Текст книги "Закат. Re_Animation"

Автор книги: Николай Кетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Хлопки выстрелов продолжают звучать в темноте.

Виктор с трудом открывает глаза. Кислорода не хватает даже на то, чтобы смотреть, не говоря уже о том, чтобы двинуться. Алёна пытается встать, но ноги подкашиваются и она падает на спину. Сергей спокойно подходит, перешагивая через её испачканную штанину и дулом одного из автоматов поднимает её блузку. Виктор дергается вперед, но падает выкинув вперед одну руку, вторая подобно кукле лежит параллельно. Боль от травм и от невозможности вдохнуть становится невыносимой. Его глаза закрываются, он делает усилие, чтобы не закрывать. – главное не спать! – пульсирует мысль в его голове. Сергей с другого автомата дает очередь по рукам Виктора, целясь в запястья.

Сергей нажимает на крючок и дает резкую очередь по животу Алёны, прямо по линии рёбер, от чего она рефлекторно согнувшись падает вперед, выставляя руку, которая не слушается и она падает головой о пол, ударяясь лицом и начинает стонать, так же теряя дыхание.

Сергей дает очередь по её спине. Она лишь вздрагивает и продолжает мычать.

– Если прекратили стрелять, то это не значит, что перестали стрелять. – говорит Сергей. Перешагивает через Алёну, садиться на корточки перед Виктором и смотрит в его закрывающиеся глаза.

Сергей берет автомат, смотрит коробку-магазин и откидывает его в сторону. Берет второй, смотрит коробку.

– Ну ладно… – говорит от целиться Алёне в висок и делает выстрел, она вздрагивает, он делает еще один выстрел в щеку. Целится Виктору в висок и стреляет.

Припарковавшись в полупустом дворе около предпоследнего из стоящих в ряд домов он вышел из машины и встряхнул намокшую рубашку – в те дни, когда лето выдается особенно жарким, если выходит из строя кондиционер даже открытые окна в машине не помогают, тем более когда сама поездка состоит из стояния в пробках. Полуденное солнце испаряло всю влагу из тела.

– Не знаю быстрее было бы пешком или нет – тут расстояние в принципе небольшое., подумал он. – но если бы решил пройтись, а не был бы дураком – то не вспотел бы. Это совсем не кстати. Хорошо хоть термостат не вышел из строя и машина не перегрелась.

Он изрядно нервничал это был последний день стажировки и сегодня ему должны были выделить съемочную группу, это был его первый самостоятельный репортаж на пусть и непрестижную тему – «реновации». Но дело то за малым, очень важно было не сесть в лужу, так как в случае успеха, этот день можно было бы считать не последним днём учёбы, а первым днём работы. Работы не на вторых ролях, на уровне мальчика «принеси-подай» и «смотри, учись как профессионал работает», а работы, когда уже ты отдаешь приказы.

Так же эта простенькая тема, играла на положительный баланс в «портфолио», так как была политически заряжена, что, после участия в проекте вносило тебя в так называемый «пул», который часто вызывали на заказы в случае нехватки рук в рамках какой-либо социально важной ситуации.

Кто-то мог бы однозначно плюнуть в эту сторону и назвать «политической проституткой», но, как правило, это те, чей уровень жизни даже сейчас гораздо ниже, и для поднятия которого они ничего не делают, а только кричат и перекладывают ответственность на все земные и небесные силы, портя воздух через протёртые портки. А тут уж вопрос: что лучше быть с чистой совестью или в чистых портках.

Ужасно нелепая ситуация: встал специально пораньше, пораньше выехал из дома, хотя, дурак мог бы просто выйти и прогуляться. Возможно, если бы больше гулял голова бы свежее была. И сейчас, учитывая то, что приехал с запасом каждая минута «запаса» превращалась в минуту тягостного ожидания, как перед заходом в экзаменационный кабинет ты хочешь быстрее зайти и быстрее оттуда выйти, иногда даже плевать на оценку, просто хочется перестать ждать.

И сейчас, стоя в потной выглаженной с утра рубашке, с засалившимися от пота волосами нужно ждать звонка. Взглянув на телефон стало ясно – ждать еще 40 минут. 40 минут, через которые тупой жирный оператор, который в жизни ничего не добился и уже лет 10 сидит на этой должности и, очевидно будет там сидеть еще лет 10, пока не свалится от инфаркта. Он, выйдя из рабочего микрофургона, с работающим кондиционером, пройдется по тебе взглядом полным пренебрежения и брякнет что-то отвратительное, в стиле своих тупых скабрезных шуточек, которые он считает крайне остроумными.

– А может мне позвонить и спросить когда они будут? Если они вдруг задерживаются, то я мог бы успеть пусть и с пробками смотаться домой, принять душ и сменить одежду.

Не успела полоска снятия блокировки покинуть экран, как телефон завибрировал пришло СМС.

– Перенос на вечер. 20 40. Без опозд.

Он с облегчением выдохнул – хоть одна хорошая новость за этот проклятый день. Так усердно идти к этой работе, так усиленно вылизывать зад каждому в студии чтобы получить место в этой стажировке, пройти все этапы лучше среднего и запороться в последний день – было поистине тупейшим провалом.

– Ок. Заберете из дома? – больше всего не хотелось сейчас рисковать поэтому проще было переложить ответственность.

– Без б. На 15 минут раньше тогда.

Очень хотелось пить. Он огляделся во дворе никого не было. Не удивительно, ведь если эти пятиэтажки, стоящие на окраине города готовятся под снос, то тут никого и не должно быть, ну разве что кроме высших из своего сословия бомжей, которые помимо попрошайничества и готовности спать в своих испражнениях готовы к каким-то авантюрам и занимаются «охотой» на цветной металл, потроша холодильники и старые телевизоры, эксгумируя проводку.

Подойдя к крайнему подъезду у последней пятиэтажки он огляделся – не выглядит такой уж непригодной. Да, кое-где от фасада откололись частички кирпича, но в целом выглядит более чем достойно.

Он взглянул на первый этаж, где за пластиковыми окнами на подоконнике стояли чайник и какие-то кастрюли, очевидно– это чья-то кухонька. Интересно, что выглядит совсем как жилая. Новые пластиковые окна за хорошей кованной решеткой тем более усугубляют это ощущение. Наверное люди не знали что им скоро придется переезжать, а может и знали, просто хотели свою последнюю зиму провести в хороших, комфортных условиях, без каких-то извращенных попыток затыкания щелей в рассохшихся деревянных окнах ватой и паралоном, заклеиваемого скотчем.

Взглянув на окно на третьем этаже он удивился – там горел свет. Ни какой то самодельный фонарик, с которым ползают сталкеры, а обычная люстра, висящая в середине комнаты и украшенная какими-то ромбовидными стекляшками.

Подъездная дверь была приоткрыта, он подошёл и еще раз взглянул на двор и на свою машину. В подъезде царил полумрак. Держась за дверь он сделал шаг тут же сильная головная боль, подобная мигрени пронзила висок. Он осел, придерживаясь за подъездную дверь, открыв её нараспашку и, щурясь от боли взглянул вверх – ручка магнитного фиксатора двери, отвечающее за её закрытие была откручена и свисала, подобно предательскому змею, готовая ужалить незадачливого путника, сделавшего неосторожный шаг.

– Вот дебил! Сейчас еще шишку набить нехватало. А потом что мне репортаж вести как Шурику из «Джентельменов удачи» с обвязанной головой «прием-прием»…

Он потер голову. Шишки вроде не было, да еще и рано было, воспаление то начинается через час – два.

Он попробовал подняться. В глазах потемнело. Он почувствовал как опять оседает на землю.

При свете с улицы стало видны стены подъезда с весьма свежей краской, поверх которой тем не менее уже были нанесены надписи подростков с названиями популярных групп, и различные юношеские прозы о любви и предательстве, всегда состоящие из трёх слов, зачастую противоречащие себе. «КАТЯ ТЫ ШЛЮХА», «КАТЯ ПЛЮС МИТЯ». В таких историях всегда интересно– обе ли надписи написаны Митей, или эта история предполагает целый любовный треугольник.

На одной из ступенек что-то было разлито и слегка поблескивало на свету. Необычным было то, что из подъезда не тянуло привычными, особенно для таких домов запахами: сыростью и кошачьей мочей из подвала и жареным луком с курицей из квартир. Напротив от подъезда исходила какая-то свежесть, что было очень приятно после душегубки в машине с неработающим кондиционером.

Он зашел в подъезд, подперев дверь каким-то камнем, чтобы иметь обзор на первом этаже– на других пролётах то были окна. Он с удивлением заметил, что воздух в подъезде летит наверх. Будто устремляется в вытяжку на кухне.

Поднявшись на второй этаж раздался звук слива по трубам– так значит этот дом еще жилой, получается. Или кто-то живёт в нём, пока не обрубили электричество. Возможно, людям просто некуда ехать.

Очень интересно было понять, куда же несется воздух. Он поднялся на третий этаж, на тот этаж, где горела люстра. Внезапно на первом этаже в какой-то из квартир раздался шум, крики и выстрелы.

Он, ведомый инстинктами дёрнулся вверх. В какой-то квартире на втором этаже раздался крик, в то время как крики в квартире на первом этаже не угасали, а стали походить на пение каких-то то готических птиц, возвещающих пришествие бед. Крики на втором этаже эхом раскатывались по подъезду, пугая своей неестественностью, это были не крики боли, это были крики ужаса.

Он добежал до последнего этажа – дверь на крышу была закрыта тяжелым замком. Сердце билось, готовое выпрыгнуть из груди. По подъезду, подобно шелесту воды, заполняющей всё пространство прошёл какой-то звук, который и звуком то по сути не был, а был скорее ощущением. Каким-то непередаваемым вестником того, что встречают все те, кто встретился с неотвратимым. Звероподобный рык, хрипящий крик, перерастающий в неумолкающее клокотание, противоречащее всем законам природы раздался с третьего этажа. Обычно человеку, чтобы издавать крик нужен воздух, колебания которого мы воспринимаем как звук. Происходящее тут не имело пауз и перемирий, которые бывают даже в самых кровавых войнах.

То, что раньше воспринималось как журчание воды, заполняющей квартиры, становящиеся каменными могилами, сейчас виделось как стрекотание какой-то неведомой и всепоглощающей саранчи, оставляющей после себя лишь голые пустоши и тишину. Но то, что происходило тут имело совершенно иной характер – нечто смешивало все чувства и ощущения, так что прибывание этой мрачной жидкости чувствовалось как звук, в то время как стрекотание – видилось. Сознание хотело перестать существовать, чтобы не впитывать в себя всю неотвратимость происходящего, сочащуюся в остатки разума через все возможные рецепторы, смысла от которых уже не было.

Наверное, хотелось бы потерять сознание в такой момент, вырубиться или даже умереть, но ужас происходящего был в том, что если саранча оставляет после себя пустоту и тишину, тут же было только кромешное неумолкающее безумие.

С четвертого этажа раздался плач, переходящий в стон, растягивающийся в монотонный и нестерпимый гул, как если бы корову, в момент убоя, когда забойщик промахнулся первым ударом закинули во временную петлю и она вынуждена была переживать страх смерти снова и снова до бесконечности, так как время тоже переставало существовать в условиях постоянного и исполненного боли крика и страдания.

Он взглянул на приоткрытую дверь, в которую со свистом летел воздух и еле отрывая ноги шагнул вперед – ощущение погружение в болота и парализующего страха почти взяло верх. Что бы не было за этой дверью – это был единственный шанс избежать участи.

Он шагнул во тьму. Сделал еще два шага. Попытался осмотреться – ничего не было видно. Крики из подъезда тут казались тише и были не такими сводящими с ума. Повернув голову он ужаснулся – окна не было. Ничего не было. Если говоря, «ничего не видно» мы подразумеваем, плохую видимость, то тут это означало «видно Ничего».

В этой однокомнатной квартире была только тьма. Не та тьма, которой пугают детей в сказках, а тьма, которая не имеет возраста. Вместо всех предметов в комнате были лишь сгустки тьмы. Эта тьма имела форму, имела плотность. Те области, где-когда то были предметы казались менее мрачными, то где поидее было свободное пространство являло собой сгустки тьмы. При этом всё в этой квартире было вязко тянучим. Не липким, а каким-то вязким. Даже сам, находясь в этой комнате начинал двигаться и думать как-то медленнее, будто засыпая и застывая.

Вязкая сырая тьма будто принюхивалась, изучая гостя, который, желая спрятаться сам пришёл в пасть хищнику. Крики, доносящиеся из подъезда и слегка приглушенные тьмой заставили согнуться и упасть на колени, боль и страх людей становились невыносимыми.

Гниющий хруст, которым булькала нефтяная жижа тьмы вызвал рвотный рефлекс. Но несмотря на все потуги и хрипы, он остался лишь позывом, который растягивался незавершенным во времени и переходя в вечность становился нестерпимым.

Подняв голову, со свисающей изо рта слюной и трясущейся головой он взглянул на кровать, вернее на то место, где менее темные области тьмы отражали бывший когда-то там предмет. Перетекающая в рамках одной формы тьма была неровной, будто из под одеяла торчал какой-то предмет, который возможно раньше был чьей-то головой.

Если я еще жив… И если эта квартира – центр тьмы, значит у этой тьмы есть какая-то природа. Я не хочу пропасть.

– Если ты меня слышишь. Я готов служить тебе!

– Зачем ты мне? – послышался неожиданный холодный ответ, донёсшийся откуда-то издалека будто из самых тёмных глубин космоса. Ответ, который будто отрезвил и позволил слегка отойти от страха, или, скорее позволил этой тьме слегка отступить. Так как от этой тьмы нельзя было скрыться. Она правила всем и она всё создавала. Хотя может это сознание играет в злую шутку?

Откуда был ответ было непонятно. Точно не из под одеяла.

– Что с теми людьми?

– Исчезают. Перестают существовать.

Внезапный страх осознания будто парализовал все движения-говорил не кто-то, прятавшийся во тьме. Это сама тьма, само то, что присутствует в этой комнате и создаёт её, отвечало ему.

– Как? Как ты говоришь со мной?

– У меня нет голоса. Я в твоей голове. Сейчас ты тоже не говоришь. Из твоего открытого рта свисает слюна. Я знаю твою мысли.

Он попытался вскочить и побежать, но был прикован своим страхом, будто конечности вросли в эту комнату, будто тьма и страх начали поглощать его.

Крики из подъезда стали слегка менее приглушенными, и уже не сколько пугали, а скорее раздражали.

– Что с теми людьми? Ты питаешься их страхом?

– Я не питаюсь. Мне не нужна пища.

– Зачем они кричат?

– Они погружаются в вечность, они в ней останутся навсегда. Станут её частью.

– Это участь ждёт всех?

– Только тех, кто пустил тьму в свой дом.

– Зачем они вечности?

– Вечности они не нужны. Вечности не нужны части. Ей ничего не нужно.

– Меня раздражает их крик, он вызывает отвращение.

– Всё вызывает отвращение. – удивила своим ответом тьма.

– Что? У тебя тоже вызывает отвращение?

– Если ты хочешь не принять их участь, ты всё же можешь мне услужить. Ты можешь стать моим глашатаем.

– Что нужно сделать чтобы не принять их участь?

– Прикажи им замолчать. – равномерно как и всё раздалось в его голове. Но этот голос не был пугающим и чуждым.

– Как?

– Просто подумай о том, чтобы они перестали создавать отвращение.

– А ты… ты сам не можешь?

– У меня нет голоса и я не могу мыслить. Я могу создавать образы, которые вы воспринимаете как известные вам значения. Быть глашатаем может только тот у кого голос есть. У тьмы его нет.

– И всё? А что потом?

– Ничего. Подумай и уходи.

– Как? Так просто?

– Для кого как.

Он напрягся зажмурившись и те звуки, которые когда-то были пугающими и вселяющими страх, потом ставшие просто раздражающими умолкли. Он открыл глаза и огляделся. Дымящаяся тьма стелилась вокруг.

– Уходи! Пока не превратился в вечность! – громом прозвучало в сознании, с таким оглушением, что он вылетел в открытую дверь и, перепрыгивая через лестничные пролёты, придерживаясь рукой за перила летел вниз, сам не веря в своё счастье, ведь еще несколько моментов, которые нельзя было отследить, потому что время тут текло не по законам физики и он бы стал узником того, что нельзя описать.

Выбегая из подъезда без оглядки, он почувствовал как теряет равновесие, поскользнувшись на чём то склизком и пролетев пару метров упал на копчик. Зажмурившись от боли он облокотился на стенку. Кажется, что он потерял сознание.

Открыв глаза он увидел, что облокотился он на дверь. Поднявшись, он потрогал голову – шишки не было. Поясница хоть и побаливала, но идти он мог.

Доковыляв до машины он сел за руль, за 5 минут доехал до дома.

Двери лифта закрылись. Пахло пивной мочой.

– Уф. Сейчас это конечно всё кажется как страшный сон. Как ситуация из каких-то ужастиков и если сейчас лифт застрянет или хотя бы моргнёт свет, то я реально инфаркт словлю!

Доехав до своего этажа и поздоровавшись с соседкой, вернувшейся с ежедневной прогулки, он открыл дверь и на всякий случай осмотрелся, включил свет по всей квартире и, скинув вещи в стиральную машину, стоящую в коридоре, зашёл в ванную.

Он встал под душ. Вода приятно щекотала лицо, смывая всё то, что было пережито. Он еще раз потрогал голову – шишки не было и уже скорее всего не будет, но всё равно лучше горячей водой на это место не лить.

– А что если это я выдумал, и просто просидел там, ударившись головой в отключке?

Он сел под душ в ванне, и направил приятную тёплую струю себе на лицо.

– А сейчас как в фильмах: стук в дверь и зло возвращается.

Он взглянул на дверь – она была приоткрыта, сквозь щелку была видна входная дверь, которую он тоже забыл закрыть. Он попытался встать, но не смог. Он будто был прикован к месту. Он не мог пошевелиться. Страх неотвратимости переполнял его. Он почуял свежий воздух, который врывается в ванну. Крик ужаса, которым он пытался выразить всю гамму переполняющих его оттенков темного не вышел наружу. Он сейчас просто хотел кричать. Но у него не было голоса.

Виктор открыл глаза-жгучая боль пульсировала по всему телу. Он попытался оторвать голову от холодной стены, около которой лежал. Запекшаяся кровь на затылке уже создала корочку, которую он с болью нарушил, приподняв голову. Капли горячей крови побежали вниз и устремились по шее к позвоночнику. Он попытался убедиться в том, что рана на голове не серьезная и, жмурясь от боли и пересиливая себя поднёс руку к затылку.

Он вскрикнул и открыл глаза, хотя криком это сложно было назвать, скорее было похоже на мычание, так как рот тоже был заклеен запекшейся кровью. Виктор с трудом разлепил слипшиеся пересохшие губы и облизал их. Жутко хотелось пить. Его кисть уже прилично отекла от повреждений, точки которых расплывались фиолетовыми гематомами с красными ореолами, готовыми слиться в одну большую гематому. Пальцы не сгибались. Вся кисть была опухшая и скорее напоминала связку сарделек с белеющими ногтями. Он взглянул на вторую руку – она так же представляла из себя нечто неработоспособное.

Сплюнув густой слюной с сукровицей, он почувствовал, что прикусил щеку во время того как был без сознания. Он взглянул вперед, силясь чтобы сконцентрировать гуляющий взгляд– на полу, неестественно раскинув ноги, подобно лягушке, лежала на животе Алёна в белых джинсах с мокрыми пятнами, вся в грязи.

Он попытался встать и сделать шаг к ней.

– Нужно убедиться что она жива. – пронеслось у него в голове.

Боль в икрах повалила его на колени, которыми он ударился о холодный пол, так как выставить руки вперед он просто не мог.

– Ал… – начал хрипеть он. – осознав, что горло у него так же повреждено.

– Хорошо бы, чтобы это был только ушиб мягких тканей. – внезапно для самого себя трезво рассудил он.

Этого хрипа было достаточно, чтобы лежащая на животе в неестественной позе Алёна вздрогнула…

Стоная, она попыталась повернуться, завалившись на левый бок и встретилась с ним взглядом. Она приподнялась, оттолкнувшись и опираясь левой рукой, со стоном полным боли и превозмогания. Венец из полевых цветов упал в лужицу густеющей крови, которая образовалась на месте, где лежала её голова. Из полуоткрытого рта, от губ тянулась вниз алая ниточка, раскачивающаяся подобно маятнику. Кисть её правой руки с некогда тонкими и длинными пальцами сейчас так же походила на связку сосисок, которые не то что бесполезны, а скорее мешаются и причиняют боль.

Виктор с радостью встретивший факт того, что она жива (о себе он так не беспокоился) со страхом смотрел на Алёну. Было видно, что ноги её, а точнее коленные суставы сейчас находятся в нерабочем состоянии.

Алёна, увидев испуг в его глазах, и поняв его природу, с трудом разлепляя губы произнесла:

– Я – нормально… – и попыталась улыбнуться несмотря на разбитую нижнюю губу, от которой тянулась кровь и рассеченную бровь с синяком сползающим вниз и общим видом, который уже не носил той детской невинности и наивности.

Яркий свет медицинских ламп не резал глаза. Сидя в нескольких метрах друг от друга, которые сейчас были серьезным испытанием для каждого, они смотрели в глаза и оба тяжело дышали ртом.

Алёна попыталась перевернуться, чтобы поползти к нему на встречу, но тут же сжала зубы, сдерживая крик от боли, который возник как только она коснулась отёкшими коленями пола. Тут же она, тяжело дыша сквозь сжатые зубы дернулась, опять перевернувшись в сидящее положение и попыталась поползти задом, но опираться одной рукой не сгибая колен было невозможно. Кровавая ниточка обвила её белогрязную блузку.

Виктор сделал усилие и встал на ноги. Пронзившая икры боль, хоть и была жгучей, но не была предательски невыносимой. Он был готов к ней и, сделав пару шагов, аккуратно опустился на колени, чтобы передохнуть. Алёна повернулась к нему.

В её обессиленном, окровавленном лице всё еще читалась та первозданная красота, которой она обладала. Она молча смотрела на него, в её глазах, в свете медицинских ламп поблескивали слёзы бессилия, которые она старательно не хотела выпускать.

Воспоминание о попытке её улыбки, о её самообладании придало ему сил и он сделал еще два шага и опустился на колени прямо рядом с ней, и сел, выкинув ноги в грязных черных джинсах вперед.

Он выдохнул, опираясь своим левым плечом о её плечо и одновременно давая ей опору.

– Ну вот… – уже почти без хрипа, но пересиливая боль, сковывающее горло. – произнёс Виктор.

Она благодарно положила голову к нему на плечо.

Немного отстранившись, отталкиваясь левой рукой, она взглянула в его глаза, полные грустной задумчивости. Его взгляд грустно смотрел «сквозь».

Внезапно Виктор взглянул ей в глаза. В них читался стыд и неуверенность. Она будто извинялась.

– Не смей! – сказал он. Они сидели рядом и тяжело дышали. Тихая летняя ночь в деревенском строении, стоящем поодаль от всех жилых домов да и от деревни, делала попытки позвать на помощь просто бессмысленными.

Внезапно Виктор заметил, что дыхание Алёны становится более размеренным. Он повернул голову и увидел, что она закрывает глаза.

– Не спать! – сказал он и она, моргнув пару раз с заплывающим глазом, через силу широко открыла глаза. Внезапное ощущение ответственности за близкого дорогого человека придало Виктору сил. Его мысли забегали, он сам будто стал очухиваться.

– Я нормально. – слабеющим проговорила Алёна и улыбнулась, разлепив губы и обнажив белые ровные зубы, между которыми была тянущаяся пленка крови.

– Так. – сказал Виктор и поднялся, приковав её взгляд к себе. Стоя на месте он покрутил головой – трапеция и ключицы сильно ныли, вращать головой было тяжело и он повернулся вокруг своей оси, с руками-культями вытянутыми вдоль туловища.

Пересиливая боль он нагнулся и сделал два шага к стулу, нагнулся к нему. Внезапная боль в спине заставила его упасть на колени. Краем глаза он увидел, как Алёна дернулась, увидев его падение.

– Хорошо, что не спит. – подумал Виктор и улыбнулся.

– Я нормально. – будто передразнивая её, произнёс он.

Он взял зубами со спинки стула Алёнину белую рубашку и, сделав усилие, поднялся на ноги дошёл до неё и упал рядом с ней, выпустив обслюнявленную рубашку изо рта.

– Так. Ушибы сейчас будут усугубляться. Моя способность передвигаться будет уменьшаться с каждой минутой и с каждым движением. Я повторно травмирую себя каждый раз, усугубляя отёк.

Серьезная и рассудительная речь подействовала на Алёну отрезвляюще. Она следила за его словами.

Виктор сделал усилие и встал, дойдя до ближайшей сабли он толкнул её в сторону Алёны. Опираясь на одну ногу сжал зубы от боли – нагрузка на другую икру была критической. Он подошёл к сабле и толкнул её еще раз.

Тяжело выдохнув он сел рядом с Алёной.

– Мне сейчас нужно. – он взглянул на свои кисти. – Чтобы ты мне сделала бинты– жгуты на ноги. Иначе мы оба не сможем ходить.

– Хорошо. – кивнула Алёна и взяв свою рубашку обернула её левой рукой вокруг ноги. – Так нормально? – спросила она затягивая, придерживая локтём второй руки край рубашки.

– Чем жёстче сможешь – тем лучше. – ответил Виктор, морщась от боли.

Алёна взяла клинок и отрезала часть рубашки, другую часть, обмотанную вокруг ноги она раскроила посередине и, натянув с силой, отстранившись и используя свой вес, сделала узел.

– Главное чтобы не развязалось. – произнёс Виктор выдыхая.

Перебинтовав и затянув вторую ногу, она взглянула Виктору в глаза.

– Я нормально. – пошутил он, полагая что в этой ситуации шутка повторенная дважды будет смешнее. Или просто не зная, чем заткнуть паузу.

Он встал на ноги и улыбнулся еще раз.

– Теперь гораздо лучше. На какое то время. – сказал он и пошёл к табуретке-столу. Он слегка наклонился и, взяв локтями графин с водой двинулся к Алёне.

– Как думаешь, на кого я сейчас больше похож на пингвина или на тиранозавра? – пошутил он, думая лишь о том, что уронить единственный доступный источник воды сейчас было бы ужаснейшим преступлением. Вроде бы стол и и Алёну отделяло всего метров десять, но сейчас это было целым испытанием. С одной стороны бинты уменьшали боль, но с другой они сковывали и без того медленные движения.

Сев рядом он передал графин ей и она поднесла к его рту.

– Сначала ты. – сказал он и мотнул головой. Боль в трапеции практически нивелировала попытку движения.

– Почему? – прочиталось в её глазах.

– Я пока не теряю сознание. Тебе нужно сейчас сделать пару глотков. Не больше. Мы должны экономить воду – не знаем сколько нам тут придется пробыть.

Она прислонилась своими пересохшими губами к горлышку графина и, слегка помедлив, сделала парочку глотков. Было видно, как сильно она хочет пить, и как себя пересиливает, чтобы не выпить больше положенного. В этот момент показалось, что в её прикрытых глазах читается блаженство. Виктор шумно проглотил слюну, смотря за ней.

Алёна резко открыла глаза и поднесла графин к его рту. Он сделал один глоток и зажмурился от удовольствия. Холодная чистая вода – это то, чего сейчас хотело его тело. Он сделал еще один глоток.

– Прости… – сказала Алёна и поставила графин рядом, положив на него свою левую руку.

– Эх… Это ты меня прости. – грустно произнёс Виктор.

– Не смей! – передразнила его Алёна. – иначе я тебя укушу. – улыбнулась она.

– Как много может дать пара глотков простой воды! И как много может дать любая положительная эмоция. – подумал он.

– Если догонишь… – улыбнулся Виктор. Несмотря на всю скудность возможных действий, грустить в этой ситуации точно нельзя, подумал он и еще раз окинул взглядом помещение.

В углу около стены стоял фармпринтер, на котором виднелись маркировки биохимической и радиологической опасности.

– Так, сейчас у нас будет совместная миссия. – сказал он и, встав подошёл к стулу. После чего дотолкал его ногой до Алёны.

– Сейчас я тебя приподниму, а ты постарайся опереться и сесть на стул, хорошо?

Алёна кивнула. Виктор присел и аккуратно поддев Алёну своими культями под согнутые колени, подобно электропогрузчику на складе, слегка приподнял её. Она, стиснув зубы (видимо он всё же не так ухватился), уперлась левой рукой и села на стул.

– Теперь нужно попить. Еще по глоточку. – сказал он.

Алёна кивнула и взяв графин поднесла к его губам. В этот раз он не отказался.

– Или лучше по два. – сказал Виктор сделав два глотка, каждый из которых приносил несказанное удовольствие.

– Что теперь? – спросила Алёна, глотнув воды и опуская графин на пол.

Вместо ответа Виктор поднялся подхватил её на руки, она обвила его шею левой рукой и двинулся к фармпринтеру. Каждый шаг отдавался болью по телу. От икр до спины и трапеции, о которую он опирался, откинув голову. Хотелось опуститься и передохнуть. Но они уже отдалились от стула. И опустившись сейчас, он бы уже не смог поднять её. Он тяжело дышал, и двигался, стараясь смотреть под ноги, понимая что любая остановка, а тем более падение грозило провалом всем предыдущим действиям и перерасходу живительной воды, которую они бы могли просто экономить, сидя и ожидая возвращения Комбата, если он не придет слишком поздно. И если вообще придёт.

Остановившись у фармпринтера он сделал последнее усилие и на дрожащих ногах плавно опустил Алёну. Любое резкое движение могло плохо кончиться. На его лбу выступил пот и он облокотился о приятный холодный металл железного ящика пандоры.

Виктор выдохнул и благодарно взглянул на Алёну, которая смотрела на него полными сожаления глазами и будто ощущала всю ту боль от гудящих ног, которая покалыванием растекалась вверх по телу.

– Я знаю что тебе не лучше. – сказал он. – Но сейчас действовать будешь ты. Нажми на экран.

Алёна коснулась пальцами левой руки экрана он загорелся полный разнообразных меню и значений, всплывающее меню предложило ввести необходимую формулу желаемого препарата.

– Так… Виктор еще раз окинул взглядом помещение. – жалко что у нас нет ничего, что позволяло бы выйти в интернет. А хотя… Давай попробуем свернуть эту программу.

– Как на банкоматах и терминалах? – спросила Алёна. Виктор кивнул.

Алёна прокликала угол дисплея, потом прошлась по периметру. Ничего не произошло. Виктор мог только смотреть. Даже если бы он и мог что-то нажимать, ничего лучше бы он не придумал.

Алёна двумя прикоснулась указательным и большим пальцами к двум вкладкам меню и зажала на несколько секунд. Внезапно экран моргнул и перезагрузился. По нему поплыли сверху вниз строчки, отображающие загрузку различных скриптов и алгоритмов.

Внезапно на экране появилась виртуальная клавиатура на неизвестном языке и возникшее окно запросило пароль. Вместе с этим появился таймер обратного отсчёта с подписью SELFTERM_, которая в данный момент была единственной надписью на известном языке.

– Вот чёрт! – выругался Виктор.

– Наверное это была очень наивная идея полагать, что такое прорывное изобретение, которое должно быть сокрыто от масс, будет стоять на привычной операционной системе. – подумал он.