Текст книги "Всё от земли"

Автор книги: Николай Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Всё от земли

Очерки

Срочно требуется Давыдов

В 1930 году безвестный уполномоченный райкома с двумя классами церковно-приходской школы доводил до сведения и попунктно утверждал на общем собрании первый план, по которому колхоз должен был вывезти весь частный навоз на поля, раскидать, перепахать, перекрестно забороновать и засеять зерновыми 1200 гектаров лучшей земли.

– Кто «за»?

– На сорока лошадях? – краснее скатерти вздыбился над столом председатель. – Да это ж филькина грамота!

– Значит, филькина? – переспросил уполномоченный. – А ты партийный?

– Ну, партийный.

– Ну и разговор окончен, сядь. Сядь, сядь. И подумай. Дума на ноги ставит, а не норов.

И ночи напролет смолил председатель едучий самосад, прочищая мозги и пытаясь понять такого же мужика, который добровольно и даром сдал в общий гурт частный скот, а оставшийся на осиротелом дворе навоз сдать отказывался наотрез.

– Да зачем оно тебе?

– А тебе?

– Не мне – колхозным полям.

– Вот колхозное и вози, а это мое.

Было о чем думать. Думать всегда было о чем. И не только председателям.

С хрустом загибали пальцы бедняки, считая выгоды и прикидывая, поднимутся ли они на ноги, объединившись в товарищества по совместной обработке земли. И когда товарищества эти преобразовывались в колхозы, ломали головы и наламывали дров. И укрупнялись колхозы не наобум: наобум их с 236 900 до 27 100 не сократишь, для этого тридцать семь лет понадобилось решений и свершений по тщательно продуманной системе. А нелишне было бы задуматься и над тем, сколько извечных крестьянских корневых систем подорвут и нарушат туполобые бульдозеры, стирая деревни и деревеньки. И не самоотречение ли это от земли, как от личного блага? Но тогда ради чего? Ради лучшей жизни? Непостижимый парадокс. Но… огороды – под поля!

Мне довелось (и не однажды) проезжать на попутной машине обочь такого поля по бывшей улочке бывшей деревни Березки Сосновского района, от которой остались нелепо торчащий посреди редких всходов викоовсяной смеси колодезный журавль да одинокий старушечий домик, опаханный по самую оградку. И каждый раз даже молодые шоферы на полуслове прерывали разговор, будто отдавая минутой молчания последнюю дань последнему жителю на крохотном островке святой земли.

Деревню – на дрова, огороды – под пашню. Мало показалось тех сорока двух миллионов гектаров целинных и залежных. Поля – глазом не окинешь, а урожаи с них – совсем не того наши люди ожидали.

Не так давно часто можно было слышать и видеть ходовую фразу «Стоять на правильном пути» с изменением лишь глагола по лицам, числам, временам, родам и наклонениям. Теперь (наконец-то!), кажется, поняли, что стоять даже на самом правильном пути – толку мало, ничего не выстоишь, только устанешь и сомлеешь. Но… стояли. А если и шли иногда, то или напролом, или машинально и равнодушно: шевелимся – и ладно. К чему-нибудь все равно придем.

Мыслить и думать – не одно и то же, как не одно и то же жить и существовать. Разрабатывая и осуществляя план освоения целинных и залежных земель, мыслили завалиться хлебом и зажить, но только мыслили, а надо было все продумать. И не загнулся бы так замысловато вопрос Продовольственной программы. И вот почему.

Встречает приехавший поднимать и осваивать пожилого казаха с воспаленными веками, поздоровался и спрашивает:

– Ну как вы тут живете, отец?

– Ветер дует, земля летит.

А ведь предусматривалась планом преобразования природы посадка лесозащитных полос в степных районах, прежде чем бросить клич «Даешь целину!».

Улетела земля. И уже никогда не вернется.

Ветровая эрозия, унося более легкий гумусный слой, лишает пашню ее плодородия за несколько часов. Чтобы восстановить это прежнее плодородие, понадобится природе от трех до десяти веков. При благоприятных условиях. Но смогут ли создать их специалисты в области сельского хозяйства, понятия не имеющие, какие корни кроются в слове «агроном» и что оно такое в переводе с греческого.

– Ах, с греческого! – моментально изыскивают оправдание одни. – А мы английский проходили в школе.

– Агроном? – переспрашивают другие. – Что-то вроде астронома.

Эти «организаторы сельскохозяйственного производства» тоже звезд ни с неба, ни с поля не хватают, но хоть что-то мыслят.

Теперь «что-то» – лучше совсем ничего. А раньше оно было терпимо. И получалось как по Декарту: «Когито, эрго сум». Мыслю (но только вообще), следовательно (поэтому и) существую (а не живу и не обеспечиваю жизнь другим).

Все это в прошлом. Но без него нет настоящего. А были ведь и в прошлом безвестные уполномоченные райкомов, которые советовали думать: дума на ноги ставит. И лишь за одно за это нужно оправдать прошлое. Нужно и можно. И всего двумя русскими пословицами. Первая: кабы нам тот разум наперед, что приходит опосля. Вторая: и на большие умы живет расход.

Произносимые слишком часто и всуе, слова скоро утрачивают свою значимость, обесцениваются и теряют смысл. Сейчас вот опять все много и охотно говорят об интенсивной технологии. Но все ли отчетливо понимают, о чем они речь ведут? И двести десять миллионов тонн зерновых в 1986 году – только пока четвертый по величине результат за послевоенный период. По 16 центнеров в среднем с каждого из 130 миллионов гектаров. Ровно по 100 пудов. При такой урожайности, бывало, и золотые звезды сыпались, и славословили как о сверхдостижениях. Но те времена прошли, и теперь шестнадцати центнеров с гектара уже мало: минимум двадцать нужно. Пустяка не хватает. И пустяковых этих дополнительных затрат живого труда на единицу земельной площади не каждое хозяйство может внести – некому. Некому! Надо ж подумать. Надо бы, но, видимо, тоже некому было думать в спешной погоне за эпохой экстенсивной системы земледелия.

Жил в русском селе мужик. Некий Никита Силаевич, к примеру Никита Силаевич. Иначе его никто не называл ни в глаза, ни по-за глаз. Только по имени-отчеству – из большого уважения к хлеборобскому таланту такого крестьянина.

Имел он три десятины земли, потому что земельные наделы нарезались лишь на мужскую душу, а из мужских душ в его семье числилась нередко всего одна – он сам.

И вот когда окончательно утвердилась в селе Советская власть и вслед за слухами, что будет она распределять землю по едокам, заявился товарищ из райземотдела переписывать всех невзирая на души, мужская она или женская, хлынули мужички в сельский Совет.

Дошла очередь до Никиты Силаевича. Назвал себя, назвал жену, мать, тещу, загибая пальцы, чтобы не пропустить кого, начал перечислять дочерей, строго соблюдая хронологию.

– Мария была уже, – зачеркивая, полоснул земотделец по имени, как ножом по сердцу отца. – Вы, гражданин, давайте без этого… Без приписок.

– Так у меня их три, – запереступал с ноги на ногу Никита Силаевич перед столом, словно босой на пожарище. – По святцам совпало.

– По святцам. Не совпало, а, скажи, не хватило. Давай дальше, люди ждут.

Дальше с регистрацией членов его семьи дело пошло туже и напоследок застопорилось совсем.

– Итого – одиннадцать, – собрался подводить черту представитель.

– Да нет, двенадцать. В аккурат дюжина.

– Кто двенадцатая? Имя, имя.

– Убей, забыл. Ты строку оставь, сбегаю у бабы спрошу.

Прилетает домой:

– Мать! А как у нас Луньку зовут?

Как Луньку зовут, запамятовал, но что досыта кормить свою большую семью он обязан – не забывал. И кормил. С одной десятины площадью в 1,09 теперешнего гектара. С одной. Потому что вторая была под овсом, а третья – под парами. И по скольку пудов пшеницы получал Никита Силаевич с этой самой десятины? Да уж, конечно, не по сто, если только себе на прокорм оставлялось не менее ста пятидесяти. На прокорм. На семена. И на продажу: без копейки в хозяйстве, даже в самом натуральном, концы с концами не сведешь. А он, мало того, что концы с концами сводил, он от реализации излишков хлеба каждой из энного количества дочерей по сундуку приданого справил и замуж повыдавал не за кого попало, а с разбором.

Никита Силаевич, разумеется, и слыхом не слыхивал тогда об интенсивной технологии, но он применял ее. Ему просто ничего другого и не суждено было: надо кормиться самому и кормить Россию. Это тогда.

Теперь вовсе на одного с сошкой уже не семеро с ложкой, а все пятнадцать. Правда, и «сошки» теперь одиннадцатикорпусные, и лошадок в упряжке сразу по две сотни. И не напрасно ли жалуются на низкую энерговооруженность и несоответствие оснастки? По данным агропрома, сообщенным по телефону…

Почему по телефону? Риску меньше. Потому что, лазая с этажа на этаж и разыскивая кабинеты, можно заплутаться до того – спрашивать начнешь:

– А где выход отсюда?

А по телефону вам дадут номер другого товарища, тот – третьего, третий – еще номер, еще, еще и еще… И только после десятого звонка удивленно переспросят:

– Количество лошадей на гектар – и… все? Минуточку, не кладите трубку.

И трубка будет неотлучно дежурить возле настороженного уха, пока ее автоматика не отключит.

Итак, по данным, сообщенным по телефону, на 100 гектаров обрабатываемых угодий Челябинской области приходится в среднем по 124 лошадиных силы. А теперь вернемся на подворье Никиты Силаевича и посмотрим, какую энергонасыщенность и оснастку он имел. Две лошадки на три десятины пашни, сенокос и лесной надел. Пароконный плуг. Две бороны с деревянными зубьми. И сетево на лямке через плечо.

И когда в нашу МТС пришлепал своим ходом по весенней распутице, как мужичище в лаптищах, первый гусеничный трактор С-60, рядом с которым рыженький колесник Фордзон-Путиловец казался плюгавым тараканишкой, долго ходил вокруг этого чуда техники Никита Силаевич, сняв шапку.

– Вот это конь. Вот это конь! Мне бы такого коня – я один бы все село хлебом кормил.

И кормил бы. Понятия не имея об интенсивной технологии.

Но это было давно. И, могут сказать, неправда. Хорошо, можно привести пример и посвежее.

Добираясь из Чесмы в совхоз имени Горького, выпросился с еще двумя попутчиками в директорский газик-вездеход. Едем. Июнь. Сушь. Пыль. Поля от горизонта до горизонта. Меж полей тряский проселок извивается и петляет, того и гляди в узел завяжется после какого-нибудь ухаба поглубже. Молчим: не до разговоров. И вдруг шофер, пожилой уже, похоже, не одну баранку всухомятку изгрыз по этим дорогам, прохрипел:

– По ранешним бы меркам кулаки мы все. От новорожденного до глубокого старца.

– Кулаки? Это почему?

– В нашем совхозе? Самые натуральные. По десяти гектаров пашни на каждого.

– Ну и к чему вы клоните?

– Да к тому, что земля, как та девка-перестарок, какой уж год ждет, когда ее всласть пропашут, а мы не насластим, только напакостим. И хотим, чтобы рожала. А если и рожает, то недоносков. Меньше сеем – больше жнем, вот это, я понимаю, технология.

Но что-то пока не слышно, кто бы отважился и рискнул сократить пахотный клин. С каких пор и в силу каких причин перестали верить земле, основное производительное свойство которой – ее плодородие? Со времен пыльных бурь? Или с умилительных песенок о стопудовых урожаях?

Как же это пахали и сеяли, когда между небом и землей не было никого? И не Вавилонскую ли башню построили мы? И с исходящими формулярами происходит то же, что и со сбором макулатуры пионерами по домам: начинают на верхних этажах с бумажки, а из подъездов выходят с кипами в обеих руках.

Но не будем считать этажи и ступеньки лестничных маршей от пахаря до союзного министерства – остановимся на золотой середине. РАПО. Районное агропромышленное объединение. И сам по себе возникает классический вопрос: «А судьи кто?» И праведный ли суд они вершат? Да если районный специалист и семи пядей во лбу, пядей этих не хватит на сотню тысяч гектаров земли, у которой нет и двух квадратных метров одинаковых. И одним, общим для всех, циркуляром урожайность не повысишь. И земля – не авиамодель, которой можно управлять по радио или по телефону. А уж по почте – и тем более. Но управляют, даром хлеб не едят. Управляют по почте, по радио, по телефону, лишая самостоятельности и отрывая от настоящего дела.

Звонит старший агроном объединения агроному, который на месте:

– Ты почему до сих пор не представил сведения о кубатуре воды в озере? Как в каком? Из какого полив ведете. Не ведете? Да у нас тоже сплошные дожди. Давай, слушай, брось все, и чтобы к вечеру эти данные были. Да, в кубометрах. Лодок нет? Вплавь замерь. Да, средняя по диаметру глубина на площадь зеркала. Никаких «сено горит», тут пожарче горит – область требует.

Заливало дождями в 1986 году и пятиэтажное здание областного агропрома, но у того, в свою очередь, вероятно, требовали сводку о ресурсах ирригационных водоемов товарищи повыше и посуше, а у тех тот, над кем вообще не капало. Из-за деревьев леса не видать. И разглядывать некогда: более одиннадцати миллионов пунктов отчетности по стране.

И все-таки Челябинскому агропрому можно и нужно найти в этом потоке свежую струю, есть резон подумать о коренной перестройке сельского хозяйства. География области уникальна по ландшафту и позволяет решить проблему обеспечения не только хлебом в достатке, но и в достатке молоком и мясом. Отказаться от хлебопашества в зонах рискованного земледелия, вернуть скоту естественные пастбища, восстановив первозданность лугов, бездумно распаханных в эпоху погони за экстенсивной системой. И в Нечерноземье уже делают это. Почему бы Карталинский район не превратить в сугубо животноводческий? Он был им. А теперешняя многолетняя среднегодовая урожайность зерновых там где-то около десяти центнеров с гектара. Зато урожайность кукурузы и подсолнуха на силос высока и стабильна, а поливной гектар сеяных трав дает до семидесяти центнеров сена. Специализация и концентрация производства как раз и есть то, что называется интенсификацией сельского хозяйства. Но на такую перестройку едва ли кто сам решится: настолько привыкли все, чтобы на ту сторону улицы жизни переводил их за ручку какой-нибудь большой дядя.

Может показаться (и кажется) парадоксальным, что увеличение сельскохозяйственной продукции кроется в сокращении пахотных площадей. Относительная энергонасыщенность возрастет настолько, насколько сократится пашня. Улучшится культура земледелия, а то ведь некоторые поля и плугов не видят. Перевод мясомолочного стада на естественные луговые корма намного уменьшил бы заболеваемость животных (все травы – лекарственные), снизил бы падеж молодняка, от пичканья маточного поголовья кислыми силосными массами телята с кошку рождаются и неделю на ножки встать не могут. Да неужели не знают обо всем об этом ветврачи и зоотехники?! Знают. И ничего не предпринимают.

Гонят вал силоса. Гонят минеральные удобрения на поля, а растение не может бесконечно долго питаться суррогатом и вскоре отказывается его принимать, оно создано природой для симбиоза с микроорганизмами, дающими полноценную пищу полноценному зерну, но микроорганизмам самим кушать нечего, в почве сплошная химия.

А возле ферм и базовок целыми Хибинскими горами грудятся сотни тысяч тонн перегноя, способного превращать плешивые солончаки в черноземы. Сотни тысяч тонн перегноя, обеспечивающего жизнедеятельность бактерий и регулирующего биологический баланс почвы. Сотни тысяч тонн уникального органического дармового удобрения, которое всегда под боком, для которого не нужно строить дорогих специальных помещений с пудовыми замками на дверях. И возни с ним меньше, потому что «земля назем раз путем примет, да девять лет помнит». Так вот, оказывается, почему крестьянин, добровольно и даром отдавший в коллективизацию всю животинку, ни за какие посулы не соглашался сдать еще и навоз.

Теперь никого умолять на коленях не нужно.

Только грузи да вози – не возят.

– А с навозом семена сорняков на поля заносятся.

Аргумент, как всегда, «веский», конечно. Но почему забыт аргумент, что получать сорок центнеров зерна с одного гектара выгоднее, чем тридцать с двух? И разрывается техника на части: поля глазом не окинешь. Система.

В систему давно уверовали и ко всему привыкли. Привыкли к высотам, к торжественным службам и падениям, как привык в свое время звонарь из народной притчи о нем. Служака, усердствуя, так самозабвенно дергал за полуистлевшую веревку колокольного языка, что рвал ее и, не устояв, сваливался через перильца звонницы на землю и настолько привык падать, что даже не ушибался. Встанет, отряхнется, влезет обратно на колокольню, свяжет веревку очередным узлом и продолжает звонить.

Выгод от специализации производства и решительного отказа от малопродуктивных пашен районным агропромышленным объединениям с их колокольни не разглядеть. Тогда кому видней и кто должен решать вопросы кооперирования как основной части интенсивной технологии, главная задача которой – использование на практике наиболее эффективных и экономичных производственных процессов?

Спрашивая, почему хозяйство убыточное, часто можно услышать в ответ:

– Прибыль транспорт съедает.

Совхоз «Красное поле» Сосновского района снабжал двухмесячными бычками вначале «Дубровский» совхоз (ну, тут рядом, считай), потом «Тюбукский» (это уже более ста километров), и, перестроившись окончательно, стал отправлять их в «Чесменский» откормочный почти за триста верст. А отделение «Сосновского» откормочного совхоза «Моховички» всего в полутора километрах от центральной усадьбы совхоза «Красное поле» не выполнило план по откорму в том году из-за недостатка поголовья: его в Чесму свезли. И такая идея на уровне РАПО не могла родиться. Уж перестраиваться, так перестраиваться. С размахом. С помпой. С тонно-километрами в отчетах. С преодолением трудностей и расстояний.

А тут каких-то полтора километра. Неинтересно. Ни колонну автомашин за шестьсот верст в оба конца гнать не нужно, ни по телефону договариваться. Ну вышел бы главный зоотехник совхоза на крылечко своей конторы, управляющий отделением «Моховички» – своей рано поутру, когда работники областного агропрома еще спят:

– Теницкий! Можешь присылать кого-нибудь с хворостинкой за бычками.

– Выпусти, сами придут.

И пришли бы, тут полтора километра.

Смотреть без любопытства на карту Челябинской области невозможно: уж больно она… фасонистая. Но если при определении границ ее не могла не учитываться этническая общность, да и при определении границ районов, наверно, бралась за основу она же, то какой резон в том, что за огородами рабочих совхоза имени Горького пашня колхоза имени Калинина? Поля аргаяшских совхозов ближе к базам совхозов Сосновского района. Толстинцы Варненского района предпочитают умыкнуть соломку с клина великопетровцев Карталинского: он вот он, рукой подать, а до своего под самой ихней Ольховкой пока доберешься, да пока нагрузишься, да пока домой везешь – половину растрясешь. Ни выработки, ни заработка, ни грубых кормов на фуражном дворе.

И не весьма уж какой там и товар – солома, а шуршит, когда затеют ловить друг друга на месте «преступления», давать шороху, ворошить законы. Неделями томятся под домашним арестом дефицитные тракторные тележки как вещественные доказательства, составляются обличительные акты, подключаются арбитражные органы, бумаги изводится не меньший воз, чем воз той соломы, но… порядок есть порядок.

За тридевять земель от баз вынуждены гонять хозяйства машины и механизмы, заправщики, стогометы и копнители, походные ремонтные мастерские, мыкаются по задворкам у черта на куличках агрономы и управляющие. А сколько лишних тонно-километров наматывается при перевозках кормов и зерна? Кто-нибудь считал?

А где Давыдовы, которые срочно требуются? Потому и требуются, что не стало их. Тот, из «Поднятой целины», во все сам вникал, постигая землю и утверждая хозяйское отношение к ней и достоверность крестьянского сознания, а нынешний главный инженер совхоза с высшим специальным образованием считает необязательным для себя знать, что есть плуги с корпусами в сорок, сорок пять и даже в пятьдесят сантиметров, хотя справочник по сельхозмашинам и почвообрабатывающим орудиям покоится в долгом ящике его стола.

Главный экономист не знает, сколько километров до отделений совхоза и сколько отделений, главный инженер понятия не имеет о машинах и орудиях, зоотехник – что такое кормовая единица, для агрономов конский навоз – микроэлементы, пропущенные через лошадь. Чему и какое ускорение могут придать такие вот сельские интеллигенты? И за какое время?

Термин «интеллигенция» введен писателем Боборыкиным в 60-х годах XIX века и из русского перешел в другие языки.

– Как мы себя поведем, так и за нами пойдут, – очень верно выразил суть руководства на селе один интеллигентный молодой человек.

Очень верно. Интеллигент в переводе с латинского обозначает «понимающий, мыслящий, разумный». И таких много. Но по-своему понимающих, по-своему мыслящих, по-своему разумных.

Поэтому и требуется Давыдов. И кое-где – срочно.