Текст книги "Избранные произведения. В.2-х томах. Т. 1. Стихотворения. Песни"

Автор книги: Николай Доризо

Г. Ансимову

 
Я все время живу
Накануне чего-то —
Накануне строки,
Накануне полета,
Накануне любви,
Накануне удачи, —
Вот проснусь я
И утром
               все будет иначе.
 
 
То, что в жизни имел,
То, что в жизни имею, —
Я ценить не умел
И ценить не умею,
Потому что все время
Тревожит забота,
Потому что живу
Накануне чего-то.
 
 
Может, я неудачник
С неясным порывом,
Не умеющий быть
И от счастья
                      счастливым.
Но тогда почему
Не боюсь я обиды,
Почему
              все обиды
В минуту
                 забыты.
Я им счет не веду,
Наплевать,
Не до счета, —
Я все время живу
Накануне чего-то.
 

1969

 
Благополучными
Не могут быть поэты,
И разлюбив,
И снова полюбив.
Стихи
            напоминают взлет ракеты:
Чтобы взлететь ракете,
Нужен взрыв.
К тому ж она ступенчата,
                                                 ракета,
Лишь потому ракета и летит.
Ступени бед,
Потерь твоих,
Обид —
Ее носители.
Поэт,
            запомни это.
Но вот она достигла высоты,
И отделились
                          от нее ступени.
Сгорели
               и исчезли в дымной пене.
Летит ракета.
Значит, счастлив ты!
 

1972

Алиму Кешокову

 
Скажи мне,
                    что такое вечность:
Тысячелетье
                         или миг,
Миров далеких бесконечность
Или цветок
                   в руках моих?
Тень
          легкой веточки сирени
Или над медью древних дат
Ушедших
             каменные
                                тени,
Что на земле
                       века стоят?
Такого рода мы и племени,
Что в нас
                 века заключены,
Все расстоянья,
                               вплоть до времени,
Как никогда,
                      сокращены!
Минуты
              мчатся
                           по орбитам,
Мал
          циферблат
                                сегодня им.
И эта скорость
                            стала
                                     бытом,
Сердцебиением моим!
И, может,
                 летоисчисленье
Потомки наши поведут
Не по годам,
                         а по мгновеньям,
По датам
                 прожитых минут.
 

1961

 
Моя любовь —
Загадка века,
Как до сих пор
Каналы марсиан,
Как найденная флейта
Человека,
Который жил
                      до древних египтян.
Как телепатия,
Или язык дельфиний,
Что, может, совершеннее,
Чем наш,
Как тот,
              возникший вдруг
На грани синей,
Корабль
                с других планет
Или мираж.
Я так тоскую
                           по тебе
В разлуке.
И эта непонятная тоска,
Как ген,
Как область новая науки,
Которой
                нет
                        названия пока.
Что ж,
            может быть,
В далекий век тридцатый
В растворе человеческой крови,
Не лирики,
А физик бородатый
Откроет
              атом
Вещества любви.
Его прославят
                         летописцы века,
О нем
             молва
                            пойдет
Во все края.
 
 
Природа,
               сохрани от человека
Хотя бы
                эту
Тайну бытия!
 

1967

 
Спешит на свидание бабушка,
Не правда ли, это смешно?
Спешит на свидание бабушка.
Он ждет ее возле кино.
 
 
Расплакалась внучка обиженно,
Сердито нахмурился зять —
Спешит на свидание бабушка,
Да как же такое понять!
 
 
Из дома ушла, оробевшая,
Виновная в чем-то ушла…
Когда-то давно овдовевшая,
Всю жизнь она им отдала.
 
 
Кого-то всегда она нянчила —
То дочку, то внучку свою —
И вдруг в первый раз озадачила
Своим непокорством семью.
 
 
Впервые приходится дочери
Отчаянно стряпать обед:
Ушла на свидание бабушка,
И это на старости лет!
 
 
Ушла на свидание бабушка,
И совестно ей оттого…
Ушла на свидание бабушка,
А бабушке – сорок всего.
 

1971

 
Он, как вершина горная, седой,
Старик – могучий гений долголетья.
Не покидал аул он отчий свой —
Подумать только! – полтора столетья.
 
 
При Пушкине уже был взрослым он.
Мог бы обнять его вот этими руками.
Все человечество далеких тех времен
Ушло с планеты. Он остался с нами.
 
 
…Вхожу с почтеньем в тот спокойный дом,
В ту вековую тихую обитель…
И, как ни странно, думаю о том,
Что, может быть, я больший долгожитель.
 
 
Хотя бы тем, что выжил на войне,
Такой, что не бывало на планете.
И это по своей величине
Не менее, чем жить века на свете.
 
 
На Капри лето я встречал зимой,
А в тундре зиму первого апреля.
На тыщи верст помножьте возраст мой,
Ведь расстоянье – это тоже время.
 
 
И потому я старше, чем старик,
Задумчивый ребенок долголетья,
Не оставлявший горный свой Лерик
Не год, не два, а полтора столетья.
 
 
Я старше на моря, на города,
На трудные и легкие маршруты.
Не на года,
Я старше на минуты.
Что, может, больше стоят,
Чем года.
 

1972

С. Маркосянцу

 
Какие б песни мы ни пели.
Поем мы песни той войны.
Давно мы сняли с плеч шинели,
Но снятся нам все те же сны.
 
 
Под Ленинградом и под Керчью,
Куда бы мы с тобой ни шли,
Война выходит нам навстречу
На всех путях родной земли.
 
 
Нам, ветеранам, и доныне,
Доныне быть на той войне.
Война окончилась в Берлине,
Но не окончилась во мне.
 

1966

1

 
От всей войны,
                              от всех утрат,
От дымных в е тров
Осталось
                триста шестьдесят
Последних метров.
Всего лишь триста шестьдесят
До стен рейхстага.
Одна атака нам нужна,
Одна атака.
Смертельных триста шестьдесят.
А за плечами
Война, огромная война
С ее боями,
И Сталинград и Ленинград
В крови рассветов.
И вот – лишь триста шестьдесят
Последних метров.
Они свинцом иссечены.
Ты в этой схватке
Дойди живым до той стены, —
И все в порядке.
И ты вернешься в отчий дом
К жене и детям,
Живи хоть сотню лет потом
На белом свете.
 

2

 
А враг и вправду озверел.
Ну да – еще бы!
Он от отчаянья так смел,
От смертной злобы.
Вцепился в горло кирпича,
Засел в рейхстаге.
Животный страх, страх палача
В его отваге.
Стране измученной своей
Вцепился в горло,
Когда он гнал на фронт детей
Жестоко, подло.
Мне не забудется оно,
Нет, не легенда, —
Документальное кино,
Дней давних лента,
Где Гитлер – злой комедиант,
Что на парадах
Все клялся – «Киндер!», «Фатерлянд!» —
В своих тирадах.
С потухшим взглядом мертвеца,
Вдоль всех скользящим,
На гибель отправлял юнца
Перстом дрожащим…
Перед историй ответ
Теперь он держит…
 

3

 
Гром канонады. Свет ракет
И вой и скрежет.
Дождались бы жена, и мать,
И дочь в кроватке.
Как это страшно – умирать
В последней схватке…
От всей войны, от всех утрат,
От дымных ветров
Осталось
                  триста шестьдесят
Последних метров.
Земля вокруг обожжена.
Бьют минометы.
И каждый метр,
                          как вся война,
Ее все годы.
 

4

 
Не так уж много было их,
Тех, что в атаку
В последний час, в последний миг
Рвались к рейхстагу,
Когда жгли небо добела
«Катюш» расчеты.
Рейхстаг
              не армия
                                   брала, —
Всего лишь
                    роты.
Броском,
                ползком
                                они дрались
На смертной трассе.
Меж ротами оборвались
Прожилки связи.
Нет связи ни с одним КП,
Нет связи с миром,
И каждый воин сам себе
Стал командиром.
Он под огнем один за всех
Решал задачи,
Как полководец и стратег
Своей удачи.
Да, по количеству солдат
Был штурм рейхстага
Не то, что бой за Сталинград.
И все ж,
                 однако,
Сраженья
                   всей войны святой
Четырехлетней
Мы все вели
                      за этот бой,
Наш бой
               последний:
Под Сталинградом, и в Крыму.
И под Каховкой,
И были
             залпы все
                                   к нему
Артподготовкой.
И все войска вошли в состав
Тех рот и взводов,
Святой порыв свой им отдав
И мощь походов.
И даже тот,
                     кого наш враг
Считал убитым,
К рейхстагу рвался в их рядах
По камням битым.
И стали тысячи часов
Одним мгновеньем,
Смертельных тысячи боев —
Одним сраженьем.
И всю войну
                        прошел
                                         солдат
Страны Советов
За эти
             триста шестьдесят
Последних метров.
 

5

 
И вот ворвался он в рейхстаг,
Наш русский парень,
И снова бой за каждый шаг,
За каждый камень.
За каждый лестничный проем,
За каждый выступ,
Что, словно крепость, мы берем,
 Идя на приступ.
Грохочут залпы тяжело,
Как брызги, стекла…
Плечо осколком обожгло,
Кровь хлещет мокро.
Ни грамма ваты, ни бинта,
И все ж – да что там! —
Нет, не оставит он поста
За пулеметом.
К стене
             прижался
                              тем плечом,
Весь бел
               под каской,
Зажата
              рана
                        кирпичом,
Как перевязкой.
Он в тыл отсюда не уйдет
В час долгожданный.
И хлещет жарко пулемет,
Как кровь
                  из раны.
 

6

 
Теперь
О самом дорогом —
О нашем Знамени Победы.
Ведь в каждом стяге полковом
Нам виделись его приметы.
И все ж мы верили молве,
Что не в Калуге, не в Рязани —
То Знамя именно в Москве
Шьют из особой,
Дивной ткани.
Старались мы определить
В запале нашей детской веры
И бахрому его, и нить,
И грандиозные размеры.
Когда ж мы вышли на рейхстаг,
Когда рвались к его колоннам,
Наш каждый взвод
Держал свой флаг
Пока что скромно зачехленным
С надеждой тайной, что в дыму,
В огне израненной планеты
Случится именно ему
Стать главным Знаменем Победы.
Сатин тех рядовых знамен,
Как небывалая отвага,
Не к куполу был прикреплен,
К колоннам вражьего рейхстага.
Алели флаги те в ночи,
Еще достойно не воспеты, —
Живые, первые лучи
Большого Знамени Победы.
И, наконец, взошло оно!
Над куполом затрепетало,
Так высоко вознесено,
Что вся планета увидала!
Казалось бы, – простой сатин,
А излучает столько света.
Да, после всех лихих годин
Как хороша она – Победа!
 

7

 
Когда почти что весь рейхстаг
Мы с боя взяли,
Когда, как в преисподней, враг
Засел в подвале,
Фашисты зданье подожгли,
Чтоб стерло пламя
Хотя б на день с лица земли
Победы Знамя.
Горят крепленья потолка,
Паркет, бумаги.
Воды – за сутки ни глотка,
Сухие фляги.
Горят шинели до ремней,
Сукно дымится.
Шнурки обугленных бровей,
В ожогах лица.
Как выжить в пламени таком,
Где камень плавится!
Руками голыми с огнем
Попробуй справиться!
Вздымалось пламя к потолку,
И шквал пожара
Служил прикрытием врагу
Для контрудара.
Из каждой щели, из двери,
Как бы по знаку,
Враги снаружи и внутри
Пошли в атаку.
Приказ: не медля отступать,
Оставить зданье,
Но стяг Победы как отдать
На поруганье!
Да, отступали мы не раз,
От дыма седы,
Но отступать бойцу сейчас,
После Победы?..
Он драться будет до конца,
Штыком, гранатой,
В огне, скрываясь от свинца
За мрамор статуй.
При этом шутит за спиной
Вильгельма:
Мол, заслоняй, меня собой
От пули, шельма!
У кайзера нелепый вид,
Поскольку косо
Немецкой пулею отбит
Кусочек носа.
…И выжил, выстоял солдат
Страны Советов,
Прошедший
                     триста шестьдесят
Последних метров.
 

8

 
Весь фронт об этом говорил,
Дивился диву,
Как рядовой боец дарил
Часы комдиву:
Часы особые притом,
Часы – трофеи;
Те, что хранятся под стеклом
Теперь в музее.
Не мог комдив Шатилов их
Себе оставить,—
Смысл государственный был в них,
И смысл и память!
Вот что поведал нам комдив:
– Тот склад с часами,
Точнее, часовой архив
Был найден нами.
Солдаты в ставке склад нашли
И удивились:
Часы давным-давно не шли,
В шкафах пылились.
Задумал фюрер их вручать
Своим воякам
В Москве. И, надо полагать,
С почетным знаком.
Когда же немцев мы в те дни
Остановили,
Остановились и они, —
О них забыли.
Теперь никто из тех господ,
Кто ждал награды,
Их механизм не заведет, —
Не те парады!
Не по эсэсовским часам.
В том суть, что ныне
Они достались русским, нам,
В самом Берлине.
Они историей сданы
В архив в итоге,
Часы проигранной войны,
Как хлам эпохи!
 

9

 
…Едва отхлынул бой, едва
Остыло зданье,
В нем в честь такого торжества
Шло партсобранье.
Те незабвенные часы
Достойны саги.
Вступали в партию бойцы.
И где?
В рейхстаге!
Пусть
            красный стяг,
                                      что реет тут,
Пусть
             цвет Победы
Домой
           отсюда
                       унесут
Их партбилеты.
Рейхстаг в развалинах, в дыму,
В ожогах лица…
Да, есть за каждого кому
Здесь поручиться.
Солдат, он так отгоревал
За годы эти!
Однако хлеб свой отдавал
Немецким детям.
Те метры,
                что прошел солдат
Для счастья наций,
Лежат,
             как триста шестьдесят
Рекомендаций!
 

10

 
Стою у сумрачных колонн,
Огнем омытых.
Звучит сквозь годы
                                       гимн имен
На серых плитах.
«Мы из Москвы пришли сюда…»
«Мы из России…»
Фамилии
                 и города
Свои,
               родные.
Они коснулись древних плит,
Как мощных клавиш,
И, как орган,
                      рейхстаг
                                     звучит,
И ты,
          Германии гранит,
Нас,
         русских,
                        славишь!
Гранит Германии,
                                ну что ж,
Не в той твердыне,
Еще себя ты обретешь
В ином
                Берлине.
Во имя лучших тех годов
Звучит,
            как выдох,
Хорал
           имен
                    и городов
На серых плитах.
 

1974

 
Вы с нами делили
Нелегкие
Будни похода,
Солдатские прачки
Весны
               сорок пятого года.
Вчерашние школьницы,
Мамины дочки,
Давно ль
Полоскали вы
Куклам
             платочки?
А здесь,
                у корыт,
Во дворе госпитальном
Своими ручонками
В мыле стиральном
До ссадин
                  больных
На изъеденной коже
Смываете
С жесткой
                  солдатской
Одежи
Кровавую
                 потную
Глину
Большого похода,
Солдатские прачки
Весны
               сорок пятого года.
Вот вы
            предо мною
Устало
            стоите.
Вздымается,
Дымная пена
В корыте…
А первое
Мирное
Синее небо —
Такое
            забудешь
                               едва ли —
Не ваши ли руки
Его постирали?
 

1974

 
Когда враг
Нас бомбил у Познани,
Бил
На бреющем
Из пулемета
И, как вши,
Под рубахою
Ползали
Капли
Холодного
Пота, —
Вот тогда
В это пекло
И крошево
Приходил он на помощь
По-братски
Незаметно,
Незвано,
Непрошено,
Русский юмор,
Наш юмор
Солдатский.
В села Керченского полуострова
В дни гудящей
Железной осады
С неба низкого,
Грубошерстного
Он бросал
Нам на помощь
Десанты.
Парашюты,
Как одуванчики.
На ладони,
На плечи
Садились,
И частушки
Взлетали,
Как мячики,
И наивные шутки
Шутились.
Враг входил
За селеньем в селение,
Но хребет
Не сломал он Кавказский.
В плен
Не взял он
В своем наступлении
Русский юмор,
Наш юмор
Солдатский…
И за проволокою
За колючею,
Где овчарки
Не шли,
А стелились,
По любому
Пустячному случаю
С непонятною силой живучею
Наши русские шутки
Шутились.
И в Берлине,
Охваченном пламенем,
На простреленном нами
Рейхстаге,
Рядом
С нашим
Отеческим знаменем
Русский юмор
Раскрыл
Свои флаги.
Да!
Делили мы
Корки последние.
Да!
Рвались под ногами
Снаряды.
Но при этом
Писались
Комедии
Даже в дни
Ленинградской блокады.
 

1966

 
О, военные поезда,
Людные,
Откровенные,
Отошедшие навсегда,
Как года
Военные!
В час бомбежки,
В кромешном аду
Так я ждал
Вашей скорой помощи!
И цеплялся
За вас
На ходу,
За железные
Ваши поручни.
Как в ушко,
Пролезая в вагон,
Спал я стоя
В прокуренном тамбуре.
Находилось всегда,
Как закон,
Место мне
В кочевом
Вашем таборе.
Находились всегда
Для меня
На каком-то разъезде
Мелькающем
Полка верхняя,
Искра огня
Из кресала
Солдата-товарища.
Кто-то сало
Протягивал мне,
Кто-то спиртом
Делился по совести.
На войне я был,
Как на коне,
Если ехать случалось
На поезде.
Не имеют
Стоп-кранов
Года.
Лишь работает память,
Как рация.
Время гонит
Свои поезда.
Где вы те
Обожженные станции?
Где вы те,
С кем в людской толчее
Недовстретился я,
Недообнялся?
Как нужны вы
Бываете мне
В толчее
Недовольной
Автобуса.
О, военные поезда,
Людные,
Откровенные,
Отошедшие навсегда,
Словно годы
Военные!
Вы меня
Научили тогда
Верить той
Человеческой помощи.
Можно жить,
Не минуту —
Года,
Только б крепче
Схватиться
За поручни.
 

1966

 
Здесь, в этом пестром цветнике
У входа в сад,
С гранатой в бронзовой руке
Стоит солдат.
Цветет петунья у сапог,
Алеет мак,
Плывет над клумбами дымок…
А было так:
Атака!
            Ярость канонад.
Атака!
              Пять часов подряд
От клена к явору —
                             броском,
По зарослям —
                              ползком!
Лесок огнем прострочен весь,
Враги – на большаке,
Висок
             в крови,
                               а надо лезть
С гранатою в руке
К броневику,
                       что перед ним
Полнеба заслонил.
И он движением одним
Что было сил
Взмахнул рукой,
                             шагнул…
И встал
На этот пьедестал!
Земли израненной клочок
Исчез в тот миг —
И вот у бронзовых сапог
Цветет цветник.
И бронза вечная хранит
Руки изгиб,
И чуб,
            что жарким ветром взвит,
Ко лбу прилип.
Недвижным,
                        бронзовым,
                                              литым,
На сотни лет
Остался, может, он таким:..
Но нет!
Он здесь, в толпе,
                             он среди нас,
Солдат-герой,
Он тоже смотрит в этот час
На подвиг свой.
Глядит
На выточенный шлем,
На блеск погон,
И невдомек ему совсем,
Что это – он!
 

1945

 
Мы,
              стиснув зубы,
                                      шаг за шагом,
Шли на восток,
                        шли на восток.
Остался там,
                         за буераком,
Наш городок.
А боль разлуки все сильнее,
А в дальней дымке все синее
Кварталы.
                   А потом —
От городка
Лишь два кружка
В бинокле полевом.
Дома —
                 глядеть не наглядеться.
Река, сады,
                     картины детства
В двух маленьких кружках!
Мы городок к глазам прижали,
Мы, как судьбу, бинокль держали
В своих руках.
И тополя под ветром дрогли,
И покачнулись вдруг в бинокле
Сады и зданья все,
И только пыль
                          да пыль густая.
А городок
                  исчез,
                               растаял
В одной
              скупой
                               слезе.
Бинокль…
Ты был
В походе с нами,
Ты шел победными путями
От волжского села.
На рощу,
                 на зигзаг окопа,
На пыльный тракт
                                 глядел ты в оба,
В два дальнозоркие стекла.
И расшифровывались дымки,
Срывались шапки-невидимки,
В степи кивал ковыль,
И под твоим бессонным взглядом
Вдруг рыжим фрицем с автоматом
Оказывалась пыль…
Бинокль, бинокль,
                                какие дали
Тебя в те годы наполняли,
Какие скалы, реки, горы,
Дворцов готических узоры!..
И сколько дальних стран легло
На круглое твое стекло,
Пока тебя я в руки взял
Здесь,
у донских дорог,
Пока опять к глазам прижал,
Мой городок!
 

1944

 
Спешил солдат домой с войны,
Встречай служивого, Петровна!
Но нет ни дома, ни жены, —
Одни обугленные бревна.
 
 
Окошка нет, чтоб постучать,
И крыши нет, как не бывало,
И не с кем разговор начать,
Чтоб хоть узнать, что с жинкой стало.
 
 
Ведро помятое в углу…
Не знал, что так он к ней вернется,
Что не на фронте, а в тылу
Снаряд смертельный разорвется.
 
 
И вдруг откуда-то стремглав,
Измученная и худая,
Его, хозяина, узнав,
Собака выскочила, лая.
 
 
Она неистово визжит,
Глядит в глаза с тоской щемящей,
И руки лижет, и дрожит,
И к обгоревшим стенам тащит
 
 
Какой-то байковый халат.
Корзинка или ящик, что ли…
И замечает вдруг солдат
Трех мокрых, крохотных щенят,
Рожденных час назад, не боле.
 
 
И мать, что прежде никого
К щенкам не подпускала близко,
Упорно тянет к ним его
С доверчивым и тихим визгом.
 
 
И рада так ему она,
И так вокруг него хлопочет,
Как будто успокоить хочет:
А может быть, жива жена!
 
 
Солдат махорку достает,
Как бы почувствовав подмогу.
Послевоенный трудный год.
Жизнь начиналась понемногу.
 

1945

 
Артек, Артек, кремнистый мыс,
Вечерний звон цикад,
Над морем острый кипарис,
Пронзающий закат.
 
 
Куда ни глянь, сады вокруг.
Шумит прибой, пыля.
Как сабли, вспыхивают вдруг
Под ветром тополя.
 
 
Зеленой пеной повитель
Стекает с крыш домов.
Здесь видишь северную ель
У южных берегов.
 
 
Здесь одинокая сосна
Завьюженных степей
С прекрасной пальмою дружна,
С той, что лишь снилась ей.
 
 
Сюда сошлись со всех краев
Деревья, чтобы цвесть…
Вот так из разных городов
Собрались дети здесь.
 
 
А по ночам, когда ветра
Уходят за хребты,
Свет пионерского костра
На склонах видишь ты.
 
 
Ведет вожатая рассказ,
Горит костер в лесу.
Как красный галстук, в поздний час
Он вьется на мысу…
 
 
А сколько нам пришлось пройти
Походов и боев,
А сколько нам пришлось в пути
Солдатских сжечь костров!
 
 
А сколько пепла позади
Развеяли ветра,
Чтоб вновь собралась детвора
У этого костра!..
 

1946

 
Дорожки в скверах почернели,
Бушует в рощах, листопад,
А у Кремля
                     прямые ели
В надежной зелени стоят.
 
 
Они пробьются сквозь метели,
Сумеют молодость сберечь
И никогда не сбросят с плеч
Свои зеленые шинели.
 

1946

 
Ахнула,
                потом заголосила,
Тяжело осела на кровать.
Все его,
               убитого,
                              просила
Пожалеть детей, не умирать.
 
 
Люди виновато подходили,
Будто им в укор ее беда.
Лишь один из нас во всей квартире
Утром встал веселый, как всегда.
 
 
Улыбнулся сын ее в кровати,
Просто так, не зная отчего.
И была до ужаса некстати
Радость несмышленая его.
 
 
То ли в окнах сладко пахла мята,
То ли кот понравился ему,
Только он доверчиво и свято
Улыбался горю своему…
 
 
Летнее ромашковое утро.
В доме плачет мать до немоты.
Он смеялся, —
                          значит, это мудро,
Это как на трауре цветы!..
 
 
И на фронте, средь ночей кромешных,
С той норы он был всегда со мной —
Краснощекий, крохотный, безгрешный,
Бог всесильной радости земной.
 
 
Приходил он в тюрьмы без боязни
На забавных ноженьках своих,
Осенял улыбкой
                               перед казнью
Лица краснодонцев молодых.
 
 
Он во всем:
                     в частушке, в поговорке,
В лихости парода моего.
Насреддин
                    и наш Василий Теркин —
Ангелы-хранители его!..
 

1957