Текст книги "Циклон над Сарыджаз"

Автор книги: Николай Коротеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– Что ж они не выходят?.. – протянул Вася.

– Пожалуй, их и след простыл. Захватили на хуторе продукты – и айда.

Хабардин кивнул:

– Может быть. Только проверить не мешает. Вот я думаю – уйти нам левее. Мне – подальше, да и пошуметь в тростнике. Собак на себя отвлеку. Если бандиты там – выйдут. Тогда покричу – пусть спасают. Да и вы подоспеете.

– Ты, Вася, учти – собаки сторожевые, не Ивановы.

– А иначе как проверишь? А к спасенному какое же недоверие?

– Пожалуй… – согласился я. План Хабардина был хорош. Если бандиты и ушли, а мне так думалось, то следовало узнать, велика ли доля участия Ахмет-ходжи в делах и замыслах банды. Рассчитывать на его добровольное и скорое признание – дохлый номер. Ошеломить, заставить сразу поверить, что дядя Иван узнал его, – единственный способ развязать ему язык. Тут придется положиться на случай. Прав Вася и в другом: ко всякому спасенному человеку отношение лучше и доверия больше, чем явившемуся как ни в чём не бывало из непроходимой топи. В сознании каждого бандита заложено – преследователь обязан знать дорогу. Значит, сразу подозрений мы у Ахмет-ходжи не вызовем. Вот так.

– Хорошо, Хабардин, давай в камыши. И шуми. Да с умом.

Вася смотал веревку и накинул моток на плечо. Мы сложили в вещмешки гранаты, патроны. Оставили на всякий случай пистолеты за пазухой, которые можно было быстро спрятать под рубахи, и разошлись.

Не спеша, снова проверяя надежность каждого своего шага, Вася обошел по низкорослому тростнику холм.

Меня отделяли от Хабардина метров триста, когда послышался злобный лай. Я видел, псы от отары дружной сворой бросились в сторону камышей.

Из землянки никто не выходил. Будто там ни живой души. Хорошо это или плохо? Может, бандиты затаились?

Я перевел взгляд: следом за собаками трусил к камышам чабан.

Глянул на склон бугра. Из землянки вышел в тулупе внакидку седобородый старик. За ним две женщины. Постояли, ушли внутрь.

Опять посмотрел я в сторону Хабардина.

Мужчина, похожий на Ахмет-ходжу, остановился около зыбуна, слез с лошади, прогнал собак к отаре. С ним остался здоровенный пес. Взяв ружье на изготовку, чабан вошел за собакой в тростниковые заросли.

Из землянки тем временем снова вышла женщина. Старик довольно безучастно глядел в сторону камышей. Женщина что-то сказала и непринужденно рассмеялась, собрала у входа топливо, опять ушла.

Недалеко от меня, в камышах, лаем зашелся пес. Хлопнул пистолетный выстрел. Я не сразу поверил, что слышал выстрел. Очень тихо он прозвучал.

«Ничего тревожного никто из них не приметил», – решил я и кинулся к Васе.

Я почти бежал, беспокоясь за Хабардина. И он, и чабан, похожий на Ахмет-ходжу, были вооружены. Я видел – сторожевой пес бросился в тростник, слышал глухой выстрел.

Нашел я их по голосам. Оба кричали друг на друга достаточно громко.

– Я бухгалтер, а ты на меня собаку напустил, – ругался Вася.

– Откуда чабану знать, кто в камышах.

– Какой ты чабан? – не унимался Вася. – Як Ахмет-ходже иду. Мне в Гуляевке сказали – тут Ахмет-ходжа пасет отару.

– Так я и есть Ахмет-ходжа.

– Мне сказали, он почтенный человек, а ты трус. Не разобравшись, собаками травишь.

Услыхав мои шаги, Ахмет-ходжа насторожился:

– Кто там ещё?

– Свои, – сказал уже спокойно Вася. – Ищешь-ищешь тебя, а ты с собаками встречаешь.

Хабардин готовил Ахмет-ходжу к вопросам о Аргынбаевых, явно намекая, что мы идём к ним, знаем о его связях с бандитами.

– Когда Аргынбаевы ушли? – спросил я, подойдя сбоку к Ахмет-ходже из камышей. Спросил запросто, как о вещи, которую он обязан знать.

– Неделю назад.

– Где они сейчас?

– Сказали, пойдут в Тасаральский рыбтрест.

– Сказали или пошли?

– Где они сейчас, мой двоюродный брат знает.

– А он где?

– В Бурылбайтальском рыбтресте. Сторожем работает.

Ахмет-ходжа отвечал на вопросы не задумываясь.

– Отправишься с нами.

– Что вы ко мне пристали? Ничего я не знаю! – Ахмет-ходжа глядел на нас оторопело, сам, наверное, не понимая, что уже всё сказал.

– Ты лучше не шуми, Ахмет-ходжа, – посоветовал ему Вася.

– Кто вы такие?

– Ты кого к дяде Ивану водил?

– А-а… НКВД… Увидят НКВД со мной – совсем плохо будет Ивану.

– Кто увидит? – поинтересовался я.

– Кто б ни увидел, – бодрился Ахмет-ходжа, да глаза выдавали его страх.

– Никто не увидит. Пропал ты, – сказал Вася.

– Как пропал? А овцы?

Вася махнул на него рукой, обращаясь ко мне:

– Его пёс-живодер чуть глотку мне не перегрыз. Я ему вещмешок вместо приманки кинул, потом пристрелил. И к этому сзади подобрался, обезоружил. Пальто жаль. Я в собаку через полу и карман стрелял. Чтоб потише. Так я за мешком пойду.

Я кивнул и обратился к Ахмет-ходже:

– Абджалбек с ними?

– Старая лиса ушла. Ему нужны были деньги. Вот и велел вести к дяде Ивану. У того много. Мог я не пойти? Ты Абджалбека не знаешь. Его не послушаться нельзя. Убьет.

«Трус ты, Ахмет-ходжа, – думал я. – С нами тоже по трусости пойдешь. И за лошадьми сходишь. Нас ты больше Абджалбека боишься».

– Давно ты Абджалбека знаешь?

– Он ко мне от двоюродного брата пришел.

– А Исмагула и Кадыркула?

– Их и Абджалбек, сам говорил, только в люльке видел. Он был богатым торговцем. После революции за границу бежал. Во время восстания пришел обратно, да не успел. Бедняки ушли от Аргынбаева. Его и разбили. Попался и Абджалбек.

То, что говорил Ахмет-ходжа, было известно. А вот то, что Исмагула и Кадыркула дядя только в люльке видел, новость.

Вернулся из камышей Вася.

– Пошли? – спросил он. – Не показываться же нам в землянке.

– Придется рисковать. Лошадей надо взять.

– А если Аргынбаевы придут? Узнают, увезли Ахмет-ходжу… Вдогонку нам пустятся?

– Вот я и говорю: придется рисковать. Ахмет-ходжа в землянке никому не скажет, кто мы. Он дорожит своей жизнью. Если нас Аргынбаевы догонят, примем бой. Но и Ахмет-ходже несдобровать. Ты всё понял?

Ахмет-ходжа закивал:

– Хорошо понял: брата двоюродного покажу. Исмагула и Кадыркула покажу.

Мы пошли в землянку к чабану и сакманщицам, объяснили, что Ахмет-ходжа едет с нами в Гуляевку. Пока им придется посмотреть за отарами.

Они молчали, закусив зубами концы головных платков. Поверили нам – нет ли, не знаю. Но обеих лошадей мы взяли с собой.

Ехали мы три дня, объезжая по краю болота песчаные бугры, похожие как две капли воды один на другой, с пологими подъемами из светлого песка, обращенными в сторону господствующего северо-восточного ветра, и крутыми обрывами, кое-где сохранившими очертания полумесяца с подветренных сторон. Бугры поросли кустами колючки. Пожалуй, только по рисунку, который образовывали эти темные шары и шарики, можно было разобраться, что перед тобой новый бугор, а не прежний. Кружиться-то можно сколько угодно.

Ахмет-ходжа был тих и покорен. Я посматривал на него искоса и думал: «Очень хорошо. Фотография – одно дело, а живой свидетель – куда лучше».

Мы остановились, когда вдали увидели туманную россыпь огней Гуляевки.

Хабардина я послал вперед, чтоб он заехал к оперуполномоченному, старшему лейтенанту, а если его не окажется дома, то в милицию.

А я с Ахмет-ходжой остался в степи. Устроились за бугром, спрятавшись от пронизывающего ветра. Лошади фыркали и звенели снятыми удилами, чувствуя близость жилья и не понимая, очевидно, почему путники остановились на въезде. Ахмет-ходжа, запахнувшись в тулуп, прилег на песок.

– Что же теперь со мной будет? – спросил он.

– С нами поедешь в Бурылбайтал. И как поведешь себя, то и будет.

– Если вы их всех не поймаете, они убьют меня…

– Скажи, Ахмет-ходжа, почему Аргынбаевы не остались в Бурылбайтальском рабочем отряде, а подались в Тасаральский? Не медом же там кормят?

– Начальник чакчаган… Плохой начальник.

– Спесивый, говоришь? Зачем же им нужен плохой начальник?

– У хорошего чабана барана за деньги не уведешь, а спесивый за лишний поклон отдаст.

– Откуда знаешь, что в Тасаральском рыбтресте такой начальник?

– Люди говорят…

– Что говорят?

– Говорят, он всё кабинет свой перестраивает, чтоб больше стульев поместилось. Чем больше стульев в кабинете, тем крупней начальник.

– Кто ж на них сидит?

– Никто не сидит… А кого он к себе допустит, тот робеть должен: какой уважаемый, какой солидный начальник, столько людей его слушают.

– А в Бурылбайтале не такой?

– Тот и в землянке будет, а человека не обидит.

– Не понимаю я тебя, Ахмет-ходжа, зачем же бандитам у тасаральского начальника прятаться? – спросил я, а сам мысленно пересчитал стулья в своем кабинете – пять, по числу работников отдела, и два кресла у приставного стола… Задал мне Ахмет-ходжа сена для размышлений.

– Орозов каждого в своей дивизии человека, каждого в своем табуне коня, каждого верблюда, стук каждого мотобота рыбтреста различает. А тасаральского и по фамилии никто не называет.

– А как же его кличут?

– Пузырем. У него щеки из-за ушей видно.

– Как же ты повел бандитов к дяде Ивану?

– Шелудивому псу и тому ещё один день прожить хочется, – вздохнул Ахмет-ходжа.

– Что ж, этот Пузырь знать не знает, что у него под носом делается?

– Некогда.

– Некогда?

– Он доклады да приказы пишет.

– Кому же он доклады читает?

– Наверно, тому, у кого стульев в кабинете побольше, чем у него.

– А приказы?

– Он их не читает, только подписывает. А на бумаге люди, что стулья, одинаковы… Что Маметбаев, что Аргынбаев, что Нурпеисов – стулья: поставить туда, поставить сюда. Крутой начальник Пузырь. На него только с затылка и смотрят: прошел в кабинет, в машину прошел. Я говорю, лишь щеки из-за ушей и видно. Он думает – командует! Нет! Им кто хочешь командует. У такого начальника темный человек, как под бородой у аллаха.

«О, аллах, – с горькой усмешкой подумал я. – О, аллах, пусть скорей наступит время, когда люди не будут покупать ещё один день, час, минуту, мгновенье жизни предательством, отступничеством, низостью, подлостью за счет себе подобных. Чтоб тебе, всемилостивейший и всемогущий, как на камнях, спалось на райских подушках за создание такого страшного мира, который мы всё-таки переделаем!»

Язык у меня не поворачивался назвать Ахмет-ходжу предателем. Его убили бы Аргынбаевы, и непременно, если бы он не повел их на Иванов хутор. И смерть Ахмет-ходжи ничего не изменила бы в поведении бандитов.

«Что ж получается, товарищ подполковник? – остановил я себя. – И теперь Ахмет-ходжа из страха идет с тобой против тех же Аргынбаевых, кому он служил тоже из страха. А его совесть где?»

– Не везет Аргынбаевым… – тихо проговорил Ахмет-ходжа. – Прекратится их род, как ни старалась спрятать детей Батмакан. Бедная Батмакан.

– Мы преследуем не Аргынбаевых. Мы преследуем преступников, какое бы имя они ни носили.

– Яблочко от яблони недалеко падает, – гмыкнул Ахмет-ходжа. – Кровь – не вода.

– Не верю я в это. Не принадлежность к роду определяет судьбу человека. Другое дело, что вобьют ему в голову. Главное – какими глазами он сам видит мир. Не захочет думать – поплетется за обычаем, как баран за козлом. А если у него на плечах не пустой кувшин, то пойдет не с родом, а с народом.

– Ты знаешь таких? А? Знаешь?

– Конечно! Когда мы боролись с бандами басмачей, вместе со мной в отряде служил внук ханши Курманджан-дахта. Не чета Аргынбаевым по рождению. Отличный джигит. Батыров Турэ. Не раз мы рисковали жизнью друг за друга. Будь Исмагул и Кадыркул хорошими людьми, не выступай они против народа с оружием, кто посмел бы произнести о них дурное слово? Не-ет! Та кровь, о которой ты говоришь, – стоячая вода!

Ахмет-ходжа плотнее завернулся в тулуп и затих, будто уснул.

За полночь поредела россыпь желтых огоньков в стороне Гуляевки. Осталось лишь несколько, что светились попарно, будто глаза зверья.

Я очень продрог, и, сколько ни прыгал, колотя валенками один о другой, мороз ледяными иглами пронзал ноги в мокрых портянках. И эти тонкие иглы были так пронзительны, что доставали до сердца – я чувствовал, как оно ежилось.

Да костра-то нельзя разжечь!

Наконец прибыли Хабардин и старший лейтенант на верблюдах.

Мы попросили его сообщить в колхоз, что заболел Ахмет-ходжа и нужно срочно послать к сакманщицам нового чабана: этой ночью и весь следующий день внимательно следить, кто отправится к Балхашу, через пустыню Саксаулдала; желательно никого не пропустить, задержать, хотя бы на сутки.

Я хорошо растер спиртом ноги. Когда разворачивал с треском смерзшиеся портянки, Ахмет-ходжа сел испуганно, а потом, поцокав языком, предложил подрезать полы тулупа, чтоб смастерить чуни, а не совать ноги в ледяные валенки.

– Опоздал, – усмехнулся старший лейтенант. – Я суконные портянки привез. Обойдемся.

– Я не подлащивался… – вздохнул Ахмет-ходжа. – Не до этого мне.

– Товарищ подполковник, может, кружным путем дозвониться до Бурылбайтальской рабочей дивизии?..

– Запрещаю, товарищ старший оперуполномоченный!

Поели горячего мяса, попили горячей шурпы – бульона. Хабардин в кастрюльке, завернутой в кошму, привез. Как-то пободрей, повеселей стало. Я сел на лошадь, а Хабардин и Ахмет-ходжа на верблюдов и, простившись со старшим лейтенантом, двинулись в пески Саксаулдала, точно держа курс на будущую зарю, которая должна была расцвести ещё только через несколько часов.

Согревшись, я вздремнул в седле. И уж верно после разговора о чистоте рода и силе родственной крови приснилась мне старуха Батмакан. Только видел я её не такой ласковой, какой она была наяву. Предстала она в воображении тщедушной и горбатой с блестящими медными когтями и медным носом, позеленевшим от злости. Она скакала подле меня, обнажая гнилые клыки в запавшем рту, пришептывая: «Отдай кровь! Отдай сердце!» Эта сказочная Джез-кемпир, или баба-яга, тянулась и никак почему-то не могла дотянуться до моей груди отточенными, как пики, когтями.

Очнувшись, я сплюнул:

– Чертовщина какая-то…

– В чём дело? – спросил Вася.

Рассмеявшись, я пересказал сон.

Ахмет-ходжа высунул красный нос из ворота тулупа:

– На таком морозе гурии рая не привидятся.

Перевалило за полдень, стало вечереть, а мы ехали и ехали. Ещё и ещё день.

Посыпался густой крупный снег, и сразу потеплело, стих пронзительный ветер. Всё скрылось, и лишь в глухой тиши казалось, будто слышится мягкий шорох вяло опускавшихся хлопьев. Время остановилось, пропал его смысл, а следовало спешить. Но и гнать нельзя – животные устанут.

Так было всю ночь; мы словно не двинулись с места, потому что движение меж летящего снега не ощущалось. Когда рассвело, снегопад прекратился, тучи исчезли, точно просыпались на землю без остатка. А они на самом деле зависли над горизонтом, словно горы, затягивая восход солнца. Над нашими головами простиралось в самой выси непомерно огромное облако, похожее на белую шкурку каракуля – тугой виток к тугому витку. Его солнце подсвечивало внизу. Наблюдать такое было странно и очень приятно.

По чуротам стояли саксауловые рощи, серые, без тени на снегу, лохматые, корявые и сквозные. Мы видели, как поднимается из сугроба и ближнее и самое далекое дерево, каждое в отдельности, само по себе. В тот бессолнечный и ослепительный, скорее слепящий день нервные, измученные деревья выглядели красивыми, замершими в своем безмолвном страдании.

На опушках попадались песчаные акации. Они изящно, совсем, как березы, опускали долу прозрачные нежно-фиолетовые пряди длинных ветвей, концы которых утопали в сугробах. Ветвистые кусты тамариска принакрылись снежными папахами. Мелкие шары колючек щеголяли в белых тюбетейках.

Верблюды, очевидно, чувствовали себя нашими хозяевами в прекрасном замершем мире. Они гордо несли свои головы, украшенные рыжими чубами. Толстогубые морды их выражали спокойствие и удовлетворение. Они знали всё и ступали, не глядя под ноги, с торжественной церемонностью владык.

А потом рощи остались позади. Мы поднялись то ли на плато, то ли на горы, разделяющие бассейны рек Чу и Или. Свистящий ветер с далекого Балхаша, скрытого за снежными увалами, начал сечь лицо. Наш путь запетлял меж буграми, и верблюды старались укрыться от пронизывающих порывов. На зубах заскрипела песчаная пыль, и сохла глотка. Слепящее солнце било сбоку, выжимая слезы. Яркое небо и желтый песок четко обозначили линию горизонта.

На этой черте мы увидели идущих чередой пятерых верблюдов. Мы поторопили своих и скоро догнали караван, груженный войлоками и деревянным остовом юрты.

Лучше бы не догоняли этот караван!

Неделю назад банда Аргынбаевых напала на табун племенных лошадей Бурылбайтальского рабочего отряда. Табунщики отчаянно сопротивлялись, но тщетно. Бандиты наскочили ночью, обезоружили, убили и надругались над трупами четырех коммунистов и двух комсомольцев, которым были доверены двадцать девять английских жеребцов. Их увели.

Со времен страшных казней басмачей не доводилось мне видеть таких диких изуверств над людьми.

На руках одного из сопровождавших караван сидел десятилетний ослепленный мальчик-подпасок. Он сказал, что ему выкололи кинжалом глаза уже после того, как изуродовали старших.

Ахмет-ходжа прятал лицо в ворот тулупа, не глядел в сторону мальчика. Есть люди, которые не прочь помочь бандитам, чтоб спасти себя. Но как боятся тогда они видеть невинные жертвы злодеев, тех, которых они спасли, пусть и поневоле.

Только поздним вечером добрались мы до Бурылбайтала, будто приплюснутого ветрами и сугробами поселка на берегу Балхаша.

В первом же бараке мы спросили, где расположен штаб, и отправились туда. Часовой вышел из будки и остановил нас у шлагбаума. Я предъявил удостоверение НКВД.

Солдат посветил фонариком на фотографию в документе, на мое обросшее лицо с красными, воспаленными, иссеченными песком глазами. Право, я хорошо представлял себе, как выгляжу.

– Товарищ подполковник, я должен вызвать начальника караула, – и взялся за телефон. Свет непогашенного фонарика упал на мои ноги – валенки разбились, из дыры в носке торчала портянка. Попробовал одернуть заскорузлое от грязи, заледенелое пальто, понял – бессмысленно. Хабардин выглядел не лучше. Рядом с Ахмет-ходжой, в тулупе и ичигах, мы походили на бродяг-оборванцев.

Взвизгнула промерзшая дверь дежурки, к посту шел караульный начальник: одна нога в валенке, другая в ботинке на протезе. Подошедший капитан, бледный такой казах, посмотрел документы, оглядел нас с головы до ног:

– Слушаю вас, товарищ подполковник.

– Мне нужен командир отряда.

– Пройдемте в караульное помещение. Время позднее, постараюсь поскорее вызвать его из дома. А этот гражданин с вами? – капитан кивнул на Ахмет-ходжу.

– С нами, – кивнул я.

Приятно говорить со строевым офицером: он сразу понял ситуацию и то, что Ахмет-ходжа задержанный, и не задал ни единого лишнего вопроса.

Войдя в жарко натопленную караулку с мороза, мы долго кашляли, до слез, до дурноты. Помороженные лица разгасились, глаза слипались и болели, нас разморило. Капитан, разговаривая по телефону, тоже кашлял, да по-иному, верно, у него не только была ампутирована нога, но и пробито легкое.

– Командир сейчас будет, товарищ подполковник.

– Спасибо, капитан. Где воевали?

– Вы про это? – Он шевельнул ногой в легком ботинке. – На Курской дуге. Я в артиллерии служил. Командовал батареей. Два дня все хорошо шло. А вот на третий, при отражении атаки танков, меня и починили…

– И легкое пробито?

– То ерунда… – отмахнулся капитан. – Вот нога…

Хотел я сказать, мол, с ногой уж ничего не поделаешь, а вот климат здешний для его легкого вреден, но тут вошел командир отряда, кряжистый такой казах, лет за пятьдесят, представился:

– Орозов. – Он взял у меня из рук документы, бросил взгляд на фотографию в удостоверении, на меня, снова сличил. – Слушаю вас.

– Нам нужно поговорить. В контору можно с вами пройти?

В кабинете три стула, телефон и печка железная, холод – что на улице.

– Подождите, я печку затоплю.

– Можно это сделать через пять минут?

– Конечно!

– Мы ищем банду Аргынбаевых.

– Я сам её ищу! – вспыхнул Орозов. – Они у меня шестерых убили, четырех коммунистов, двух комсомольцев! Они двадцать девять племенных английских жеребцов угнали. Сожрали, скоты!

– Поспокойнее, товарищ Орозов…

– Слушаю, – сцепив пальцы рук так, что костяшки побелели, Орозов уставился в пол.

– Работает в вашем отряде…

Орозов поднял гневный взгляд.

– Спокойнее, спокойнее… Работает в вашем отряде охранник на складе копченой рыбы, Ибрай его зовут?

– Знаю старика. Он ещё при царе Горохе здесь работал.

– Так вот, этот старик точно знает, где сейчас банда Аргынбаевых, знает, что Аргынбаевы намерены делать.

– Шайтан побери этого аксакала! Сейчас мы его…

– Подождите, подождите! Вызвать старика надо осторожно, подменить на дежурстве – и украдкой сюда.

– Не привык я от своих скрываться… – пробормотал Орозов, но, посмотрев на меня, на мою одежду бродяги-оборванца, гмыкнул: – Извините, я не хотел вас обидеть…

– Дальше слушайте… Моего товарища, Хабардина, вместе с человеком в тулупе, посадите в смежную комнату. Стены тут фанерные – они наш разговор с Ибраем услышат.

– Так надо?

– Так надо.

– А что же Ибраю-то сказать?

– Ревизия приехала, бумаги спрашивает.

– И то, действительно, ревизуют нас чуть не каждый день. Сосед у нас беспокойный – всё пишет, пишет на нас. И то мы не так делаем, и то не так храним, и тут-то у нас убытки… А… Я говорю майору, ну, командиру тасаральскому, приезжай, посмотри. Ведь ни разу не был! А пишет!

– Вы за Ибраем пошлите, товарищ Орозов…

Орозов сорвал телефонную трубку и, успокоившись, приказал капитану съездить на склад, подменить Ибрая и привезти в штаб, мол, ревизоры требуют, с бумагами. Потом Орозов стал растапливать железную печурку, а я сходил за Хабардиным и Ахмет-ходжой и поместил их в смежную комнату.

Ибрай, высокий сутулый старик с холеной бородой, вошел в кабинет степенно, вежливо поклонился, положил на стол принесенные документы. В комнате вкусно запахло копченой рыбой, и я почувствовал, что давно бы пора поесть. Сидя у открытой дверцы печурки, я полуобернулся к Ибраю и спросил:

– Скажите, пожалуйста, где сейчас находятся Исмагул и Кадыркул Аргынбаевы?

Глядя на командира дивизии, а не на меня, Ибрай ответил:

– Не знаю я, где Исмагул и Кадыркул Аргынбаевы. В тридцать первом году куда-то скрылись, сбежали… Больше ничего не знаю. Нет у меня известий… Ничего не знаю.

– Вы с ними недавно виделись!

– Кто мог так сказать? Вранье! – старик вскинул бороду. – Клевета! Клевещет кто-то!

Тут из соседней комнаты выскочил Ахмет-ходжа:

– Врешь! Ты врешь! Я им всё рассказал! Правду сказал! Ты знаешь, где они!

– А-а-а… – протянул старик, искоса глянув на Ахмет-ходжу. Он спрятал руки в рукава халата и, набычившись, уперся бородой в грудь. – Ты, значит… Уж всё сказал…

– Сказал! Правду сказал!

– Всё?

– Все!!!

– Идем, – и Хабардин тронул Ахмет-ходжу за плечо. Они вышли.

А старик Ибрай сел, долго и пристально смотрел на меня, поцокал языком, головой покачал:

– Опоздал ты, начальник, пожалуй…

– Что?! – вскипел Орозов.

Но Ибрай не обращал теперь на него внимания.

Я продолжал греть руки у огня, хоть сердце у меня екнуло громко, мне показалось, словно селезенка у лошади; сказал совсем тихо, спокойно:

– Опоздал я или не опоздал, не вам, гражданин, судить… Где они?

– В Тасаральском рыбтресте… У бригадира Наубанова Таукэ… У брата жены Аргынбаева-старшего… Наубанов Таукэ и до войны работал в Тасаральском рыбтресте… На войну пошел, без руки вернулся… Опять бригадиром стал… Верят ему… Он кандидат партии… На фронте, говорит, вступал… Вот он, Наубанов Таукэ, и достал им справки, чтоб паспорта получить… Племянники его, Наубанова Таукэ, в Караганду людей послали. За паспортами… Должны… те люди уже вернуться… Вчера!

Ибрай говорил очень-очень медленно – жилы из меня тянул. А я грел руки у огня, слушал его; не заметил, как костяшкой к дверце прислонился, увидел только, когда содрал ожоговый пузырь.

– Вчера! Вче-е-ра-а… – протянул Ибрай.

– Врешь! – не сдержался Орозов.

– Не-ет, начальник, – по-прежнему обращаясь ко мне, протянул Ибрай.

– Спросим… К семье Наубанов вернулся?

– Вернулся.

– И сколько у него детей?

– Пятеро.

– И он руку на фронте потерял?

– По локоть. Да вы сами, сами у него спросите!

– Спросим, – не сдержался я.

– Спроси, спроси, начальник. Наубанов Таукэ у меня на квартире спит.

Я рассмеялся, и мне стоило больших усилий остановить свой хохот. Хохот, который мне самому очень не понравился: сдавали нервы после двухмесячного преследования.

Справившись с собственным смехом, я протянул в тон Ибраю:

– И спро-осим… Товарищ Орозов, прикажите капитану доставить сюда Наубанова Таукэ…

Когда капитан ушел, я полуобернулся к Ибраю:

– Раз я опоздал, скажите, гражданин, куда ж братья Аргынбаевы со своей бандой направились?

– В Синцзян…

– Дорога известная… Старая басмаческая дорога, – усмехнулся я. – Значит, сейчас они, если ушли, то идут по пескам Сары-Ишикотрау, а может быть, по долине Или, скрываясь в тугаях. К Аягузскому перевалу направляются…

Мы смотрели друг на друга, нагло улыбались и кивали понимающе.

– Чтоб найти их, тебе аэроплан нужен, начальник, – Ибрай попытался раздвинуть в улыбке губы, сведенные страхом и злобой.

– Есть самолет! – хлопнул ладонью по столу Орозов. – Он вас…

Я поднял руку:

– Подождите, товарищ Орозов. Видите, аксакал забавляется.

– Как это забавляется?

– Да так… Либо Таукэ и на фронте не был и руку не терял…

Орозов перебил:

– Знаю я однорукого Таукэ!

– …либо не ушли никуда Аргынбаевы! Может быть, пока… ещё…

Дверь отворилась. На пороге стоял наспех одетый человек в полушубке, чуть бледный, с быстрым взволнованным взглядом.

– Что стряслось, Ибрай-ака?

Тот отвернулся.

Я встал, властно приказал:

– Наубанов, подойдите!

Таукэ сделал три четких шага ко мне:

– Не оборачивайся! – и Орозову, кивнув на Ибрая. – Увести гражданина в отдельную комнату. Пусть капитан неотлучно находится при нём. И чтоб ни с кем ни слова! Увести!

Когда мое приказание было выполнено, я сказал Таукэ:

– Садись. Ты брат жены Аргынбаева?

– Да.

– Ты достал племянникам справки для получения паспортов?

– Да. Они с фронта вернулись. Справки у них из госпиталя. Под Сталинградом ещё воевали. Контузии.

– Остальные пятнадцать – тоже из-под Сталинграда?

– Не-ет… Из разных мест. Все со справками – на излечении. На поправке. Временная работа. Рыба, хлеб – сыты. Хорошо поправлялись.

– Женщины с ними есть? – это был мой первый вопрос.

– Две.

– Одна или обе врачи?

– Одна врач, другая медсестра.

Не выдержали у меня нервы:

– Ты бригадир рыбаков или бригадир бандитов?

– Не понимаю… Зачем кричать? Почему надо кричать?

– У вас под носом делались эти справки! Когда должны вернуться люди с паспортами? Те, что в Караганду ездили…

– Вчера. Но не приехали.

– Вы уверены? А почему Ибрай говорит – приехали?

– Нет. Хотели приехать. Их два дня назад в Караганде ещё видели. Люди сегодня с поездом приехали – они их не встречали.

– Пойми, Таукэ, ты пустил к себе в дом бандитов. Они убили шестерых в Бурылбайтале, троих в Киргизии…

– Мои племянники не могли меня так обмануть.

– Где люди, которые поехали за паспортами?

– В Караганде, утренним поездом приедут. Мои племянники не могли меня обмануть – они честные люди.

– Сколько паспортов они получат?

– Два.

– Не на всех?

– Нет. Только два.

– А Ибрай говорит – на всех. Кто подписывал справки на получение паспортов?

– Командир.

– Он беседовал с Аргынбаевыми?

– Что вы! С кем беседует командир? Некогда ему. Я отнес справки секретарше. Она сказала – через неделю приходи. Он подписал, секретарша отдала.

«Конечно, конечно, бумага о том, что Исмагул и Кадыркул Аргынбаевы разыскиваются, подшита секретаршей в папку с грифом «Секретно», и командир, вечно пишущий фанфарон со щеками, которые видно из-за ушей, может, и расписался в прочтении, только не читал ничего!» – с горечью подумал я.

– Хабардин!

Вася вошел вместе с Ахмет-ходжой.

– Ахмет-ходжа, ты дважды водил банду Исмагула и Кадыркула грабить Иванов хутор?

– Да.

– Они убили здесь, в Бурылбайтале, шестерых – коммунистов и комсомольцев и угнали двадцать девять английских жеребцов-производителей?

– Они, начальник…

Наубанов потряс вскинутой рукой-культяпкой и крикнул:

– Мои племянники не могли мне наврать!

Ахмет-ходжа проговорил тихо:

– Я им дальний родственник, ты – близкий со стороны матери. Клянусь, я правду сказал.

– Сам убью их! – культяпка правой руки Таукэ странно зашевелилась: я догадался – он забыл об ампутированной руке и в запальчивости привычно искал пистолет, словно обманувшие его племянники стояли перед ним.

Тогда сказал я:

– Ни кулаком, ни палкой ты их не тронешь, Наубанов Таукэ. Как их наказать, решит суд. Ты едешь с нами, Наубанов. И Ахмет-ходжа тоже.

Понятно, я рисковал, может, по мнению некоторых моих товарищей, ненужно рисковал, высказывались потом такие суждения при разборе операции. Двух человек, каждый из которых был в той или иной степени замешан в деле Аргынбаевых, включить в группу по задержанию – опрометчивость, если не безрассудство. Любой из них мог стать на сторону банды. Ну а как иначе можно было проверить и совесть Ахмет-ходжи, и честность Наубанова? При встрече с бандитами Исмагул и Кадыркул непременно обвинят в предательстве и чабана, и Таукэ, если те добровольно, с охотой выполняли их требования или просьбы, предложения.

И только если бандиты под угрозой расправы заставили Ахмет-ходжу вести их на Иванов хутор, если Таукэ действительно ничего не знал о планах и обмане племянников, то тогда никто из банды не бросит им упрека. Я повторяю – никто из банды, никто из семнадцати бандитов-дезертиров, прекрасно знавших, на что шли, и наказание для них одно по законам военного времени – высшая мера. Я не знал, не слышал, и по моему твердому убеждению, нет бандита, грабителя, даже просто – подлеца, который из каких-то – человеческих, что ли, – соображений не повлёк за собой в яму своих дружков-соучастников. Это противоестественно, чтоб подлость и убийство ни в чём не повинных людей вдруг толкнули бандита на благородный поступок.

Только взяв с собой Наубанова и Ахмет-ходжу, я имел возможность на деле проверить их причастность к банде Аргынбаевых или отмести от обманутого и принужденного какие бы то ни было подозрения. Стоило ради этого рисковать? По-моему, да.

Я позвонил в Алма-Ату, в НКВД республики. Был очень расстроен разговором. Но даже Васе ничего не сказал.

Нам принесли постели в кабинет. Я повалился на подстилку, как в омут. И проснулся оттого, что Вася тер мне уши, стараясь разбудить. В исподнем выскочил в темноте ещё из барака и до пояса обтерся снегом на леденящем ветру. Лишь тогда почувствовал себя бодрым. Мы поели копченого усача, жирного, прозрачного и вкусного, напились до отвалу крепкого чая в караулке.

Пришел Орозов:

– Самолет ждет.

– Далеко до аэродрома, да и откуда у вас самолет?