Текст книги "Избранные произведения. В.2-х томах. Т. 1. Стихотворения. Песни"

Автор книги: Николай Доризо

 
Бывает радости минута,
Минута счастья —
                                   никогда,
Поскольку счастье —
                                        не минута,
Не миг,
               а все твои года.
Оно не делится на части,
Весь миллион оно —
                                   не грош.
Нет
          на земле
                             другого счастья,
Чем то,
                 что ты на ней живешь.
 

1971

 
О, как я без работы одинок
С веселым другом, с женщиной любимой,
Потребностью влеком необъяснимой,
Неутолимой жаждой новых строк.
 
 
В себе так жалко не уверен я,
Как будто вправду и гроша не стою.
Печатная фамилия моя
Мне на обложке кажется чужою.
 
 
Я мнителен.
                             Какого же рожна
Вдруг я себя нисколько не жалею, —
Так от строки внезапной ошалею,
Что с нею даже смерть мне не страшна.
 
 
Я каждый день перед собой в долгу.
Где мой предел, конечная граница?
Пусть не могу я больше, чем могу,
Но как на меньшее живому согласиться?!
 
 
Молчат во мне тома стихотворений,
Мучительно молчит во мне мой труд.
Стихи годами ждут своих мгновений,
Ждут нужных слов. А годы все идут…
 
 
Своя галактика есть в каждом человеке.
Есть чувства, неподвластные словам.
Толстой и тот с собой унес навеки,
Быть может, больше, чем поведал нам.
 
 
Ищу с людьми прямой сердечной встречи,
Вот почему я без моих надежных строк
Беспомощен, тревожен, одинок,
Как на войне без рации разведчик.
 

1972

 
Я поэт для читателей,
Не для поэтов.
Я не жду от поэтов
Особых похвал.
А когда-то
Под говор вокзальных буфетов,
На почтамтах,
В метро
Я стихи им читал.
Я хватал их за пуговицы
Убежденно,
Я неистово, нервно
Дымил табаком.
Но товарищ хвалил
Как-то так отчужденно,
Будто думал при этом
О чем-то другом.
А потом оживлялся,
Коль речь заходила, —
Где, когда и какую
Он рифму нашел,
И глядел мне в зрачки,
Будто мерился силой,
Будто два наших локтя
Впечатаны в стол.
Нет, не ради себя
Я хочу быть старателем.
Я пишу для читателя,
Хоть одного.
Если есть у поэта
Тот редкий талант
Быть читателем,
Я пишу для него.
 

1963

 
Я возвращаюсь к юности минувшей
И говорю: за все спасибо вам —
Той женщине, внезапно обманувшей,
Верней, в которой обманулся сам.
Мой враг, спасибо говорю тебе я
За факт существованья твоего.
Я был без вас беспечней и добрее,
Счастливей был
                            призванья своего.
Вы
            посылали вызов на дуэли,
Вы
          заставляли браться за перо.
Вы мне добра,
                            конечно, не хотели,
И все же
                   вы
                            мне принесли добро.
Не раз я был за доброту наказан
Предательскою завистью людской.
И все-таки
                  не вам ли я обязан
Своею,
              может, лучшею строкой?
 

1972

 
Нету у графоманов
Свободных минут —
Есть они
У известных поэтов.
Графоманы
Пакеты в редакции шлют
И никак не дождутся ответов.
Поднимаются ночью,
Тайком от семьи,
И мостят
Свои строки тернисто.
И тайком от семьи
Тратят средства свои
Не на девушек —
На машинисток.
Шлют свои бандероли
Опять
И опять,
И не спят,
И рискуют,
И смеют.
Как им нужен
Божественный дар —
Не писать,
Но они
Не писать
Не умеют!..
Как обидно и горько звучит:
Графоман —
Для поэта и для музыканта!
Графоман —
Это труженик,
Это титан,
Это гений,
Лишенный таланта.
 

1963

 
Поэт,
           будь в замыслах
                                          огромен.
И не в застольной похвальбе, —
В одном
                   ты свято будь нескромен —
В непримиримости к себе.
Возьму одно из самомнений,
Что для людей
                             трудней всего, —
Суди себя,
                      как судит гений,
Держи равненье на него.
О, комфортабельная скромность.
Мол, Блоком я не родилс я , —
Так к черту дерзость
                                    и рискованность,
С меня посильный спрос, друзья!
Не жди поблажки
                              и отсрочки.
Ты жив!
               Итог не подводи.
Идти вперед с конечной точки —
Для всех живых
                            назад идти.
И если нету
                     драгоценной
Строки
             сегодняшней
                                          твоей,—
Что стоит слава жизни целой?
Как самозванец ты при ней!
Венчают лавры твой затылок,
Но, дорогой,
                       ты все равно
Живешь продажею бутылок,
Тобою выпитых давно!
Поэт,
          будь в замыслах
                                         нескромен.
Не уставая рисковать,
Ты не коня в кузнечном громе —
Сверчка
                 попробуй подковать!
Ты жив!
                  Ничто тебе не поздно,
И этим
             Блока ты сильней,
Твой возраст,
                        твой всесильный возраст,
Как космос дан тебе —
Владей!
И, ощущая неуемность,
Лишь с самой дерзкой высоты
Ты вдруг поймешь,
                                    отбросив скромность,
Как мало в жизни сделал ты.
 

1961

 
Нет, ее красота —
Не творенье всевышнее!
Так с какой же она
Снизошла высоты?
Взяли камень.
Убрали из камня все лишнее,
И остались
Прекрасные эти черты.
Жизнь моя,
Я тебя еще вроде не начал.
Торопился,
Спешил,
Слишком редко
Встречался с собой.
Я троянскую
Хитрую лошадь удачи,
Словно дар, принимал
И без боя проигрывал бой.
Но с годами не стал я
Внутри неподвижнее.
В каждой жилке моей
Ток высокой мечты.
Взять бы жизнь.
Удалить
Все неглавное,
Лишнее.
И останется гений
Ее красоты.
 

1960

Михаилу Светлову

 
Как жена, тишина одиночества
В этой комнате, мной занимаемой.
Здесь живу я без имени, отчества,
Молчаливый и необитаемый.
 
 
От всего отчужденный и пристальный,
По ночам я курю с увлечением,
Осененный, как высшею истиной,
Добровольным своим заточением.
 
 
Нет! Вы даже себе не представите,
Сколько слов я имею несказанных.
А на пестром платке моей памяти
Сколько встреч, узелками завязанных!
 
 
Сколько мыслей, действительно стоящих!
Нет! Вы даже себе не представите…
Я бросаю на стол, как сокровище,
Фестивальный платок моей памяти.
 
 
Развевается, переливается,
Открывает он венские улочки,
То внезапно француз появляется,
То шотландец играет на дудочке,
То с каким-то веселым младенчеством
Негритянка в лицо расхохочется…
 
 
Эту встречу со всем человечеством
Не зовите моим одиночеством!
 

1960

 
Я запомнил, товарищи,
Фестивальное,
                                   верное,
Дорогое пристанище —
Общежитье фанерное.
Словно символ братания,
Рядом с Кубой —
Британия,
А за стенкой,
                         не далее, —
Молодая Италия.
Вот она —
                      география:
Три дорожки из гравия.
Здесь они,
                         кругосветные,
К центру запросто сходятся,
И под кранами медными
Негры
                с немцами моются.
Одеяний соцветие.
Общежитье на Пратере…
Не года,
                    а столетия
Друг от друга нас прятали.
За степями-пампасами,
За горами,
                  за далями,
За военными базами
Родились,
                        вырастали мы.
Н а смерть веку вчерашнему
Надо было нам съехаться,
Чтоб вот так,
                        по-домашнему,
Вместе бриться у зеркальца.
В этом зеркальце маленьком
Расстоянья сближаются,
В этом зеркальце маленьком
Вся земля отражается —
Лица желтые,
                         красные,
И такие индийские,
Удивительно разные,
Поразительно близкие!..
Есть у века двадцатого
Пушки,
                книги,
                             газеты,
Сила страшная атома,
Скоростные ракеты.
Только зеркальца этого
Так ему не хватало,
Чтобы в нем
                       человечество
Вдруг себя увидало!
Увидало
                   доверчивым,
Очень юным
                       и верным
В центре Вены,
                               на Пратере,
В общежитье фанерном.
 

1959

 
Горит костер, бьет барабан
В глухом селе Болгарии.
Огонь то сыплется песком,
То тлеет хрупким венчиком.
Горит костер, бьет барабан
Все громче, все угарнее,
На жарких углях босиком
Танцует женщина.
Она касается огня,
А он шипит, кусается.
И под подошвами дымят
Стволы, золой покрытые,
Она касается огня,
Как будто не касается,
Лишь ноги белые летят,
Огнем омытые!
А мы глядим, и страшно нам
В удобной нашей обуви.
Такое волшебство лишь здесь
Приезжему обещано.
А мы глядим, и страшно нам
И хорошо до одури,
Как будто в мире только есть
Огонь и женщина!
Еще движение одно —
И все в глазах сливается:
И Нестинарка, и костер,
И дым, и ветер дующий,
Еще движение одно —
Лишь платье развевается,
Лишь образ этой жрицы гор,
Во тьме танцующей.
Но вот выходит из огня
Она, чуть-чуть усталая,
Смеется нам в лучах косых
Луны над тихой Странджею.
Она выходит из огня,
И это пламя алое
Травой стирает с ног босых,
Пропахших сажею.
 

1961

 
В Париже на фасаде сером,
Как шрам, как след словесных драк,
Я увидал фашистский знак,
Зачеркнутый наотмашь мелом.
 
 
В ответ другой неофашист
Оставил тут же сбоку знаки.
По ним такой же – сверху вниз —
Удар черты, как острой шпаги.
 
 
А сверху рядом с той чертой
«Вив ля рюсси!» – слова на камне.
Как бесконечно дорога мне
Победа их над клеветой!
 
 
Смиренная строка молитвы,
«Свободу Дэвис!» – рядом с ней.
Слежу за ходом жаркой битвы
Мировоззрений и идей..
 
 
Да, в этом мире нет покоя,
Успокоенья не ищи —
Любой фасад
                              как поле боя,
Где кровоточат кирпичи.
 

1971

 
Я держу на руках
Годовалого немца.
Так знакомо,
По-русски он смотрит,
Такой удивительно мой!
Национальность —
С годами все зримей,
А детство —
Интернационально оно
По природе самой.
Я кормил шоколадками
Беленьких панночек Кракова,
Я раскосых китайских мальчишек
Таскал на плечах…
Дети плачут
На всех языках одинаково,
Одинаково дети смеются
На всех языках!
 

1963

 
Глядят с витрин
Мальчишки-битлы;
Мурлычет блюз,
Грохочет рокк.
Шальные «оппели»,
Как бритвы,
Вдруг резанут у самых ног.
А в древней тишине селений,
В патриархальной той тиши —
Большие факелы сирени,
Озер небритых
Камыши;
Дыхание
Берез пугливых
И ястребиные круги,
И в голубых морских заливах
Дневного солнца
Косяки;
Тюльпана чашечка
Газонного,
И свежесть
Мытого крыльца,
И целомудрие
Снесенного
Во мгле курятника
Яйца.
Опрятность,
Шведская опрятность
Любой усадьбы на пути.
Она —
Как высшая обрядность,
Она —
Религия почти.
Опрятность листика,
Причала,
Пригорка,
Платьица,
Окна…
Сто с лишним лет
Здесь не включала
Свои рубильники
Война.
Ни вспышки пламени,
Ни взрыва,
Здесь ни одной воронки нет.
Храпят дубравы молчаливо
Зеленый свой нейтралитет.
И я подумал о России,
О кровной родине моей.
Какие рвы,
Бои какие
За этот век прошли по ней!
Хватило б их
На сто столетий.
И все ты, Русь, перенесла
И ни к одной стране на свете
В душе не затаила зла.
И горд я тем,
Что этот крохотный
Флажок —
Мой русский сувенир —
Был знаменем
В дыму и грохоте,
Своею кровью
Спасшим мир.
 

1964

 
Город белых мечетей,
Древний город —
                                   Стамбул.
Здесь я холод столетий
В жаркий полдень вдохнул.
Город пестрых лавчонок,
Говор улиц чужих.
Здесь я,
                         словно ребенок,
Что отстал от родных.
Мне сулил сувениры
Царь царей —
                            капитал,
И выклянчивал лиры,
И за локоть хватал.
Все мне так незнакомо.
Мир дворцов и лачуг.
Ни ответа из дома,
Ни привета.
                          И вдруг…
В звездном небе Стамбула
Красным светом маня,
Вдруг ракета мелькнула.
О, Россия моя!
Словно слово,
                              промолвленное
Там,
            в родимом краю,
Я ловлю твою молнию —
Телеграмму твою.
Люди смотрят взволнованно:
Что за свет в вышине?
Это мне адресовано,
Понимаете,
                          мне!
На ночном небосклоне
Точка еле видна..
Не с моей ли ладони
Улетает она…
А наутро
                газеты
В этот край донесли
Космонавтов портреты —
Славу нашей земли.
И летит вдоль планеты
За звездою звезда.
И стоят минареты,
Как на старте ракеты,
Только эти ракеты
Не взлетят
                         никогда!
 

1963

 
У норвежцев есть обычай:
В день рожденья своего
Флаг вывешивать на доме,
Чтоб все видели его.
Мы по Бергену шагаем.
Вьются флаги
                            там и тут —
На помолвку
                        или свадьбу
Флаги в гости нас зовут.
И мне вспомнился
                               недавний
Спор товарищей моих:
Что важнее —
                       стих любовный
Или наш гражданский стих?
В древней лирике интимной
Мне бы высказаться так.
Чтоб по личному мотиву
Вдруг
             раскрылся
                                   красный флаг!
 

1964

 
Стареют,
Уходят со сцепы актрисы…
Весной
По-домашнему в скверах сидят,
А их Дездемоны,
Джульетты,
Ларисы
На пенсию
С ними идти не хотят.
Старушка
От старости
За день устала.
На теплой скамейке
Невольно вздремнет,
Но где-то она
Не уехала с бала,
И в танце кружится
Влюбленная пара,
Джульетта к Ромео
Беспомощно льнет.
И там
Среди музыки вечной
И света,
За той,
Золотой,
Беспощадной чертой,
Согласна ты снова
Погибнуть, Джульетта,
Чтоб только остаться
Опять молодой!
 

1963

 
Жила певица.
Вместе с ней
Жил ее голос
Да еще
Ее старенький пес..
 

 
Так и жили
Втроем они
Вместе.
Друг без друга
Никак им нельзя.
У певицы
Был голос и песни,
А у пса
Были только глаза.
Но с певицею
Голос расстался;
С бренным телом,
С усопшей душой,
Он живой
На пластинках остался,
Отошел от нее,
Как чужой.
И когда
Из квартиры соседней
Этот голос
Летит на мороз,
Слепо мечется
В тесной передней
И на стены
Бросается пес.
У собаки
Особая память,
Ей не пить
На поминках вино,
Ей не высказать
Горе словами,
Может, легче бы
Стало оно.
И на самом
Бравурном аккорде,
Когда песня
Подходит к концу,
Влажно катятся
Слезы по морде,
А точнее сказать,
По лицу.
 

1965

 
Арена цирка. Крики. «Бисы».
Кульбиты. Смех. И блеск и свет.
Но начинаются кулисы —
Опилки, клетки и буфет.
В нем балерина ест свой ужин —
Кефир на крашеных губах, —
В халатике, в ботинках мужа,
В гигантских клоунских туфлях,
В нем фея, сказочная фея,
Что так летала высоко!
А здесь вблизи лишь бумазея
Ее поблекшего трико.
Она сейчас похожа очень
На елку в блестках конфетти,
Что после новогодней ночи
Стоит в парадном на пути.
Тягуч дремучий запах зверя —
Кружится гулко голова.
И я гляжу, глазам не веря,
На эти будни волшебства.
Как часто занавес кулисы,
Ты падал вниз.
И оттого
Вдруг обнажались все карнизы,
Все балки счастья моего.
Так что же завтра с нами будет?
Скажи мне вещие слова.
Что? Волшебство житейских буден,
А может, будни волшебства?
 

1965

 
Он провожал ее в Москве,
У пятого вагона,
И сразу,
По-мальчишески лукав,
Встречал ее в Чите,
У пятого вагона,
В ТУ-104
Поезд обогнав.
А после
Стены
Общие,
Немые,
Сор
Мелких ссор.
Покорная тоска.
И кухонные,
Злые,
Примусные
Слова,
И бигуди из-под платка.
Он в дом идет —
Ворота
Как зевота.
Бранливые,
Ворчливые слова…
 
 
О, как мне жаль
Большого самолета,
Что намертво
Разбился
О слова!
 

1965

 
От доброты ли, может быть, своей,
А может, это просто мягкотелость,
Хотел иметь я только лишь друзей,
Врагов
              иметь
                         никак мне не хотелось.
Я добрым был,
                           я не гневил богов,
Я не по лесу шел —
                                 по перелеску.
Но, не имея никаких врагов,
Я не имел
                     друзей
                                    себе в отместку.
Хоть солона на вкус,
                                     но дорога
Наука драки,
                      мудрая наука:
Начни с того,
                         что обрети врага,
А вместе с ним
                             ты обретешь и друга.
 

1971

 
Ты не завистлив,
                               не завистлив,
И, соблюдая свой режим,
До бледности
                         ты независим,
До немоты
                      непогрешим!
Подай тебе
                    хоть Льва Толстого,
Ты не завистлив —
                                    видит бог,
Поскольку в мире
                                     нет такого,
Кому б завидовать ты мог.
Упрямо,
                как свое спасенье,
Твердишь о друге:
                                  – Ерунда!
Чему завидовать?
                                Везенье!
Знакомств
                      подземных
                                              провода.—
Ты не завистлив,
                                    не завистлив —
Ты в этом свято убежден.
О друге
              подлое замыслив,
Считаешь ты,
                         что подлый
                                                он!
А я на помощь
                           зависть кличу,
И, эту зависть не тая,
Чужой успех
                     преувеличу,
Свой зачеркну, —
                                 завистлив я!
Завистлив
                      до тревожной жадности,
До хлесткой радости в борьбе,
До самой трудной беспощадности
До беспощадности
                                      к себе.
 

1961

 
Говорят,
                что друзья познаются в беде.
Что ж!
В беде
            он как раз
                                   настоящий товарищ:
Даст взаймы,
                         если ты оказался в нужде,
За ночь глаз не сомкнет,
                                             если ты захвораешь.
Если критик
                       стихи твои забраковал,
От души пожалеет
                                  и вспомнит при этом,
Что когда-то неплохо
                                      он сам рифмовал,
Но ему не везло,
                               потому и не стал он поэтом…
Если горя хлебнул
                                   или сбился с пути,
Ты поймешь,
                        что он может быть истинным другом…
Но попробуй к нему ты
                                         счастливым,
                                                     влюбленным,
                                                                    любимым прийти —
Загрустит,
                    поглядит с непонятным испугом,
Так,
            как будто тебе твое счастье
                                                                в вину,
Так,
         как будто присвоил ты что-то чужое,
Так,
          как будто увел от него ты жену
И ему теперь
                       нету покоя!..
Да, он может помочь,
                                     если будешь в нужде,
За ночь глаз не сомкнет,
                                           если ты захвораешь.
Говорят,
                 что друзья познаются в беде,
Но порою
                 лишь в счастье
                                                ты друга познаешь!
 

1952

 
Мы вроде к ним пришли некстати.
Сидим поодаль от стола…
Из всей семьи
                           я помню скатерть, —
Она была
                   белым-бела.
И, все косясь на это диво,
Бокал в сторонку отводя,
Хозяйка разливала пиво,
Пожалуй, слишком погодя.
Хозяин жадно,
                             педантично
Пытал о Шолохове нас:
Знаком ли нам писатель лично,
Что ест, что курит он обычно,
Женат ли он и сколько раз?..
Я встал в ответ, прямой и резкий:
– А говорят, Есенин пил,
А между прочим, Достоевский
В картишки резаться любил!
Я не хотел бы вас обидеть,
Ведь каждый кормится своим,
Но жаль мне тех,
                                 кто хочет видеть
Не дуб,
              а желуди под ним.
Я знаю Шолохова лично,
Так, что интимнее нельзя,
Не по-житейски,
                              не привычно,
А по душам – читатель я.
И не ищу такого случая,
Чтоб ненароком свел нас быт.
А вдруг он мне не скажет лучшего,
Чем то, что в книге говорит.
Я в нем люблю
                          свою Аксинью,
Знакомый с детства Тихий Доп.
Свою судьбу,
                          свою Россию —
Люблю в нем большее,
                                             чем он.
 

1957

 
В подъезде моем многолюдном
Живет ресторанный швейцар
Со взглядом
Расплывчато-мутным,
Улыбчив,
Услужлив
И стар.
Швейцаров немало на свете,
Хороших и разных притом,
Но я говорю
О соседе,
Об этом соседе моем.
Не сразу,
А как бы осмелясь,
Он вдруг забежит наперед
И, словно на солнышке греясь,
Клиенту пальто подает.
А дома
Яснеет глазами
И, выпрямив спину свою,
Грохочет о стол кулаками,
Истошно орет на семью.
Он кормит их всех чаевыми —
Он гордость свою
Не щадил, —
Пускай, мол, походят такими,
Каким он на службе ходил!
Ему бы напиться,
Подраться,
Бесчинствовать,
Лезть на рожон,
Чтоб как-то с судьбой расквитаться
За каждый свой рабский поклон.
И логика неумолима,
И нету концовки другой:
Достаточно стать подхалимом,
И ты уже хам,
Дорогой!
 

1965

 
Шел балет «Эсмеральда»,
Плыл
                  воздушный,
                                             певучий,
Как рассветное облако
Всех цветов и созвучий.
Балерина
                       так трепетно
В этот день танцевала,
Что подобного чуда
На земле не бывало!
Танцевала
                   то ласково,
То печально,
                          то грозно,
И внимала ей публика
Религиозно.
Шел балет «Эсмеральда»,
Плыл
                  воздушный,
                                                 певучий…
И случился на сцене
Удивительный случай.
Появилась коза,
Абсолютно живая,
Достоверность
                           спектаклю всему
Придавая.
Появилась коза
С бородою по пояс,
Как триумф режиссера,
Как творческий поиск!
Балерина
                    то вьется,
                                       как пламя,
То струится
                        волшебной слезою,
Только
                   люди
                                   невольно
Следят за козою.
Вот коза
                   подскочила,
На суфлерскую будку полезла.
Кто-то вдруг засмеялся,
Где-то скрипнуло кресло.
Балерина танцует,
И легкость движений небесна.
Только
                  людям
                                  следить
За козой интересно.
И коза победила,
Коза победила,
Потому что на сцене
В тот миг… наследила.
Это был поединок
Перед зрительным залом,
Поединок
                  искусства
С веселым скандалом;
Поединок
                   таланта
С козлиным копытством,
Поклоненья святому
С простым любопытством.
О, минутные козы,
Премьеры сенсаций,
Что на миг
                   побеждали
Бессмертие Граций!
Не завидую вам,
Любопытство —
                                 плохая награда.
Мне
          сенца
                     от сенсаций,
Ей-богу, не надо!
 

1960