбухая, желвак.
Тарас Константинович в этом отношении был закаленным. За долгие годы на больших и малых заседаниях он научился мгновенно отключаться, едва становилось ясно, что кто-то попусту балабонит, думал в это время о чем-то своем, и так же натренированно при первой же дельной фразе подключался снова. Игонькин поговорить был мастак, – Тарас Константинович глубокомысленно прикрыл ладонью глаза, усмехнулся. Брось, как говорят, этого Игонькиыа на масло – он так же бойко, заглянув в книжечку, будет докладывать: "Первым сортом выпущено столько-то, вологодским – столько-то, все в ажуре..."
Порассуждав на общие темы – о текущем моменте и ответственности, о задачах и долге, Игонькин меж тем перешел на конкретные дела своего отделения, чутко – на какую-то минуту – опередив неизбежные возгласы:
"покороче". "Ловок мужик!" – восхитился Тарас Константинович, как и все, теперь внимательно слушая.
Управляющий толково рассказал о том, как отделение подготовилось к страде, напомнил о своевременной подвозке горючего и заверил, что уборку астафьевцы проведут организованно, в лучшие сроки. Последнее его критическое замечание вызвало даже общее одобрение.
. – Я откровенно должен сказать, товарищи, – чувствуя внимание и вдохновляясь им, воскликнул он, – с такой связью, как у нас, оперативно работать нельзя! То линия на повреждении, то еще какая-то чертовщина, простите за выражение! Два часа сегодня не мог до конторы дозвониться. Пора ставить вопрос о выделении всем руководителям отделений легкового транспорта. И ставить его нужно понастойчивее, Тарас Константинович, – не бедняки! А начать можно хоть сейчас. Скоро выйдет из капиталки второй "газик" – отдайте его в любое крупное отделение. И будет в ажуре!..
На место Игонькин вернулся с неторопливым достоинством человека, выполнившего свой долг, сдержанным кивком отвечая на одобрительные улыбки своих коллег – заведующих отделений. В принципе его замечание было совершенно правильным – Тарас Константинович понимал это не хуже других, но с предложением отдать второй "газик" наиболее крупному отделению сиречь в Астафьевку же, – намек был слишком прозрачен, – согласиться не мог. Передать машину он давно уже решил главному агроному.
Кончили поздненько. Когда Тарас Константинович, Забнев и Быков вышли из столовой, в лицо им сыпанули густые высокие звезды; где-то у садов, в теплой фиолетовой мгле, вздохнула гармошка, звонкий девичий голос дробно и беспечально выговорил:
...Я домой, и ои домой.
Зарастайте, наши тропочки, Зеленою травой...
Тарас Константинович выждал – новой частушки не последовало, довольно сказал:
– А ничего нам подкинули, а? В область, друзья, завтра еду.
На крыльце кто-то уже сидел – Тарас Константинович подосадовал: больше всего хотелось сейчас сполоснуться да поужинать, а не разговоры разговаривать.
Э, да это вроде москвичка!..
Морозова, в белом платочке, проворно поднялась навстречу, оставив на ступеньках какую-то корзинку.
– Здравствуй, Константиныч. А я, видишь, – сижуподжидаю.
– С приездом, Анна Павловна! – Тарас Константинович от души тряхнул ее руку. – Ну, как путешествовала?
– И не говори! Белый свет повидала. Уж такое тебе спасибо! Утром прибыла, а к вечеру, видишь, сюда уж подалась. Как молоденькая!
– Ну, так пойдем ко мне, чего мы тут – на улице?
Чайку попьем, расскажешь, как да что.
– Нет, Константпныч, ты уж отдыхай. – Морозова энергично затрясла головой. – Я и ела и пила, не чуешь разве – винцом от меня попахивает? У своих загостила.
И тебе вот подарочек принесла.
Она наклонилась, достала из корзинки кулек.
– Это чего ж такое?
– Вишенка тебе, черешня.
– Да зачем, Анна Павловна? У нас ее скоро у самих видимо-невидимо будет.
– То своя, а это дальняя. Ты уж не обижай, и так чуть довезла.
– Ладно тогда. Понравилось, значит, там?
– Говорю, и сейчас ровно с крылышками бегаю!
– Лучше, чем у нас?
– А вот это ты не скажи! – весело не согласилась Морозова. – Места-то у нас не хуже, нет! Иду я это утром со станции и не нагляжусь...
– Погоди, погоди – ты что ж это, пешком?
– Ясное дело. А что ж такого?
– Неужели позвонить не могла? Меня нет – Забневу. Или уж Игонышну ведь восемь километров.
– Да ну еще! Ноги-то свои, не купленные. И терпежу, сказать тебе, – не хватило. – Морозова тихонько и почему-то смущенно засмеялась. – Ты уж помянул его, Игонькина-то. Так попрошу тебя, Константиныч: скажи ему, шалопуту, – пускай меня опять на работу возьмет.
– Неужели пойдешь? – ахнул Тарас Константинович.
– Пойду, Константиныч, ей-богу, пойду. Ровно я десяток годов скинула, веришь? Нагляделась там всяких – да что я, всех немощнее, что ли? Отдохнула – чего это годок еще не поработать? А он, Игонькин твой самый, по легкости своей на смех еще при людях поднимет – оконфузит.
"Ай да старая!" – покрутил головой Тарас Константинович. Долгого суматошного дня позади как не было.
7
Директор треста встретил Тараса Константиновича как всегда, радушно, усадил в глубокое кресло, устроившись в таком же напротив, расспросил о здоровье и только после этого полушутя, полусерьезно упрекнул:
– Как же так, Тарас Константинович? Сначала к секретарю обкома идете, а потом уж сюда – в родной дом, можно сказать. Не по инстанции вроде.
Был он молод, хотя успел несколько лет проработать директором пригородного совхоза, и по молодости самолюбив; сказал он это, улыбаясь, но глаза из-под модных в тонкой золоченой оправе очков смотрели обиженно. Мужик он был симпатичный и дельный, – Тарас Константинович решил сыграть в простачка, хотя про себя порадовался: секретарь, значит, уже позвонил, и разговаривать теперь будет легче.
– Да ведь как, Семен Семеныч? Без всякого умысла – ей-ей! Столкнулись в коридоре, он и затащил к себе. Мы ведь старые знакомые. Вот уж не думал, что он тебе звонить будет. Так ведь просто – посоветовались...
Относительно старого знакомства Тарас Константинович не слукавил: это был тот самый секретарь, который когда-то попросил директора плодосовхоза показать, как он неосторожно выразился, садик. Теперь во всех затруднительных случаях Тарас Константинович шел прямо к нему, убедившись, что высокая поддержка никогда лишней не бывает.
– Я, конечно, шучу, шучу, – сделал точно такой же ход и директор треста, стекляшки очков не смогли скрыть быстрой смешинки. Он прошел за свой стол, взял ручку. – Ну, выкладывайте претензии, Тарас Константинович.
Претензий, а вернее просьб, накопилось порядочно:
гвозди, тара, стружка, химикаты, наряды на кровельное железо, лес, Тарас Константинович перечислял, не заглядывая в блокнот, тихим скорбным тоном погорельца.
Список получился внушительный; директор без колебаний поставил в нем несколько утвердительных галочек и, в чем-то засомневавшись, потрогал авторучкой хорошо выбритый круглый подбородок.
– По яблоку три годовых плана нынче дадим, – словно между прочим, сообщил Тарас Константинович.
– Да ну? – Директор посмотрел на него с возросшим интересом и недоверием одновременно. – Неужели три потянет?
– А я разве тебе, Семен Семеныч, когда очки втирал?
– Нет, конечно. – Директор треста подоткнул левой, свободной, рукой очки, засмеялся и быстро, будто боясь раздумать, расставил остальные галочки. – Ну, все будто.
– Да где ж все, Семен Семеныч? Теперь – самое главное.
– Тарас Константинович, побойтесь бога! Чего еще?
– Денег-то на жилстроительство не даете.
– Вот чего не могу, того не могу. – Директор пожал плечами с сожалением, но совершенно определенно, – Вам в прошлом году давали.
– Прошлый год – что прошлый снег.
– Ничего не могу, Тарас Константинович.
– А нам без нового дома – вот так! – Тарас Константинович выразительно чиркнул по шее ребром ладони.
– Всей бы душой, Тарас Константинович.
– Ни пенсионеров, ветеранов своих, ни прегреть, ни новых принять, продолжал дудеть в свою дуду Тарас Константинович, приберегая про запас еще один козырь.
– Все понимаю, Тарас Константинович.
– А секретарь обкома сказал, что обещал ты поддержать. – Глаза директора совхоза смотрели теперь в упор, цепко поблескивая. – Определенно вот так и сказал. Давай звякнем – долго, что ли?
– Тарас Константинович, – взмолился тот, – я ведь не так ему говорил. Я обещал в конце года, после баланса, прикинуть.
– А нешто я сию минуту требую? Мне лишь бы фундамент заложить, задел сделать. Важно начать, сам понимаешь.
– Ох, Тарас Константинович! – Директор треста не то одобрительно, не то укоризненно покачал головой. – И что вы на меня все лето давите? Вам что, на будущий год ничего не надо будет?
– Мне – нет, это верно.
– Это как же так? – Директор чуть опешил и пытливо взглянул, начиная что-то понимать.
Тарас Константинович кивнул, подтверждая его догадку.
– Точно, Семен Семеныч. Пора... Проведем лето, уберемся и – баста. Потому, как говоришь, и давлю. Почестному – охота все на ходу оставить.
– Жалко! – очень непосредственно вырвалось у директора, светлые его брови, задевая золоченые дужки очков, поползли к переносью. – Может, хоть годик еще, Тарас Константинович, а?
– Спасибо, конечно, на добром слове... Только и старому коню на отдых надо.
Обстановка в кабинете неуловимо изменилась. Пять минут назад один из собеседников, играя в простачка, жаловался, канючил, добиваясь своего; другой, так же хитря, изворачивался, постепенно сдаваясь, – все было как всегда, когда они встречались. Сейчас не было ни шуток, ни привычных деловых хитростей: два уважающих друг друга человека говорили впрямую, каждый посвоему волнуясь. Директор треста вышел из-за стола, зашагал по просторному кабинету; из-под насупленных бровей директор совхоза следил за ним благодарно и растроганно – в душе, и насмешливо – внешне.
– Старый конь борозды, говорят, не портит, Тарас Константинович. Не забыли?
– Портить, может, и не портит: втянулся, привык в упряжке ходить. Зато с таким конем другое случается:
идет, идет, да и станет – задумается. К чему ж это?
– Нет, не представляю, что вы уйти можете! – Директор треста остановился, в полном недоумении развел руками. – В моем понятии вы как будто всегда там должны быть. Другой кто-то может уйти, я могу, а вы – нет.
– Всякому овощу – свой срок. Да я ведь еще не завтра ухожу. – Тарас Константинович усмехнулся. – А ты что ж, начальник, .думал, что я Забнева по капризу не отпускаю? Как собака на сене – ни себе, ни людям?
– Доложил уже? – засмеялся тот.
– Еще бы! Хорош бы я был, если б мой первый помощник про такое смолчал. Себе готовил, Семен Семеныч. А иначе эдакого работника сам бы тебе давно рекомендовал. Его сейчас на любой совхоз ставь – и спокойным будешь.
Покряхтывая, Тарас Константинович поднялся – коренастый, почти сплошь седой; не уместившиеся на лице морщины сбежали на шею, раскроив ее темную дубленую кожу на затейливые квадратики; выдавленные на коленях брюки и клетчатая, с разрезанными фалдочками летняя рубаха навыпуск только подчеркивали его уже действительно почтенный возраст.
– Вы бы хоть, Тарас Константинович, звонили почаще, – огорченно сказал управляющий.
– Вчера и так весь день ручку крутил – на повреждении, и все. Поеду завтра в узел связи ругаться. Не дело: то город не допросишься, то до отделения не дозвонишься. Мне бы вон такой агрегат, как у тебя. Нажал – и шпарь.
Тарас Константинович кивнул на внушительный телефонный аппарат с белой полоской пластмассовых переключателей, в голосе его прозвучали завистливые нотки.
– Да он только в городе удобен, – Директор треста оживился. – Тарас Константинович, а чего бы вам рацию не приобрести? Степанченко вон покупает.
– А на шута она мне? Степанченко – модник, ухарь.
У этого на штаны не хватит – галстук купит.
Зазвонил телефон, управляющий привычно щелкнул клавишей, поднял трубку.
Пока он говорил, Тарас Константинович, перебирая в уме, не забыл ли чего, машинально оглядывал кабинет – ковровую дорожку от двери до стола, диван, легкие зеленоватые шторы на раскрытых окнах и – с некоторым удивлением – расправленный на вешалочке в углу светлый пиджак.
– Семен Семеныч, неужто в такую жару пиджак носишь?
– Боевая готовность номер один, – засмеялся директор. – Как сигнал на верха идти, так и надеваю.
– Это к чему же?
– А как же – порядок. Все так делают.
– То-то я нынче у одного начальника это же видел.
И пиджачок вот так же аккуратненько налажен и удавочка даже висит – у тебя вон нет. Так не подумал, что к чему: жарко, мол, вот и скинул. Тарас Константинович усмешливо покосился на свои брюки и распашонку. – А я-то, провинция, и в обком так ходил.
– Вам можно: вы – с первой линии, так сказать, С производства.
– Ясно. – Тарас Константинович, уразумев, кивнул, – А по-моему, показуха это. Тоже мне – этикеты придворные! В такую жарищу – ради проформы. Глупость ведь несусветная!
– Да ну, Тарас Константинович! – Директор, опешив, улыбался, сглаживал, но глаза его, как и при начале встречи, стали обиженными.
"Вот чиновники – что-нибудь да удумают! – спускаясь по лестнице, похмыкивал Тарас Константинович. – Хотя и сам хорош, гусь лапчатый: выпросил у человека все, что надо, а потом его же и оконфузил. А, да ничего!
Молодой, неглупый – поймет..."
Петр ждал на противоположной теневой стороне, но в машине все равно было душно; Тарас Константинович влез в нее, как в предбанник.
– Поехали, Петро.
Начинало вечереть, но духота не уменьшалась, а стала еще более плотной. Сухим зноем дышали раскаленный асфальт и стены домов, томились деревья с неподвижной пыльной листвой; утирая мокрые лбы, гили с работы горожане, в ненадежной сомнительной тени отсиживались разморенные бабки.
Легче вздохнулось только за городом. И хотя солнце еще не закатилось, а воздух был все так же горяч и сух, сбежавшиеся к дороге хлеба наносили чистые, после недавних дождей, запахи земли, полынка, всего этого надвое размахнувшегося простора. Подавшись вперед, Тарас Константинович бездумно смотрел по сторонам, отдыхал.
К совхозу подъехали, когда начало смеркаться; в мягкой синеве, за темными деревьями, мигнули первые огоньки, влекущие и ясные, как звезды. Навстречу, под уклон, полоснув коротким лучом фары, промчался мотоцикл, мелькнула, проблестев, знакомая кожаная курточка.
– Быков, – не комментируя, сказал Петр.
"К радистке своей", – добавил про себя Тарас Константинович и завозился на сиденье, вспомнив вдруг совет директора треста купить рацию. Не подумал ведь...
– Вот дурак старый, – не удержавшись, вслух подосадовал он.
– Кто? – не преминул уточнить Петр.
– Скажу – ты – обидишься небось.
– А я не старый.
– Тогда я, выходит. Устраивает?
– Вам видней, – невозмутимо отозвался Петр.
– Разбаловал я тебя, дождешься, – добродушно погрозил Тарас Константинович, выходя из машины. – Завтра к десяти, раньше не понадобишься. Ну, бывай.
Упаковочный сарай стал после достройки длиннее чуть не вдвое – как тоннель.
Тарас Константинович шел по проезжей части, высохшей до звонкости, удовлетворенно оглядывая тянущиеся слева и справа сортировочные столы и за ними широкие, чисто подметенные площадки, на которые ссыпаются доставленные из садов яблоки. Здесь будто все в порядке. Оставалось докрыть крышу на пристрое, поднявшем над деревянными стенами отесанные грани стропил. День-другой – и тут закончат.
Сарай сейчас был пусть и гулок, как только что собранная бочка, но Тарас Константинович хорошо представлял его другим. Скоро здесь поплывет густой медовый запах, вставшие за сортировочные столы девчата будут проворно наполнять ящики, попутно зубоскаля с шоферами, а по пролету, едва не тыча друг друга в борта, потянутся к выходу груженные сладким грузом машины.
И пойдет здешнее наливное яблочко в район, в. область, а то и подальше – в белокаменную! Совхозную антоновку Тарас Константинович видел однажды на Арбате – приятно.
В общем, здесь все на ходу... Тарас Константинович вышел во двор, примыкающий к сараю, сел на неошкуреныое бревно. Вдоль забора, возвышаясь над ним, лежали горы ящиков – новых, желтых, и потемневших, неоднократно бывших в употреблении, под навесом аккуратно сложены тюки прессованной стружки – это для упаковки поздних сортов, которые и собираются и укладываются особо: яблоко к яблоку. Для них даже сборочные корзины обшивают внутри мешковиной – чтобы не побились. Ах, яблочко, яблочко, не такое уж ты легкое – пока тебя вырастишь, выходишь да до дела доведешь!..
Здесь, на неошкуренном бревне, и нашел задумавшегося директора рабочий Потапов.
Чуть припадая на левую ногу – в кирзовых сапогах с напущенными поверх них штанами, в белесой неподпоясанной гимнастерке, обросший и жилистый, он заговорил еще издали:
– Ну, мне так и сказали: к сараю пошел. Ладно, мол, до самого дойду, а так не оставлю! Завели порядочки!
– Что случилось, Иван Степаныч?
– Да ведь что, Константиныч! – Остановившись, Потапов выудил из кармана объемистый кисет, начал возбужденно вертеть цигарку. – Измываются, едри их мать!
Мне вон осенью шестьдесят три стукнет, не больно ты меня обскакал. Так ты вон сидишь-посиживаешь, а меня в лес грузить гонят. У меня с войны в костях осколок торчит, чуть крутнешься – и вот он!..
Тарас Константинович невозмутимо слушал, – зная, что Потапов, прежде чем дойдет до сути, обязательно выговорится, перебивать его бесполезно, с любопытством следил, как изо рта у него вместе с словами вылетают клубы дыма.
– Помоложе не нашли – вон какие бугаи ходят! Так нет же, давай Потапова, этот не откажет! Пускай старую хребтину доломает! За так – по восемь гривен с машины!
– Рубль семьдесят, Иван Степаныч, – негромко вставил Тарас Константинович. – Не узнал ты расценок.
Секунду-другую Потапов ошалело мигал, – дымок из его безмолвно открытого рта шел сейчас беспрепятственно и ровно, – и возмущенно хлопнул себя по ляжкам.
– Так чего ж ты мне сколь время голову дуришь?
По рупь семьдесят чего ее покидать – не инвалид какой! Ты уж тогда сиди. У тебя свое, у меня свое. Побегу, коль так, – машина-то ждать не будет. Ах, твою мать!..
Потапов юркнул в сарай, вроде бы даже перестав прихрамывать, – Тарас Константинович, посмеиваясь, поднялся тоже. Характер вздорный, шумливый, а мужик работящий, немного их осталось, старой совхозной гвардии...
Откуда-то нанесло тучу, по дороге пробежали первые редкие капли, входя в горячую пыль, как гвозди в сырое дерево. Тарас Константинович остановился, заслышав позади машину, посторонился.
Вернувшийся из капиталки "газик", ядовито сияя зеленой нефабричной краской, визгнул надежными тормозами, из него ловко, выставив сначала костыли, выпрыгнул Забнев. Загорелое его лицо дышало бодростью, на ухо упала тяжелая светлая прядь, глаза довольно блестели.
– Откуда, Александр Федорыч?
– В пятом был. Потом в сады завернул.
– Ну, как там?
– У Гладышева все наготове. А в садах – вот, – Забнев достал из кармана небольшое с горячими кровинками яблоко. – Подпорки ставят. Скоро, Тарас Константинович, скоро!
Яблоко было теплое, от него исходил тонкий запах – не такой густой и сильный, каким через неделю-другую пропахнет весь совхоз, а робковатый, неожиданный и поэтому особенно нежный и тревожащий. То, что на падалке чернела дырка, из которой, любопытствуя, выползал белый гофрированный червячок, значения не имело.
8
Вот и кончилась великая тишина в садах! Стоя на высоких стремянках, хмельными голосами перекликались молоденькие сборщицы – пока не угомонятся, не накланяются от ветки до легкой ивовой корзины; по дорогам потянулись подводы с безостановочно и смачно жующими возчиками, побежали юркие "Беларуси" с прицепами; отпыхиваясь бензином, тяжело покачивали кузовами солидные трехтонки. И груз у всех один – яблоки, яблоки...
Яблок было столько и дух от них исходил такой крепкий, дурманный, что казалось, на них уже и смотреть тошно, а не то что есть! И все-таки нет-нет да и опять выберешь, какое позавлекательней, – краснобокое, покрытое девственно-сизой пыльцой, – и опять кусанешь его, захлебываясь ядреной свежестью. Шумной многоголосой жизнью сады жили теперь до позднего вечера; они подавали о себе знак даже по ночам, когда из шалаша, сонно позевывая, выходил сторож и – больше для начальства, чем для острастки, бабахал из берданки холостым патроном: не сплю, мол, чуете?..
Третий раз за весну и лето изменили сады и свой цвет. Кипенно-белые в мае, сплошь зеленые в июне, они теперь с каждым днем становились все наряднее, расточительно увешанные, как новогодние елки, то красными, то желто-восковыми плодами – так что и листьев не было видно. Доверчиво и тяжело положили деревья нижние перегруженные ветки на деревянные подпорки; тронь ненароком – и тотчас на мягкую вспаханную землю рушится звонкий дождь.
По-прежнему тихо и зелено было только в дальних садах, где росли поздние сорта – главное богатство и гордость совхоза. Здесь совсем еще недавно провели очередные работы по уходу – опрыскивание и культивацию, и деревья с терпеливым достоинством ждали своего часа.
Издали яблони казались пустыми, но стоило подойти к ним вплотную, и они милостиво показывали литые шары, такие же еще зеленые, как и прикрывавшие их листья.
Это для них, аристократов садов, загодя готовили обшитые изнутри мешковиной корзины – чтобы не побились при съеме; для них складывались тюки прессованной стружки – чтобы бережно проложить в ящиках плотные рядки, снарядив их в долгую лежку. Зато как же это и здорово – в зимний день, когда студеным синим пламенем полыхают снега, доставить такой ящик в магазин, снять легкую стружку и выложить на весы крупные, золотые, как солнце, плоды с отпотевшими боками, словно только что снятые с влажной от росы ветки!
