Текст книги "Циклон над Сарыджаз"

Автор книги: Николай Коротеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– Давай помогу, может, согреюсь.

– И то… Мне твое воспаление легких ни к чему. Поняла? – отводя в сторону один из венцов избушки, сказал Федор.

Егерь развел костер, развесил одежду на колышках.

– Ватник – долой, сушить пора. У огня не озябнешь. Только поворачивайся, не застаивайся, Степанида Кондратьевна.

Согревшись у огня, Стеша предалась невеселым мыслям.

Над темно-зелеными увалами застоялись несколько тучек. Освещенные закатом, они очень походили на яхты под алыми парусами. Но и эта живописная картина не тронула душу Стеши. Она думала о том, как же туго пришлось под ливнем Семену. Ведь он один там. Может, ему так плохо, что и жизнь не мила…

Зябко поежившись, Стеша потуже стянула полы ватника. Мир словно ограничился неровным мерцающим кругом света от костра. А дальше ничего не было, кроме кромешного мрака. И оттуда доносились всхрапывающие, всасывающие звуки, издаваемые невидимой рекой, вспухшей от селя.

Пораженная этим гнетущим ощущением, Стеша сказала себе: «Ты приняла решение, ты пошла в тайгу, беспокоясь за судьбу мужа. И веди себя так, как подобает человеку. Страшно тебе? Ты знала – будет страшно. У тебя в грязи лицо и руки. Вставай, умойся, причешись. Это совсем не много. И не думай, будто тебе трудно. Тебе легко. С тобой Федор…»

Она умылась, привела себя в порядок. Её бодрый вид успокоил Федора, который собрался было вновь уговаривать её остаться здесь и не ходить в тайгу. Когда Стеша, умытая и причесанная села у костра перед входом в балаганчик, сооруженный Федором из бревен, егерь глянул на неё с некоторым удивлением, настолько она преобразилась.

Ничего не осталось в ней от прежней Стеши, подавленной предчувствием несчастья, какой она была в лодке, ни от той, растерянной и жалкой женщины, что прискакала на кордон и плакала навзрыд.

Всё в ней теперь стало иным. Сидела она перед костром на бревнышке, словно за званым столом – прямо, и гордая посадка головы подчеркивала её внутреннюю подтянутость. Темные волосы, расчесанные на прямой пробор, опускались вдоль щек и плавным изгибом уходили к затылку. И в их обрамлении ярче выделялся чистый высокий лоб и смелый росчерк бровей. Густые ресницы скрадывали блеск глаз. Нос был прям, а уголки пухлых губ таяли в щеках чуток капризными ямочками.

– Вот это другое дело, – сказал Федор, обрадованный переменой. – А то и не узнать тебя было.

– Не хочу чувствовать себя вдовой.

– Правильно. Вот такой можно идти в тайгу.

Они сидели у костра и ужинали, как ровня – таежники, и егерь порадовался, что у его друга такая жена. Пусть она немного и растерялась поначалу, зато теперь, видно, станет держаться молодцом. Жаль, конечно, что они с Семеном Васильевичем так и не подружились домами. Ведь, наверное, правду говорят, трудно, мол, сойтись двум красивым женщинам, да ещё счастливым…

Утро пришло ясным и светлым.

Они ушли вдоль берега ручья. Слыша за собой размеренные шаги, Федор с часу на час обретал в душе всё большую уверенность, что человек, идущий за ним, не станет обузой

– Вот здесь и свернем, – сказал он, остановившись у серого обезображенного лишайниками большого камня. – Ты, брат, косынкой покройся. Оно хоть время клеща и прошло, а опасаться надо.

Повязав платок, как это делают женщины на покосе, Стеша наивно спросила:

– А где ж тропа, брательник?

Федор не сдержал улыбки:

– Так сквозь чащу и направимся. Тут не сад.

– И скоро придем?

– К вечеру.

– А куда?

– К балагану Антона Комолова.

– Он же сбежал от нас! – удивилась Стеша.

– Вот и разберемся.

– А вдруг не застанем его? Он же был на мысу. Нас увидел – сбежал.

– Следы всё скажут. Ты только всяким мыслям волю не давай. Ни к чему, брат.

– Постараюсь…

– Спрашивай меня обо всём. Спрашивай, спрашивай. А я отвечать стану. Любопытствуй. Поняла?

– Где тропа?

Они углубились в чащу, пробирались неторопливо в густом орешнике, средь высоченных трав, и Федор говорил о том, что охотничья тропа – это скорее выдержанное направление на какой-то ориентир по удобному или привычному пути. В тайге троп, как их понимают горожане, нет и быть не может. Если, конечно, не считать звериных, вытоптанных лосями, изюбрами или кабаньим стадом. Но они не для ходьбы.

Потом Стеша спрашивала его о травах и деревьях, которые попадались на их трудном пути. И он рассказывал до первого привала, а затем они снова отправились в дорогу, и, разговаривая, шли до второго привала, пока на закате не подошли к балагану Комолова.

Антон спал в глубине его на подстилке из лапника. И тут же рядом с ним лежали плащ и котомка инспектора.

Оттолкнув Федора, Стеша проскользнула в балаган

– Здесь! Жив! – и принялась трясти Комолова, который с трудом очнулся от тяжелого забытья. – Где? Где Семен? Да проснись же!

Вытаращив глаза, Комолов уставился на учительницу, словно на привидение.

– Чего вам? – Антон вдруг дернулся к выходу, схватив карабин.

Федор удержал его за шиворот:

– Очнись, Антон! Не медведи мы! Где инспектор?

Комолов тусклым взором ткнулся в лицо Федора, а когда перевел взгляд на Степаниду, то рот Антона дернулся в судороге:

– Чего, чего вам?

– Семен где? Вот его вещи: плащ, котомка. Что с ним? Да говори же! Говори!..

– Подождите, Степанида Кондратьевна! – остановил Шухову Федор.

Егерь посветил фонариком в балаганчик и увидел у стенки пустую бутылку из-под спирта.

– С похмелья Антон, – сказал Федор.

– Оставь его, – проговорила Стеша брезгливо.

«Как бы не так! – решил Федор. – Самое время мне с ним поговорить. Отведу-ка я его к ручью. Там самое удобное место».

Глядя, как Стеша совсем неумело пытается развести костер, егерь не помогал и не мешал ей советами.

«Пусть, пусть старается, – говорил себе Федор. – Это хорошо. Она должна стараться, характер показать… Только почему же Антон так испугался Стеши? До ужаса испугался! Пойду-ка прополощу его башку в холодной водице. Скажет тогда, откуда у него в балагане котомка и плащ Семена Васильевича. При Стеше разговора может не выйти. Очень уж Антон почему-то боится её…»

– Давай, охотничек, поднимайся! – обратился егерь к Антону, который сидел на земле у входа в балаган.

Комолов вскинул тяжелую, видно, голову, словно хотел рассмотреть того, кто к нему обратился.

– При… приз… – пытался он выговорить, – желаю…

– Вот-вот, – пробурчал Федор, взялся за воротник Антонова мокрого ватника и поставил Комолова на ноги…

– Хочу… – сказал Комолов. – Хо-чу… приз… на… хочу!

– И я хочу, – и Федор, подхватив парня под мышки, то ли повел, то ли поволок к ручью, сильно шумевшему селевым, ещё не опавшим паводком.

– Не хочу! – вдруг уперся Комолов. – Туда не хочу!

Тащивший его Зимогоров почувствовал: расслабленное тело Антона напряглось. Отстранившись, Комолов посмотрел на егеря почти мгновенно протрезвевшим взглядом.

Но егерь сгреб его в охапку и потащил прочь от балагана, от Стеши, которая всё еще разводила костер. Она поглядела вслед ушедшим и покачала головой: «Что ж это такое? Ведь хороший парень – и на тебе. Остался на несколько дней без присмотра – и готово: водка…»

Затрещали ветви в огне, и Стеша обрадовалась. Ей-таки удалось развести костер из мокрых сучьев. И она посчитала, что сделала это довольно быстро. Пламя полыхнуло жаром, и Стеша чуток отошла, огляделась. Свет заходящего солнца косо врывался меж стволов, но под кронами было сумрачно и сыро. Клубы дыма, поднявшись, дотянулись до невидимых в прозрачном воздухе лучей, и вдруг в клубах словно вспыхнула оранжевая лампа, яркая, переливающаяся. Около балагана, притулившегося к косогору, сделалось светлее и даже как-то уютнее.

Стих далекий треск ветвей под ногами Федора. Треск, который Стеша старалась не слышать.

А Зимогоров тем временем подтащил упиравшегося Комолова к бурному, ещё пенному потоку и, поставив его на колени, стал пригоршнями черпать воду и лить на голову Антона. Тот сначала мычал и старался вывернуться, но потом успокоился и только фыркал.

– Хватит, пожалуй.

– Хва… – Антон по-собачьи потряс головой.

Егерь поправил сползший с плеча ремень карабина и, стоя над Комоловым, усмехнулся:

– Охотничек…

– Признаться… Признаться хочу, – выговорил наконец Антон.

– Да уж признавайся, чего там, – Федор благодушно помог парню встать на ноги. Волосы нависли на глаза Антона, капли текли по щекам, и он провел ладонями по лицу, чтобы стереть их. Теперь он был трезв, даже не пошатывался.

– Степаниде Кондратьевне не скажи… только.

– Герой.

Антон протянул руку вперед, едва не задев Федора:

– Там я его оставил.

– Столько мяса испортил. Эх, жадность! Знал ведь – тяжело нести будет, а три лицензии взял, губошлеп.

– Не мясо, – не опуская руки, сказал Антон. – Его…

– Ладно, разберё… – начал было Федор и осекся. – Кого это?

– Инспектора…

Зимогоров поглядел в ту сторону, куда указывал Антон.

Вспученный ручей занимал всё каменное русло распадка. Вода катилась уже спокойно, но была ещё высокой. В тишине послышалось, как где-то в ветвях закопошилась птица, взлетела, щелкая крылом о крыло, пошла плавно. Странно сильно запахло влажной прелью и гнилью.

– Чего ты? О ком ты?..

– О Семене о Васильевиче… я его… я пулю кинул… нечаянно, признаюсь. Признаюсь!

Застонав, егерь подсел, потом, охнув, разогнулся и ударил Комолова кулаком куда попадя. Не отдавая себе отчета, Федор сдернул с плеча карабин и, лишь от удивленья, что не видит Антона перед собой, а тот валяется на земле шагах в пяти, не выстрелил. А тут же подумал: «Нельзя! Стеша услышит».

– Я признаюсь… признаюсь… – лепетал Комолов разбитыми губами.

Увидев кровь, Федор опомнился, с трудом вынул сведенный судорогой палец из скобы:

– Повтори.

– Нечаянно… я признаюсь. Убил. У-убил.

Отбросив в сторону карабин и сжав кулаки, егерь медленно двинулся на Комолова. Федору хотелось бить и топтать это валяющееся существо, рвать его и истошно вопить. И снова только вид окровавленного лица остановил егеря. Он тяжело сел, опустив вмиг отяжелевшие руки на колени.

Антон на четвереньках подполз к нему и принялся говорить, что он и на мыс нарочно пошел, чтоб ещё там признаться первому встречному в убийстве старшего лейтенанта, участкового инспектора Шухова, но, увидев в лодке вместе с егерем жену Семена Васильевича, испугался её, удрал обратно к балагану.

– Ис-пу-гался… – тяжело выговорил Федор и помотал головой.

– Испугался, – охотно подхватил Антон. – Очень её испугался.

Услышав его голос так близко от себя, Федор снова почувствовал в себе закипающую ярость, готовую захлестнуть его темной волной.

– Семен Васильевич… – начал Комолов.

– Заткнись! – бухнув кулаками по своим коленям, гаркнул Зимогоров. – Заткнись! Слова не моги…

Через силу Федор заставил себя встать. Прижав костяшки пальцев к глазам, сбросил слезы. И тут только вспомнил о том, что сказала ему, прощаясь, Марья.

– Так, – протянул он. – И осталась вдова с сиротой… Точно говорят, будто бабье сердце – вещун. Как она сюда торопилась…

– Я же повинился… – опять сказал Антон.

– А, это ты? – словно только что увидев Комолова, проговорил Федор. – С земли-то вставай, чего ползаешь? Давай я тебе лапы-то стяну ремешком. Оно спокойнее будет.

– Я готов не то претерпеть, Федор Фаддеевич, – поднявшись и подставляя руки, сказал Антон.

– «Претерпеть»… Терпят за правду, а по дурости мучаются. И надо ещё посмотреть, подумать, как дело было. Это просто сказать – «нечаянно». Ишь ведь, убил, а нечаянно. Ты толком расскажи.

– Я в сидьбе был…

– Это что у старого солонца?

– Да. Вечерело. Уже потемней, чем сейчас, было. Передо мной солонец, бойница. Вижу, карабкается зверь по склону распадка. Жуть меня взяла. Вот и бросил пулю.

– Бросил, значит.

– Ну, кинул…

– Метко кинул.

– Попал…

– И сразу туда?

– Сразу.

– Это после жути-то?

– Увидел, будто не зверь. Пуще испугался.

– А сколько пантов убил?

– Третьего изюбра ждал.

– Дождался?

– Какая уж потом охота…

– Один сидел-то?

– Один, – заторопился Комолов. – Один. И испугался. Жуть обуяла. Глухая, неходовая ночь шла.

– Чего же сидел? Уходил бы в балаган.

– Я… я потом уж разобрался. Я…

Егерь не стал дослушивать длинное объяснение Комолова, а как-то невольно для себя подумал: о чем бы вот в такой ситуации стал расспрашивать, чем бы поинтересовался Семен Васильевич? Не однажды брали они вместе браконьеров в тайге…

«Однако не убийц! – остановил себя Зимогоров, но сдержал всколыхнувшуюся в сердце ярость. – Не о том думаешь, егерь. Тут, как Семен Васильевич говорил, тактика нужна. «Тактика»… Размышляй, егерь, размышляй».

– Где инспектор был? – обратился егерь к Комолову. – Где ты его…

– Вон там, – поднял Антон связанные руки.

– Идем.

Они шли довольно долго и остановились у края крутого склона распадка. Внизу шумел ручей, а по откосу каменной осыпи торчали редкие кусты.

– Здесь.

– Где? Точно?

– Руки развяжи. Со связанными не спуститься.

– Черт с тобой, – сказал Федор, вздохнул и освободил запястья Комолова.

– Подожди, – егерь одним ударом топорика, снятого с пояса, наискось, почти без звука срезал лещину толщиной в руку.

Затем они спустились по круче.

– Вот тут, по-моему.

– Тут или по-твоему?

– Дождь всё размыл. Тут, однако. Чего уж там? Я же признался.

Федор ничего не ответил и от места, где забил колышек, глянул вниз на подтопленную пойму ручья. Очевидно, Антон перехватил его взгляд:

– Вода высокая ещё. Не видать того места.

Тугие перевитые струи ручья катились стремительно, и сколько ни пытался Федор представить себе, что там, под этой мутной водой, присыпанное галечником, лежит сейчас тело его друга, Семена Васильевича, воображение отказывало. Он видел бегущую воду, знал: под ней есть каменное дно, и дальше был только камень и камень – хоть до середины земли – один камень и ничего больше.

«Ждать придется, пока вода спадет. Не достать иначе», – даже в мыслях Зимогоров не допускал, что увидит Семена мертвым. И, вспомнив, что сидьба на двоих, спросил:

– В сидьбе ты справа от входа лежал?

– Справа.

– А может, слева?

– Справа. И теперь котомка там валяется. Ну и что?

– Справа так справа.

– Чудак ты, Зимогоров. Что, показать тебе, как я в сидьбу забрался?

– Ты расскажи.

– Шел, шел…

– Ясно.

– Дошел… Карабин в правой.

– Так.

– Стал снимать котомку. Скинул с левого плеча.

– Так.

– Перехватил карабин в левую. Снял котомку с правого и положил её правой рукой справа от входа. Теперь всё?

– Всё, – сказал Федор и, прикрыв глаза, представил себе сидьбу, в которой он, правда, не бывал лет пять, поди. Она устроена у солонца, примерно в километре отсюда. Подняться к ней можно поверху. Но это длинный путь. Короче – по правой крутой стенке распадка. Так и сделал, очевидно, Семен Васильевич. Поднявшись, надо идти вверх по косогору, метров сто пятьдесят, и прямо упрешься в лаз сидьбы. Она устроена меж корней огромной липы, второй такой в округе нет. Вполне можно разместиться двоим. Если залечь слева, то в бойницу виден почти весь солонец и дебри справа, откуда обычно идут кзюбры. Слева место удобнее. Почему же Комолов залег справа? Если лечь справа от лаза, то дальних подходов к сидьбе не видно, их загораживает толстый корень липы. Правда, тогда ветер, дующий обычно снизу, не «понесет» запах человека на подходящего к солонцу зверя.

«Однако… – остановил себя Федор. – Однако человек, лежащий справа от входа, пожалуй, обернувшись, не увидит в отверстие лаза склона распадка, по которому шел Семен Васильевич… Не увидит?»

Зажмурившись, Федор постарался в точности представить себе, действительно ли нельзя увидеть в отверстие лаза склон распадка, по которому поднимался инспектор, если лежать справа от входа. Егерь разволновался. Память словно отказала ему. Он не мог увидеть из положения, в котором находился Комолов, склона распадка! Никак не мог.

«Я не могу? Или это невозможно? – спросил себя Федор. – Всё, всё надо проверить… Не моё дело? Следователя? Да. Но когда сюда прибудет следователь? Через полторы-две недели. А если кто в сидьбу ненароком забредет?»

И Федор поднялся:

– Идем, Комолов.

– Идем, идем, – с готовностью ответил тот. – Только попусту. Ничего там такого нет.

– А мне ничего «такого» и не надо. Но посмотреть не мешает.

Солнце зашло, но в поднебесье ещё было много света. Обильная роса кропила их лица. Переполненный влагой воздух казался ватным и не освежал. Антон быстро устал.

– Потерпишь.

У липы, под комлем которой была устроена сидьба, Федор сказал:

– Давай.

Пригнувшись, Антон пролез меж корнями в логово. Федор – за ним.

– Твоя сидьба?

– Ну.

– Такой свет тогда был, не темнее?

– Такой же свет. Точно такой, – не задумываясь, ответил Антон. – Слышал, охотился ты в здешних местах. Только про сидьбу мне другое говорили.

– Кто?

– А вот… Не всё ли равно? – усмехнулся Комолов.

Он удобно устроился справа от лаза, подложил под мышку свою котомку, словно собирался провести здесь время до полуночи, когда звери обычно являются сюда полакомиться соленой грязью.

– И стрелял оттуда? Со своего места?

– Отсюда, Зимогоров, отсюда.

– Вот и посмотрели, как было дело, Антон, – задумчиво протянул Федор. Всё было верно. Комолов говорил правду. Сомневаться не приходилось. Со своего места он стрелял. И попал.

«Что ж я завтра-то Стеше скажу? – с тоской подумал Федор. – Как разговор поведу? Страшнее ножа ей правда…»

– Неужели тебе…

– Не жалко? Так что поделаешь… – произнес Антон. – Случилось так случилось. И всё тут. Только меня вам под расстрел не подвести.

«Почему Комолов всё наперед продумал? – спросил себя Федор. – Время было? Жестокий он и черствый, как бревно, которому всё равно, на кого падать, кого давить? «Не подвести под расстрел»… Слова-то какие! Бывалого человека. И почему такая уверенность в безнаказанности?

– Тебя, Комолов, значит, под расстрел не подвести. Заговорен, что ли?

– Слово, выходит, знаю… Закон называется.

– Да-ак, – крякнул Федор.

– Вот тебе и «дак».

– С медведем здесь советовался?

– И без медведя было… – запнулся Комолов, – времени достаточно. Не то вспомнишь, Зимогоров, когда дело до такого доходит.

– Да, смекалки тебе не занимать… – глухо проговорил егерь.

А Комолов убежденно:

– Я правду говорю, Зимогоров. Всё как есть! Стреляно из моего карабина. Нарезы по пульке сличите. Можно и экспертизу не делать. Сам во всем признался. Чего ж ещё?

– Вера – дело великое… – кивнул Федор и сдержанно проговорил: – Ладно… Пошли отсюда.

Выбираясь через лаз, Комолов вдруг подумал, что ему признаться в несовершенном убийстве было легче, проще, нежели в том, что пуля, которую найдут в теле инспектора, окажется егеревой. Подобных больше ни у кого нет. Это точно. И Гришуня подтвердил, узнав, что обойму Антон стащил у егеря из стола. Убойные! Ведь как однажды обнизил прицел, а зверя все же свалил. Антон увидел эти патроны в неплотно задвинутом ящике стола. По их внешнему виду сразу решил, что они особые. А егерь, которого вызвала из комнаты жена, ничего и не заметил. Да и как заметишь, когда в ящике таких патронов добрая сотня валялась. Не пересчитывал же их Зимогоров после того, как Антон отметился у него на кордоне.

Федор вылез вслед за Комоловым. Тот двинулся было дальней дорогой, но Федор удержал его:

– Давай, Антошка, к распадку…

– Пошли.

Они спустились чащей в обход распадка и издали меж толстых стволов увидели костер и белый дым над ним. Огонь в сгущавшейся темноте светил ярко.

Идти было трудно, и не только потому, что ветви цеплялись за ноги…

VIII

– Где это вы пропадали? – спросила Стеша, когда Зимогоров и Антон вернулись к костру у балагана.

– Да вот, Комолов исповедовался. Безобразил он…

Стеша, увидев связанные руки Антона, удивилась и возмутилась так, что не дослушала объяснения егеря:

– Зачем это?

– Так надо, – не глядя жене инспектора в глаза, ответил Федор. – Иначе не будет.

Стеша выпрямилась и гордо сказала:

– Семен этого не позволил бы.

– Иначе не будет…

– А когда Семен сюда вернется?

– Не знает ничего Антон. Ничего толком не знает. Вы не… не особо того… переживайте. Тайга…

«Конечно, тайга… – подумала Стеша. – Вернется Семен, коль вещи его здесь. Подождем. Разберется с безобразиями Антона и придет».

Антон выглядел как двоечник, бравирующий своим незнанием, и лишь поэтому Стеша решила пока не спорить с Зимогоровым, искренне считая, что связал он Комолова сгоряча.

– Давайте чай пить, – предложила Степанида Кондратьевна, будто ей каждый день доводилось чаевать рядом с браконьерами и егерями, которые их задержали.

Веселый костер, зыбкий свет и тени, тьма вокруг настроили Стешу на мирный лад, и она считала, что не оставит же Федор за ужином Комолова со связанными руками.

И Антон словно понял её:

– Не убегу я, Федор Фаддеевич. Честное слово, не удеру.

Что-то очень не нравилось егерю в тоне Комолова. Бесшабашность ли, бездумие, но очень не нравилось. Скрепя сердце, впервые за много лет уступая женской, конечно же, просьбе, егерь снял путы с Антоновых рук.

Глянув на Зимогорова, Стеша приметила, что тот спал с лица, меж бровей и у губ просеклись морщины. Она подумала: «Как же глубоко переживает егерь всякий случай в тайге!»

– Ведь я тоже виновата в происшедшем, – вслушиваясь в слова, которые сама произнесла, сказала Стеша.

Поперхнувшись горячим чаем, Федор поставил кружку на землю.

– Ух ты… горяч…

– Да, да. Я тоже виновата. Понимаешь?

– Трудно мне понять такое… – сказал Федор и подумал, пусть говорит, лишь бы не замыкалась, не думала о том, сколько дней Семен Васильевич в тайге, не приходило бы ей на ум самое плохое. В молчании же могло таиться что угодно, даже догадка. Ведь бабы, они верхним чутьем берут.

– Ничего не трудно. Разве трудно сообразить, что часть вины Комолова лежит и на мне, на его педагоге.

– Вот вы о чём, – закивал Федор. – Тогда всех учителей надо к ответу тянуть. Мол, не умеешь воспитывать – не берись.

Егерь нарочно высказался очень общо, чтоб учительница могла возразить на огульную хулу.

– Но ведь такие случаи единичны.

– Тогда виноваты не учителя.

– Нельзя так рассуждать, Федор Фаддеевич.

«Оно само собой нельзя, – подумал Федор. – Да что поделаешь… Приходится». И упрямо продолжил:

– Значит, он сам виноват… Слишком общо всё у вас, ученых.

– Э-э, – протянул Комолов. – Просто человек – животное. Млекопитающееся из породы узконосых обезьян.

– Во-первых, Антон, млекопитающее. Во-вторых, не из породы, а семейства.

«А возможно, и хорошо, что учительница села на своего конька? – спросил себя Федор. – Она признала в нём ученика… Ладно, ладно, поглядим-посмотрим, как дальше пойдет. Мне главное – доставить «этого» в район. Там уж Стеша не вольна будет расправиться с этой узконосой обезьяной, и я тоже».

– Чайку бы дали, – протянул Комолов.

– Полегчало? – спросил Федор.

– Отошло вроде.

– И давно ты спиртом балуешься?

– Так… попробовал…

Лицо Шуховой очерствело:

– Где ты взял эту гадость, Антон?

– В магазине. Маманя и положила. На случай. Не ученик я, так нечего в мою жизнь лезть! Понятно?! Сам отвечу. Сам…

Федор проворчал:

– Помолчал бы…

– А ты опять ударь! Чего боишься? Боишься!

– Как это «опять ударь»? – встрепенулась Стеша. Но, приглядевшись к сидящему в тени Антону, увидела ранку у угла рта. – Это самосуд!

Стеша поднялась и, глядя в сторону, добавила:

– Семен был бы недоволен вашим поведением, Федор. Мы не имеем права так с ним обращаться.

Губы её дрожали.

– Законник! – Федор покосился на Комолова.

– Он прав, – кивнула Стеша. – Мы должны сохранять свое достоинство. Не опускаться. Иначе наказание, которого он заслуживает, будет просто местью. Я не помню точно, но об этом тоже говорил Семен.

– Плевать мне, как вы со мной обращаетесь, – Комолов сел и подвернул ноги. – А тронете – ответите. И за это ответите!

Стеша была ошеломлена поведением Комолова. «Но ведь я и не предполагала, что Антон окажется браконьером! – сказала она сама себе. – И потом здесь, в тайге, могло произойти нечто такое, чего мы ещё не знаем».

– Неча ему язык распускать! Будет! – гаркнул Федор, боясь, что Антон проговорится об убийстве инспектора.

Стеша схватила Зимогорова за руку:

– Нет, нет! Прошу тебя. Не надо. С ним что-то случилось. Он не понимает, что говорит. Он не в себе.

– Достоинство… Достоинство! – выкрикнул Комолов. – Что, оно залечит мне губу, которую разбил Федор? Нет, не залечит.

– Но и не достоинство ударило тебя. Не оно! Вот в чем дело. Разве это не понятно?

– Если оно ничего не может сделать… – ухмыльнулся Антон. – Если оно ничего не может – чего о нем говорить? А это «достоинство» не может ни-че-го.

– Значит, ты не понял! – удивилась Стеша. – Как же так – «ничего»?! Оно не позволит вам совершить поступок, недостойный человека. Достоинство убережет вас от подлости, низости, преступления. Этого мало? Так ли мало? Федор вел себя недостойно. Согласна. Но ведь и ты, Комолов, тоже! Получается, если ты, Комолов, вел себя недостойно, потому что тебе доверили всё живое в тайге, а ты совершил бесцельное убийство, то тебе – можно. Позволено! Если Федор, возмущенный твоим преступлением, ударил тебя, то он совершил справедливое, с его точки зрения, насилие. Кто виноват? Кто прав? Ты, убийца, или ты, Федор, ударивший убийцу?

– Оставьте меня, пожалуйста… – хмуро попросил Антон. – Я, может, спать хочу… Утро уже.

«Утро?» – удивился Федор. И только тут обратил внимание, что карабин Комолова стоит, как и стоял, у входа в балаган.

– Надо оружие его осмотреть, – сказал Федор, поднимаясь. – Совсем всё из головы вон…

– Чего карабин осматривать? – взволновался Антон. – Я во всем признался… И больше ни одного выстрела не сделал! Не сделал! Нечего смотреть!..

Егерь странновато глянул на Комолова, а тому было муторно, тошно от того, что вот сейчас Федор увидит в магазине карабина обойму, которую Антон стащил у него из стола. И не героем, спасающим друга, Гришуню, от гибели, а мелким воришкой окажется он в глазах всех. Ведь не хотел, не думал брать Антон эту проклятую обойму. Стол был открыт, в ящике они валялись, эти чертовы убойные патроны, необыкновенные, с синен головкой. Взял посмотреть только, а тут егерь. Ну и сунул обойму в карман: неловко без разрешения по чужим столам лазить, а выходит – украл. И ничего уж теперь не объяснишь.

Подойдя к балагану, Федор увидел в открытую дверь разошедшиеся по шву олочи, чужие – меньше, чем Антоновы, чуток, но поменьше.

«Ладно, потом спрошу, откуда взялись, – решил Зимогоров. – Сначала карабин. Как это я забыл о нём… Да и не мудрено!»

Привычным движением схватив ложу карабина, Федор другой рукой стукнул по стеблю и открыл затвор. Из магазина поднялся готовый к подаче патрон с синим оголовьем.

Егерь онемел…