Текст книги "Каменный Пояс, 1980"
Автор книги: Николай Ковалев
Соавторы: Николай Егоров,Александр Куницын,Геннадий Суздалев,Антонина Юдина,Иван Малов,Александр Филиппов,Валерий Кузнецов,Александр Хоментовский,Иван Задремайлов,Михаил Клипиницер
Жанры:
Советская классическая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
ДЕНЬ СЕГОДНЯШНИЙ
Леонид Писанов
НА СЕМИ ВЕТРАХ
По лестнице – к звездам
Мы сидели в домике строителей на электролитном цинковом заводе, рядом с взметнувшейся ввысь башней. Это сегодняшний день бригады трубокладов. Именно башней выглядит труба вблизи.
Внизу в нее можно въехать на грузовике.
Вот она, та самая из заводских труб, воспетых в песнях и живописи. Хотя сейчас, говорят, они у художников не в моде, потому что пейзаж с дымом – несовременно. Но ежели без дыма – для чего трубы?
И все-таки трубы строят. Это главные ориентиры тяжелой индустрии. Только что любопытно: из грозных орудий, обстреливающих зеленый окружающий мир, трубы становятся его защитниками. Вот хотя бы 110-метровая. Предназначена исключительно для аварийного выброса газов: на большой высоте они рассеиваются, не угрожая атмосфере.
Когда, задрав голову, смотришь на плывущую в небе идеально стройную, высоченную башню, начинаешь постигать непростой смысл рабочей инженерии.
Телевышку, построенную из металла, предварительно рассчитывают на все нагрузки, просвечивают даже рентгеном. И только после этого ставят готовенькую, проверенную. Кирпичную же могут испытать только ветры, грозы да дожди. Лишь они могут доказать ее жизнестойкость.
Теоретически можно, конечно, ее рассчитать. Только те формулы-расчеты тогда подтвердятся на практике, когда Григорий Дмитриевич уложит каждый конкретный кирпич в точно ему отведенное место. А приборов – теодолит да отвес.
Малейшая ошибка в расчете траектории космического корабля уведет его от цели в открытый космос. Подобные законы и здесь. Ошибись трубоклад внизу на миллиметры – к концу кладки станет труба падающей.
И кажется непостижимым: как это можно выложить около миллиона кирпичей вкруговую с постоянным уменьшением толщины стенки, сужением трубы и не сбиться ни разу, учесть каждый миллиметр уклона?
В том и вся неразгаданная тайна профессии трубоклада. Потому она и дается не каждому. Бывает, человек всю жизнь ходит в подручных трубоклада-лицевика, а за вершину мастерства не ухватится. Далеко ходить не надо: брат Григория Дмитриевича Иван – сколько ни бился, а так и не смог самостоятельно строить трубы.
Здесь, видимо, отражена та грань таланта человека, которая помогла Шостаковичу стать властелином музыки, а Туполеву – высоты и скорости. Потому что тайны творчества – музыканта, ученого, рабочего – раскрываются одними и теми же приемами – мастерством и вдохновением.
К такому заключению приходишь не на земле обетованной, а там, на семи ветрах, на качающейся стодесятиметровой трубе, на пятачке, словно на ладони сказочного джина.
В этот день бригада выглядела торжественно: уложен последний венец, а над трубой трепещется красный флаг – символ победы, символ взятой высоты.
Такой уж характер у людей: всегда они хотят поделиться радостью открытия. Потому мое желание побывать наверху было встречено оживлением.
Внутри труба похожа на ствол шахты: людской ходок, скиповое отделение и наши гулкие голоса.
Ступени бесконечны, и вот уже дрожь в коленках, а вверху все еще голубой крошечный кружок неба. И вдруг мне показалось, что в том кружке проступают звезды. Подумал: мерещится от усталости. Снова пригляделся: в телескопе трубы мерцали звезды. Средь бела дня. Впервые я не поверил собственным глазам. Долго ли, коротко ли, «на-гора» мы вышли. А наверху в подоблачном кабинете звонит телефон.
– Как дела? Гость еще жив?
– Около того, – отвечает мой проводник Петр Лавров.
Двадцать минут шел я эти сто вертикальных метров.
Над трубой сразу же попали в тугие объятия ветра. Весело трепетал флаг, а на последнем венце славянской вязью были выведены дата и автографы строителей на еще незатвердевшем растворе.
Вскоре на площадке появляется и сам творец столпа – пятидесятивосьмилетний Молчанов.
– Наш профессор вертикальную стометровку за 10 минут пробегает, молодым не угнаться, – комментирует его приход Лавров.
Небольшого роста, подвижный, из-под каски смотрят цепкие, пронзительные глаза. Григорий Дмитриевич напоминает чем-то русского расторопного мужичка, вроде деда Нефеда из бажовского сказа «Живинка в деле».
Так и состоялась у нас беседа на этом высоком уровне.
– Нашу работу далеко видать. Вон те трубы, мартеновские, я строил в войну, на ТЭЦ…
И становится удивительным, что человек через годы и расстояния может так зримо показать свою работу далекой давности и вчерашнюю.
– Здесь, понимаешь, надо не просто кирпич класть. Надо, чтобы работа пела под руками и в вышину звала. Другой раз так заладится, что и смена незаметно проскочит. Увлечение нужно. И смелость. Если в себе не уверен – не берись. Все равно не получится.
Я вот все на город гляжу – большой стал. На моих глазах рос…
Даже черствого на романтику человека тронет открывающаяся круговая панорама. Залитый солнцем, опушенный зеленью, спускается к реке Миасс городок металлургов, за горизонтом угадывается могучий трубопрокатный завод, девятым валом наступает многоэтажный новый северо-западный район. Поезда, автомобили, трамваи, люди – все куда-то спешат. Уральский город Челябинск живет трудовым ритмом.
Молчанов все глубже уходит в воспоминания.
– В войну я было заартачился: почему на фронт меня не берут? А мне говорят: «Если даже одни женщины останутся, дадим женскую бригаду, и будешь работать. Без трубы ни стали выплавить, ни броню закалить»:
– Без трубы труба, – каламбуром подтверждает прораб Александр Павлович Немешаев, тоже оказавшийся здесь.
Он достает записную книжку.
– Выработка на этой трубе у бригады в семь человек составила 182 процента. Семерка великолепная.
Но мне кажется, что если бы бригада просто выполняла план, все равно была бы великолепной. И когда он сказал, что Молчанов имеет много наград, а среди них орден Ленина, я подумал, что иначе и быть не могло.
Предания донесли до нас сведения, что в древности в основание больших сооружений закладывали голову раба – «для крепости». Затем стали класть просто деньги с изображением головы. Трубоклады закладывают в основание полтинник, а заканчивая, ставят флаг. Так сошлись две традиции – древнейшая и нынешняя.
Трепетал красный флаг, будто летел навстречу белым облакам, а рассказ Григория Дмитриевича вел и вел все дальше и дальше, в далекую даль прошлого.
Кто сотворил храм?
К вечеру все село собралось около новой церкви. В лучах солнца золоченые купола горели чудными кострами, ослепляя людей своим великолепием. Батюшка ходил вокруг божьего храма, кропил святой водой, курил ладаном, славил господа бога.
Среди толпы, усердно бьющей поклоны, рядом с отцом стоял подросток Димка, в лаптях, подпоясанный лыком. Он машинально крестился, завороженно следя за священнодействием. А когда первый удар колокола разнес благовест, сердце его возликовало, сжалось от необъяснимой радости, он уж не чуял земли, парил где-то в поднебесье, будто ангел.
– Слава тебе, господи наш…
И никому не было дела до Димки и его отца – все славили бога. Будто бог, а не Димка таскал кирпичи, месил раствор, будто не отцовские руки кирпичик по кирпичику возводили этот храм.
Будто не он строил колокольню, где крепко и надежно висели многопудовые колокола, и не было случая, чтобы кладка дала трещину. От дедов и прадедов передавался секрет. Давным-давно еще отцов дед строил знаменитые соборы. От него и научился мастерству Димкин отец. Но не дожил старый до светлого дня. Рано умер, надсадясь на сооружении собора.
Так вот и Димкин отец сейчас крестился на могучий божий храм, начатый руками старого мастера.
Димка, придя в себя, увидел знатных господ в роскошных одеждах, дернул отца за рукав и шепнул:
– Тятенька, проси денежку, уйдем к маменьке в деревню, корову купим.
– Погоди, – отмахнулся отец, не отводя глаз от храма.
Через несколько дней, собрав пожитки, отправились в деревню, что под Курском. Началась обычная жизнь. Нанимались класть печи, а то и плотничали. Димка усердно помогал отцу. Но работа не радовала мастера. По ночам, в сырую дождливую непогодь, мечтал он о той работе, что дух захватывает; когда смекалка да сноровка за собой ведут, тогда и труд не в тягость.
Но долго еще ходила артель «теплострой» по надворью, клала могучие русские печи, очаги с хитроумными боровами, когда от одного полена вся изба обогревалась. И только в двадцатых годах, когда отгремела гражданская, когда началось возрождение земли русской, мастерство Молчановых стало не только нужным, но и бесценным. Мастерство, которое и на золото не купишь, и никакой наукой не заменишь.
Собралась тогда артель вместе с семьями и двинулись на Урал. Обосновались в Нижнем Тагиле. Когда заводское начальство узнало, что переселенцы – по соборному и печному делу мастера, сразу же поручило строить заводскую трубу.
Многие отказались: дело-то незнакомое. Только Дмитрий Молчанов взял подряд.
– Не боги горшки обжигают…
Образовали семейную бригаду: сам с сыновьями Григорием и Иваном за кладку встал, жена с невесткой – в подручные. Ходко дело пошло. И не зря говорят, что дело мастера боится. Сразу смекнул старший Молчанов, что к чему, где какой кирпич уложить, чтоб уклон соблюсти. Лицевую часть – то есть наружную – сам выкладывал, как когда-то в стенах соборов.
Так оно и есть: не боги горшки обжигают, тем более храмы строят, те, что сейчас охраняются государством как искусное творение рабочих рук.
У заводских труб другое предназначение, но и они стали не только всезримым памятником рабочему мастерству, но и символом новой жизни. На смену стране острогов и церквей шла страна индустриальная.
Именно в годы первой пятилетки возник новый трест с названием, состоящим из трех благозвучных слов – «Союзтеплострой». Недавно он справил свое пятидесятилетие, а награда – орден Октябрьской Революции.
А начинал он с тех лапотных бригад. С какой завистью смотрели переселенки на своих сверстниц-уралочек, которые щеголяли не в лаптях, а в сапожках. Им так хотелось хотя бы разок пройтись в кожаной обувке. А когда главу бригады Дмитрия Молчанова премировали сапогами, то ходили в них все по очереди – и мужчины, и женщины, конечно, по торжественным дням.
Так бригада Молчановых стала строить трубу за трубой, кочуя по городам Урала: Свердловск, Магнитка, Челябинск…
Это случилось в Карабаше. Оставалось с метр, чтобы закончить восьмидесятиметровую трубу. Дмитрий Молчанов решил выверить еще раз уклон. Когда перелазил по скобам с отвесом, не успел перехватиться… Не зря говорят, что трубоклад оступается один раз…
Весь город хоронил мастера. Три дня стояла труба недостроенной, и казалось, что теперь туда уж никто не осмелится подняться.
Поднялся старший сын Григорий, взял мастерок, отшлифованный рукой отца, положил кирпич рядом с отцовским. На кладку упали жесткие мужские слезы.
Внизу стояли мать, жена, брат.
– Раствору, – гулко донеслось до них сверху.
Заскрипел барабан, лошадь пошла по кругу, крутя лебедку, вверх поползла клеть с раствором – труба снова стала расти.
Тайны достоин
Трубы под руками Молчановых росли одна за другой, но беспокоило мастера то, что не мог никому доверить кладку лицевой стороны, не мог найти надежного преемника. Хотя ребята приходили старательные, смышленые, расторопные.
Григорий Дмитриевич не серчал, если что не так делали, объяснял, показывал. Но стоило поручить вести кладку самостоятельно – сразу сбой, уводили трубу от оси.
Звание трубоклада-лицевика носил пока что он один чуть ли не на весь Урал. Звание это в рабочей среде трубокладов равно званию профессора в науке. Григория Дмитриевича так и величают: «Наш профессор». И когда смотришь, задрав голову, на плывущую в поднебесье стройную башню, начинаешь постигать непростой смысл этого уважения.
Но каждый профессор силен учениками, а рабочая наука не меньше нуждается в продолжателях, потому что передается она из рук в руки.
Как-то прислали в бригаду фэзэушника: неказистый такой, кости из рубашонки выпирают.
«Из такого и подручного-то доброго не получится», подумал, а вслух спросил:
– Звать-то как?
– Пчелинцев Михаил Николаевич.
– Ишь ты… важный какой, ну ладно, внизу пока поработаешь.
– Нет.
– Что «нет»?
– Наверх хочу, с вами.
– Ну ладно, пойдем. Только не сдуло б тебя с трубы-то.
– Не сдует. Вы ведь тоже невелик ростом-то.
– Оно верно, не из богатырей.
Чем-то по душе пришлась его поперечность. Так и норовил рядом с бригадиром работать.
Как-то даже учителю указал, что-де лучше было бы здесь побольше уклончик сделать, мол, так труба «покрасивше» получится.
– Ты кому указываешь? – осерчал бригадир. – Без году неделя как за кирпич взялся, а туда же, с советами.
– На мой взгляд, лучше, – твердит упрямец.
Мог бы Молчанов и объяснить, конечно, что красота и прочность не всегда совпадают, да уж больно в этот момент за живую струнку задело его. Бросил в сердцах мастерок:
– Ты вот что: делай, что велят, а с советами погоди, нос не дорос.
Поспорили и оказались по обе стороны трубы. Клали молча. А когда бригадир подошел до кладки ученика, еще больше разгневался:
– Свою линию гнешь! Так мы с тобой не трубу, а коромысло сотворим. Марш вниз, будешь на подхвате.
Однажды Молчанова временно отозвали из бригады. Уходя, дал задание готовить подсобные работы, кладку до него не продолжать. А когда вернулся, так и ахнул: труба наполовину выросла.
– Кто тут хозяйничал без меня? Поди натворили…
– Я вот попробовал с ребятами маленько, – отозвался без смущения Пчелинцев.
– Да-а-а… С тобой не соскучишься.
Потом долго выверял, прикидывал и никак не мог найти погрешность. Все честь по чести, будто сам и делал. Только уклон чуть побольше, отчего и труба вроде стройнее стала.
– Ну, Михаил, теперь ты мне не помощник.
– Почему? – встревожился подручный.
– Теперь своей дорогой пойдешь.
…Туго приходилось Пчелинцеву первое время без учителя. К тому же в бригаде оказался разгильдяй. Пришел как-то, перегаром дышит. Сунулся было наверх, а бригадир не пускает. Пьяному далеко ли до беды. Стычка произошла, рукопашная. Но с тех пор сухой закон в бригаде стал законом.
Так и кончилась молчановская монополия. На заводах стали появляться трубы Пчелинцева, достойные в своей красоте и прочности. И не только на Урале, но и в Сибири, на Алтае, в Казахстане, Башкирии.
За три моря
А однажды Пчелинцеву вручили заграничный паспорт, могучий ИЛ оторвался от родной земли и взял курс за три моря, над тропинками и дорогами, что вели когда-то русского путешественника Афанасия Никитина в сказочную страну Индию.
Нет, не туристом-созерцателем летел туда рабочий с Урала, а специалистом, созидателем, полпредом великой страны, у истоков могущества которой стоял его учитель Григорий Молчанов.
Рабочая наука была там необходима, как когда-то молчановская на Магнитке… Ведь металлургический гигант в Бхилаи чем-то похож на стальной флагман Советской страны.
Для уральца, привыкшего работать среди ветров, которые наверху даже летом всегда прохладные, Бхилаи был настоящим пеклом – 118 градусов по Фаренгейту, или 48 по Цельсию. Жена и дочь места не находили от жары. Долго привыкали, и уж не Индия, а своя страна казалась сказочной, серебряным снежным царством. И даже экзотика ни на миг не вытеснила тоску по родной земле.
Индийский писатель Голам Куддус в своем рассказе «Чаша», говоря о советских посланцах, восклицает: «За какие грехи они должны страдать от нашей жары!» И своему знакомому рабочему и поэту Порешу предлагает написать новую Махабхарату о Бхилаи: «Неужели ты не понимаешь, каким благородным материалом располагаешь? Содружество тружеников двух стран, когда народ Индии вместе с народом страны социализма создает гиганты национальной промышленности, – это ли не тема для творчества?» Тот в ответ оживился: «И правда, сколько всего можно написать про этих русских!»
Одним из «этих русских» и был Михаил Пчелинцев. Индийское солнце. Оно запомнилось яростным, немилосердным. Ведь оставался с ним один на один – куда от него скрыться трубокладу! Недаром в Индии женщину никогда не сравнивают с солнцем. В представлении индийцев солнце – это рычащая голова тигра с оскаленными зубами, вытянутым огненным языком.
Даже индийские рабочие, и те в самую жару норовят в тень спрятаться, а этот русский сахиб – господин – он же их подбадривает какими-то странными словами: «Давай, ребята, давай!» И вот уже вскоре на участке так привыкли к этому крылатому выражению, что стали звать Михаила «мистер Давай-давай».
И вообще многое странным казалось индийским рабочим. Раньше, говорили они, со специалистами из Англии, ФРГ работали, так те чуть что – тычок в зубы, крик… А вот что рассказывает о русских тот же писатель Голам Куддус со слов того же рабочего Пореша:
– Иногда они ведут себя, ну, совсем как дети! Если провинится кто-нибудь из индийцев, они не скажут ни слова, только надуются от обиды и сами примутся за чужую работу. Поэтому, когда работаешь с ними, уже не можешь не поддаться всеобщему энтузиазму. Тогда не думаешь о заработке. Все рабочие испытали это на себе. Русские много едят, зато и работают как! «А если не есть, – говорят они, – откуда силы возьмутся?» Их жены выполняют всю домашнюю работу, ходят на базар, воспитывают детей. И слуг не держат. Ни одного. Вот уж сколько времени прошло, и никто не видел в Бхилаи слуги хотя бы в одном русском доме.
Поражало индийцев и другое. Рассказывает Михаил Пчелинцев:
– Когда впервые мы разложили чертеж перед индийскими специалистами, они аж рты раскрыли от удивления: как так? Специалисты с Запада никогда не показывали им чертежи, набросают эскизик на бумажке и все: делайте! Утаивали. А русские – пожалуйста, смотри, изучай. Ну мы им растолковывали, что-де не только помочь построить наш долг, но и передать индийцам, что сами знаем. Как говорится, чем богаты, тем и рады.
Вот эта щедрость души, советский характер и создавали убежденность, что русские – посланцы необыкновенного мира.
Душевная дружба завязалась между семьями Пчелинцева и индийского инженера «мистера Сони». Сблизила не только совместная работа. Однажды того и другого неожиданно отозвали с работы домой: в обеих семьях полку прибыло – родились сыновья. Как добрая память хранится в семье Пчелинцевых фотография, на которой сняты две мадонны с малышами, русская и индийская.
Валентина Ивановна стойко переносила все невзгоды, связанные с болезнями детей: климат-то чужой. Участие индийских друзей помогло их пережить. У сына, который сейчас уж заканчивает школу, в паспорте так и записано: место рождения – город Дели, Индия. Потому мистер Сони часто называл обоих мальчишек Сашу и Бету «бхаи», что означает «братья».
Когда приехали, комбинат в Бхилаи только начинал строиться. Из деревень отовсюду сходились бедняки, босые, раздетые. Многие жили даже под открытым небом. Там, где требовался один человек, работали трое: хоть по одной рупии достанется каждому – и то заработок. На глазах Пчелинцева жизнь бедняков преображалась. Когда уезжал после трех лет командировки, многие знакомые рабочие уже обзавелись одеждой, жили в общежитиях. Радости было!
Один из рабочих, едва обретя кров, пригласил семью Пчелинцевых в гости. Пришли, а там, кроме циновок, ничего нет, так сидели терпеливо на полу, ели тион – овощное блюдо. Любо не любо, а местный обычай уважать надо.
Потом сюда пришел какой-то пожилой индиец, как потом узнали, родственник хозяина дома, крестьянин из рыбацкой деревни. В руках у него была большая свежая рыба, завернутая в какой-то пальмовый лист. Он стал что-то говорить по-своему и предлагать рыбу Пчелинцевым. Отказаться было неудобно, и решили купить. Но произошло неожиданное: индиец наотрез отказался брать деньги.
– Рашен, гуд, ачча, – повторял он.
Потом, словно его озарило; улыбнувшись, он отчетливо произнес:
– Л-е-н-и-н.
Хозяева растолковали, что их родственник много слышал о Ленине, о России, что для него великая радость сделать подарок русским.
Для Михаила Пчелинцева это самый дорогой подарок в жизни.
Расставанье было трогательным, у Валентины Ивановны даже слезы навернулись на глаза. А дочка Людмила сказала:
– Как хорошо, что мы советские.
Проходил день за днем. Преображался Бхилаи. Над когда-то пустынной выжженной степью взметнулись стометровые трубы, раскинулись корпуса. Вначале для наших специалистов было дико и тяжело наблюдать, как из разреза индийцы на головах носят руду. Идет такой рудонос, а в ногах у него ребятишки путаются, так с ними в котлован и ходит. Русское сердце по природе своей интернациональное, на чужое горе чуткое, отзывчивое, потому что страдания ему ох как знакомы. Потому, видно, на удивление хозяев страны не уходил допоздна с объекта Михаил Пчелинцев, хотел сделать все, чтобы помочь индийцам из нужды выбраться. А в порту в это время день и ночь шла выгрузка с советских судов оборудования. Когда уезжал, работы в карьере уже наполовину были механизированы. Индийцы тут же, по ходу строительства приобретали специальности. Сколько их обучилось у Пчелинцева! Только было научит одних, глядь их нет, перебросили на другой объект, присылают других. Приловчился Михаил Николаевич и без переводчиков обходиться, десятью словами, русскими, английскими, индийскими. Радовались оба, когда после двух-трех репетиций индиец подавал, например, не кирпич, а требуемую лестницу.
– Гуд, – говорил довольный Пчелинцев, – хорошо, ачча.
– Карашо! – с восторгом повторял рабочий.
Главным же посредником был инженер Сони, который отлично говорит по-русски.
Так строители находили общий язык и строили свои вавилонские башни вопреки разгневанному богу – Солнцу, который палил с неба огнем, но ничего не мог поделать с разноязыкими трубокладами.
В один из дней в Бхилаи началось какое-то необычное оживление. Потом объявили, что приезжает премьер-министр Республики Джавахарлал Неру. На улице его встречали толпы народа. Лимузины подкатили к кварталу, где жили советские специалисты. Все вышли навстречу. Глава государства интересовался делами, условиями быта советских людей в Бхилаи. Так уж получилось, что Пчелинцев оказался рядом с Д. Неру. Кто-то сфотографировал. Остался на память снимок, где он стоит с выдающимся государственным деятелем Индии.
Когда Михаил Пчелинцев уезжал из Индии, сыну шел уже второй год. Оставил он в Индии хорошую память: 17 стометровых труб – 1700 метров высоты. Вместе со своими товарищами он закладывал не только стальной гигант в той далекой стране, но и скреплял рабочими руками великую дружбу двух народов.
И снова родной Урал. Города, заводы, стройки…
Одно из семи чудес
Как-то заезжая бригада на одном из челябинских заводов взялась построить трубу. Довела до половины, а уж отклонение составляло полметра. Бросила на полпути и сбежала. Начальство ломать решило. Хоть и задержка получается и в копеечку влетит, а что делать? Не строить же еще одну падающую башню. Попросили «Союзтеплострой» засвидетельствовать брак, акт составить. Пришел Пчелинцев, осмотрел и сказал: «Исправим, без ломки обойдемся». Некоторых сомнение взяло: как это можно исправить трубу?
Вместо того, чтобы расписаться в акте, привел Пчелинцев бригаду и ряд за рядом стал выводить трубу на заданную отметку. К вершине труба встала на свое место.
– Сто лет простоит, – заверил на прощанье.
– Вот это по-партийному, – сказал тогда секретарь партбюро управления. – Кстати, почему ты до сих пор не в партии?
– Пожалуй, далеко мне до этой высоты.
– Хватит скромничать. Подавай заявление – рекомендацию любой коммунист даст.
Исстари заведено: класть трубы только летом, иначе может их покоробить. Но так уж получилось, что по графику реконструкции доменной печи на металлургическом заводе требовалось не ждать весенних дней. Домну решили надвигать, а это сократило сроки. Как быть?
На большое совещание штаба реконструкции пригласили Пчелинцева. Он сидел там в рабочей спецовке, незаметный, и еще не знал, зачем нужен.
– Вся страна на тебя смотрит, – сказал начальник штаба. – Трубу надо построить зимой.
И это не было лишь красным словцом. В прямом смысле: каждый выигранный день – тысячи тонн чугуна и стали получат заводы-потребители.
Немного смутился Михаил Николаевич: оно и вправду вся страна смотрела на него глазами собравшихся здесь строителей. Ему и впрямь показалось, что вся страна ждет его рабочего слова.
– Обогрев придется делать, – только и сказал он.
В ту зиму морозы пришли суровые. Стынет лицо, замерзает раствор. Каждая смена – вроде штурма. А сроки жесткие. Решили теплостроевцы вторую смену создать. А кого поставишь бригадиром в эту ответственную пору?
Попросили на помощь Молчанова. Покачал головой бывалый мастер: «В такой-то мороз, да еще в две смены». Тогда ему уж седьмой десяток пошел. На другой день явился в рабочем наряде.
Со своим учителем у Пчелинцева веселей пошло дело. Решили даже потягаться друг с другом. И морозы вроде отступили. Венец за венцом – лишь кирпичи поют. К слову сказать, любят трубоклады, чтоб кирпич был прокален, чтоб звенел под молотком. Второй кирпичный завод научился отменный кирпич делать, по всем правилам. Нагрузку выдерживает огромную.
Вот и верхний подошел. Поставили флаг, расписались два трубоклада-лицевика на семи ветрах, спустились к подножию своего детища и долго любовались творением рук своих.
А рядом стояли молодые, но уже испытанные помощники Петр Лавров, Иван Шаповал, Михаил Васильев – те, кому дальше нести рабочую эстафету мастерства.
Гудел в жерле весенний ветер, торжествуя и веселясь. Плыли белые облака, и труба будто падала, падала им навстречу и не могла упасть.
– Правда ли, что труба качается и через нее днем звезды видно? – спрашиваю мастеров.
– Качается – это хорошо, – задумчиво говорит старый трубоклад Молчанов. – Значит, правильно стоит.
– С метр, а то и больше качку дает в обе стороны, – добавляет Пчелинцев. – Плохо, когда не качается. Здесь свои законы. И звезды видно средь бела дня. Есть такое явление.
И вдруг вспомнились: одно из семи чудес света – башня маяка на острове Фарос, простоявшая тысячи лет; знаменитая Пизанская башня, начавшая падать еще во время ее постройки в 1180 году, но так и не упавшая до наших дней. Далекие сравнения, но все же башни и трубы близки, как творения умных рабочих рук, установивших в них свои законы крепости. Может быть, не каждому они и понятны, потому что люди привыкли, как говорят альпинисты, обо всем судить по горизонтали. А у них – вертикаль, которая живет в других измерениях. И звезды здесь являются при солнечном свете.