Текст книги "Общество истребления — стратегическая перспектива “демократических реформ”"

Автор книги: Николай Сенченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Европа и ГМ-продукты

Законодательство ЕС в отношении трансгенных продуктов – сложное и непрерывно меняющееся. Оно развивалось параллельно с открытием рынка для ГМ-пищи.

В 1997 году вступило в действие положение 258/97 о “новых продуктах питания”, под которыми подразумевалась пища, изготовленная из компонентов, отличающихся от натуральных. Оно отменило часть статей предыдущего положения 90/220/ЕЕС, относящихся к допуску на рынок ГМ-продуктов, и ввело их маркировку. Теперь предусмотрен ряд процедур безопасности в отношении ГМ-культур, в том числе долгосрочный мониторинг, оценка “существенной эквивалентности”, аллергического потенциала, воздействия генов-маркеров, определение допустимого процента содержания ГМ-компонентов в обычной пище и т. д. Хотя новое положение является несомненным шагом вперед на пути уменьшения риска для здоровья и окружающей среды, исходящего от ГМ-организмов, допустимый уровень содержания ГМ-компонентов в обычных продуктах все еще находится в процессе обсуждения. К тому же, по мнению экологов, новая процедура не отличается прозрачностью.

С 1985 года (года выдачи первого патента в США на ГМ-продукт) выдано уже 10778 патентов на ГМ-растения в США и 200 на ГМ-животных. В Европе ГМ-продукцию патентуют с 1997 года. К примеру, Monsanto запатентовала ГМ-сою, а Zeneca – все ГМ-помидоры. Патент – временная легальная монополия на коммерческую эксплуатацию изобретения. Под это понятие сегодня попадают и различные формы жизни. Патент – эксклюзивная легальная защита на 17–25 лет. Чтобы использовать запатентованное изобретение, необходимо иметь разрешение от владельца патента. Итак, чтобы выращивать ГМ-помидоры, надо сначала заплатить корпорации Zeneca.

В мае 1998 года Европейский парламент разрешил компаниям патентовать живые организмы, в том числе “элементы, выделенные из человеческого организма”. Всего лишь за три года до этого фактически идентичное положение выставлялось на голосование, и было признано неэтичным. Что изменилось, кроме финансовой мощи “продавливавших” это положение корпораций? Ничего.

В октябре 1998 года голландское правительство заявило отвод этому постановлению. В 1999 году к нему присоединилось правительство Италии. Эти страны обеспокоены тем, что ряд пунктов постановления ущемляет экологическое законодательство стран и права потребителей. Было заявлено, что процедура принятия документа содержала ряд нарушений; постановление в дальнейшем может повлиять на благополучие развивающихся стран; оно может затруднить доступ к качественному медицинскому обслуживанию граждан Евросоюза; оно подрывает социально-экономическую и экологическую безопасность стран-членов союза. К тому же Евразийская патентная конвенция, принятая в 1973 году, запрещает патентование растений и животных. А данное постановление обошло этот запрет, разрешив монополизировать целые урожаи.

Эти патенты не имеют ничего общего с патентами на изобретения, это всего лишь средство завоевать рынок. Но те, кто поддерживает патентование жизни, утверждают, что так достигнуто улучшение европейского патентного законодательства. И это несмотря на то, что данное патентное постановление нарушает целый ряд международных соглашений, подписанных членами ЕС во время Конференции 1992 года в Рио-де-Жанейро, особенно – ограничений по Конвенции о биоразнообразии.

Ратификация Конвенции налагает на страну обязанность обеспечивать в биотехнологической патентной системе честное и равное распределение выгод, учитывая интересы развивающихся стран, где в основном и сохранилось разнообразие видов. Несмотря на то, что во время 4-й конференции сторон Конвенции в 1998 году 49 делегатов высказались за включение этого тезиса в текст постановления, так как в противном случае документ попросту легализует биопиратство, члены Европарламента к этому не прислушались и не изменили текст. И даже более того, Комиссия ЕС убрала 76 поправок, которые ограничивали биопиратство.

Теперь человеческие гены, клетки и органы могут стать чьей-то собственностью, та или иная фирма может получить эксклюзивные права на использование человеческих генов. Например, Евросоюз в 1998 году даровал компании Biocyte патент на все кровяные клетки пуповины новорожденных.

В Западной Европе существует очень сильная общественная оппозиция генномодифицированным продуктам питания, что вынудило представителей биоиндустрии начать поиск новых рынков сбыта своей продукции. В результате многие страны Восточной Европы, в том числе и Украина, где общественность менее информирована о ГМ-продуктах, а законодательство лояльное к вторжению транснациональных корпораций, стали удобной мишенью для последних.

Генная инженерия может многое. Представьте себе лужайку, на которой не надо подстригать траву, потому что она растет до определенного уровня, орхидеи, светящиеся, если их пора поливать, кукурузу, не боящуюся сорняков. Уже стали реальностью зеленые розы, голубой хлопок, ромашки, зацветающие по команде, биоразлагаемая пластмасса, выращенная на полях.

Уже генетически измененные бактерии применяются для нейтрализации токсических отходов, это кажется более опасной затеей, чем просто выращивать бактерии. Дальше – больше: организмы, которыми сегодня манипулируют ученые, гораздо сложнее, чем бактерии. Это или млекопитающие, или растения, или то и другое вместе.

Теперь урожаи генетически измененных соевых бобов, маиса, помидоров, масличных, картофеля растут и зреют на полях и в оранжереях, разбросанных по США, Канаде, Австралии, Аргентине, многим другим странам. В США 9 % картофеля, 32 % кукурузы и 38 % соевых бобов – генные мутанты. Если же сложить вместе площадь всех трансгенных посевов, получится поле величиной с Великобританию. И это только начало!

На исследования в области биотехнологии транснациональные корпорации тратят огромные деньги, но считают, что дело того стоит. Компания Monsanto выделила 2,5 миллиарда долларов на выращивание нового сорта маиса, а специализирующийся на хлопке концерн Delta 8 Pine выложил 1,9 миллиарда долларов. Крупнейшие химические компании спешно меняют профиль – американские Novartis и Monsanto, французская DuPont и немецкая Hoechst объявили о продаже или закрытии своих химических подразделений. Химия уже не в моде. На потоке – продукция генной инженерии.

Примерно 60 % пищи на полках американских магазинов содержат вкрапления чужеродных генов. И тем не менее это всего лишь крохотная часть из того, что биотехнические гиганты планируют запустить в массовое производство. Речь идет не только о сельскохозяйственных культурах. Кукуруза, самостоятельно убивающая вредителей и устойчивая к гербицидам, пробралась даже в консервативную Европу. Это уже не новинка, равно как и “помидор с жабрами” – помидор, в который для увеличения морозоустойчивости вживили ген плоской североамериканской рыбы. Кстати, именно этот гибрид овоща и рыбы получил кличку “завтрак Франкенштейна”; противоестественное сочетание не могло не насторожить обывателя, сколько бы генетики ни твердили: “Из гена рыбы не получится рыба”.

Производители ГМ-продуктов добиваются, чтобы при отказе от этой продукции страна-импортер предоставила доказательство стопроцентной опасности продукта. А почему не наоборот? Пусть производители докажут стопроцентную безопасность продукта. Но об этом и речи быть не может, потому что такое – невозможно.

На наших глазах рождается новая отрасль знаний, нутрацевтика (от nutrition – питательный, и фармацевтика). Речь идет о создании продуктов, обладающих лекарственным эффектом. Например, в генную структуру банана встраивают ген, противодействующий вирусу гепатита. Созданы помидоры, помогающие при заболеваниях простаты. Создан генетически измененный рапс, содержащий особенно много бета-каротина (предварительная ступень витамина А). Считается, что он позволит помочь людям с ослабленным иммунитетом и нарушениями зрения, возникающими из-за острого дефицита витамина А.

Таких больных особенно много в странах третьего мира.

И речь не о том, что людей не надо лечить, – надо. Проблема в другом. Модифицированные растения, устроившись в окружающей среде, изменяют ее. На планете – эколого-социальный кризис, грозящий глобальной катастрофой. Человек вышел далеко за естественные рамки, “выделенные” ему биосферой, и ответ биосферы может быть скорым и ужасным. В этих условиях плодить ГМ-монстров – означает усугублять ситуацию.

Биотехнологии добрались и до деревьев. В них введены новые гены, дающие устойчивость к вредителям и болезням. Уже существуют сосна, эвкалипт и черный тополь, генетически измененные так, что из них намного легче извлекать древесную пульпу. Можно сделать древесину мягче или, наоборот, повысить ее плотность и прочность. В недалеком будущем будут выращивать специальные деревья: невысокие, но толстые, быстрорастущие “столбики” с прочной древесиной, их стволы даже не будут сужаться кверху. Другие технологии позволят ускорить рост деревьев зимой, вывести фруктовые деревья-коротышки, чтобы удобней было собирать урожай.

Эксперименты ведутся и в другой области – области запахов. Манипуляции с генами, отвечающими за запах, позволяют вывести растения с любым ароматом. Кажется, как хорошо. Но так ли все хорошо на самом деле? Почему Европа ведет себя подозрительно и недоверчиво? Еще не так давно нас уверяли, что подкормки для крупного рогатого скота, сделанные из павших животных, абсолютно безвредны. А сегодня каждый слышал о “коровьем бешенстве”. Говорят, фермерам выгодно приобретать семена со встроенными генами. Такие растения будто идеально предназначены для сельского хозяйства “по-американски”. Гигантские, уходящие за горизонт поля монокультур – просто рай для вредителей; и появление ГМ-маиса или ГМ-сои с генами естественного инсектицида выглядят спасением. Теперь уже 90 % фермеров предпочитают покупать высокотехнологичные семена каждый год, хотя они стоят значительно дороже обычных. А оставлять часть урожая на будущий год в качестве семян считается недопустимым нарушением договора, и специальные инспектора контролируют фермеров. Исчезла зависимость от вредителей, появилась зависимость от поставщиков семян и инспекторов.

А в Европе такой судьбы для себя не желают. Экспортные потери США составили 20 млн долларов только оттого, что Франция отказывается покупать и возделывать генетически измененный маис. Австрия и Люксембург запретили производство генных мутантов. Греческие крестьяне под черными знаменами ворвались на поля в Беотии, в Центральной Греции, и уничтожили экспериментальные плантации с помидорами. 1300 английских школ исключили из своих меню пищу, содержащую трансгенные растения, а Франция очень неохотно и медленно дает одобрение на продажу новых продуктов с чужими генами. В ближайшее время Европейский союз должен принять способ ясной маркировки всех продуктов – есть ли в нем генетически измененные ингредиенты, и если есть, – до какой степени они изменены.

Итак, внутренний рынок Европейского союза по-прежнему остается бастионом, недоступным для биотехнических компаний. В ЕС разрешены только три вида генетически измененных растений, а если точнее – три сорта кукурузы. В США же таких продуктов насчитываются десятки, а скоро будет их сотни.

Чего же именно опасается дальновидная Европа?Можно ли с уверенностью утверждать, что чудо-растения биологически опасны? Например, кто гарантирует то, что пища с генетически измененными составляющими не приведет к появлению новых видов аллергий у людей? Такие продукты вполне могут нарушить баланс микроорганизмов в нашем кишечнике. Или, если разобраться, зачем нужен рапс с повышенным содержанием жирных ненасыщенных кислот? Ведь можно просто добавить в пищу хорошего растительного масла. Кстати, в масло из генетически модифицированного рапса следует добавлять витамин Е в качестве антиокислителя, иначе полезные жирные кислоты распадутся на потенциально канцерогенные радикалы. К чему такие сложности – вот в чем вопрос.

Или возьмем, например, историю с картофелем и антигеном гепатита. Ученым удалось вживить ген, препятствующий возникновению гепатита, в картофель. Мыши, сидевшие на диете из картофеля-мутанта, оказались иммунные к этой болезни. Но это мыши. А кто из людей станет есть сырой картофель? Между тем, варка разрушает антиген, и картофель никого не лечит. Так нужно ли было тратить время и деньги на возню с генами?

Компании, производящие генетически измененные продукты, отметают подобные сомнения как паникерскую чепуху, обычный страх перед прогрессом. Понятно, они тратили деньги не ради чьего-то здоровья, а ради расширения продаж и прогрессивного увеличения прибыли. Генетическое вмешательство, говорят они, всего лишь ускоряет процесс “селекции”, с которым люди знакомы давным-давно. Люди всегда вмешивались в природу, говорят сторонники такого прогресса, только теперь мы можем делать это более качественно и быстро, выбирать необходимые характеристики и сразу “прикладывать” к нужному объекту, а не идти старым путем проб и ошибок. Об этой подмене понятий уже сказано: селекционеры никогда не скрещивали свинью с картошкой. Они свинью картошкой кормили.

Если вы заливаете поля гербицидами и погибает все живое вокруг, кроме вашего урожая, вам это приносит выгоду, безусловно, а природе вредит. Считается, что ГМ-культуры наносят меньше вреда окружающей среде, потому что можно обойтись без такого варварства. И, разумеется, нет технических проблем, препятствующих тому, чтобы засадить все поля сельскохозяйственными культурами, устойчивыми к болезням, вредителям, гербицидам и пестицидам. Но если ген устойчивости к гербицидам есть в каждой клетке растения, высаженного на миллионах гектаров, рано или поздно при перекрестном опылении он перейдет к диким родственникам этих растений. Закрепившись в будущих поколениях, ген устойчивости к гербицидам даст суперсорняк, который никакой химией не убить.

Генетическое загрязнение планеты намного страшнее химического или радиоактивного. Мы помещаем живые организмы без всякой эволюционной истории в среду, которая не знает, как к ним приспособиться. Вот в чем принципиальная разница между селекционной работой и генетическими экспериментами – время!Манипуляции с генами не оставляют времени на проверку, повредит это новшество окружающей среде, или нет. Если вдруг окажется, что повредит, обратный путь будет найти намного труднее, если вообще такой путь возможен.

Уже сегодня тысячи ферм в Европе, США и развивающихся странах переходят на “старый” способ производства продовольствия. Это возврат к традиционной гармонии сельского труда, отказ от насилия над природой. На органичных фермах коровы пасутся на зеленых лугах, их не приковывают к кормушке и не пичкают белками, а земля родит без всякой “химии” и генной инженерии. В настоящее время в Европе производят органичных продуктов на 25 млрд долларов.

Г армоничная, естественная пища становится все более популярной. И продают ее не только в магазинах для богатых эксцентриков. Естественные продукты – от клубники и говядины до вина и шоколада – в Европе встретишь везде: в супермаркетах, в компаниях, развозящих продукты по домам, и едва ли не в каждой маленькой лавочке на углу. Органичная еда обходится потребителю дороже, но люди готовы платить за то, чтобы овощи и фрукты, которые попадут на их стол, не поливали ядами и не удобряли “химией”, а животные, чье мясо они едят, паслись на лугах, а не провели бы всю жизнь в состоянии стресса под крышей, по колени в навозе жуя корм, сделанный из падших коров.

Природные продукты чище и полезнее, но они еще и вкуснее, а их производство наносит минимальный вред окружающей среде.

Органичное хозяйство окупается не скоро; прибыль такая ферма начинает приносить лет через десять. Но по эффективности “чистое” сельское хозяйство не уступает “индустриальному” с его химией и генной инженерией, а в будущем, возможно, даже сможет превзойти его. На органичной ферме вместо химических удобрений и пестицидов человеку служит сама природа: птицы и полезные насекомые (например, божьи коровки) пожирают вредителей, а почва удобряется запашными культурами, которые идут и на фураж. Уже сегодня урожаи органичных полей, садов и огородов ничуть не меньше, чем там, где используют все достижения современной химии.

Рост урожаев в последние полвека, по меньшей мере, наполовину обеспечили не химикаты, а селекция и использование прогрессивного управления и контроля. Например, на основе фотоснимков полей, сделанных со спутника, можно точнее оценить состояние почв и рассчитать, какие культуры будут лучше расти на этих почвах. Вот это и есть “новая зеленая революция”, а не биотехнологии без границ!

Нам говорят, что спасение от голода лежит во внедрении биотехнологии в странах третьего мира. Но вот мнение организации Christian Aid, оказывающей гуманитарную поддержку развивающимся государствам. В отчете под названием “Продажа самоубийства: сельское хозяйство, ложные обещания и генетические изменения в развивающемся мире” сказано, что применение высоких технологий делает более уязвимыми малые фермерские хозяйства, из которых, собственно, и состоит основная масса производителей сельскохозяйственной продукции в отсталых странах. Индийские фермеры, покупающие дорогостоящие гибридные семена хлопчатника, залезают в такие долги, что уже сотни из них, разорившись, покончили жизнь самоубийством.

Одно из самых опасных свойств модифицированных семян – это их “конечная технология”. Ученые добились того, что растения, идущие на продажу, стали бесплодными, не способными производить семена. Это означает, что фермеры не могут собрать семена на следующий год, и должны покупать их снова. А ведь в настоящее время 80 % урожаев в развивающихся странах получают из выращенных фермерами семян. Понятно, что основная цель “конечной технологии” – в повышении доходов компаний, производящих семена.

Этот отчет основан на исследованиях, проведенных в Индии, Эфиопии и Бразилии. В нем указано несколько причин, по которым генетически измененные растения считаются опасными:

– они представляют угрозу для выживания миллионов мелких фермеров;

– они сосредоточат контроль над мировыми пищевыми ресурсами в руках небольшой группы людей.

Всего десять компаний могут контролировать 85 % глобального агрохимического рынка и лишат западных потребителей свободы выбора в приобретении продуктов.

Мелкому фермеру ничего не остается делать, как только уступить нажиму крупных компаний и принять новую технологию. Но от того, что станет с фермерами в бедных странах, напрямую зависит судьба потребителей в развитых странах. Если фермерам не останется ничего другого, как только выращивать генетически измененные культуры, то продукты, импортируемые оттуда развитыми странами, скоро окажутся все генетически измененными. И тогда выбора у нас уже не будет.

Глобальный мир устроен так, что зерно, брошенное в землю в Колумбии или Пакистане, рано или поздно “взойдет” на наших тарелках” [60]60
  Валянский С. И., Калюжный Д. В.Третий путь цивилизации, или Спасет ли Россия мир? – М.: Алгоритм, 2002. – С. 240–242, 261–268.


[Закрыть].

Лекарства, которые убивают

Известный французский ученый, доктор медицинских наук Луи Броуэр в книге “Фармацевтическая и продовольственная мафия”, изданной в Украине в 2002 году, на основе неоспоримых фактов доказывает, что современной медициной руководит небольшая, но всемогущая группа олигархов, стоящая во главе крупных химико-фармацевтических компаний, которой удается, благодаря колоссальным финансовым средствам, подбирать нужное правительство, политиков, глав лечебных учреждений. Автор приходит к ошеломляющему выводу, что воротилы химической, фармакологической промышленности и агропромышленного сектора подготовили что-то похожее на заговор, который можно сравнить с настоящим геноцидом: чем больше больных людей, тем больше процветают олигархи, руководящие медициной западного мира. И ни одно из правительств, к какой бы нации оно не принадлежало, никогда не рискнет поставить на карту экономическое и политическое равновесие своего государства ради сохранения здоровья сограждан.

При лечении сердечно-сосудистых заболеваний врач может выбирать сотни препаратов! Как он будет это делать? Этот выбор будет случайным, по крайней мере, в первое время. Затем молодой врач, ежедневно подвергающийся атакам рекламы и через посредничество так называемых подставных лиц от лабораторий, решит, что он, наконец, выбрал подходящее лекарство. Его-то он и пропишет пациенту… чтобы понаблюдать… действительно ли оно ему подходит, потом поменять его в пользу нового препарата. И так бесконечно.

“Вот почему в 550 тыс. рецептов, ежедневно выписываемых во Франции, можно всегда встретить медикаменты, которые наиболее модны и приносят доход лабораториям в ущерб некоторым старым лекарствам, эффективным, но больше не употребляемым, потому что о них все забыли, – пишет Луи Броуэр. – Таким образом, мы подошли к ужасному выводу: любой, кто располагает перечнем медикаментов, подлежащих реализации, после полученных результатов анализов и обследований, если будет установлен какой-то диагноз, может выбрать какое-либо лекарство и прописать его пациенту, членам своей семьи или соседям. Поэтому не обязательно тратить столько времени на изучение медицины, чтобы затем тебя освободили от возможности самому выбирать, как и чем лечить своих пациентов. И это вполне объяснимо:

– аллопатическая медицина попала под полную зависимость от фармацевтических лабораторий;

– эти лаборатории насаждают настоящую диктатуру в отношении медицинского корпуса;

– фармацевтическая промышленность в течение ряда лет завоевала право не рассматривать врача как дипломированного практика, а лишь как простого распространителя фармацевтической продукции.

Вследствие молчаливого согласия с подобной диктатурой врач стал составной частью этой системы промышленного производства фармацевтической продукции и не может теперь рассматриваться как независимый практик, а скорее как дилер продукции более или менее токсичной. Термин “дилер” теперь полностью ему подходит потому, что антидепрессанты и транквилизаторы относятся к категории наркотических средств, которые делают из пациентов, употребляющих их, наркотически зависимых людей. Этот вид наркотиков пользуется невероятной популярностью, как у публики, так и у тех, кто их назначает. Поэтому терапевт ежедневно подвергается атакам пациентов, которые просят его выписать подобные наркотики, и он их назначает, чтобы не потерять клиентуру, даже если он против того, чтобы притуплять течение того или иного заболевания”.

Чтобы все это понять, стоит посмотреть в прошлое: в течение тысячелетий человек эмпирическим путем научился лечить болезни и залечивать раны. И только отдельные личности, занимающие определенное социальное положение и близкие к правителям, имели право концентрировать у себя эти знания. Знания передавались из поколения в поколение сначала устно, затем письменно. Подобная традиция сохранилась и в наши дни в некоторых малоразвитых племенах Африки, Азии и Америки. Эти люди, находясь в прямом контакте с больными и ранеными, были наделены качествами связи с лечебными силами природы, совершенствовали приобретенные навыки и умения.

Не нужно забывать и тот факт, что Всемирная организация здравоохранения несколько лет тому назад направила в некоторые регионы мира компетентных наблюдателей с целью сбора информации о методах лечения и используемых лечебных средствах теми, кого мы называем “ведьмами”.

В средние века профессия врача постепенно приобретала свое лицо, создавались факультеты для передачи приобретенных знаний. Получив неглубокие знания, исключительно западного оттенка, врачи не были достаточно компетентны и не пользовались популярностью у населения.

“В качестве итога сделанного анализа, – пишет Броуэр, – я предоставлю слово доктору Жаку Лаказе, директору редакции газеты “Жизненный выбор”, который написал следующую статью в “Медицинских новостях” (1993, № 71, окт. – дек.): “Медицинская практика в таких странах, как Франция, монополизирована… С приходом XX века болезнь также стала подобием рынка. Каким же образом капиталистическая система смогла проникнуть в сектор здоровья? Постепенно инвестировались наиболее рентабельные секторы.

После первой мировой войны начинает разворачиваться война против рака. Основной целью этого нового “крестового похода” ставилось возрождение традиционных госпитальных структур. Модель противораковых центров, разработанная еще перед второй мировой войной (концентрация финансовых средств, обобщение научных достижений) послужила базой для создания региональных госпитальных центров, первое открытие которых относится к пятидесятым годам.

Это была самая первая и самая большая составная часть капиталистического способа производства в лечебной области: начинают создаваться структуры наподобие фабрик – сосредоточение больных в одном месте. Осуществлялся постепенный переход от приютов, принимавших нуждающихся, к современным госпиталям, в которых скапливались больные, ставшие объектами медицинской практики.

В период между двумя войнами появляется второй решающий фактор: химия и специфически немецкая химия. Последняя была опробована во Франции во время оккупации. С того самого времени все и началось.

До этого периода создание того или иного лекарства было делом врача-практика: он создавал структуру будущего лекарства в присутствии своего пациента и в ходе его индивидуального опроса, а в зависимости от глубины своих знаний он выписывал рецепт. Фармацевт изготавливал по рецепту лекарство. Постепенно врач-практик начинал терять свою индивидуальность. Фармацевтика становилась приоритетом большой индустрии. Промышленные лаборатории приступили к изготовлению всех лекарств, следуя закону максимальной выгоды, который проявлялся в двух основных формах: если новое лекарство получалось менее дорогим, но более эффективным, принималось решение о приостановлении его выпуска, тогда как другое, более дорогое, лекарство вскоре появлялось на рынке; учитывались только немедленные результаты и не принимались во внимание катастрофические последствия от побочных явлений отдельных выпущенных на рынок лекарств (к примеру, сталинон, талидомид, дистельбен и другие). Большая лаборатория становится хозяином положения: она судья и обвинитель, она организует эксперименты на человеке и продолжает их проводить дальше, умело обходя законы.

С точки зрения методологии, стараются придерживаться только статистических данных, но и учитывается, что рентабельность превыше всего; подход к каждому лекарству следующий – оно подходит, если процент больных соответствует проценту той или иной болезни. Всякие другие подходы не приветствуются, а только этот рассматривается в качестве кредо “медицинской науки”.

В последние десятилетия XX века предоставление услуг на государственном уровне в области лечения стало приоритетом врачей-специалистов (60 % медицинского корпуса с высокотехнологическим оборудованием), фармацевтов и обслуживающего персонала. Фармацевты стали простыми продавцами медикаментов промышленного производства. Разумеется, при подобном развитии событий никого в правительстве, будь то правого или левого направления, вопросы охраны здоровья населения нисколько не волнуют. Проводить профилактику заболеваний – это значит рубить под корень личные интересы большого капитала, и так будет продолжаться всегда, если только система социальной защиты не найдет в обществе своего постоянного места…

Становится ясным, что противоречия в области производства и распределения медицинских услуг все больше и больше обостряются. Так, терапевты вместе с врачами лечебной гимнастики и санитарами, возрождение профессии которых уже стоит на повестке дня, вступают в конфликт со специалистами.

Далее автор книги делает вывод, что аллопатическая медицина располагает арсеналом совершенно бесполезных и опасных для здоровья населения лекарственных препаратов. Он пишет: “Всемирная организация здравоохранения объявила, что “для лечения всех болезней хватило бы 200 медикаментов”. А 10 тыс. лекарств, находящихся в обороте каждой страны Европейского сообщества, можно сравнить с атомной бомбой, которую используют для борьбы с мухой…

Вместо того, чтобы бороться за сохранение умственного и физического единства, использование природных средств предупреждения болезней, употребление витаминов, натуральных солей, соблюдение рационального питания, выполнение рекомендаций по нормальному образу жизни, лечение лекарствами натурального происхождения, аллопатическая медицина находится в состоянии ожидания, когда какое-либо расстройство вашего организма не заявит о себе и не заставит обратиться к врачу-аллопату с просьбой прописать какое-нибудь из лекарств.

Болезнь – это вирус, который проник в организм, и нужно определить, каким образом его оттуда удалить. Применять для этого средства аллопатической медицины равносильно тому, что обращаться к магии. Врача-аллопата при этом можно сравнивать с заклинателем злых духов, который для их изгнания из организма прибегает к средствам, лишенным всякой логики, или к самым сильным техническим методам: сильнодействующим медикаментам, химиотерапии, локальному хирургическому вмешательству. Желая победить зло, делается все, чтобы убить больного”.

Большинство лекарств имеют побочные действия. Рассмотрим несколько примеров.

Антибиотики.Какие известны побочные действия антибиотиков? Они оказывают токсичное воздействие на почки, печень, костный мозг и нервную систему. Вызывают аллергию. Вызывают расстройство кишечника. Угнетают иммунную систему организма и его естественное сопротивление инфекциям. Создают предрасположенность к развитию злокачественных опухолей. Сложно привести обзор, в котором отражена фармакодинамика всех антибиотиков, реализуемых на рынке. Но если обобщать, то кроме уже упомянутых побочных эффектов, следует добавить, что антибиотики вызывают многочисленные дисбактериозы и психические расстройства.

“Если биохимическая активность клеток, – пишет Броуэр, – наделенная способностью фагоцитоза, еще не нарушена, то организм оказывает мощное противодействие любой агрессии извне. Поэтому прием антибиотиков означает применение дьявольских методов лечения. И в заключение можно сказать, что в результате приема антибиотиков в организме исчезают три витамина В ₂, В ₃, В ₅необходимые в процессе обогащения клеток кислородом, а они представляют собой естественный щит против онкозаболеваний. В конечном счете, при употреблении антибиотиков нарушается весь жизненный цикл организма”.