Текст книги "Циклон над Сарыджаз"
Автор книги: Николай Коротеев
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
Ладно. Хватит жаловаться….
Мы сидели в тугаях, под старой вербой на прокаленном морозом искристом песке. Вокруг стоял высоченный тихий камыш. Он не шумел и не гнулся. Ветра не было. Каждый стебель светился под высокой и очень яркой луной в три четверти на исходе. И в небе мерцало много-много звезд.
Завернутые во что-то ватное жареный фазан и утка оказались настолько горячими, что обжигали пальцы. Вкус они сохранили удивительный, мясо легко отделялось от костей, мягкое, чуть терпкое, таявшее во рту.
Под арестом в землянке мы отлично отдохнули и, насытившись, почувствовали себя бодрыми, готовыми к длительному пути по пескам. Но едва мы отправились на лошадях к западной стороне Кокуйских болот, погода испортилась. Бесформенные тучи затянули небо. Из них посыпалась мелкая, как пыль, снежная изморозь. Пальто, шапки и наши лица, груди и крупы коней покрылись инеем, словно ледяным панцирем. Лошади храпели и выбивались из сил, преодолевая барханы, ранили ноги о ледяную корку. Приходилось нещадно погонять и понукать их. За ночь мы с трудом преодолели километров пятьдесят и на рассвете расстались со щеголеватым и деловитым старшим лейтенантом.
– Как-то встретит нас дядя Иван… – проговорил я, прощаясь.
– Две недели назад на хуторе было тихо… – сказал старший лейтенант.
– Почему дядя Иван отшельничает?
– Не знаю. Привык. Охота здесь редкостная. Дочери у него, пожалуй, самые богатые невесты в округе. Но будь моя воля, выселил бы я их в Гуляевку. Как им не жутко в такой глуши?
– Надо бы вам наведываться к дяде Ивану почаще, – заметил я старшему лейтенанту.
– Странные они… – протянул уполномоченный.
– Не без причин, поди… – сказал я, отпуская подпругу: зачем же лошади мучиться на обратном пути.
Мы с молчаливым Васей пошли по песчаным гребням в сторону дома отшельника дяди Ивана, ориентируясь на приметы, которые нам подсказал уполномоченный. Человек он наверняка хороший, а вот с местным населением при его привычках городского сердцееда ладить ему, вероятно, трудновато.
Не прошли мы и семи километров в сером рассвете, как впереди и справа послышался далекий нестройный лай собак.
– Слышишь? – остановился Хабардин. – Сколько ж их там? А что, если этот дядя Иван выпускает их по ночам?
– Вряд ли. Они всю дичь в округе распугают.
Снег усилился. Встречный ветер косо нес колючие полосы ледяного ливня. Мы углубились в заросли камыша и связались веревкой: если кто из нас и ухнет в топь, чтоб тут же вытянуть. Стебли тростника в два-три человеческих роста сухо стучали друг о друга, а порывы ветра, не достигая земли, посвистывали в заледенелых метелках.
С часу на час лай доносился отчетливее. Впрочем, то, что мы слышали, нельзя было назвать лаем. Это было скорее утреннее взбрехивание, когда псы, как бы сказать, спорят – возьмут или не возьмут их на охоту, и кого именно, и почему.
Строго выдерживая направление от одной ветлы до другой, точно по приметам, мы вышли на бугор и увидели перед собой поляну. В дальнем от нас краю, метрах в сорока, сквозь сетку снега – тредкую, то частую, – мы различили длинное низкое строение под камышовой крышей, с множеством небольших дверей. Посредине этого строения поднимался дом-мазанка, тоже под камышом, в пять окон. В двух левых светился желтый огонь. Дым из трубы ветер швырял прямо нам в лицо, и собаки на псарне не почуяли нас.
Справа и поодаль от дома разместился такой же добротный скотный двор.
Мы залегли на бугре, отделенные от поляны лишь несколькими рядами тростника да желтыми прядями мягкой песчаной осоки – курека, торчащими из снежного намета.
Часа два таились мы на бугре. Прежде чем знакомиться, нам нужно было твердо убедиться – на хуторе нет посторонних. Лежать на снегу, едва прикрывшем промороженный песок, – удовольствие маленькое. Озноб пробрал нас основательно. Челюсти свело – не разожмешь. А шевелиться и маяться в тридцати метрах от своры натасканных на зверье собак – забава рискованная.
С рассветом метель стихла. За низкими тучами взошло солнце. В одиночный просвет где-то далеко-далеко брызнул его рыжий яркий свет и погас.
Чу! Заскрипела дверь. Из дома вышел мужчина, Я приник к биноклю. И словно перед окулярами увидел заросшее по глаза русой бородой лицо, красный нос пуговкой, торчащий из курчавых волос. Рыжая шапка из лисы-огневки будто горела в свете пасмурного дня. На отворотах крытого сукном полушубка виднелась волчья шерсть. В руках он держал штучной работы двустволку с насечкой. По всем приметам – дядя Иван.
– Поздно на охоту, – тихо проворчал Вася, постукивая зубами от озноба.
– Ему виднее…
У угла дома стояла одна в другой стопа банных шаек. Взяв пару, дядя Иван прошел в пристройку, служившую, видимо, кухней для собак, наполнил тазы парующей едой. Отнес тазы к дверцам псарни и выпустил двух здоровых кобелей. Они набросились на еду, а запертые в других помещениях псы завели отчаянный концерт.
Поев, собаки принялись было играть, но дядя Иван окликнул их, и они послушно, деловито двинулись впереди него.
Снова заскрипела дверь. По поющим от мороза ступеням невысокого крыльца спустилась девушка с ружьем – непритязательной тульской двустволкой с побитым прикладом. Девушка была полной, со скуластым лицом, отцовским носом-пуговкой, который словно растаскивал красные от здоровья налитые щеки. Она тоже покормила собак и ушла в тугаи слева от сарая, на край болота.
И опять, едва она скрылась в зарослях, отворилась дверь дома. На порог, держа в каждой руке по прекрасному ружью, вышла настоящая красавица: высокая, стройная даже в меховой одежде. Строгое лицо её, чуть тронутое розовым морозным загаром, обрамлял вязаный шерстяной платок. До сих пор я помню её облик.
Отлично подогнанная длиннополая куртка из шоколадного меха ондатры облегала её фигуру, перехваченную патронташем. Выворотные меховые штаны будто лесины обтягивали ноги красавицы, обутые в теплые высокие сапоги из собачьих шкур.
– Посмотри-ка, – толкнул я Хабардина, передавая ему бинокль.
– Я уж вижу, – прошептал Вася сведенными от холода губами, а глянув в бинокль, добавил: – Губа у щеголя-уполномоченного не дура. Только по комплекции старший лейтенант этой красавице не подойдет – жидковат.
– Поболел бы за товарища…
– Вот я и болею.
Красивая девушка поставила ружья у угла дома, принялась кормить очередную пару псов. Чтобы она ни делала, всё у нее ловко получалось – загляденье, да и только. Когда собаки наелись, девушка лихо свистнула, и псы бросились впереди неё по заветной, привычной тропе.
– А почему у неё два ружья? – обеспокоенно спросил Хабардин.
– Я тоже хотел бы это знать.
– Не с двумя же ружьями она охотится!
– Узнаем… Раз уж мы здесь – узнаем.
– И ружья-то, похоже, немецкие. – Вася повел плечами, чтоб хоть капельку согреться движением. – Больно хороша девица для охотницы. И на тебе – с двумя ружьями! Они же по нескольку тысяч стоят каждое!
Тут ступени крыльца буквально застонали. И я увидел на крыльце женщину необычайной полноты. Странным даже показалось, каким образом она протиснулась в дверь дома. Конечно, мне показалось, что под тяжестью её громоздкого тела вздрагивала даже земля. Красное расплывшееся лицо её, может быть, лишь карими глазами да темным цветом волос напоминало дочь-красавицу. Впрочем, я заговорился. Всё наоборот.
Громоздкая женщина принялась готовить еду в собачьей кухне. Ходила она утицей, переваливаясь. Зажгла дымный очаг в коптильне по другую сторону дома. В открытую дверь мы видели много подвешенной рядами рыбы. Громоздкая женщина ушла в дом, выпустила во двор семерых девчонок, мал мала меньше. Старшей здесь не исполнилось, поди, и четырнадцати, а младшей – пяти. В детском гаме мы едва расслышали далёкие выстрелы.
За полдень мать отправила девчонок в дом, в тепло, при одной мысли о котором у нас сладко заходилось сердце. Нам казалось, что, поднявшись, и шага сделать не сможем, так закоченели.
Наконец-то появился дядя Иван. За пояс его были подвешены за шеи две утки и фазан. Он бросил выпотрошенную дичь в какой-то ларь около дома, занес ружье; вышел с топором, принялся что-то мастерить, тюкая инструментом по колоде.
– Пойдем, – сказал я Хабардину, чувствуя – ему совсем плохо.
Он даже икать начал – совсем закоченел, замерз. Да и ждать больше ни к чему: всех домашних мы видели, а окажись посторонний в доме, то и он уж непременно высунул бы нос на двор.
Увидев нас, вдруг вышедших из камыша, бородач перехватил топор поудобнее. Потом шагнул было к псарне.
– Здрасьте, дядя Иван! – мой крик заставил его остановиться. Оружия в наших руках не имелось.
Несколько секунд бородач стоял, готовый запустить топор в любого из нас. Он вроде бы даже прикидывал, кого сподручнее поразить наверняка и с кем он потом справится без особых хлопот.
– Дядя Иван! Здрасьте! – как можно приветливее говорил я, подходя.
Жена его, выглянув из коптильни, так и осталась в дверях, строго глядя на нас.
– Да вы что – испугались? Дядя Иван…
– Здравствуйте, здравствуйте… – бормотал старик, отложив топор и пожимая протянутые руки. – Кого тут бояться… Сами-то откуда будете?
– Мы зимние пастбища для колхоза ищем. Вот и документы наши. Я – гуртоправ, а он – бухгалтер. Про вас мы в Гуляевке услышали…
Мы, наверное, представляли собой смешную пару: щуплый Хабардин с горбом мешка на спине, и я – верзила, с дрыном в одной руке.
– Чего «услышали»? – неохотно спросил дядя Иван и вздохнул.
Не нравилась мне встреча дяди Ивана. Слишком угрюмым он выглядел для человека, который живет отшельником: живет – не тужит и рад быть должен каждому человеку, посетившему его хутор. Как же иначе? А он готов был пойти на нас с топором.
Я подождал с ответом на его вопрос о том, что мы услышали в Гуляевке. И он почувствовал это и снова полуспросил, глядя искоса:
– Чего обо мне можно слышать…
– Живете давно… Места здешние хорошо знаете…
– Живу… Знаю… Само собой… – как-то успокоеннее сказал дядя Иван.
Из-за угла псарни выскочили две собаки и принялись лениво облаивать нас. Дядя Иван цыкнул. Ещё и ещё раз оглядел нашу крепко поношенную одежку, солдатские вещевые мешки и большую фляжку на боку.
– Зина! – вдруг крикнул старик. – Где ты запропастилась?
Только после этого из-за угла появилась полная девушка с отцовским носом-пуговкой. У пояса ее висело четыре утки. Она, потупив взгляд, кивнула нам и, не останавливаясь, прошла в дом.
– А какой у вас скот? – спросил дядя Иван, забрав бороду в кулак.
– Разный. Коровы, овцы, конечно, козы…
– Коровам тут зимой делать нечего, – усмехнулся в бороду охотник. – Подохнут от бескормицы. Высохший на корню курек – не еда для скота… А его вон сколько, – дядя Иван кивнул в сторону закраины болота, где на огромном пространстве расстилались прекрасные пастбища для тысячных отар. – Только волков полно. Много овец задерут…
– А собаки на что? – бодро сказал я.
– У меня их сорок две штуки. А баранту я в овчарне держу. На всякий случай.
– Тут, пожалуй, не только хищников много. Мясного зверья тоже полно…
– Есть. Водится. Сайгаки, кабаны… Дичь разная.
Видел дядя Иван, что промерзли мы оба до мозга костей, но в дом приглашать не спешил. Ждал ли – сами попросимся, другие ли мысли его одолевали, не знаю.
– Да… Не похоже, что вы по карточкам еду получаете, – хлюпнув носом, проговорил Вася Хабардин.
– Мы их и не видели, – как-то странно проговорил охотник. Слышалась в его голосе жалость к людям, которые вынуждены думать о том, из чего сварить еду. – Да, мы их и в глаза не видели… Очень трудно в городах?
– Тяжело…
– А на фронте как?
– Вышибли немца из Киева. В Крым наши войска прорвались, – словно отчитался я. Раз мы из Гуляевки, то обязаны знать последние новости.
Вероятно, уверившись, что мы не шастали по болотам и действительно знаем положение на фронте, дядя Иван сказал:
– Добро, хоть я это уже слышал недавно…
«Конечно, – подумал я, – был у вас уполномоченный, щеголь – старший лейтенант…» – а вслух полуспросил:
– Может, что нового слышали, да мы не в курсе…
– Жена моя, – вместо ответа сказал бородач, представив громоздкую женщину, которая, выйдя из коптильни, тихо подошла к нам. – Надей зовут.
Надя протянула нам руку лодочкой. Постаралась улыбнуться.
Из камыша с правой стороны поляны выскочили две собаки, бросились было к нам, но резкий посвист остановил их. Псы сели, оглядываясь, потом легли, положив морды на лапы и глядя на нас. Следом вышла стройная красавица с двумя ружьями за плечами. У её пояса висело четыре фазана и шесть уток. Увидев нас, она сбросила ружья с плеч и, перехватив за шейку ложа, положила пальцы на спусковые крючки. Это движение было быстрым, привычным до непроизвольности.
«Ого, как насторожена красавица, – подумал я. – Неспроста!» А вслух спросил:
– Вы с обеих рук стреляете?
– Ну!
– Правда?
– Правда, – немного смутилась девушка.
– Это наша вторая дочь – Нина, – сказал дядя Иван с гордостью. – Главная в доме… После меня. Охотница, каких свет не видывал. Зина-то, старшая, что первой пришла, та бьет из ружья вроде поневоле. А эту – хлебом не корми…
Присмотрелся я к ружьям красавицы. Действительно, немецкие. Очень дорогие – «зауэр – три кольца» и «золинген». В идеальном порядке. Не ружья – мечта. Нужно быть не только отличным охотником, но и высоким ценителем оружия, чтобы знать, каким кладом обладаешь. Кинув в ларь добычу, Нина перехватила мой взгляд: не вдруг мне, охотнику, удалось отвести глаза от таких ружей.
– Что ж вы, отец, добрых гостей на морозе держите? – сдерживая гордую улыбку, сказала любимица дяди Ивана.
– Заговорились, заговорились, доченька, – как бы извиняясь, проворковал дядя Иван.
Я подумал, что оговорка отца «главная в доме после меня» значит, пожалуй, меньше, чем следовало ожидать.
И снова дядя Иван бросил вопрос «с наживкой»:
– Чем бы это вас угостить? Сайгак вареный и копченый, кабанятина есть… Сало-то вы кушаете? А?
– Едим, и сало едим, – улыбнулся я. – Было бы сало.
– Вот и хорошо… Вот и хорошо… Ты уж обеспокойся, Надюша.
Нина поторопила нас:
– Идемте, идемте! Разберемся в тепле.
– Идем, идем, – глаза дяди Ивана искрились лаской при взгляде на любимицу.
Мы прошли в дом, сняли пальто, которые почти приросли к нам. Оружие, патроны и гранаты мы с Васей ещё в камышах попрятали в вещевые мешки, так что теперь выглядели вполне цивильными – гуртоправом и бухгалтером.
Едва мы вошли, самая младшенькая вдруг заплакала и за ней еще двое. Еле успокоила их мама Надя.
Вася локтем подтолкнул меня: неспроста, мол, дети плачут.
Стол, накрытый в горнице, подивил нас: сахар, свежий хлеб, мясо вареное и жареное, рыба копченая. Не помнил я такого роскошного стола – дасторкона с довоенных времен. В городах трудно было с едой, а тут – сами добытчики. Женщины и дети устроились на кухне.
Перехватив наш удивленный перегляд, дядя Иван пояснил, усаживаясь за стол и разглаживая пышную бороду:
– Мы ни в чём не нуждаемся. Каждый сентябрь к нам из конторы «Заготживсырье» чуть не обоз приезжает. Забирает нашу продукцию – шкуры, мясо, рыбу, а нам всё заказанное привозят – муку, продукты, керосин сразу на весь год.
– Диковато, наверное, год целый никого не видеть? – спросил Хабардин. Небольшого роста, он совсем потерялся за столом рядом с кряжистым хозяином и мною, долговязым.
– Диковато? Нет. А по пути, бывает, чабан заглянет, охотник… Диковато вам, городским, с непривычки. А я тут с двадцать второго года живу. Сам-то сибиряк. Отца в Омске колчаковцы расстреляли. Жил в Верном, Алма-Ате, значит. Потом сюда с Зиной перебрались.
– Да и мы не городские, – заметил Вася. – Какие ж мы горожане?
Говорить с дядей Иваном требовалось осторожно. Вон как он исподтишка «горожан» подсунул. Заметил Вася, молодец.
Ели долго, отдавая честь каждому блюду, что стояло на льняной со складками скатерти. Зарумянились сразу, у хозяина лоб незагоревший аж засветился, лица-то под бородой не видно. Ели молча, со смаком, только покряхтывали, поматывая головой от восхищения перед кулинарным искусством хозяйки.
– Вот сёдлышко сайгака с почками, – начал потчевать хозяин, когда мы немного притомились. – С перчиком, с перчиком надо… Печенка фазанья с жареным луком – ух, хороша!
– Страшно вам, поди, – тянул свою линию Вася. – Десятеро – дочери да жена, а вы один.
– Привыкли… Вон у меня собак сколько… – дядя Иван отложил вилку. – Спущу свору, они кого хошь разорвут. Волки одного лая боятся.
– А двуногие? – спросил Вася.
– А что двуногие? Оружия у нас много… И собаки… Чаю не желаете? Надя, – позвал дядя Иван жену. – Чайку бы нам…
– Где же дочери учились? – видя, что хозяин совсем не расположен говорить о «двуногих волках», я перевел разговор на безобидную тему.
– Хотели школу такую – ан… интернат, кажется, в Гуляевке открыть. Да война… Читать там, считать я их по календарю учу. Ну, писать имя свое они умеют. Сколько Нину уговаривал в город поехать… Выбралась разок, пробыла три дня… Так она всю обратную дорогу скакала, лошадь едва не загнала – к себе, домой, торопилась. С тех пор калачом туда не заманишь.
В чистой, пахнущей травами мазанке было много всяких вышивок, подзорчиков и накидок снежной белизны, и ни одной книжки, ни намека на газету. Даже настенный отрывной календарь замер на пятнадцатом декабря. А этот день минул две недели назад… По нашим подсчетам. Выходит, завтра тридцать первое. Новый год! Вот те раз! И мы, значит, про него забыли бы! Надо напомнить.
– И не тоскливо здесь дочерям вашим?
– Некогда скучать-то. Сегодня неходовой день стоял. Дичи почти не видели. Опять же ондатровые да лисьи капканы обойти надо. Рыбные снасти. То сайгака, то кабана и притащить, и разделать, и покоптить, и посолить надо. Дел на весь день. Заготживсырье нам ни задаром, ни в кредит ничего не дает. Сами знаете. Расценки же невысоки… Посудите…
«Никак не подступиться к дяде Ивану, – подумал я. – Не хочет он откровенничать. Что ж, в доме, за столом – одно, а вот, может, в тугаях, на охоте разговорится?»
Разговор у нас не клеится, я перебил хозяина:
– Нам поохотиться можно?
– Чего ж нельзя! Это дело. Вот мужская беседа, – оживился хозяин. – Только не обижайтесь, горожане, одних я вас не пущу. Кокуйская хлябь – штука коварная. Эй, Надя! Где чай? Да, не отпущу я вас одних. Тебя, – он посмотрел на Хабардина и, видно вспомнив его дотошные расспросы, ухмыльнулся. – Тебя я с Зиной пошлю. А вот тебя – с Ниной. У неё самый большой и богатый участок. Хотя и далековато. Да ты, слышь, попробуй свою ходулю оставить. Ступаешь ты на больную ногу твердо.
«Ой, хитришь, дядя Иван, – улыбнулся я про себя. – Нет ли тут подвоха какого? Да, дочерей нам с Васей на охоте будет трудно вызвать на откровенность. Чужаки мы. Они опасаться нас станут. А как сказал дядя Иван про мою ногу – «больная»?»
– На раненую, – поправил я дядю Ивана, обратив внимание и на то, что он нас «горожанами» назвал.
– Где ранило-то?
– На фронте…
– На фронте так на фронте… – как бы снова замыкаясь в себе, пробубнил хозяин.
– Вот перевяжу – посмотрю, можно ли без посоха.
– Можно, сынок, ты уж твердо ступаешь. А перевязать, оно, конечно, перевяжи. Бинтов у нас да лекарств там… – он запнулся, – в достатке.
«Ага… – снова отметил я про себя. – Едва вспомнил о бинтах, как сразу осекся. Значит – «мало»? Или – «остались ли»?»
Чай принесла Нина, и, пока она посуду со стола собирала, старик с удовольствием поведал ей о нашей просьбе и своем распределении мужчин «по номерам», как он сказал.
Нина глянула на меня своими карими глазами с лукавинкой:
– Добро, пойду с начальником.
– Какое ж я начальство?
– Не бухгалтер же у вас в начальниках ходит, – хитро ответила она.
Странен был её намек. Само собой – вся семья присматривалась к нам. Давно они поняли, а хозяин и жена его, поди, с обращения «дядя Иван» сообразили – не банду, чтоб примкнуть к ней, мы ищем. А вот кто мы? Пусть думают о нас что угодно. Нам рисковать нельзя. Вдруг бандиты появятся здесь, едва уйдем? В их руках сила, а у дяди Ивана – семья. Они смогут заставить говорить. Незнание иной раз спасает человека.
Чай, отличный в самом деле чай, мы пили в два раза досыта и до темноты. Когда в доме стали укладывать спать детей, нам постелили в красном углу на полу. Я перевязал ногу, увидел, что рваная рана почти зарубцевалась и под свежей сухой повязкой подсохнет за неделю.
Дядя Иван, осмотревший мою рану, был того же мнения.
«Внимательный человек дядя Иван, – подумал я, устраиваясь под чистой хрустящей простыню. – Всё подметил… А я, очевидно, слишком глупые для гуртоправа вопросы задавал… Потому хозяин и не поверил нам. Действительно, какой гуртоправ, глядя на зимнее пастбище, сплошь покрытое куреком – песчаной осокой, станет говорить о пастьбе коров? Я сглупил явно…»
Свои вещмешки мы поставили в головах и, понадеявшись на добрую душу хозяина, легли.
Что нам оставалось делать?
Вопросов тьма, посоветоваться бы с Васей. Но как?
Многое говорило за то, что какие-то контакты у хозяина с бандитами были… При виде нас, посторонних, дядя Иван никак не мог заставить себя расстаться с топором… Зина, вернувшись с охоты, не сразу вышла на поляну, пряталась за углом, пока отец не позвал её… Нина, едва завидев нас, приготовилась к обороне, взяв ружья наизготовку… Маленькие дети заплакали взахлеб, стоило нам войти в дом…
Похоже, наведывались к ним бандиты… Дядя Иван, под угрозами расправы и бесчестья, снабдил их всем необходимым. Но когда бандиты приходили сюда? Если до встречи хозяина и старшего лейтенанта? Тогда, не признавшись представителю власти, хозяин вряд ли откроется добровольно и нам. Придется действовать хитростью. Ну а коли после старшего лейтенанта? Вероятно, дядя Иван не имел ещё возможности сообщить куда следует, не мог оставить семью, опасался послать дочь… Похоже, не шуточными оказались угрозы!
Но мои рассуждения – пока домыслы.
В чистой постели с отвычки мы спали беспокойно.
Глубокой ночью я вышел во двор по нужде. У дальнего угла псарни стоял дядя Иван с ружьем. Я бы подошел к нему, но, приметив меня, он качнулся к стене и слился с тенью.
«Почему дядя Иван, неожиданно увидев меня, попятился в тень? – поначалу подумал я, но быстро вернулся в мазанку. – Что ж он – трус?.. Не стану торопить события. Будет ещё время расспросить – зачем он стоял дозором, коли уверяет – спокойно в округе».
Поднялись затемно, часов в пять. Поели плотно, чаю напились. Ружья нам с Васей дали недорогие, но хорошие, легкие, ухоженные. Сославшись, мол, перекусить захочется, взяли мы с собой вещмешки. Дядя Иван промолчал, заметив только, что последний день года обещает быть ходовым, удачливым. Помнил старик дни, хоть и не отрывал листки на календаре.
Хозяин сказал – пойдет проверить капканы на ондатр и лис, и отправился первым. За ним Зина с Васей, взяв собак. Потом – мы. Все шло заведенным порядком.
День и вправду обещал быть на редкость погожим. Небо – чисто и прозрачно, в нем таяли снежинки звезд. Легкий морозный туман обрядил инеем метелки и стволы камыша. Стояли синие сумерки, заря ещё не просыпалась.
Нина посвистом отправила в камыш равнодушных ко мне собак. Мы двинулись следом.
Нога моя побаливала при ходьбе, но терпимо. Наверное, больше оттого, что долго находилась на щадящем режиме.
«Как подступиться к красавице? – поневоле вздохнул я, не сомневаясь уже – были на хуторе бандиты. – Одно оставалось – разговорить Нину во что бы то ни стало. Заставить её проговориться наконец. И пусть она хоть сутки мотает меня по болоту, мне ж надо ловить момент».
Заросли встретили нас робкой, застенчивой даже тишиной. Она гасила звуки, оставляя их внятными в то же время. Дыхание собак впереди на тропе слышалось отчетливо, но не резко, как обычно. Не скоро я догадался – звонкость поглощает иней на камыше.
Долго и осторожно шли мы по едва приметной тропе; шорох наших ступней по инею сливался в один звук. Когда признаки тропы пропали, Нина, шедшая впереди, придержала шаг. Я поравнялся с ней. Она обернулась. Изморозь от дыхания опушила её круто загнутые ресницы; брови вырисовались силуэтом белой летящей птицы.
– Идите за мной след в след. Ни шагу в сторону – топь, – сказала Нина. – Скоро утиный фонтан будет.
– Фонтан?
– Это я так озерцо зову. Оно не замерзает. Там утки держатся.
Нина быстрым, едва уловимым движением скинула с плеч ружья, взяла каждое за цевьё, взвела курки большими пальцами, а указательные положила на спусковые крючки.
Самому мне стрелять уж не слишком хотелось, а вот посмотреть, как Нина бьет с двух рук, – очень. Я постарался не отставать от неё, но она обернулась и остановила мою прыть строгим взглядом. Подчинился, пошел медленнее.
Посмотрел вверх и удивился. Ещё совсем недавно заиндевевшие метелки выглядели синими, а теперь розовыми. И хотя цвет неба над головой совсем не изменился, даже звезды не истаяли – взошло солнце. Розовый цвет в инее накалялся, делался рдяным; тени внизу приобрели фиолетовый оттенок.
Слева залаяли собаки. Совсем неподалеку заплескали по воде, а потом защелками крыльями сразу несколько птиц. Косо мимо меня проскочили низко над метелками утки.
Я ударил из двух стволов, лишь понял – теперь дичь не упадет в воду «утиного фонтана». Следом – два дуплета из отличных хлестких ружей. Я не успел перезарядить и двух стволов, как снова раскатился двойной дуплет. Моя дробь пошла стае вдогонку. И снова удача. Нина же снова спаренными выстрелами проводила поднявшихся последними. На моих глазах четыре пестрые кряквы, шедшие далеко не сомкнутым строем, одна за другой, кувыркнувшись через голову, камнями падали в заросли.
«Попал или не попал – собаки узнают», – подумал я.
Псы уже шумели в камышах, отыскивая дичь. В воздухе вокруг меня мерцал в рыжем свете зари облетевший с метелок иней.
– А ты неплохо стреляешь, – услышал я голос неслышно подошедшей Нины. После выстрелов у меня немного заложило уши.
«Если напарник после охоты переходит на «ты», – подумалось мне, – то я ударил по уткам вполне хорошо. Не слишком ли? Похоже – увлекся. Чаще приходилось слышать, как охотники-друзья начинают говорить друг другу «вы».
– Не знаю. Я не видел.
– Две утки твои наверняка.
«Да я же четыре снял!» – хотелось сказать, но спорить не решился.
Собачьи морды с кряквами в зубах – коричневой уточкой и зеленоголовым селезнем с белым ошейником – появились из камыша, положили поноску к ногам Нины. И тут же, не ожидая команды, псы скрылись снова. Они выскакивали и уносились вновь, пока у ног охотницы не вырос солидный ворох из тринадцати уток.
– На мою долю приходится одна, – скромно сказал я.
– Я тоже могла промазать, – великодушно промолвила Нина.
Она деловито и ловко выпотрошила дичь, отыскала бугорок и сложила на нем добычу. Потом сняла с пояса фляжку и щедро посыпала вокруг черным порохом.
– Ондатры могут растащить. Здесь много ондатр, – не ожидая вопроса, пояснила она. – Не устал?
– Ты охоться, как обычно. Я не подведу. Постараюсь… – Проверяет меня: ондатры уток не едят.
– Пойдем на фазанов?
– Бить так бить, – беспечно вроде ответил я, а сам подумал: пора нам присесть да поговорить.
– Мы не для себя. Заморозим – и в Гуляевку, а оттуда в город, в госпитали. Говорят, дичь очень полезна раненым. Быстро силы восстанавливаются.
– Вы сами их отвозите?
– Отец.
– А в Гуляевке кино бывает?
– Некогда, – отрезала Нина.
И пошла по тропе в тугаи.
Долго мы шли по тростниковому болоту, петляли, обходили топи и окна. Солнце оказывалось то слева, то позади, то справа. Оно поднялось над тугаями и стало медовым. Налились оранжевым цветом опушенные инеем метелки камыша, вымахавшего в два человечьих роста. Густые синие тени под ним, смешавшись с солнечным светом, ударили в прозелень. А ветер продолжал спать.
Постепенно камыш мельчал. Стали попадаться кусты ивняка, тамариска, верблюжьей колючки, редко – облепихи. Потом пошли купины и целые заросли утыканного колючками чингила, молодой поросли джанды.
Скрипуче гортанные крики фазанов то близко, то вдали слышались, будто на куриной ферме.
Должен признаться, что лучшего места для охоты трудно придумать: стежки птичьих следов пересекали одна другую.
– Пускаем собак, – сказала Нина. – Пока пес бежит и хвостом машет – нет дичи. Как остановится, замрет – учуял фазана, вы приготовьтесь, дайте посыл. И уж тогда на собаку не смотрите. Выше кустов взгляд. Фазан свечой вверх идет. Не стреляйте. И попадете, да не убьете. Перья фазана на дробь крепкие. Зайцу, тому и одной дробины хватит. Фазана же надо бить, когда он со «свечи» в полет переходит. Тут он будто зависает, и заряд дроби под перо идет, прямо в тушку, – испытывая моё охотничье терпение, поучала Нина.
Я только поддакивал. Впрочем, и нагороди Нина чепухи, я не мог бы её поправить. Откуда гуртоправу знать тонкости охоты на фазанов? А после разговора про кино Нина опять перешла на «вы».
Мы разошлись метров на сто и спустили со сворок собак. Не доводилось мне ходить на фазанов со здоровыми мохнатыми дворняжками. Удивительно, как дяде Ивану с дочерьми удалось натаскать их и на уток, и на фазанов, и на лис, и на сайгаков. Псы показали себя универсалами. Они делали всё, и так, как полагается, а вдобавок – терпимы к хозяину. Собака, которую я впервые видел, оказалась очень послушной.
Тугаи, поросшие невысоким камышом, были словно набиты дичью. Не прошел я и ста шагов, как собака сделала стойку. Я послал её и через мгновенье с сухим характерным щелканьем крыла о крыло взмыл ввысь яркий, бело-синий с красным ком. Засиял в голубом небе. В момент перехода со «свечи» в полет фазан выглядел ослепительным по игре красок. Я ударил влет. Распушив крылья, птица будто наткнулась на преграду, стукнулась о неё грудью и кувырком, теряя пестрые перья, упала в кусты.
За час с небольшим я набил полдюжины отличных фазанов. А Нина – пятнадцать. Где ж мне угнаться за ней с одним-то ружьем, когда она палит из четырех стволов.
Даже немного обидно стало, что нельзя перед Ниной блеснуть своим умением стрелять. Да где уж гуртоправу состязаться с охотником-промысловиком. Смирился.
А Нина меж тем снова выпотрошила птиц, сложила бугорком и опоясала черным порохом.
– Не устал? Может, на кабанов сходим?
– Можно и на кабанов, – покорно согласился я. Подумав: «А после охоты на кабанов ты меня на сайгаков не поведешь? Кстати, охота на кабанов – штука опасная. Там я буду вынужден либо сдаться, либо показать себя мастером. Иначе можно и погибнуть ни за грош. Ладно, проверяй дальше. Убедись, что я не простачок».
Миновав тугаи, мы снова вошли в густой тростник на берегу болота, такой густой, что и пробраться сквозь него невозможно. Прошлогодняя, позапрошлогодняя и десятилетней давности тростниковая ветошь поднималась едва не на метр от мерзлого песка. Мы тихо, взяв на сворки собак, двигались вдоль опушки зарослей. Тут на закраине я увидел дыры в камышином буреломе. Небольшие такие, дупла вроде.