Текст книги "Искатель. 1972. Выпуск №3"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Пётр Проскурин,Геннадий Цыферов,Николас Монсаррат,Александр Барков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

– Недолго, Вальтер. Уже недолго, – он приложил ладонь к широкой груди. – Еще несколько раундов. Один, может, два.

– Брось, старина, – Лемке улыбнулся и оттолкнул руку Петера, который опять потянулся к бутылке. – От тебя не должно пахнуть. Полиция не любит пьяных свидетелей.

Они оделись, в дверях Петер оглянулся и сказал провожавшему их бульдогу:

– Извини, вечером погуляем, Макс, – он захлопнул дверь, и бульдог грустно улегся на свой половичок.

* * *

Спортзал выглядел обычно: раскачивались и гудели тяжелые мешки, звенели пневматические «груши», отражаясь в зеркалах, мелькали фигуры боксеров. Так было каждый день в течение многих лет, но почему-то сегодня Петеру зал показался более светлым и веселым. Тренер подошел к Сажину, который наблюдал за спаррингом Роберта с Зигмундом, и тихо сказал:

– Извини, меня задержал хозяин.

Сажин не повернулся и кивнул.

– Провести спарринг Тони с Шуриком? – спросил он, глядя на секундомер.

– Конечно, только проследи, чтобы не дрались. Два раунда по две минуты, и, конечно, в шлемах. – Петер спохватился и спросил:

– А ты как думаешь?

– Так жe, – ответил Сажин, щелкнул секундомером и крикнул: – Стоп! Роберт, проведи два раунда с тенью и кончай. Зигмунд, свободен.

Боксеры пожали перчатки. Роберт слизнул с усов пот и спросил:

– Ну как?

– Ты в полном порядке, князь, – ответил Зигмунд задумчиво. – Только, на мой взгляд, – он жестом позвал Сажина, – ты излишне акцентируешь удар. Как думаете, Михаил Петрович?

– Считаешь, что выдохнусь? – Роберт испытующе переводил взгляд с тренера на партнера.

– У тебя мания, князь. При чем тут твое дыхание? Он отлично дышит, Михаил Петрович, – ответил Зигмунд. Сажин стоял, наклонив голову, и молча слушал боксеров. – Дело совсем в другом, – продолжал Калныньш, – когда ты наносишь удар, ты невольно прерываешь серию. Так? Ты очень опытный боксер, Роберт, хорошо чувствуешь себя на дистанции удара, твоя связь с противником не должна прерываться. Работай легче, но без перерывов. В этом твое преимущество, ты не запутаешься в длинных сериях.

– А я не сдохну?

– Не старайся каждым третьим-четвертым срубить и не сдохнешь. Бросай одни руки, держи противника на дистанции удара, ты же опытный боец, он сам подставится. Помяни мое слово.

– Зигмунд говорит дело, – вмешался Сажин, – ты устаешь не от боя, а от собственных тяжелых ударов, напрягаешься, рвешь дыхание. Давай попробуем?

– Сейчас? Я только отработал три раунда, – Роберт вытер лицо локтем.

– Неважно, еще один не помешает. Петер! – крикнул Сажин и, когда старый тренер подошел, спросил: – Ты не возражаешь, если Роберт проведет один раунд с твоим легковесом?

– С Тони? – Петер нахмурился. – Можно, только без этого, – он сжал руку в кулак.

– Естественно. Нам надо проверить Роберта на скорость, а к своим партнерам он очень привык.

– Тони! – позвал Петер.

Высокий стройный юноша подошел и поклонился.

– Слушаю, мастер.

– Надень шлем и проведи один раунд с этим парнем. – Петер хлопнул Роберта по плечу. – Понял?

– Слушаю, мастер, – Тони побежал в раздевалку и через секунду появился в тренировочном шлеме.

– Михаил, ты посмотри за ними, – Петер взял Зигмунда за руку и отвел в сторону. – Поговорим, парень. Ты мне очень понравился в бою с американцем.

Зигмунд слушал, склонив голову набок, пошевелил губами и сказал:

– Я плохо говорю по-немецки.

– Пустяки, – Петер шутливо ударил его в живот, – боксеры говорят на языке жестов.

Зигмунд рассмеялся и пошел с Петером по залу.

– У тебя быстрая реакция, парень, – Петер пояснил свою фразу жестом.

– Боксера выдают глаза, – ответил Зигмунд, – Удар рождается в глазах.

– Да, глаза, – согласился Петер и обнял боксера. – Глаза выдают желания человека. Но не все понимают взгляд.

– Я понимаю, – ответил Зигмунд. – Вы знаете, я чувствую мысль противника, трудно объяснить, но я точно знаю, когда человек врет, только делает вид, а когда хочет действительно ударить.

Они замолчали и пошли дальше. Когда-то Петер был одного роста с Зигмундом, но сейчас сутулые плечи прижимали его к земле. Боксер казался высоким и очень тонким рядом с тяжелой, медвежьей фигурой старого тренера.

Они сделали круг по залу и остановились напротив боксирующих в быстром темпе Тони и Роберта. Сажин стоял рядом и, не вмешиваясь в ход поединка, поглядывал на секундомер. Тони пытался навязать ближний бой, но каждый раз натыкался на перчатку грузина и оставался на средней дистанции. Петер смотрел, морщился и осуждающе качал головой.

– Стоп! – крикнул он, подошел к Тони и стукнул его по шлему. – Глупец, боксер дерется руками, а выигрывает ногами и головой. Он встречает тебя одним и тем же ударом. Думай.

– Слушаюсь, мастер, – Тони занял боевую стойку и двинулся к Роберту.

– Вы строгий, – сказал Зигмунд, когда они с Петером снова пошли по залу.

– Дисциплина и труд, – Петер обнял Зигмунда за плечи.

– Творчество, – боксер выскользнул из-под руки Петера и ударил пневматическую «грушу». – Самостоятельность мышления.

Петер не понял слов боксера, но протест почувствовал, еще он все время чувствовал взгляд Сажина, который наблюдал за спаррингом, то и дело поглядывал на Петера, и проскальзывала в глазах русского то ли насмешка, то ли подозрение. Петер постарался выпрямиться и расправить плечи, появилась злость. Косолапя, Петер шел рядом с Зигмундом, но между ними возникла дистанция. Крохотная, но дистанция, и русский точно выдерживал ее. Он шел рядом, изящно огибая спортивные снаряды, в каждом его шаге и жесте была мягкость и свобода молодого тренированного тела. Свобода не только мускульного расслабления, а внутренняя свобода человека, на плечо которого нельзя положить руку без разрешения. Он шел рядом, но Петер понимал, что если он захочет похлопать его или взять за руку, то боксер уйдет, вежливо улыбнется и под благовидным предлогом, что ему хочется ударить «грушу» или мешок, сделает шаг в сторону. Как говорят боксеры. «тустеп». Неужели он что-нибудь понял? Догадался? Почувствовал?

– Мальчик, – Петер не протянул руку, а остановил русского словом. – Ты доктор?

– Хирург, – Зигмунд нахмурился и показал, что режет.

– Посмотри, – Петер поднял к лицу ладони, – что у меня с руками?

Зигмунд взял руку Петера и стал ощупывать многократно перебитые и распухшие суставы.

– Давно, – сказал Зигмунд и вернул Петеру руку, словно посторонний предмет. – Профессиональный ринг, работали с незажившими суставами. Хронические вывихи, сильная деформация, верхняя фаланга пятого пальца несколько раз сломана.

Петер согласно кивнул.

– Болят, – сказал он и посмотрел вопросительно.

– Нужно сделать рентгеновский снимок, сейчас мне трудно дать вам совет. – Зигмунд взглянул через голову Петера. – Иду, – он вежливо кивнул и побежал к Сажину, который, стоя в окружении Тони, Роберта и Шурика, смеялся и смотрел в сторону Петера.

Когда тренировка закончилась и русские вышли из душа, Петера удивило, что Сажин тоже каждый раз моется вместе с боксерами, – Петер пригласил их в буфет, где уже заказал для ребят сок, а себе и Сажину – пиво. Первым подбежал Шурик, он подмигнул Петеру, сказал «мерси», схватил стакан с соком и опрометью бросился к Тони, который, стоя в сторонке, ждал его. Как объяснялись два новоиспеченных друга, для Петера, да и для всех остальных, оставалось загадкой, но они разговаривали, и данный факт не вызывал сомнений. Склонив друг к другу рыжую и черную головы – Тони был жгучим брюнетом, – почти соприкасаясь лбами, они подолгу беседовали на понятном им одним языке. И сейчас Шурик подбежал к Тони, они азартно заговорили о чем-то и, прихлебывая из одного стакана, уселись на диванчик под огромным портретом Петера Визе, который красовался на стене напротив входа.

В центре улицы, преграждая дорогу машинам, стояла группа мужчин в полосатых арестантских костюмах и тапочках. Размахивая руками, как полицейские-регулировщики, они направляли транспорт в боковую улицу. Когда схлынула очередная волна машин, мужчины оставили на перекрестке дежурного, пробежали квартал и захватили следующий перекресток. Позади них проезжая часть оставалась пустой, а мужчины продолжали теснить машины, захватывали квартал за кварталом. Одни водители доброжелательно кивали, другие, судя по их лицам, говорили резкости, но подчинялись, так как арестанты с дороги не уходили, а иногда и требовательно стучали но кузовам.

Пешеходы реагировали на происходящее по-разному. Одни шли по своим делам и словно не замечали происходящего, другие останавливались на краю тротуара и чего-то ждали. Открывались окна, появлялись любопытные и равнодушные лица.

Женщина посадила на подоконник пятилетнего сына и, придерживая его одной рукой, другой показывала вниз и что-то говорила.

Из бакалейной лавки выскочил парнишка и поставил на тротуар стул, на который водрузилась вышедшая за ним пожилая женщина.

В конце уже совсем очищенной улицы шевелилась бесформенная человеческая масса.

Это строилась колонна бывших узников Маутхаузена. А из переулков подходили и подъезжали все новые и новые.

В элегантном светлом автомобиле полный мужчина стащил с себя дорогой костюм и натянул арестантскую униформу.

– Хорош, – сказала женщина за рулем.

– А ведь она болталась на мне, как на вешалке, – ответил мужчина, пытаясь засунуть пухлый живот в узенькую, почти детскую курточку.

Женщина поджала губы и отвернулась, а мужчина вылез из машины и подошел к голове колонны, вглядывался в окружающих, искал знакомых.

– Карл! Карл! – крикнул он и подбежал к Карлу Петцке, который расставлял первый отряд, выдвигая в передние ряды людей в инвалидных колясках.

Они пожали друг другу руки, на секунду замялись и обнялись.

– Завтра наконец я приду к тебе наверняка, – сказал мужчина.

Карл похлопал приятеля по выпирающему животику.

– Пустяки, главное, чтобы ты приходил в этот день. Наш барак пойдет третьим, – он отошел, но вновь вернулся. – Знаешь, кто сейчас в Вене?

– Франтишек! – выпалил наугад мужчина.

– Михаил. Однорукий боксер.

– Русский!

– Да. – Карл побежал вперед. – Становитесь, друзья, становитесь. Мы опаздываем. Неужели если вас не бьют, то вы не можете подравняться?

Сажин, Роберт, Зигмунд и Шурик с цветами в руках стояли в толпе у самого края тротуара.

– Отдадите цветы – и назад, – сказал Сажин. – С колонной не идти. Это их демонстрация, вы здесь лишь гости, – он строго посмотрел на боксеров.

Колонна шла медленно и тяжело. Боксеры нетерпеливо ждали, а Сажин стоял, опустив голову, седой чуб почти закрыл лицо. Сажин не смотрел на приближающихся товарищей, а слушал. Уши заполнял лязг металла, стук деревянных подошв и нетерпеливый визг овчарок.

Ребенок в окне заплакал, и мать взяла его на руки и захлопнула ставни.

Женщина на стуле дрожала двойным подбородком и жадно вглядывалась в проходящих, а мальчишка следил, чтобы никто не встал перед ней, и говорил:

– Бабушка, я узнаю его. Узнаю, я же видел фотографию. Если дедушка пойдет, я узнаю.

Сажин тряхнул чубом, и боксеры подбежали к колонне и стали раздавать цветы. Шурик дернул Зигмунда за рукав и зашептал:

– Что написано на плакатах?

Зигмунд посмотрел на развернутые полотнища с кривыми черными буквами и стал читать:

– «Помните! Помните!»; «В одном Маутхаузене уничтожили больше миллиона человек»; «Маутхаузен построили фашисты, но разрешили им – равнодушные».

Римас стоял среди поджидавших шествие, широко раздвинув ноги и засунув руки в карманы брюк. Сигарета приклеилась в углу рта, дым попадал в глаза, и он щурился. Лемке стоял за его плечом и вертел между пальцев зажигалку.

Римас выплюнул сигарету и растер ее ногой, Лемке брезгливо поморщился и вздохнул.

– Твои уголовники ни к черту негодны, – сказал Римас и сунул в рот новую сигарету. – Не думал, что на старости лет мне придется заниматься подобной ерундой.

Лемке улыбнулся.

– Сегодня около трех на мою квартиру придет русский мальчишка. Ты хотел с ним… поговорить. Надо же знать, кто ему звонил.

Римас покосился на Лемке и не ответил.

Колонна продолжала свое движение, и город отступал. Пикетчики уже не бежали впереди и не очищали дорогу. Весть о том, что идут узники, летела впереди, и транспорт покорно ждал. Когда колонна пересекала широкую магистраль, останавливались автобусы, стояли многотонные грузовики. Над улицами повисало молчание.

Там, где узники начали свое шествие, уже сновали автомобили, люди привычно спешили по своим делам, только женщина у бакалейной лавки продолжала сидеть на своем стуле. Парнишка стоял рядом и уговаривал:

– Бабушка, пойдем. Бабушка, уже все ушли, мы выйдем через год и встретим его. Вот увидишь.

Фишбах сидел за рулем своего «мерседеса» и наблюдал за процессией; увидев Карла, он отвернулся, затем задумчиво посмотрел на кисть левой руки, вышел из машины и направился к стоявшему на тротуаре Лемке.

Лемке брезгливо оттолкнул Вольфганга.

– Господин Лемке, – продолжал просить Вольфганг.

– Убирайся… – Лемке замолчал на полуслове и повернулся к Вольфгангу. – Хотя ладно, – что-то обдумывая, сказал он. – В последний раз, парень. – Лемке взял его за лацкан пиджака, притянул и что-то прошептал на ухо.

Вольфганг кивнул и мгновенно скрылся в толпе.

– Опять, – презрительно сказал Римас.

– Нет. Смотри, Римас, – Лемке показал на Карла, идущего во главе колонны.

– Это ты смотри. Эти парни оторвут головы твоим сосункам.

Над колонной возвышалась белокурая голова Зигмунда и черная шевелюра Роберта. Они стояли на другой стороне улицы и молча смотрели на шествие.

Лемке почувствовал, как кто-то подтолкнул его в спину, оглянулся и увидел бледное, искаженное гримасой страха лицо Фишбаха.

– Вы здесь? – удивился Лемке, он жестом позвал Римаса, и вместе с Фишбахом они пошли в переулок.

– Ну как, господин Лемке? – стараясь говорить спокойно, спросил Фишбах.

– Не волнуйтесь, Пауль, через день-два русский друг уедет из Вены.

– Два дня? И только уедет? – Фишбах посмотрел на Лемке, затем на Римаса. Видимо, жесткое лицо литовца вызвало у него доверие, и Фишбах заговорил, обращаясь только к нему: – Он уедет, а через год вернется. Я не могу так жить! Убейте его! Убейте!

Римас безучастно молчал, а Лемке взял Фишбаха за локоть и подтолкнул к машине.

– Только без истерик! Уезжайте, вечером я буду у вас.

Когда Фишбах уехал, Лемке повернулся к Римасу и сказал:

– Возможно, он и прав. В драке всякое бывает, могут и проломить русскому голову.

– Это дело твое. – Римас пожал плечами и направился к стоявшему в переулке «ситроену».

– Не забудь, что к трем ты должен быть на моей квартире, – сказал ему вдогонку Лемке, сел в свой «мерседес» и уехал.

Римас проводил его взглядом, постоял задумчиво у машины и медленно пошел назад, на центральную магистраль, по которой недавно прошли узники Маутхаузена. Он шел по улицам, вновь вернувшимся к своей обыденной жизни, на его лице не было привычного угрюмо-безразличного выражения. Он задумчиво улыбался, голову держал высоко, шел легко, расправив плечи, и стал даже что-то насвистывать.

Девушка с корзиной цветов останавливала прохожих, но ее товар не пользовался успехом. Она увидела Римаса и робко сказала:

– Господин, купите цветы.

– Цветы? – Римас взял розу, поднес к лицу, рассмеялся и положил в корзинку. – Мне некому их дарить.

– Неправда! – воскликнула цветочница. – Кто-нибудь обязательно ждет от вас в подарок цветы.

Римас взял девушку за плечи, поклонился и хотел было уже уйти, но при ее последних словах задержался.

– Кто-нибудь ждет? – он вынул из корзинки целлофан, бросил на него десяток роз, завернул, положил деньги, забрал розы и, не дав цветочнице опомниться, ушел.

Девушка пересчитала деньги и хотела догнать Римаса, но он уже затерялся в потоке прохожих. Римас спрятал цветы под пиджак, застегнул пуговицы и продолжал быстро идти, у него появилась цель. Римас миновал чугунную ограду кладбища, долго шел по центральной аллее, оглянулся и, только убедившись, что его никто не видит, свернул направо к могилам советских солдат. Здесь он замедлил шаг, снова оглянулся, присел и перевязал на ботинке шнурок. Когда Римас вставал, он быстрым движением выхватил из-под пиджака цветы и положил на ближайшую могилу.

– Сегодня вечером. На митинге. Русские называют это – одним выстрелом убить двух зайцев.

По широкому шоссе двигалась колонна легковых автомобилей, судя по номерным знакам, они шли из ФРГ. Медленно опустился шлагбаум, машины, недовольно фыркая, начали тормозить, последний раз рявкнули моторы, и кортеж остановился. Из первой машины вышел голубоглазый блондин, посмотрел на шлагбаум, на пересекающие шоссе и уходящие вдаль рельсы, нагнувшись к сидящим в машине, сказал:

– Надолго, выходите размять ноги.

Из машины вылезли мужчина лет пятидесяти и еще двое парней лет двадцати.

– Вилли, – начальственно позвал голубоглазый, и пятидесятилетний быстро подошел, хотел было встать по стойке «смирно», но сдержался и лишь одернул пиджак.

– Слушаю, Генрих.

– Вилли, – Генрих протянул ему сигареты, – тебе не страшно?

Вилли взял сигарету, прикурил и, усмехнувшись, молча взглянул на Генриха. Он несколько раз затянулся и после паузы ответил:

– Беспокойтесь о них, Генрих. Они родились после сорок пятого, – Вилли показал на парней, которые выходили из стоявших на шоссе машин.

Парни, разминая ноги, выходили на асфальт, одни закуривали, другие доставали из карманов фляжки.

У одной из машин стоял мальчишка с тонким лицом и слегка растерянно оглядывал окрестности. Его внимание привлек одноэтажный чистенький домик под красной черепичной крышей. Из сада доносились детские голоса, две русые головки выглянули из-за забора, парень улыбнулся и помахал ребятам рукой.

– Совсем как дома.

К нему подошел Генрих и, услышав оброненную фразу, сказал:

– Австрия и должна быть нашим домом, малыш.

Юноша снова растерянно улыбнулся и посмотрел на дом у дороги.

– У каждого свой дом, Генрих. Может, откажемся?

– Дурак. А сто марок? – Генрих достал из кармана фляжку и протянул юноше. – Промочи глотку и не говори глупостей.

Генрих перешел к другой машине и весело спросил:

– Ну как, ребята?

– Порядок!

– Будь уверен, Генрих, мы отделаем этих недострелянных как надо.

– Не сомневаюсь, ребята!

Раздался гудок паровоза, и через секунду на переезде замелькали вагоны.

– По машинам, ребята! По машинам! – крикнул Генрих, взглянул на часы и заторопился к первой машине.

Машины нетерпеливо взревели моторами, поднялся шлагбаум, колонна тронулась и понеслась вперед.

* * *

Лемке, вербуя агентуру, обычно прельщал людей деньгами, к шантажу и угрозам при вербовке прибегал лишь в редких случаях. Его любимым приемом было постепенное вовлечение человека в разведку и, как говорят профессионалы, – использование «втемную»: когда человек не знает, что именно он делает. Лишь втянув человека в работу, истратив порой на это несколько лет, он открывал свои карты.

Многих своих боксеров Лемке использовал в качестве связных, и они не знали об этом, уверенные, что выполняют коммерческие поручения хозяина. Молодого боксера Тони Зайлера Лемке облюбовал уже давно, но лишь сейчас дал первое поручение. Зная, что русские боксеры находятся в гостинице, а Сажин ушел в посольство, Лемке как бы между прочим попросил Тони привести Шурика в свою квартиру. Лемке обманул Тони, сказав, что там молодого боксера ждет Сажин, а вызвать по телефону русского легковеса нельзя, так как он не знает Вены и заблудится.

Тони с удовольствием взялся за порученное дело, и около трех часов дня ребята шли по оживленной улице и разговаривали о боксе. Это была их любимая тема, они легко объяснялись при помощи жестов и прекрасно понимали друг друга. Иногда они останавливались и показывали друг другу какие-то приемы, наносили удары по воздуху и уходили от ударов, которые видели и понимали только одни они. Прохожие удивленно, а некоторые с улыбкой смотрели на ловких юношей.

Наконец они остановились у большого серого здания, и Тони кивнул Шурику на подъезд и на пальцах показал номер квартиры.

– Там твой тренер, – сказал он.

– О'кэй! – ответил Шурик и потянул приятеля за рукав.

– Нет. Мистер Петер. Там. – Тони махнул рукой. – Я шнелль, – он показал, что бежит.

– Гут, – Шурик кивнул, хлопнул приятеля по плечу и, перепрыгивая через несколько ступенек, начал подниматься по лестнице.

По пустынному шоссе летела колонна черных машин.

Тихая, хорошо обставленная квартира. В спальне никого нет, тяжелые портьеры задернуты и не пропускают ни света, ни шума улицы. В столовой тоже никого. Мебель несколько старомодная, солидная и тяжелая. Большой круглый стол, вокруг стола не стулья, а кресла. В этой квартире все очень солидно и прочно, а главное, очень, очень тихо. На кухне – подручный Лемке, он охранял квартиру в отсутствие хозяина, а в отдельных случаях и принимал агентуру, – мужчина средних лет в мягких войлочных туфлях и с обмотанной шарфом шеей стоял у плиты и внимательно следил за кастрюлькой с молоком. У ног мужчины прогуливался большой кот. Молоко закипело, а мужчина, приглушенно покашливая, не сводил с него глаз; он пошарил рукой по буфету и натолкнулся на пистолет, отодвинул его, взял тряпку. Молоко вспенилось и брызнуло на плиту. Мужчина запоздало подхватил кастрюльку, налил молоко в большую глиняную кружку. Кот требовательно вцепился когтями в брюки мужчины.

– Тебе нельзя, горячее, дурак.

В кабинете за массивным письменным столом сидел Римас. Он бесцельно передвинул пресс-папье. Шурик оказался парнем стоящим, но разговаривать откровенно с ним нельзя. Во-первых, он слишком юн и может не понять, во-вторых, разговор в квартире Лемке может записываться на магнитофон. Тогда провал! Значит, необходимо изображать вербовку. Пусть мальчик потерпит.

Римас выключил, затем вновь включил настольную лампу, сделанную в виде тюремной башни. Тень от закрывающей лампу решетки упала на лицо боксера, который сидел на стуле, облокотившись на колени, и смотрел под ноги. Разведчик усмехнулся и, продолжая разговор, спросил:

– Сколько ты зарабатываешь?

– Девяносто.

– Будешь получать девяносто долларов, – Римас сделал паузу и подмигнул, – в неделю. Идет?

– А это много? – Шурик задумался и забормотал: – Ничего. А мама? Нет, забыл совсем, ведь мать у меня. Скоро сорок лет старушенции. Скучать будет. И приятели сплетничать начнут – вот, мол, за доллары продался. У нас это не уважают. Вы давно не были и не знаете, а у нас с этим делом знаете как строго? Ужас!

Еле заметно шевельнулась портьера.

Римас достал из кармана сигарету и закурил, затем навалился на стол и посмотрел Шурику в лоб.

Шурик прижал руки к груди, встал и начал ходить по комнате.

– Вам надо, чтобы я заявление сделал, вы в газетах распишете: мол, милые граждане, решайте сами, что лучше – капитализм или социализм, – если советский парень там жить не хочет? Верно?

– Похоже, – Римас кивнул.

– Я понимаю, у вас работа, вам деньги платят. И цену вы хорошую даете, – Шурик метнулся вперед и хотел нанести удар в челюсть, но рубанул воздух. Римас вскочил из-за стола и сбил Шурика на пол.

– Вставай, – равнодушно сказал он и достал пистолет.

Шурик посмотрел на пистолет и отполз к своему стулу.

Римас положил пистолет на стол, оглядел Шурика и спросил:

– Значит, не скажешь, кто предупредил, что тренера надо встретить у посольства.

– Ловко у вас получается, – сказал с уважением Шурик; он сел на стул и сложил руки на коленях.

– Хорошо, никто не предупреждал и вы действительно просто гуляли. Ну а кто тебе дал этот адрес? – Римас расправил бумажку, которая лежала вместе с картой на столе, встал и подошел к Шурину. – Ты сюда пришел, кто тебе поверит, что тебя заманили…

– Обсудить надо, – Шурик потупил глаза. – А если бы я вас в Москве к стенке припер? Оставайтесь в Москве, и все! Так вы хоть язык знаете, и то бы наверняка думали пару дней, а не сразу… А я? Мне труднее, – он вскочил, ударил Римаса в живот и бросился к столу, на котором лежал пистолет. Римас подставил ногу, но боксер прыгнул и завладел оружием.

– Буду стрелять! – крикнул он. – Клянусь, буду!

– Верю! – быстро ответил Римас.

– Сядьте на мой стул! Не двигайтесь! Стрелять буду сразу, мне терять нечего.

– Верю, верю! – Римас сел и вытер ладонью лоб, хотел достать сигарету, но Шурик сказал:

– Руки! Руки на колени!

– Курить хочу. Кто же в нагрудном кармане оружие держит? – Римас пожал плечами.

– Не знаю! Не знаю! – Шурик поднял пистолет. – Стреляющие авторучки, взрывающиеся сигареты. Протяните руку, буду стрелять. Честно, буду! – Он вздохнул.

– Верю! – Римас понимающе кивнул и достал из кармана сигарету.

– Руки!

– Руки, ноги, – Римас посмотрел Шурику в лоб, сжал челюсти, его маленькие прижатые уши шевельнулись, – но решает все голова, мальчик, – он достал из брючного кармана пистолет и зажигалку.

Шурик прикрыл глаза и нажал на спусковой крючок. Римас щелкнул зажигалкой, прикурил и равнодушно сказал:

– Обойма у меня.

Шурик бросил на стол незаряженный пистолет и пошел к своему стулу. Из-за двери раздался довольный смешок.

– Я и говорю, что подумать надо, – поравнявшись с Римасом, сказал он, поднял курносую веснушчатую физиономию, всхлипнул и закричал:

– Сволочь, падла и изменник!

– Это уже разговор! – Римас оттолкнул Шурика и сел.

За оградой кладбища, где похоронены советские воины, собирались участники утренней демонстрации. Некоторые переоделись, другие еще были в арестантских полосатых костюмах.

В квартале от этого места, у ворот парка, останавливались черные машины. Генрих посмотрел на часы и удовлетворенно кивнул.

– Давай, Вилли, – сказал он.

Вилли открыл небольшой чемодан, вынул из него полосатый арестантский костюм и начал переодеваться.

Римас раздавил в пепельнице сигарету и, подзадоривая, сказал:

– А чего ты можешь? Боксер! Убежать? Не можешь! Предупредить? Не можешь. Сиди и не дергайся. Будешь боксировать на профессиональном ринге и получать хорошие деньги.

Римас нагнулся и расшнуровал ботинки, посмотрел на Шурика и крикнул:

– Эй, как тебя!

Мужчина вошел бесшумно и молча остановился в дверях. Римас подошел к нему, кивнул на Шурика и хотел выйти, но задержался, вынул у мужчины из кармана пистолет и вложил ему в руку. Мужчина вытянулся.

Римас плотно закрыл за собой дверь, вошел в уборную, снял ботинки, тихо проскочил по коридору, вынул из-за вешалки небольшой ломик и вышел на лестничную площадку. Все его движения были бесшумны и точны. Он вставил ломик между замком и дверью и, придерживая ее ногой, вдавил ломиком язычок замка. Убедившись, что дверь больше не запирается, Римас прикрыл ее, вернулся в туалет, надел ботинки, шумно спустил воду и вошел в кабинет.

Охранник вышел и закрыл за собой дверь, но Римас ее открыл и быстро сел за стол.

– Будешь молчать? – спросил он и потянул носом воздух. – Ну и накурил же я. Открой-ка окно, Шурик.

Шурик, довольный, что ему разрешили встать, открыл окно и с сожалением убедился, что находится на четвертом этаже.

Подул ветер, хлопнула парадная дверь. Римас напряженно прислушивался и жестом показал Шурику на кресло. Боксер сел, и в это время на пороге появился охранник и, испуганно глядя на Римаса, махнул рукой.

Римас нехотя подошел к нему, челюсть у охранника тряслась, он молча показывал на входную дверь.

Римас осмотрел выломанный замок, выхватил пистолет и сказал:

– Обыщи гостиную, – а сам осторожно заглянул в спальню.

Когда охранник, принимая все меры предосторожности, скрылся в гостиной, Римас встал за портьеру у ее входа. Охранник вошел, оглянулся. Стоя сзади него, Римас ребром ладони нанес ему сильнейший удар за ухо, и охранник рухнул на пол.

Римас вынул из-за вешалки ломик, вытер его платком и бросил в передней, затем громко застонал. Громче! Громче! Он схватился за живот и, покачиваясь, побрел в кабинет.

Шурик стоял в центре комнаты и настороженно смотрел на хватающегося за косяк Римаса. Широко расставив ноги, разведчик загораживал выход. Боксер облизнул губы, сделал шаг, второй и бросился вперед. Ложным движением он обманул Римаса, срезал боковым в подбородок и выскочил в коридор, перепрыгнул через тело охранника и кубарем скатился с лестницы.

Римас сел, потер подбородок и улыбнулся. Он поднялся, прошел в спальню и лег на пол.

В солидной квартире с тяжелой мебелью наступила гробовая тишина, только тревожно поскрипывала раскачиваемая сквозняком дверь.

* * *

Сажин и Карл сидели в открытом кафе, смеялись и оживленно беседовали.

– Пошли, Михаил, – Карл показал на участников митинга, которые собирались метрах в пятидесяти от кафе. – Скажешь несколько слов.

– Нет, Карл, я посижу здесь. Я гость в вашей стране, мне нельзя участвовать в ваших митингах и демонстрациях.

– Понимаю. Посижу с тобой еще минутку и побегу.

С того места, откуда за ними наблюдали Лемке и Генрих, слов разобрать было невозможно.

– Обоих. Обязательно, – сказал Лемке. – А парень к вам подойдет через пять минут. Идите в машину, – Лемке щелкнул зажигалкой, мягко улыбнулся, задул пламя, сел в свой светлый «мерседес» и уехал.

Открытое кафе – столики стояли на тротуаре – видно, не пользовалось популярностью – блеклая, покосившаяся вывеска, обшарпанные столы и колченогие стулья. Хозяин бегал и суетился, покрикивая на жену, старался всех быстрее обслужить. Сюда заходили выпить стакан вина и участники митинга, и любопытные, и парни, прибывшие на черных машинах.

Тони тащил упирающегося Петера Визе за рукав.

– Мастер, раз здесь господин Сажин, то и Шурик здесь. Идемте.

Визе, недовольно бормоча, подошел к стойке и взял бутылку вина. Юноша с любопытством оглядывал окружающих.

– Мастер, а что здесь будет? – шепотом спросил он.

– Жизнь будет, – Петер повел широкими плечами, налил из бутылки вино и выпил.

– Эти, – сказал Генрих двум здоровенным парням и повернулся к Карлу и Сажину спиной. Парни понимающе кивнули и двинулись следом за Генрихом к машинам.

На полдороге они столкнулись с Вольфгангом и Хайнцем, которые направлялись в кафе.

– Сразу, как только начнет первый оратор, – сказал на ходу Генрих.

– Понял, шеф. Можете не сомневаться, – ответил Вольфганг.

Хайнц посмотрел вслед трем черным фигурам и повернулся к брату:

– Не надо, Вольфганг. Давай уйдем отсюда.

Они взяли бутылку вина и наполнили стаканы. Хайнц продолжал уговаривать брата:

– Почему они поручили это тебе? Брось, уйдем.

– Дурак, – Вольфганг выпил. – Они все у господина Лемке… – он сжал кулак. – А если за оплеуху платят пятьсот монет, то отказываются только такие дураки, как ты. Копай землю и выращивай цветочки, если не можешь быть мужчиной.

Кастеты грудой лежали на красном кожаном сиденье машины. Вилли, одетый в полосатую форму, насвистывая какую-то сентиментальную мелодию, деловито перебирал кастеты, примеривая, и, оставшись недоволен, бросал обратно. Наконец он нашел кастет, который ему понравился. Вилли надел его на руку, сжал и разжал кулак, вытянул руку и посмотрел на оружие как художник, со стороны.