Текст книги "Циклон над Сарыджаз"

Автор книги: Николай Коротеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– Сани мы зовем «самолетом»! – улыбнулся командир. – Мы их сами сконструировали и сделали из дюраля. Да вы не хмурьтесь, товарищ подполковник, сани, право, самолет. Пара лошадей развивают скорость до семидесяти километров в час. Кучером у вас будет капитан-артиллерист, серьезный лошадник. Он никого к вороным не подпускает. Я думаю, он вас за два с половиной часа в Тасарал по льду домчит.

Спорить не приходилось.

– Хорошо, что с нами поедет капитан-артиллерист…

– Пока вы не позвоните, не скажете, как дальше поступать с Ибраем, он ни с кем слова не перемолвит. Можете не беспокоиться.

По глазам Орозова я видел, ему очень хотелось знать, каким образом мы станем брать бандитов, и только профессиональная этика военного удерживает его от вопроса.

– Вы, товарищ подполковник, не беспокойтесь, – повторил Орозов. – Этот Ибрай ни словом ни с кем не перемолвится. Я ручаюсь. Тулупы вам дать?

– Мешать будут.

– Капитан, мы успеем к поезду? – спросил Таукэ.

– Он во сколько приходит?

– Девять тридцать семь в Тасарале. По расписанию.

– Постараемся… – кивнул капитан.

Времени оставалось в обрез.

У дверей караулки стояло странное сооружение, действительно похожее на самолет братьев Райт, без крыльев вдобавок. Два широких, матово поблескивающих полоза, скрепленных двумя дугами, тоже из дюраля и пять сиденьиц-жёрдочек. Но пара вороных была выше изумления. Тысячи коней я перевидал в своей жизни, до и после них, но таких мне больше не встречалось.

– Элита! – сказал капитан-артиллерист. – Иноходцы!

Кони стояли, словно литые, на высоких особых подковках-шипах. Вороные косили глазами на нас, и радужный, огненный в свете зари пар вырывался из их ноздрей.

Мы разместились позади и чуть повыше молчаливого, потемневшего лицом Таукэ и Ахмет-ходжи в его непомерном тулупе.

– Жду вашего звонка, подполковник, – сказал Орозов, и мы тронулись. Я даже не заметил, шевельнул ли капитан вожжами. Легкий, слитный переборный топот иноходцев был славен. Ошметки снега полетели нам в лица. Пришлось, прикрывшись воротниками, смотреть только в бок, отчего ощущение полета стало почти реальным. Но это только начало. Спустившись на серый лед, капитан пустил коней во весь опор.

Я сидел слева и видел высокие обрывистые берега, изрезанные бухточками и заливами. Обнаженные, то желтые, то скалистые, темные, они плыли мимо вроде бы медленно, не спеша, то приближаясь, то удаляясь от нас. Ощущение быстроты движения создавали снежные наметы на льду. На них сани подскакивали, бухали в сугроб с гудящим барабанным звуком. Мы то и дело меняли курс, словно шли галсами под парусами. Особенно широкие полосы снега капитан объезжал. Под ними ледяной покров озера мог истончиться, расплавленный теплыми глубинными водами под шубой сугроба.

Кое-где торчали искристые торосы. К ним мы не приближались.

Северный ветер срывался с береговых откосов, будто с трамплина. Порывы били с маху, и видно было, как в тех местах, где они ударяли о поверхность, завивались призрачные белые буруны и смерчи. Изредка напор летящего воздуха бывал настолько силен, что сдувал сани вбок, и лошадям приходилось скакать в стороне от «самолета». Мы чувствовали себя под ветром раздетыми, нагими, голышами и деревенели.

Вдруг за каким-то острым высоким мысом-утюгом стало тихо. Я попробовал вздохнуть глубже, да сведенные судорогой от холода мышцы не позволяли.

Капитан остановил сани.

– Что случилось? – спросил я, с трудом шевеля онемевшими губами.

– Встречный ветер идет. Боюсь, торошение начнется. Правда, придется жаться к берегу. Можно переждать.

– Мы опоздаем к поезду, капитан, – процедил Таукэ.

– Да, мы опоздаем к поезду… – повторил я.

– Понятно.

И капитан снова пустил коней, держась под берегом.

Первый ледяной взрыв раздался у меня за спиной минут через двадцать. Тягучий гул и тяжкий удар, он ощутился и под нами. Скрежещущий стон слышался во льду и после удара. То был дальний взрыв.

Мы двинулись по самому прочному – береговому льду, покрытому толстым спрессованным настом, уповая на одно: на нашем пути не попадется трещина, скрытая снегом, или промоина.

Ещё несколько взрывов прокатилось над озером, и оно стонало и ныло. Но все это далеко.

– Пронесло! – обернулся капитан. – А вон – Тасарал. За мыском.

По узкой щели мы выехали на высокий берег. Увидели на отлете приземистое здание железнодорожной станции, а у обрыва низкие бараки.

– Стой! – крикнул я капитану.

Кони замерли.

– Наубанов, иди на станцию и встречай тех двоих. Приведешь их к себе на квартиру. В каком они бараке?

– Вон – второй. Дверь обита желтым дерматином. Пятый тамбур.

– Где твои дети и жена?

– В соседнем бараке, у знакомых. В моей квартире одни… они.

– Ты все понял, Наубанов?

– Все, товарищ подполковник. Привести как ни в чем не бывало.

– Давай…

Капитан спросил:

– В штаб?

– Не-ет…

После разговора с Ахмет-ходжой, Орозовым и Наубановым я решил действовать здесь не так, как в Бурылбайтале. Не мог я не верить Ахмет-ходже, Орозову и Наубанову – трем таким разным людям, что с командиром Тасаральского отряда невозможно быстро и толково договориться о совместных действиях. Да и его безответственные подписи под важными документами о выдаче бандитам паспортов не позволяли мне начать операцию разговором с виновным в халатности и головотяпстве – майором, прозванным «Пузырем».

Поверив столь разным людям, я оказался прав. Потом, когда мы уже поймали банду и Вася остался один охранять задержанных, а мне пришлось срочно скакать в штаб, командир охраны пропустил меня беспрепятственно, посмотрев мои документы. Однако очень строгая секретарша, испуганная моим внезапным для неё появлением, истрепанной одеждой, остановила меня: «Майор пишет доклад и никого не принимает». – «У меня очень срочное дело, – сказал я. – Доложите, пожалуйста». Секретарша заглянула в кабинет через двойные двери. «Майор говорит по телефону…»

Прошло минут десять. Я слишком спешил, чтобы ждать. Моих товарищей могло уж не быть в живых, и, возможно, только быстрая военная помощь могла выручить их. А поднимать шум в приемной – выяснять отношения, субординацию, принадлежность к ведомствам, – лишь замедлить срочное решение.

Но ждать я не мог, опять попросил доложить. «Разговаривает по телефону», – поморщилась секретарша, заглядывая мимоходом в зеркальце. Тут вызвали секретаршу в кабинет. Она встала из-за стола. Я проскользнул за ней.

Огромная комната во всю ширину барака была выстлана красными ковровыми дорожками, а по стенам стояло до полусотни новехоньких стульев, на которые, по-видимому, никто никогда не садился. Два письменных стола – один рабочий, другой, верно, представительский, виднелись в глубине кабинета. И два приставных стола отходили от них: от рабочего – покрытый зеленым сукном, а от представительского – красным. «Это надо же, – думал я, – как молва точно оценивает человека!»

Майор сидел за представительским столом и головы не поднял в ответ на мое приветствие. Я прошел к столу. Снова поздоровался, майор – ни гугу. Когда я в третий раз повторил вежливое: «Здравствуйте», – майор вдруг откинулся на спинку кресла: «Поч-чему ты здесь? Кто пустил?» Я протянул ему открытое удостоверение. Но он глядел только на мое обросшее, иссеченное морозом, ветром и песком лицо, замызганное, мокрое пальто. «Кто тебя пустил?! Во-он!» – небрежным жестом выбил из рук мое удостоверение. Тогда я, сдерживаясь, сел в покойное кресло у приставного стола. «Во-он! Забирай бумажку – и вон! Слышал!» – «Поднимите удостоверение…» – сказал я вслух. «Что? Вон! – майор покрыл отборным матом секретаршу и, задыхаясь, кричал: – Начальника караула! Комиссара! Быстро! – и мне: – А ну, подними бумажку!» – «Поднимите сами…» – «Что?» – «Поднимите сами…» – Казалось, майор лопнет от дурной чернильной крови, бросившейся ему в лицо. «Выкиньте оборванца! – приказал майор влетевшему в кабинет начальнику караула. – А тебя – разжалую!» – «Товарищ майор…» – «Молчать! Молчать!»

– …это подполковник НКВД Кошбаев, – нашел в себе силы договорить бледный начальник караула.

– Поч-чему не доложили?.. – прошипел майор, вскакивая, одергивая китель и поднимая удостоверение. – Вы ищете бандитов? Они скрываются в Бурылбайтале… Нашли притон… Извините, заработался! Столько дел, товарищ Кошбаев… Начальник караула будет наказан, вы не беспокойтесь.

Я показал ему поддельные документы с его подписью.

– Вот ваши дела! И подписали сами.

Вся эта сцена произошла в конце операции. А прежде всего следовало задержать или уничтожить банду.

Капитан гнал коней к бараку, который указал нам Наубанов перед тем, как пойти на станцию.

Санки с лихого разворота остановились у двери, обитой желтым дерматином. Окна по обе стороны, точно плотными занавесками, затянуты изнутри и между рамами морозной наледью.

Фыркали, отдуваясь, вороные, переступали с ноги на ногу. Тонкими колокольцами звенели льдинки, налипшие на бабки, на шерсть выше копыт.

– Слушай, Хабардин. Вы останетесь здесь. Я сначала войду один. Если услышите выстрелы, бросайте в окна гранаты.

– А вы?

– Бросайте, не раздумывая! Если услышите выстрелы, меня уже не будет в живых.

Капитан сказал:

– Лучше сразу. Один черт.

– Войдёте… когда я выйду или позову. Не раньше. Всё.

Я опустил поднятый воротник пальто, завязал по городскому уши зимней шапки, потрогал за пазухой теплую рукоятку маузера, дернул дверь тамбура, старательно затопал в холодном коридорчике и, широко распахнув входную дверь, шагнул в морозном облаке внутрь. Пар ещё не рассеялся, а я крикнул:

– Здорово, рыбаки! Бригадир здесь? Здесь Наубанов Таукэ?

Здесь! Здесь Исмагул и Кадыркул! Я чувствовал это. Задним числом припомнил – не натоптано, не наслежено у дверей в барак.

И увидел их. Вон – Исмагул! Прямой, надменный разрез рта. Прижатые уши. Тугие щеки подпирают узко разрезанные и широко расставленные глаза. Тяжелые надбровья. Вон он – сидит на кошме, вытянув раненую ногу. А Кадыркул? Он глядит на меня через плечо. Осторожно, косо, приподняв одну бровь, совсем как на фотографии. Маленькая головка, узкий лоб, словно стиснутый висками.

В руке у него пиала. В левой руке. Правая на перевязи, забинтована.

Но опознание ещё не их собственное признание, что они-то и есть Исмагул и Кадыркул. Еще надо заставить их самих сказать это. Кадыркул? Слишком ловок, чтоб вот так, запросто раскрыться. Исмагул – годится. Надо вызвать на улицу. А нога? Если откажется и пойдет Кадыркул?

Посмотрим, кто у них коноводит в действительности.

Секунда, две ли прошли в молчании. В нос мне ударил крепкий мужской дух, запах подгорающего хлопкового масла, пресного теста, портянок, овчины, засаленных одеял, которые аккуратной сложенной стопой возвышались до потолка в правом от меня углу большой комнаты. Пятнадцать мужчин сидели на кошме в нательном белье. У двух раскаленных до красна печей из бочек две молодые женщины вылавливали шумовками из тазов, наполненных кипящим маслом, золотистые боорсоки – пончики из пресного теста, что напекают впрок на дальнюю дорогу. Ещё пахло бараниной, а рыбой – нет.

Оружия не было видно.

А я искал взглядом именно оружие, да, бандиты, верно, чувствовали себя здесь в полной безопасности.

– Нет бригадира… – сказал молодой мужчина с пиалой в левой руке, потому что правая висела на перевязи. – Кто ты такой?

– Что? Не видно, что я ревизор?

– Нет Наубанова. Завтра приходи.

– Мне по другим бригадам ехать надо. Командир сказал – с вас начинать… А помощник бригадира? Актив?

Мне стало совсем яростно-весело, когда я рядом с Исмагулом, раненным в ногу, увидел Кадыркула, которого ранили в руку при перестрелке в Камышановке, когда братья убили Макэ Оморова, Нехаева и Коломейцева.

– Я за помощника. Чего тебе? – спросил Исмагул и поставил пиалу на кошму.

– Бригадира нет – с тобой поговорить надо…

Кадыркул поудобнее устроил перебитую руку. Сразу после ранения он, видимо, запустил рану, и она долго не заживала.

– Командир разрешил «поговорить»? – с подвохом спросил Кадыркул и взял пиалу, поставленную братом.

– Какой командир? Разве у командира спрашивают… Я к вам, к рыбакам…

– А бригадир ругаться будет…

– Не будет! Нам парочку рыбешек… усачей. Оголодали в городе, а тут холод…

– Спирта нет, – сказал Кадыркул. – А двух усачей копченых дам из кладовки. А ты запиши, что ревизию сделал, и не приставай к нашему бригадиру. На ключи, – и Кадыркул передал Исмагулу связку.

– Зачем же беспокоить хорошего человека? – я радостно взмахнул руками. И было от чего: оба – Исмагул и Кадыркул тут. Правда, нет Абджалбека, младшего брата Аргынбаева. Он-то и ездил с кем-то в Караганду, доставать паспорта. И ещё яснее ясного: Кадыркул, хоть и младший, но верховодит неповоротливым верзилой, тугодумом Исмагулом.

Тут я заметил, что сидящий на краю кошмы, у самых моих ног, молодой парень прячет под себя пистолет.

Только этого не хватало.

– Конечно, не станем мы беспокоить хорошего человека! Добрый человек – редкость! А мы намерзлись. У вас-то тепло, – напрашивался я на чай. – Ах, какие боорсоки.

«Хоть бы пригласили! Хоть бы пригласили! Тогда этот молодой дурень не станет палить сразу. А своих уж как-нибудь предупрежу, – молил я про себя. – Пока-то они разглядят Ахмет-ходжу и что к чему сообразят…»

– Сколько вас? – спросил Кадыркул, пока Исмагул, кряхтя, поднимался, брал из вороха одежды чей-то тулуп, накидывал.

– Сколько нас?! – всё так же весело говорил я. – Сам четвертый, один без ноги, двое убогих. Кого ж теперь в ревизии посылают?

– Пусть заходят чай пить. К нам с добром – и мы не отстанем.

– Рахмет! Рахмет! – рассыпался я в благодарностях. – Что нам стоит подписать бумажку. Она не рыба, её ловить не нужно, – продолжал я льстиво бормотать, пропуская в дверь Исмагула.

Мы вышли из тамбура. Исмагул остановился было, увидев сани. Вежливо подталкивая его, я бросил своим товарищам:

– Идите чай пить! Да осторожнее, осторожнее, не толпитесь в дверях! Холоду напустите! Там у входа парень молодой – простудится. Ах, какие боорсоки! – и Исмагулу: – Ты, уважаемый, рыбку пожирнее выбери, – а сам доставал из-за пришитого козырька ушанки фотографию братьев, взятую у их воспитательницы; они на ней как раз втроем. – Не скупись, уважаемый… – И лишь мы свернули за угол барака в затишье: – Стой, Аргынбаев Исмагул!

Когда он обернулся, перед его глазами была фотография и дуло маузера.

– Какой я Аргын… – начал он и замолк.

– Руки! Руки вверх! Аргынбаев Исмагул… Лишнее движение – я твой череп на воздух пущу! Разве на фотографии не ты, не твой брат Кадыркул и твоя троюродная тетка? Разве не тебя и не Кадыркула ранили в тугаях в Камышановке?

Исмагул мычал, будто немой, и всё глядел на фотографию, не понимая, наверное, каким чудом она оказалась у меня. А я очень беспокоился за товарищей – за Васю, за капитана и не знал, что предпримет Ахмет-ходжа.

– Сейчас мы возвратимся, – сказал я. – Помни, в моем маузере десять патронов. В тебя, в первого, я не промахнусь. Иди, иди… И в остальных тоже, а Кадыркула пощажу. Он главный и расскажет всё. Иди!.. Иди. И помни, твое лишнее движение – я стреляю.

Чтоб властвовать, их надо было разделить. Старший брат – Исмагул не мог простить младшему – Кадыркулу, что тот главный, даже в глазах врага.

Мы миновали тамбур.

– Стань справа от двери, лицом к стене, – говорил я, думая, лишь бы он не загородил того парня, спрятавшего под себя пистолет. – Ну, открывай дверь! И помни…

Мы вошли.

– Произвол! Вы ответите! – звенел голос Кадыркула.

И первое, что я увидел, – красное от натуги лицо молодого парня, сидящего на кошме. Он жал, жал на спусковой крючок пистолета, направленного прямо в живот стоявшего вплотную к нему капитана. А тот не видел!

– Ну! – гаркнул я Исмагулу. Тот ткнулся лицом в стену, я ударом ноги выбил из рук пария пистолет и поймал его в воздухе. – Ошалел от страха, мерзавец! Предохранитель-то спускать надо…

Молодец мой Вася! Распорядился он прекрасно! Первым в круге бандитов стоял Ахмет-ходжа с гранатой-«лимонкой». За ним Хабардин, а прикрывал их капитан. Трое против четырнадцати и двух женщин у тазов, наполненных кипящим маслом.

– Капитан, во двор! Остальным выходить по одному. Потом шубы вынесем! По одному, по одному! Женщины – в угол, в угол! По одному!..

Мы их всех усадили на снегу. Провели обыск и обнаружили в одеялах пятнадцать пистолетов.

Оставил я Васю и капитана с пятнадцатью бандитами и Ахмет-ходжой. К командиру отряда, к Пузырю этому, отправился доложить, что у него в расположении творится. До штаба километров пять-шесть было. Выпряг я одного вороного и без седла поскакал.

Вот когда Хабардину досталось. Капитан, хоть и с пистолетом, но в рукопашной схватке от него немного пользы – на протезе он. Ахмет-ходжа – плохой помощник. Гляди, как бы он сам не стал на сторону бандитов. А им терять нечего.

Свора сначала сидела тихо. Хабардин устроил их у освещенной солнцем стены барака. А сам с капитаном и Ахмет-ходжой в тени, около строения, что рядом. Чтоб хорошо видеть, заметить, если сговариваться начнут, попытаются напасть.

В бараках-то никого, рыбаки на лове. Женщины выглянут и спрячутся. Боятся.

Меж бараками расстояние небольшое – метров двадцать. За один рывок преодолеть можно. Это от силы три-пять секунд. В зимней одежде бандиты пока-то поднимутся. Пистолетов на морозе держать нельзя – откажут в нужный момент, застынет масло.

Тишина головокружительная – слышно говор женщин за стенками барака, а стенки-то утепленные. Вдруг снег скрипнул. Вася огляделся – нигде никого. И бандиты неподвижно сидят. Опять скрип – совсем явственный. Покосился Хабардин на капитана, на его протез. Может, он нечаянно ногой шевельнул. А тот сам на Васю с удивлением смотрит, брови вскинул.

Скрип всё чаще слышится. Догадался Вася – рассредоточиваются потихоньку бандиты: то один двинется чуток, то другой. По сантиметру, по сантиметру, а дальше друг от друга. И следить за их действиями трудней и трудней. Пока на одном он свой взгляд остановит, другой шевельнется. Вверх стрелять – что, бандиты этакого шума не слышали? В них – нельзя. Живыми приказано брать. Да и выстрели один раз, убей одного, остальных уж не сдержишь – ринутся. Дело известное.

Капитан забеспокоился:

– Что делать будем?

А бандиты поскрипывают. Уж заметно расползлись, полукольцом охватывать начали. В молчании всё – скрипят, расползаются, окружают. Не убивать же их по одному, кто шевельнется? Два месяца ходили, искали, а нашли и взяли, да сохранить не сумели – это не работа.

– Знаешь что, капитан, – сказал Хабардин, – ты иди к углу барака, стань там и уж оттуда бей всякого, кто поднимется. Или пустится наутек. Стреляй! Или в барак захочет прорваться. Пали! Может, у них там ещё чего из оружия спрятано.

– А ты? – спросил капитан. – В бою мне всё понятно, а с такой поганью я дел не имел.

– Ничего, капитан. Я с ними справлюсь.

Достает Василий гранату-«лимонку», зажимает в левой руке.

– Уходи, уходи, капитан, – приказывает.

Тот послушался, подчинился.

Тогда Хабардин срывает колечко. Отпустить предохранитель ему осталось, чтоб граната разорвалась, – и всё. Потом сам садится на снег.

– Теперь ползите, гады! Хоть медленно, хоть быстро. Только поближе, поближе ко мне. А вот когда я решу, что хватит, я разожму пальцы, и половины вас сразу не будет. Ну! Коли поняли – сидите смирно.

Потом положил «лимонку» за пазуху, чтоб не замерзла рука, и держал бандитов в страхе, пока я пробивался в кабинет к Пузырю, разговоры вел.

Приехал я тогда, конечно, с подкреплением – всё хорошо.

А вот Вася с той поры болеет. Дорого ему дались те минутки.

Подошли рыбаки, помогли нам охранять арестованных. Пригласили байбиче – ну, пожилую женщину, чтобы обыскать женщин. Обнаружила байбиче у них в шальварах восемьдесят тысяч рублей денег. Пока шел обыск, со станции приехал Таукэ и привез ещё одного бандита. В коржуне у него нашли по три паспорта на каждого из банды: полугодовой, годовой и трехгодичный, на чужие фамилии; подделанные справки из канцелярии отряда…

Обыскали мы всех ещё раз тщательно. Когда подошел я к Исмагулу, он сказал вдруг:

– Я про Оморова, про Макэ хочу говорить.

Чувствую – свело скулы от ненависти, процедил сквозь зубы:

– Что ты хочешь?

А сам Васю подозвал, чтоб стал меж мной и Исмагулом. На всякий случай. Ну, как не сдержусь.

– Говори. Говори про Оморова Макэ, которого вы убили.

– Оморов потому погиб, что Кадыркул не хотел пойти с ним на свиданье. Нам передали – Макэ встречи с нами ищет. А Кадыркул ему засаду устроил.

– Для трибунала это не доказательство твоей невиновности.

– Я не о том, чтоб во внимание принимали. А как всё было… Чтоб вы знали.

– Буду знать… Запомню на всю жизнь. Дядя ваш, Абджалбек, где?

Набычился Исмагул:

– Не знаю… Какой он дядя – бросил нас…

– Свинье не до поросят, когда на огонь тащат.

Отошел было Исмагул, обернулся:

– Макэ нам кричал. Звал. Мы на его голос шли… И стреляли!

– Замолчи! – заорал я. И спасибо Васе – отвел меня в сторону.

Ишь как сразу – «не дядя он нам – бросил нас…». Что ж, все верно. Иначе и быть не могло. Когда-то на Сарыджаз родовые старейшины – манапы предали свой род, своих соплеменников. Соплеменников, ради скота. Тогда было другое время. Сейчас толкают на убийство, на преступления своих родственников, кровных родственников. И тоже предают их. Сколько я видел такого. Только не Исмагулу и Кадыркулу думать о родстве с родовой знатью.

– Будет тебе, будет, Абдылда… – уговаривал меня Вася.

– Помни! Помни! – бушевал распалившийся Исмагул. – Тогда в камышах Оморов встретиться с нами хотел! Он пришел на место, ждал нас! Потом кричать, звать нас стал. Мы тихо подошли и стреляли на его голос, в темноте.

Тогда я не выдержал, не смог сдержать себя. Я сказал им всё, что узнал по телефону, когда из Бурылбайтала разговаривал с Алма-Атой. Меня никто не просил скрывать сказанного. На суде они узнали бы правду. Но есть известия, которые лучше услышать днем позже. Жаль мне было парней – ни за что обрекли они себя на позорную смерть.

– Слушай ты, Исмагул! И ты, Кадыркул, слушай! Вы подло убили человека, шедшего к вам с миром.

– Мы убили кровного врага!

– Оморов шел к вам, чтобы сказать: вы – не сыновья Аргынбаева. Абджалбек обманул вас. Ваша месть и ненависть трижды глупы. Родные сыновья Аргынбаева прогнали от себя Абджалбека, а вы как бараны побежали за старым козлом. Вы коварно, предательски убили человека, шедшего к вам с миром. Нет преступления безумней и никогда не было. Если вы мужчины, то не мог Абджалбек помешать вам выслушать Оморова. Он сказал бы вам то же, что говорю я: вы не сыновья Аргынбаева.

– Врешь, – тихо сказал Кадыркул.

Было так безмолвно вокруг, что все услышали скрип снега под его ногами: он пятился в ужасе…

– Не может… Не может такого быть… – шептал Исмагул.

Понимал я – поверить в подобное с первого мгновения невозможно. Ведь они свою жизнь поставили на эту ось, всю свою страсть, стремления. Месть за отца сделалась движущей силой их разума, месть, которая ослепила их, превратила в послушное орудие.

– Нет, нет, – словно заклинание твердил Исмагул и пятился по похрустывающему снегу.

– Это есть! Есть! Вы не сыновья Аргынбаева! Незачем вам было мстить. Некому!

Исмагул допятился до угла меж стеной барака и тамбуром. Втиснулся в него. И долго ещё мотал головой, не в силах осознать происшедшего с ними.

– Вы убийцы, подлые и глупые. Я не знаю, кто ваши родители. Но ваш отец-бедняк мог погибнуть от пули Аргынбаева, а мать могла умереть от голода, потому что Аргынбаев забрал у неё последнее.

– Мы не мстили?.. Мы только убийцы людей?.. – проговорил Кадыркул. – Мы не мстители?!

Он посмотрел на меня, перевел взгляд на Исмагула. Потом схватил в пригоршни снега, растер лицо.

– Мы убивали… своих?

– Да! – сказал я. – Так оно и было. Вы не сыновья Аргынбаева, и никому вы не мстили. Вы по указке Абджалбека убивали ни в чём перед вами не повинных людей. Слышите, Исмагул и Кадыркул?

– Ты правду сказал, начальник? – снова очень тихо переспросил тугодум Исмагул.

Не зная, как ещё убедительнее подтвердить свои слова, я сказал:

– Киргиз я, ты казах. Могу ли я шутить с обычаями наших народов? Могу ли я солгать, что твой отец не отец тебе? Ты твердо знаешь – не могу.

Я отвернулся от них – не хотел смотреть на убийц Оморова, на тех, кто ослепил мальчишку-подпаска.

Постепенно собирался народ. Прибывшие со мной солдаты оцепили пространство меж бараками и никого не подпускали к арестованным. Но слух о том, что бандиты и убийцы чабанов из Бурылбайтала схвачены, распространился быстро.

По узким улочкам, переметенным снегом, желтым пополам с песком, шли люди к баракам на окраине расположения рабочего отряда. Они выходили из низеньких саманных домиков с плоскими крышами, переговаривались, соединялись в группы и двигались по ярко освещенному солнцем насту, под синим слепящим небом без единого облачка. Не из любопытства шли. Каждый хотел одного – своим словом, своим взглядом, своим присутствием выразить презрение к тем, кто попрал закон, поднял руку на достойнейших людей.

Теперь пришлось охранять бандитов и дезертиров от ярости народной.

Мы занимались своим делом – обыском, опросом. Следовало внимательно осмотреть стены барака. Потом начали по одному вызывать задержанных. Выясняли их личность, место прохождения службы или жительства.

Время от времени мне по делам требовалось проходить мимо арестованных. Исмагул и Кадыркул устроились на снегу отдельно от всех, все в том же углу меж стеной барака и тамбура. Они не прятались, просто уединились. Старший обнял младшего. Кадыркул уткнулся в грудь Исмагула и что-то говорил, говорил… Возбужденно, с отчаянием.

Старший гладил его по плечу, успокаивал.

Вдруг Кадыркул ухватился за полу моего пальто.

– Зачем, начальник?..

Выдернул я пальто из его рук:

– О чём ты, не понимаю?

– Почему ты не убил нас раньше?! Почему?

– Сиди спокойно! – крикнул на него солдат охраны. – Сиди, кому говорят!

Но взвинченный разговором Кадыркул, не обращая внимания на охранника, попытался вскочить, и старший с трудом удержал его. К нам подбежал обеспокоенный Вася Хабардин.

– Что ему нужно? – спросил он меня.

– Начальник! – закричал вдруг в голос Кадыркул. – Начальник! Почему ты не убил нас с братом прежде… прежде, чем сказал… мы не сыновья…

– Зачем ты убил Оморова?.. Убил прежде, чем выслушал? Ты начал убивать!

Исмагул усадил младшего рядом, лопотал что-то, но Кадыркул уже не слушал его.

– Ах, начальник, начальник… Почему ты не убил нас с братом прежде… – стенал Кадыркул, прижавшись к широкой груди Исмагула. – Прежде чем сказал нам, что мы не сыновья.

– Замолчи! – не выдержал Хабардин. – Умей отвечать за содеянное. Не будь тряпкой.

– Ах, начальник, начальник… – продолжал, не слушая никого, Кадыркул. – Убей нас, убей сейчас, здесь… Не хочу жить! Убей, начальник!

– Мы не убийцы! – отрезал я. – Вот вы не стали бы возиться с нами.

– Ни я, ни брат не тронули бы тебя, услышь такую весть.

– Ты убил Оморова, не выслушав! А он шел к вам именно с этой вестью! Ты начал убивать! Слышишь?

Вася Хабардин осторожно стал отводить меня в сторонку.

– Полно, полно, Абдылда, – негромко приговаривал он.

Вскоре начальник конвоя поднял арестованных, построил и повел. Они брели по визгливой от мороза заснеженной дороге, не смея поднять взгляда ни на лица людей, ни на солнце.

Мы шли позади.

– И не братья они, поди… – сказал Вася.

– Само собой… не братья. Во всём обманул их Абджалбек.

– На суде они всё равно об этом узнают… – И Хабардин посмотрел мне в глаза.

Не знал я, что ответить Васе.

Может быть, кто и смог бы завершить трагедию парней одним ударом. Я не смог.

– Пусть на суде… У меня язык не поворачивается.

– И у меня не повернется, – вздохнул Вася. – Пусть на суде им скажут…

Абджалбек? Поймали Абджалбека. И он то же сообщил.

Не были Исмагул и Кадыркул сыновьями Аргынбаева. Подобрал он, Абджалбек, беспризорников, пригрел и внушил им мысль, что они младенцами украдены у отца родного. И Аргын Аргынбаев завещал ему найти похищенных сыновей, что Абджалбек и сделал. И отдал на воспитание старухе Батмакан, чтоб в будущем иметь сообщников и крышу над головой при случае. А Батмакан правду нам говорила, она нехотя помогла Абджалбеку, воспитывая приемышей в духе дедовских традиций. И потом уж совратить «дяде» Исмагула и Кадыркула было легко. Толкнув их на убийство чекистов Оморова и Ненахова под Камышановкой, Абджалбек затем уже командовал «племянниками» как хотел.

Конечно, Макэ Оморов о чем-то догадывался, предложил обманутым приемышам встречу, но они устроили засаду, убили его и Ненахова, тяжело ранили Коломейцева, который не мог знать замыслов старшего уполномоченного отдела ББ. Но коли Макэ просил о свидании, встрече, переговорах – была на то веская причина. Была!

Не хотел Оморов, не хотел чекист, чтобы мертвое хватало за ноги живых… Обычаи, нравы, традиции народа – тоже оружие. В чьих оно руках – тому и служит: прошлому или будущему, злу или справедливости, которая всегда нуждалась в защите. Разве не в этом вечная юность и мудрость древних народных сказаний.